Шорканье грифелей по бумаге и мечтательные ‘хмм’ по всему классу были словно мед для лисьих ушей – мелодия отлично дисциплинированного класса. Она села за свой письменный стол и достала небольшой блокнот из своего дипломата. Пока дети делали свою работу, ей стоило заняться своей, просмотрев записи и заметки своего предшественника об учениках.
То, что сразу привлекло её внимание, являлось записью под именем ‘Милли'. Заметка была сильно короче большинства остальных, единственная строчка, в отличии от череды параграфов под именами более творчески одаренных детей. “Мотивирована, но без выдающихся качеств; много старается, но быстро теряет запал” – вот и все, что было написано, не беря в расчет более общую информацию: возраст, родословная, тип меха и тому подобное.
Взгляд лисы переместился с бумаги на зайчика, который сидел у окна. Пока другие ученики обсуждали, иногда очень бурно, какого хищника они считают самым лучшим, Милли сразу приступила к работе, даже не потратив и секунды на размышления. Она закусила нижнюю губу, свесила уши и водила карандашом по бумаге широкими круглыми движениями, словно одержимая. Других очевидных кандидатов на Программу Селекции было видно издалека; они были первыми, кто закончил свои рисунки без какого-либо энтузиазма, прекрасно понимая, что им не было никакого смысла фантазировать о церемонии принятия, в которой они никогда не примут участия. Те самые, кто приняли свою судьбу не в качестве еды, а в роли родителей будущей еды.
Но не Милли. Милли рисовала как сумасшедшая, периодически ломая кончик карандаша, который не выдерживал такого яростного напора художественного транса. Сработал таймер на часах Мисс Лэнгли, она положила папку с записями в сторону и встала со своего места. Её примеру последовали и остальные, отложив карандаши и листочки бумаги. Медленной походкой, с не сходящей улыбкой на губах, она начала свой обход.
Один за другим она спрашивала имена учеников, хвалила лучшие черты каждого рисунка (даже если это было просто ‘главное, что ты рисовал от всего сердца’) и узнавала, что каждый ребенок большего всего ценит в конкретном хищнике. Каждый рисунок рассказывал некую историю, иногда очевидную, иногда свободную для разных интерпретаций. Но каждая история была о смерти. От жеребенка, который мечтал о могучем медведе, который мог без труда переломить хребет одним движением, до овечки, которая видела в своих фантазиях лишь волка, который сомкнет свои челюсти на её маленькой шейке. Но была еще и Милли.
Милли была… другой.
Рисунок Милли не содержал в себе ни мощных клыков, ни костей с мясом, ни прочих кровавых подробностей. На листке бумаги были изображены лишь две угловатые, грубо нарисованные фигуры. Сам маленький зайчонок, само собой, с ушами, стоящими торчком и большой улыбкой во все лицо… и фигура, чью руку она сжимала в своей.
Несмотря на то, что поначалу это трудно было понять, учитывая характерный детский способ изображения, когда все части тел были одной ширины, цвета раскрашенных тел сразу ставили все на свои места. Рыжий, белый и черный на кончиках треугольных ушей. Лиса. Одетая не в те модные наряды и костюмы, которые были изображены на остальных рисунках, нет. Эта носила на себе учительскую форму Института. У неё даже был небольшой бейджик на груди, чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений, касательно того, кто был изображен на рисунке. Выведенные заглавные буквы внутри бейджа гласили: “МИСС ЛЭНГЛИ”.
Лэнгли надеялась получить какие-то комментарии, когда она взглянула на Милли, но зайчиха просто отвела свой взгляд от лисы и прикрыла часть лица рукой, боясь посмотреть той в глаза, стыдясь своего рисунка.
В этот раз лисица не задавала никаких вопросов. Она всего лишь наклонилась и пугающе спокойным тоном прошептала три слова, которых боялся каждый ученик:
“Останься после урока”.
