– Не, на духов праматерей не похоже, – встряла девка. – Гость именуется Инспекцией. Налогового рода. Или племени – леший поймет.
Она снова хитро наморщила нос.
Орифия озадаченно поджала губы. Снова выжидающе посмотрела на сестру. Не торопилась и размышляла.
– Странное имя, – произнесла через время. – Редкое. Никогда такого не слышала.
– Редкое, – согласилась с ней, кивнув, сестра.
– Местная она, что ли? – продолжала раздумывать матушка. – Зачем духи праматерей являют нам женщину этого мира?
Орифия вздохнула, Смирна пожала плечами.
– Так и не женщина она, – снова влезла с новостями Нишка, загоготав, как одурманенный шакал.
– Не женщина? – от удивления Орифия даже не пресекла раздражающий ее обычно смех. – А кто же тогда?
– Ну это… – Девка скребла затылок.
– Овца или кобыла? – подсказала Смирна.
– Не.
– Птица или зверь? – уточнила Орифия.
– Это… как его, мужчина.
Тут же поднялась суматоха: воительницы вскакивали с мест, хватались за копья и колчаны. Полупустые плошки с глухим стуком падали на землю. Почувствовав настроение хозяек, взбесилась живность: лошади тревожно заржали, овцы заблеяли.
– Тишина! – рявкнула матушка. – Отставить панику! С чего бы здесь появиться мужчине?
– Ну так стоит же, – не унывала Нишка. – Сама лично его в щель ограды видела. Смотрит по сторонам и кулаком в забор стучит. Пока смирно, но головы требует.
Теперь настала очередь встрепенуться Орифии. Она грозно поднялась во весь рост.
– Какие такие головы? – зычно гаркнула. – Угрожает войску?
– Да вроде и не угрожает шибко, – стушевалась девка. – Просто шейкой по сторонам крутит и требует голову какой-то Организации. Я ему сказала – таких у нас отродясь и не нет. Он мне полотно хрустящее через щель в заборе просунул и сказывал старшей отнести.
Она сунула в руки матушки невиданный объект, который и правда оказался похож на небольшой отрезок тонкой ткани. Он легко мялся в руках и была испещрен загадочными знаками. Орифия поглядела на чудо озадаченно и отложила в сторону.
– Придется созывать совет, – добавила скупо. – Появление мужчины не к добру.
– Вдруг это посол? – предположила Смирна. – Если он пришел один, мы можем заслушать его речь.
– А если в засаде поджидает войско? – не соглашалась Орифия. – Мужчины подлы и трусливы, мы не можем им доверять. И о чем нам с ним говорить? И где? Мы же не заведем его в свою обитель?
Руководящие чины призадумались. Барабанили кончиками пальцев по держакам сагарисов. Видеть собственными глазами мужчин вблизи своих персон отказывались.
– Вряд ли он представляет угрозу, – высказалась Нишка. – Больно щуплый, глазами моргает… Потешный такой.
Орифия рассвирепела. Схватила Нишку за предплечье мертвой хваткой, резко подтащила к себе.
– Потешный, говоришь? – прошипела ей в лицо. – Весело тебе, дурынде? Напомнить тебе поучительную судьбу праматерей?
– Помню я, – пыталась освободиться Нишка. – Тысячу раз уже слышала. Каждый день одно и то же талдычите.
– А ты еще послушай, – перехватывала крепче ее руку Орифия. – Когда праматери высадились на берегу, то увидели поодаль табун лошадей. Воительница без коня – пустое место. В честном бою отвоевали наши предки табун у мужского племени… Есть, правда, сказания другой стороны, что украли… Но это самый что ни на есть наговор и поклеп. Да и если взяли, не спросив – прародительницы были уставшими и не в себе. Привычка присвоения сработала, и победителей не судят. А вот когда мужчины узрели погибших противников и поняли, с кем имели дело, то их тела сработали, как во все века: табун им уже оказался не нужен, им жениться подавай… Ну и все, что к женитьбе прилагается, тоже. Поэтому бросились прабабок догонять. А бабки, повторюсь, устали. Их по морям носило несколько недель и солнце в темечко светило. И рады, очевидно, были, что коней отдавать не придется... Или что там в их головы чумные навеяло... Забыли главный завет предков – держаться от этих всех мужчин в сторонке. Хоть без коня они, хоть с конем. Для мужчин один день в году – День Весеннего Солнца. Унизительный, но хотя бы один. А бабки решили с ними круглогодично жить. Править вместе решили! Двумя задницами на одном троне сидеть. И к чему все это привело? Растеряли в нежностях и ласках сноровку и были после перебиты чужаками.
– Так перед этим же они много весен жили в мире и согласии, – не сдержалась Нишка. – И вроде жили неплохо, воевали плечом к плечу. Все соседи их боялись, слава о них до сих пор гремит.
– Разумная ты шибко, – рявкнула матушка. – Преданиями интересуешься? Времени много свободного имеешь? Мы это упущение быстро сейчас подправим. Некогда будет глаза к небу поднять… Я не знаю, как они там себе «плечами» жили, с тех пор воды много утекло, – добавила она чуть тише. – Знаю, что некоторые мудрые женщины – наши праматери – на эти уговоры не повелись. И продолжили жить согласно заветам предков. И родили нас. И в головы нам главное правило вбили – встречаться с мужчинами только раз в году. А теперь прибило к воротам «отклонение природы». И что нам с ним делать, с этим у ворот?
– Ну погоди, матушка, – взяла слово Смирна. – Мы изучаем новую историю. Сейчас никто не нападает сразу. В почете дипломатия. Вначале дурманят мозги и обещают, а нападают потом. Что нам мешает выслушать «отклонение»? И подумай еще вот о чем, матушка, – с горящими глазами Смирна схватила сестру за руку. – Если этот посол действительно прибыл с объявлением войны, а мы ему не откроем, то упустим такую удачу. Орифия, ты только вспомни, как весело мы жили двадцать весен назад: кровь, грабежи, насилие. Жизнь играла всеми красками. А теперь эти… благоприятные условия, будь они неладны. Если на нас нападут – отличное дело. Мы будто и ни при чем, слово перед богинями держим, но и удовольствие свое получим. Если все равно здесь застряли, так давай хоть использовать это.
– Так кто же на нас нападет? – Орифии и самой ситуация казалась заманчивой. – В благоприятных-то условиях. И, главное, зачем?
– Так это ничего, матушка, – убеждала ее сестра. – Ты его только запусти, а повод мы найдем. Вдруг он скажет что-нибудь неосторожно или посмотрит не туда. Или молчать, допустим, будет.
Матушка долго размышляла, сомневалась. Но, в конце концов, нехотя согласилась.
– Передайте через щель в заборе «отклонению», что мы облачимся в парадные одежды и речь его заслушаем. В кибитки заводить недостойного не будем, но во дворе, так уж и быть, поприветствуем. Вынесите наш трон под забор, пока мы царское тело свое наряжаем.
Иван Петрович Хлебушкин не любил свою работу. Да что там скрывать: вообще работать не любил. Но человечество с давних времен придумало унылую традицию – трудиться и приносить обществу пользу. Вот и приходилось Ивану Петровичу весь будний день, с утра и до позднего вечера, носиться по недобросовестным налогоплательщикам для воплощения этой самой пользы. Ну как носиться? Садиться в служебный автомобиль и в жару-холод с черной папочкой наперевес тащиться навещать проклятых должников.
Должники, закономерно, Ивану Петровичу были не рады. В лучшем случае, таились за дверями и старались не дышать. Но иногда, конечно, от избытка чувств могли Иван Петровича и с лестницы спустить. Невзирая на статус и должностные обязанности. Тут – как повезет налоговому инспектору и в какой ряд звезды встанут.
Сегодня же случился полнейший беспредел. Служебному Хлебушкина лицу и остальным частям его служебного же тела битый час пришлось выстаивать под дверью входа в особо вредоносную для общества организацию. Организация в уставных документах нареклась «религиозной», получила тем самым льготы на земельный налог и скидки на застройку да руки налогоплательные свои затем умыла. Отчеты не сдавала, авансовый платеж не перечислила, вела себя тем самым совсем недобросовестно. И по отношению к обществу в целом, и к Ивану Петровичу в частности, поскольку висела мертвым грузом на его участке и создавала опасность лишения премии за истекающий квартал.