Пока учительница удалялось изящной походкой от её парты, двигаясь к следующему ученику, Милли почувствовала, как её сердце начинает рассыпаться на части. Невыносимая боль от разочарования той единственной, которую Милли так мечтала впечатлить больше всего… и хуже того, даже не понимая, что она сделал не так.
Мисс Лэнгли продолжила обход; к лучшему или худшему, более ни одна работа не требовали такого внимания к себе, как работа Милли. В классе присутствовали довольно хорошие художники, и она убедилась, что запомнит их имена, которые уже изучила по обширным записям Мистера Велкера. Подавляющее большинство ‘хищников мечты’, как оказалось, являлись волками. Что-то подобное учительница и сама ожидала, но все же не удержалась от шутки, что ей самой следует покрасить свой мех в серый цвет, чтобы стать популярной среди молодежи. Среди всего класса была только одна, кто не смеялась.
Когда прозвенел звонок с урока, определенным образом организованный поток хаоса вновь захлестнул Фолдский Институт для Травоядных. Топанье сотен маленьких лапок, копыт и всего прочего вновь наполнило коридоры учебного заведения, вместе с шептанием и смешками детей, которых наконец отпустили на свободу. Милли пришлось смотреть на своих уходящих друзей, которые одаривали её тем самым ‘не хотели бы мы оказаться на твоем месте’ типом взгляда, перед тем как раствориться в потоке препубертатных тел, который выливался через дверь в общий коридор.
И затем, когда она посмотрела на стол своей новой учительницы, Мисс Лэнгли поманила её к себе. Еще никогда приказ учителя был настолько трудным к выполнению. Она потупила взгляд и начала приближаться к лисе медленными маленькими шажками, как преступник, которого ведут к виселице. Её щеки горели огнем, и её оставалось лишь благодарить густой слой своей мягкой шерсти, которая покрывала щеки и скрывала всю степень её смущения.
“Милли,” – её тон был на удивление мягким, и если бы зайчонок посмел посмотреть на лису, то смог бы увидеть теплую улыбку на её мордочке.
“Да, Мисс Лэнгли”.
Лисица подалась вперед, облокотив руки на свой стол из дуба: “Мне очень понравился твой сегодняшний рисунок, и я была польщена, правда”.
Милли шумно сглотнула. И сейчас будет то самое ‘но’, она это точно знала.
“…но…”
Вот и оно.
“…я думаю, что тебе стоит… смотреть на вещи с более реальной точки зрения, когда речь заходит о твоем будущем хищнике,” – лисица осторожно подбирала слова, чтобы смягчить этот удар как можно сильней. Но она уже начинала проигрывать; смотря на мелкую дрожь зайчонка, она сразу узнала эти четкие признаки ребенка, который из последних сил сопротивляется, чтобы не заплакать.
“Понимаешь,” – продолжила она. – “Вы, девочки и мальчики Института… вы лучшие из лучших. Я не смогу себе позволить даже самого маленького из вас. Тем более, что вы заслуживаете большего – вы заслуживаете лордов и леди из Волчьих семей, а не какого-то учителя-первогодку. Почти все твои друзья хотели бы видеть волка в качестве своего хищника! Разве ты бы не хотела этого?”
Малышка всхлипнула: “Не надо волков”.
“А почему нет, Милли, дорогая?”
“Они… страшные”.
Обеспокоенная лиса наклонила голову вбок: “Тренер Андрерсон страшный?”
Зайчонок, невероятно смущаясь, сделал малюсенький кивок. Но Мисс Лэнгли лишь улыбнулась в ответ, протянув руку и нежно положив её на плечо Милли: “Ну да… он слегка страшный, правда? Я думаю, что все дело в его стеклянном глазе – эй, я вижу чью-то улыбку!”
После этого замечания со стороны учительницы, Милли уже не могла более поддерживать угрюмую маску на своем лице. Она наконец перестала хмуриться и вместо этого показала едва заметную ухмылку.