А теперь еще странные налогонеплательщики не запускали проверяющий орган. Выглядывали в щели заборов и хихикали. Мурчали непонятное с протяжным акцентом. Когда Иван Петрович уже собрался доложить о неподобстве начальству, ворота организации внезапно отворились. Проверяющий зашел во двор и обалдел.
Не то чтобы Ивану Петровичу не нравились женщины. Скорее, наоборот – он не всегда нравился им. К тому же, после недавнего развода Хлебушкин к дамам особо и не тяготел. Но добрая сотня женщин в шеренгах, с колчанами и полущитами, в диковинных шлемах и чешуйчатых панцирях, обескуражила проверяющего знатно.
Лица женщин почти полностью скрывала экипировка, но те части, которые выглядывали на свет, являли полное отсутствие эмоций. Женщины смотрели равнодушно-строго перед собой, были собраны, но не зажаты.
«Нежить разберет, что здесь происходит, – обеспокоился Хлебушкин. – Секта это какая или община? Может, костюмированное представление или чего-нибудь совсем древнего имитация?»
Но вслух приветствовал спокойно. Равнодушных женщин и их ряды.
– Уважаемые дамы, – произнес. – Будьте любезны, – сказал. – Представьте мне вашего художественного руководителя.
Женщины молчали и бровями не вели. Смотрели сквозь и как бы мимо. Лишь одна соизволила выйти из масс и вытянула в сторону руку. Иван Петрович пошел в указанном направлении скорей от неожиданности и изумления. И от полуосознанного понимания того, что от шеренг добиться изъяснений будет трудно.
И вот, когда инспектор Хлебушкин решил, что сегодня видел предостаточно, перед его лицом появился трон и восседающий на нем руководитель.
Хлебушкин боялся потревожить воздух дыханием...
На богато декорированном «кресле», в немыслимом убранстве, сидела очень крупная женщина, глядя, как и остальные, сквозь него. Хлебушкин никогда прежде не видел таких крепких женщин. И нарядов таких, расшитых камнями, не видел. И такого количества бус на единственном человеке никогда Хлебушкин не предполагал. Взгляд лихорадочно бегал по женщине, не зная, где ему лучше всего притормозить.
Если бы Хлебушкина попросили вкратце описать увиденную даму, от избытка впечатлений он бы выбрал слово «очень». Очень, ну очень высокий рост. До ужаса очень развитая мускулатура. Очень сдвинутые брови и грозный взгляд. И очень много украшений и одежды. Ее нельзя было назвать красивой, скорее подавляющей. Сразу всем и всмятку. Низкий, будто чуть выдающийся вперед лоб; густые, почти сросшиеся брови; длинная коса толщиной с кулак; почти мужские мясистые губы. И главное – абсолютно чернильные глаза, смотрящие и равнодушно, и свирепо. Будто женщина только делает вид, что она спокойна, но в любой удобный для нее момент разнесет стоящего перед ней на составные части. Ивану Петровичу тоскливо вспомнились годы перед разводом. Мимо него вот так же точно смотрели тогда. И так же точно он не знал, чего в любую минуту ожидать.
Инспектор Хлебушкин прокашлялся осторожно и как можно громче произнес:
– Доброе время суток, гражданка. Я из инспекции на внеплановую проверку. Хлебушкин Иван Петрович, ваше предприятие веду. Вы, я так понимаю, здесь будете главная? Учредитель?
Гражданка и зрачком не повела. И, вполне возможно, не дышала. Сидела румяным истуканом и глядела вдаль. Из шеренги выпала одна из женщин. Тоже довольно крупный экземпляр. Поклонилась трону с дамой и Хлебушкину сказала:
– Царь-Мать.
Она говорила непонятно и тягуче. Немного будто «нараскат». Выходило что-то издали похоже на «Сар-Мат».
В мозг Хлебушкина плеснулись жиденькие воспоминания. Нечто почти забытое со школьной скамьи. И историчка зачем-то вспомнилась некстати. Тоже всегда смотрела строго на него. Когда он был еще Ванечкой Хлебушкиным.
– А по отчеству как к вам обращаться? – уточнил он у Сарматы, та по-прежнему не шевелилась. – По-батюшке как вас величать?
Вот на это дама вскинулась. Хрипела громко и недоброжелательно. Из всего выданного в пространство Хлебушкин сделал предположительный вывод: отец дамы был нехорошим человеком, и его знать она не знает.
– Я Орифия, дочь Птоселеи, – сообщила наконец.
«Точно секта, – подумал Хлебушкин. – Закрытый образ жизни и одичание. Не сообщить ли в Центр помощи подвергшихся насилию?»
По рядам случилось мельтешение. Хлебушкин осмотрел шумевших женщин – все были странными на вид. Те, что помоложе, глядели как на неведомую зверушку, дамы постарше – очень злобно и сердито.
Хотя недавно Хлебушкин читал в интернете, что особо радикальные женщины желают заменить отчество «матчеством». Ивану Петровичу, как родившемуся в неполной семье, обиды женщин были в целом понятны. Слегка неожиданны – это да, хотя бы ввиду более острых насущных проблем. Но спорить с одинокими матерями, как благодарный сын, он не будет.
– Как вам будет угодно, – пошел на уступку инспектор. – Я к вам вот по какому вопросу. Ваша религиозная организация на удивление зарегистрирована в ГНИ. Это похвально и законопослушно. Но вот квартал почти сплыл, а авансовых взносов от вас не видно. И наемными сотрудниками сотня женщин не отражена. Почему не подаются отчеты о начисленной заработной плате?
Дама молчала и взирала.
– Может, мне проще побеседовать с бухгалтером? – Хлебушкин встречал разных директоров на своем веку и многие из них молчали. – Кто у вас заведует финансами и основными фондами… отвечает за сохранность? – Дама продолжала созерцать даль, и Хлебушкин упростил задачу: – Кто считать умеет? Кто знает, сколько овец не удрало в лес?
– Скарбник, – ожила дама.
– Отлично, – обрадовался инспектор. – И фамилия как раз. Пригласите.
Дама размышляла какое-то время. Наклонилась к представившей ее женщине.
– Пусть Клония покличет Андромаху.
«Ух-ты ешкин кот, – оживился Хлебушкин. – Да это не секта. Женщины на любой вкус и, как говорится, цвет. Эротично оформленная одежда. Фантазийные имена».
– Могу я уточнить род деятельности фирмы? – спросил он осторожно. – Для отчета начальству и для себя? Для удовлетворения скромного любопытства?
Женщины продолжали молчать. Вскоре примчалась «бухгалтер». Замерла возле трона и хитро улыбнулась во весь рот. Таких «скарбников» Хлебушкин тоже уже видывал неоднократно.
– Что ж, мне не лень таки повторить для пользы дела, – обратился к ней инспектор. – Просветите, уважаемая, чем вы занимаетесь в периметре?
Три женщины смотрели с загадкой. Бухгалтер снова щурилась и улыбалась. Прятала за хитрой гримасой вид деятельности фирмы и размер ее уставного фонда. Довольно нелепо водила вокруг себя рукой.
– К соревнованиям готовитесь? – предположил Хлебушкин. – По редкому боевому искусству?
– Да, – не стала отрицать бухгалтер.
Инспектор окинул взглядом владения. Возле кибиток сиротливо топтался домашний скот.
– Или животных разводите?
– Да, – продолжала светиться счастьем бухгалтер, явно гордясь прибыльностью предприятия.
– А налоги не платите, – пытался вернуть ее с небес на землю Хлебушкин.
– Да, – радостно соглашалась с ним странная женщина.
Беседой все же заинтриговалась руководитель. Спросила емко: «Что?» Сложила в тонкую линию пухлые губы. На инспектора внимания не обращала, интересовалась мнением кадров.
– Дань требует, – сообщила ей бухгалтер, почему-то невероятно радуясь данному факту. – Угрожает. Хочет войны.