Лэнгли удовлетворенно кивнула: “Так, никаких волков значит. Хорошо. Послушай, я бы с радостью забрала тебя к себе, но я не могу”.
Впервые с начала разговора пара заплаканных глаз оторвали свой взгляд от пола и посмотрели прямо на учителя: “Почему?”
“Я уже сказала тебе, я не могу позволить себе добычу из Института”.
“Почему?” – настаивал ребенок.
“Я просто не зарабатываю столько денег”.
Зайчонок скрестил руки; так где раньше присутствовало смущение, теперь начинало появляться упрямство: “Ты можешь просто отвезти меня домой в своей машине. Я спрячусь и буду сидеть очень тихо, и никто меня не найдет. А тебе не придется платить за меня. Я даже никому не скажу”.
“Ох, Милли, Милли, Милли…” – произнесла лиса, покачивая головой. – “Это так не работает”.
Зайчонок удивился, услышав то, насколько ранимым прозвучал голос учительницы. Она уже отмечала подобный тон от случая к случаю – проблеск настоящей эмпатии по отношению к ученикам. Каждый раз это буквально обескураживало её. Да, конечно она знала, что хищники были обычными зверьми со своими обычными проблемами, пускай и выглядевшими чуждо для кого-то, чьей основной заботой были лишь хорошие оценки и сладкий день в столовой. Она слышала о другого рода проблемах во время радиодрам, когда переставали крутить музыку. Но все хищники в приюте выглядели настолько сдержанными, настолько не от мира сего, что каждый раз, когда она видела малейшие намеки на слабость с их стороны, Милли буквально впадала в ступор…
“Это не то, как это работает, и мы можем попасть в неприятности за один лишь подобный разговор. Не переживай, я уверена, что твой талант сможет впечатлить лучшего хищника, о котором только может мечтать такой маленький зайчонок!” – Она потянулась еще ближе, потрепав щеку Милли. – “Ну иди, уверена, что твои друзья уже заждались”.
Пока зайчиха выходила из тихого класса в шторм из тел, который бушевал в коридорах во время перемены, слова учительницы продолжали отражаться эхом в её сознании.
Мой талант?
А был ли у неё талант в принципе?
Шли недели. Пока все её друзья играли снаружи, Милли занималась практикой. Она прошмыгивала в художественный класс, где единственным её спутником был оранжевый свет сумерек (включать лампы освещения она не смела), и начинала рисовать от всего сердца. Она устроила рейд на библиотеку Института в поисках любых учебников по рисованию, которые там могли находиться. Она сосредоточено изучала книгу за книгой, которые были наполнены словесными формулировками не поддающиеся её понимаю, она просто пыталась следовать указаниям и рекомендациям в методичках настолько, насколько позволял её навык. Дюжины грифельных набросков, акварельных рисунков и картинок, сделанных с помощью цветных карандашей, ежедневно отправлялись в мусорное ведро.
И каждую неделю, в конце практических уроков по ИЗО, Мисс Лэнгли делала обход класса и оценивала рисунки своих учеников, размещая наклейки со звездочкой на работы тех, кто, по её мнению, был готов посещать её продвинутые уроки рисования и выставить свои таланты на всеобщее обозрение во время следующей церемонии приема в семью. Единственную оценку, которую получала Милли была сочувственная улыбка и ‘повезет в следующий раз’.
Каждая свободная секунда уходила на практику. Она повсюду таскала с собой тетрадь с набросками. Во время других уроков, она занималась мазней на уголках страниц; не те детские каракули, которыми так любили марать свои тетрадки некоторые ученики, а серьезные попытки лучше изучить анатомию и перспективу изображения на рисунке. Будучи во дворе, пока другие дети играли в догонялки, танцевали и пели, она чертила на песке пальцами ног. Другие учителя стали обращать внимание на то, что она стала хуже учиться, многие просили задержаться после уроков, спрашивая, все ли в порядке. И только Мисс Лэнгли находилась в блаженном неведении; насколько она могла судить, Милли начинала понемногу улучшать свои навыки.