Она снова хитро наморщила нос.
Орифия озадаченно поджала губы. Снова выжидающе посмотрела на сестру. Не торопилась и размышляла.
– Странное имя, – произнесла через время. – Редкое. Никогда такого не слышала.
– Редкое, – согласилась с ней, кивнув, сестра.
– Местная она, что ли? – продолжала раздумывать матушка. – Зачем духи праматерей являют нам женщину этого мира?
Орифия вздохнула, Смирна пожала плечами.
– Так и не женщина она, – снова влезла с новостями Нишка, загоготав, как одурманенный шакал.
– Не женщина? – от удивления Орифия даже не пресекла раздражающий ее обычно смех. – А кто же тогда?
– Ну это… – Девка скребла затылок.
– Овца или кобыла? – подсказала Смирна.
– Не.
– Птица или зверь? – уточнила Орифия.
– Это… как его, мужчина.
Тут же поднялась суматоха: воительницы вскакивали с мест, хватались за копья и колчаны. Полупустые плошки с глухим стуком падали на землю. Почувствовав настроение хозяек, взбесилась живность: лошади тревожно заржали, овцы заблеяли.
– Тишина! – рявкнула матушка. – Отставить панику! С чего бы здесь появиться мужчине?
– Ну так стоит же, – не унывала Нишка. – Сама лично его в щель ограды видела. Смотрит по сторонам и кулаком в забор стучит. Пока смирно, но головы требует.
Теперь настала очередь встрепенуться Орифии. Она грозно поднялась во весь рост.
– Какие такие головы? – зычно гаркнула. – Угрожает войску?
– Да вроде и не угрожает шибко, – стушевалась девка. – Просто шейкой по сторонам крутит и требует голову какой-то Организации. Я ему сказала – таких у нас отродясь и не нет. Он мне полотно хрустящее через щель в заборе просунул и сказывал старшей отнести.
Она сунула в руки матушки невиданный объект, который и правда оказался похож на небольшой отрезок тонкой ткани. Он легко мялся в руках и была испещрен загадочными знаками. Орифия поглядела на чудо озадаченно и отложила в сторону.
– Придется созывать совет, – добавила скупо. – Появление мужчины не к добру.
– Вдруг это посол? – предположила Смирна. – Если он пришел один, мы можем заслушать его речь.
– А если в засаде поджидает войско? – не соглашалась Орифия. – Мужчины подлы и трусливы, мы не можем им доверять. И о чем нам с ним говорить? И где? Мы же не заведем его в свою обитель?
Руководящие чины призадумались. Барабанили кончиками пальцев по держакам сагарисов. Видеть собственными глазами мужчин вблизи своих персон отказывались.
– Вряд ли он представляет угрозу, – высказалась Нишка. – Больно щуплый, глазами моргает… Потешный такой.
Орифия рассвирепела. Схватила Нишку за предплечье мертвой хваткой, резко подтащила к себе.
– Потешный, говоришь? – прошипела ей в лицо. – Весело тебе, дурынде? Напомнить тебе поучительную судьбу праматерей?
– Помню я, – пыталась освободиться Нишка. – Тысячу раз уже слышала. Каждый день одно и то же талдычите.
– А ты еще послушай, – перехватывала крепче ее руку Орифия. – Когда праматери высадились на берегу, то увидели поодаль табун лошадей. Воительница без коня – пустое место. В честном бою отвоевали наши предки табун у мужского племени… Есть, правда, сказания другой стороны, что украли… Но это самый что ни на есть наговор и поклеп. Да и если взяли, не спросив – прародительницы были уставшими и не в себе. Привычка присвоения сработала, и победителей не судят. А вот когда мужчины узрели погибших противников и поняли, с кем имели дело, то их тела сработали, как во все века: табун им уже оказался не нужен, им жениться подавай… Ну и все, что к женитьбе прилагается, тоже. Поэтому бросились прабабок догонять. А бабки, повторюсь, устали. Их по морям носило несколько недель и солнце в темечко светило. И рады, очевидно, были, что коней отдавать не придется... Или что там в их головы чумные навеяло... Забыли главный завет предков – держаться от этих всех мужчин в сторонке. Хоть без коня они, хоть с конем. Для мужчин один день в году – День Весеннего Солнца. Унизительный, но хотя бы один. А бабки решили с ними круглогодично жить. Править вместе решили! Двумя задницами на одном троне сидеть. И к чему все это привело? Растеряли в нежностях и ласках сноровку и были после перебиты чужаками.
– Так перед этим же они много весен жили в мире и согласии, – не сдержалась Нишка. – И вроде жили неплохо, воевали плечом к плечу. Все соседи их боялись, слава о них до сих пор гремит.
– Разумная ты шибко, – рявкнула матушка. – Преданиями интересуешься? Времени много свободного имеешь? Мы это упущение быстро сейчас подправим. Некогда будет глаза к небу поднять… Я не знаю, как они там себе «плечами» жили, с тех пор воды много утекло, – добавила она чуть тише. – Знаю, что некоторые мудрые женщины – наши праматери – на эти уговоры не повелись. И продолжили жить согласно заветам предков. И родили нас. И в головы нам главное правило вбили – встречаться с мужчинами только раз в году. А теперь прибило к воротам «отклонение природы». И что нам с ним делать, с этим у ворот?
– Ну погоди, матушка, – взяла слово Смирна. – Мы изучаем новую историю. Сейчас никто не нападает сразу. В почете дипломатия. Вначале дурманят мозги и обещают, а нападают потом. Что нам мешает выслушать «отклонение»? И подумай еще вот о чем, матушка, – с горящими глазами Смирна схватила сестру за руку. – Если этот посол действительно прибыл с объявлением войны, а мы ему не откроем, то упустим такую удачу. Орифия, ты только вспомни, как весело мы жили двадцать весен назад: кровь, грабежи, насилие. Жизнь играла всеми красками. А теперь эти… благоприятные условия, будь они неладны. Если на нас нападут – отличное дело. Мы будто и ни при чем, слово перед богинями держим, но и удовольствие свое получим. Если все равно здесь застряли, так давай хоть использовать это.
– Так кто же на нас нападет? – Орифии и самой ситуация казалась заманчивой. – В благоприятных-то условиях. И, главное, зачем?
– Так это ничего, матушка, – убеждала ее сестра. – Ты его только запусти, а повод мы найдем. Вдруг он скажет что-нибудь неосторожно или посмотрит не туда. Или молчать, допустим, будет.
Матушка долго размышляла, сомневалась. Но, в конце концов, нехотя согласилась.
– Передайте через щель в заборе «отклонению», что мы облачимся в парадные одежды и речь его заслушаем. В кибитки заводить недостойного не будем, но во дворе, так уж и быть, поприветствуем. Вынесите наш трон под забор, пока мы царское тело свое наряжаем.
ГЛАВА 4
Иван Петрович Хлебушкин не любил свою работу. Да что там скрывать: вообще работать не любил. Но человечество с давних времен придумало унылую традицию – трудиться и приносить обществу пользу. Вот и приходилось Ивану Петровичу весь будний день, с утра и до позднего вечера, носиться по недобросовестным налогоплательщикам для воплощения этой самой пользы. Ну как носиться? Садиться в служебный автомобиль и в жару-холод с черной папочкой наперевес тащиться навещать проклятых должников.
Должники, закономерно, Ивану Петровичу были не рады. В лучшем случае, таились за дверями и старались не дышать. Но иногда, конечно, от избытка чувств могли Иван Петровича и с лестницы спустить. Невзирая на статус и должностные обязанности. Тут – как повезет налоговому инспектору и в какой ряд звезды встанут.
Сегодня же случился полнейший беспредел. Служебному Хлебушкина лицу и остальным частям его служебного же тела битый час пришлось выстаивать под дверью входа в особо вредоносную для общества организацию. Организация в уставных документах нареклась «религиозной», получила тем самым льготы на земельный налог и скидки на застройку да руки налогоплательные свои затем умыла. Отчеты не сдавала, авансовый платеж не перечислила, вела себя тем самым совсем недобросовестно. И по отношению к обществу в целом, и к Ивану Петровичу в частности, поскольку висела мертвым грузом на его участке и создавала опасность лишения премии за истекающий квартал.