Она стала постепенно отдаляться от своих друзей. Она даже отказывалась от предложений втянуть себя в их совместные игры, чего никогда не происходило до этого момента. Когда же она пыталась объяснить им, что ей нужно больше заниматься рисованием, вместо понимания она сталкивалась лишь с обвинительно тычущими в неё пальцами и презрительными смешками. Воспринимая это, как предательство их совместной дружбы, некогда лучшие подружки Милли начали шептаться у неё за спиной, распространяя вокруг сплетни о «любимой закуске» Мисс Лэнгли, которая больше переживает о том, как лучше подлизаться к своей учительнице, нежели о своих друзьях. Даже остальные дети постепенно начали складывать два и два, вспоминая рисунок Милли на первом уроке. Жестокость детей нашла новую легкую жертву. Не имея ни возможности, ни желания что-либо им объяснять, Милли оставалось лишь тихо сидеть и терпеть бесконечный поток издевательств в свою сторону…
Все равно у неё не было лишнего времени принимать участие в этой игре в школьную иерархию. Она прекрасно понимала, что её время на исходе. Несмотря на постоянные увещевания со стороны хищников, что нет ничего страшного в том, чтобы быть отобранным для Программы Селекции, и что будущий факт материнства будет уже сам по себе достижением, она отказывалась даже всерьез размышлять о таком развитии событий. Всё или ничего.
В конце концов, она вновь обнаружила себя в классе Лэнгли всего за пять дней до следующей Церемонии. Сидя тут с остальными детьми. Ожидая, когда придет учительница и даст им следующее задание, которому суждено стать для Милли судьбоносным.
Мисс Лэнгли вошла в класс, держа в руке запечатанный конверт.
«Здравствуйте, класс»
Лиса выглядела как-то… не так. У неё были мешки под глазами, и наиболее внимательные могли с легкостью заметить слегка свалявшийся мех в паре мест и даже небольшое пятно на её, как правило, безупречной форме.
«Добрый день, Мисс Лэнгли!» - привычное приветствие со стороны класса вышло слабым и натянутым.
Некогда большой класс вдвое уменьшился в размере начиная с начала семестра. Пустые парты не были убраны и оставались на своих местах; они были своего рода памятниками таланту всех студентов, которые достаточно преуспели в других сферах обучения, чтобы быть освобожденными от всех остальных уроков. Оставшиеся же дети прекрасно понимали всю серьезность ситуации, и даже сама Мисс Лэнгли осознавала, что никакая шутка с её стороны уже не сможет разрядить обстановку.
«Как вы все знаете, это последний шанс для признания вашего таланта в сфере изобразительных искусств…» - произнесла она, медленно распечатывая конверт. Звук рвущейся бумаги заставил всех детей начать нервно ёрзать на своих местах.
Милли огляделась вокруг. Несмотря на всеобщее опасение, царившее в классе, в комнате не было никого, кто выглядел хотя бы вполовину также подавленно, как сама Милли. Некоторые из них улыбались; среди них были и те, кто делал ставки на другие предметы, и кто не ожидал высоких результатов или вообще не должен был хорошо проявлять себя в ИЗО. Другие выглядели умиротворенными; они уже давно смирились со своей посредственностью и приняли за данность своё будущее в виде Программы Селекции. Остальные же имели напряженный, но уверенный вид; это были самые лучшие ученики этого класса, которые знали, что пройдут этот тест без каких-либо проблем.
Но не было ни одного похожего на Милли. Милли представляла из себя комок волнения и страха, обоснованного страха, что она просто окажется недостаточно хороша.
Лиса продолжила: «…так вот, я не собираюсь вгонять вас в стресс еще больше. Желаю всем удачи, я искренне в вас верю. А сегодняшнее задание будет…»