А теперь еще странные налогонеплательщики не запускали проверяющий орган. Выглядывали в щели заборов и хихикали. Мурчали непонятное с протяжным акцентом. Когда Иван Петрович уже собрался доложить о неподобстве начальству, ворота организации внезапно отворились. Проверяющий зашел во двор и обалдел.
Не то чтобы Ивану Петровичу не нравились женщины. Скорее, наоборот – он не всегда нравился им. К тому же, после недавнего развода Хлебушкин к дамам особо и не тяготел. Но добрая сотня женщин в шеренгах, с колчанами и полущитами, в диковинных шлемах и чешуйчатых панцирях, обескуражила проверяющего знатно.
Лица женщин почти полностью скрывала экипировка, но те части, которые выглядывали на свет, являли полное отсутствие эмоций. Женщины смотрели равнодушно-строго перед собой, были собраны, но не зажаты.
«Нежить разберет, что здесь происходит, – обеспокоился Хлебушкин. – Секта это какая или община? Может, костюмированное представление или чего-нибудь совсем древнего имитация?»
Но вслух приветствовал спокойно. Равнодушных женщин и их ряды.
– Уважаемые дамы, – произнес. – Будьте любезны, – сказал. – Представьте мне вашего художественного руководителя.
Женщины молчали и бровями не вели. Смотрели сквозь и как бы мимо. Лишь одна соизволила выйти из масс и вытянула в сторону руку. Иван Петрович пошел в указанном направлении скорей от неожиданности и изумления. И от полуосознанного понимания того, что от шеренг добиться изъяснений будет трудно.
И вот, когда инспектор Хлебушкин решил, что сегодня видел предостаточно, перед его лицом появился трон и восседающий на нем руководитель.
Хлебушкин боялся потревожить воздух дыханием...
На богато декорированном «кресле», в немыслимом убранстве, сидела очень крупная женщина, глядя, как и остальные, сквозь него. Хлебушкин никогда прежде не видел таких крепких женщин. И нарядов таких, расшитых камнями, не видел. И такого количества бус на единственном человеке никогда Хлебушкин не предполагал. Взгляд лихорадочно бегал по женщине, не зная, где ему лучше всего притормозить.
Если бы Хлебушкина попросили вкратце описать увиденную даму, от избытка впечатлений он бы выбрал слово «очень». Очень, ну очень высокий рост. До ужаса очень развитая мускулатура. Очень сдвинутые брови и грозный взгляд. И очень много украшений и одежды. Ее нельзя было назвать красивой, скорее подавляющей. Сразу всем и всмятку. Низкий, будто чуть выдающийся вперед лоб; густые, почти сросшиеся брови; длинная коса толщиной с кулак; почти мужские мясистые губы. И главное – абсолютно чернильные глаза, смотрящие и равнодушно, и свирепо. Будто женщина только делает вид, что она спокойна, но в любой удобный для нее момент разнесет стоящего перед ней на составные части. Ивану Петровичу тоскливо вспомнились годы перед разводом. Мимо него вот так же точно смотрели тогда. И так же точно он не знал, чего в любую минуту ожидать.
Инспектор Хлебушкин прокашлялся осторожно и как можно громче произнес:
– Доброе время суток, гражданка. Я из инспекции на внеплановую проверку. Хлебушкин Иван Петрович, ваше предприятие веду. Вы, я так понимаю, здесь будете главная? Учредитель?
Гражданка и зрачком не повела. И, вполне возможно, не дышала. Сидела румяным истуканом и глядела вдаль. Из шеренги выпала одна из женщин. Тоже довольно крупный экземпляр. Поклонилась трону с дамой и Хлебушкину сказала:
– Царь-Мать.
Она говорила непонятно и тягуче. Немного будто «нараскат». Выходило что-то издали похоже на «Сар-Мат».
В мозг Хлебушкина плеснулись жиденькие воспоминания. Нечто почти забытое со школьной скамьи. И историчка зачем-то вспомнилась некстати. Тоже всегда смотрела строго на него. Когда он был еще Ванечкой Хлебушкиным.
– А по отчеству как к вам обращаться? – уточнил он у Сарматы, та по-прежнему не шевелилась. – По-батюшке как вас величать?
Вот на это дама вскинулась. Хрипела громко и недоброжелательно. Из всего выданного в пространство Хлебушкин сделал предположительный вывод: отец дамы был нехорошим человеком, и его знать она не знает.
– Я Орифия, дочь Птоселеи, – сообщила наконец.
«Точно секта, – подумал Хлебушкин. – Закрытый образ жизни и одичание. Не сообщить ли в Центр помощи подвергшихся насилию?»
По рядам случилось мельтешение. Хлебушкин осмотрел шумевших женщин – все были странными на вид. Те, что помоложе, глядели как на неведомую зверушку, дамы постарше – очень злобно и сердито.
Хотя недавно Хлебушкин читал в интернете, что особо радикальные женщины желают заменить отчество «матчеством». Ивану Петровичу, как родившемуся в неполной семье, обиды женщин были в целом понятны. Слегка неожиданны – это да, хотя бы ввиду более острых насущных проблем. Но спорить с одинокими матерями, как благодарный сын, он не будет.
– Как вам будет угодно, – пошел на уступку инспектор. – Я к вам вот по какому вопросу. Ваша религиозная организация на удивление зарегистрирована в ГНИ. Это похвально и законопослушно. Но вот квартал почти сплыл, а авансовых взносов от вас не видно. И наемными сотрудниками сотня женщин не отражена. Почему не подаются отчеты о начисленной заработной плате?
Дама молчала и взирала.
– Может, мне проще побеседовать с бухгалтером? – Хлебушкин встречал разных директоров на своем веку и многие из них молчали. – Кто у вас заведует финансами и основными фондами… отвечает за сохранность? – Дама продолжала созерцать даль, и Хлебушкин упростил задачу: – Кто считать умеет? Кто знает, сколько овец не удрало в лес?
– Скарбник, – ожила дама.
– Отлично, – обрадовался инспектор. – И фамилия как раз. Пригласите.
Дама размышляла какое-то время. Наклонилась к представившей ее женщине.
– Пусть Клония покличет Андромаху.
«Ух-ты ешкин кот, – оживился Хлебушкин. – Да это не секта. Женщины на любой вкус и, как говорится, цвет. Эротично оформленная одежда. Фантазийные имена».
– Могу я уточнить род деятельности фирмы? – спросил он осторожно. – Для отчета начальству и для себя? Для удовлетворения скромного любопытства?
Женщины продолжали молчать. Вскоре примчалась «бухгалтер». Замерла возле трона и хитро улыбнулась во весь рот. Таких «скарбников» Хлебушкин тоже уже видывал неоднократно.
– Что ж, мне не лень таки повторить для пользы дела, – обратился к ней инспектор. – Просветите, уважаемая, чем вы занимаетесь в периметре?
Три женщины смотрели с загадкой. Бухгалтер снова щурилась и улыбалась. Прятала за хитрой гримасой вид деятельности фирмы и размер ее уставного фонда. Довольно нелепо водила вокруг себя рукой.
– К соревнованиям готовитесь? – предположил Хлебушкин. – По редкому боевому искусству?
– Да, – не стала отрицать бухгалтер.
Инспектор окинул взглядом владения. Возле кибиток сиротливо топтался домашний скот.
– Или животных разводите?
– Да, – продолжала светиться счастьем бухгалтер, явно гордясь прибыльностью предприятия.
– А налоги не платите, – пытался вернуть ее с небес на землю Хлебушкин.
– Да, – радостно соглашалась с ним странная женщина.
Беседой все же заинтриговалась руководитель. Спросила емко: «Что?» Сложила в тонкую линию пухлые губы. На инспектора внимания не обращала, интересовалась мнением кадров.
– Дань требует, – сообщила ей бухгалтер, почему-то невероятно радуясь данному факту. – Угрожает. Хочет войны.
