Она откупорила пробку – в этой комнате даже чертовы пробки были украшены причудливой гравировкой – и налила себе немного в маленький бокал. Ла поднесла бокал к своему носу и оценивающе принюхалась. Запах слегка походил на мускатный орех.
       
       “Тебе понравится – это одно из лучших, что можно купить за деньги. Только не налегай сильно, оно довольно крепкое”.
       
       Зайчиха дослушала и тут же сделала большой глоток, как будто желая что-то доказать своей собеседнице.
       
       Она приготовилась к моментальному действию алкоголя, но ничто не могло подготовить её к тому, что произошло. Крепкий напиток был на удивление вкусным и мягко заскользил вниз по пищеводу; настолько мягко, что она тут же снизила свою бдительность. И, конечно же, как только она расслабилась, Ла тут же почувствовала воздействие напитка. Запах алкоголя шибанул ей в ноздри, начал жечь её горло. Но Ла не могла подать виду. Она сдерживала кашель, даже когда наполовину пустой стакан в её руке начал слегка трястись, даже когда черты её лица начали искажаться в гримасе, даже когда в её глазах начала формироваться влага.
       
       Было крайне очевидным, что ей сейчас было явно не до смеха. Пока она из всех сил старалась сохранить самообладание, зайчиха заметила, как уголки пасти волчицы поползли вверх. А затем она услышала смешок. Поначалу он был деликатным, а сама Самира прикрывала пасть рукой, как того требовал этикет настоящей Леди, но чем больше Ла боролась с действием алкоголя, тем больше начинало распирать волчицу… пока в итоге, не в силах себя более сдерживать, она не разразилась громким, гулким смехом. Смехом настолько искренним и чистым, настолько неконтролируемым, что с трудом можно было поверить, что этот смех не принадлежал ребенку.
       
       Поняв, что произошло, Ла почувствовала, как её насупившееся выражение начало исчезать с лица. Она почувствовала, как начало исчезать напряжение в теле. Она поняла всю абсурдность ситуации и засмеялась со своей подругой. Громко и без толики стеснения.
       
       Прямо как дети, пока из их глаз не пошли слезы.
       
       С трудом они оправились от внезапной волны смеха, которая накатила на них. Это заняло несколько минут; как только они прекращали смеяться, их взгляды пересекались, и они вновь начинали хохотать пуще прежнего. В конце концов, они смогли совладать с собой. Их бока болели, они выдохлись и тяжело дышали.
       
       Ла вновь наполнила свой бокал, тихо извинившись за то, что пролила остальную половину дорого напитка. Её беспокойство по этому поводу быстро развеял взмах руки волчицы и совет ‘просто не наступи на это’. Зайчиха почувствовала легкое головокружение, а по её телу начало разливаться тепло, а конечности начали с небольшой задержкой реагировать на команды мозга, как будто они и вовсе ей не принадлежали. Она подвинула к себе бархатный стул и смогла лишь плюхнуться на него сверху.
       
       “Я предупреждала, что оно крепкое,” – сказала Самира, смахивая слезы с глаз. – “Я… я так скучала по этому, Ла. По смеху, по веселью. Я так счастлива вновь увидеть тебя, вновь вот так подурачиться, как мы делали раньше”.
       
       Ла лишь мотнула головой. “Ты сама оставила это все в прошлом. Ты оставила меня валяться в пыли, Самира. Мы были друзьями, и ты просто бросила меня. Унизила меня перед своими друзьями. Уничтожила все мои надежды, все до единой,” – её слова не были наполнены горечью; всего лишь сухое перечисление фактов. Пару барьеров между ними спало, Ла немного успокоилась, но чувство озлобленности осталось на месте.
       
       Самира вздохнула. “Да. И мне тяжело далось каждое такое предательство. Я тоже чувствовала боль от содеянного, боль от необходимости ранить друга. Мне так было хорошо с тобой, но… у меня были обязательства, были свои собственные причины для беспокойства. Я лишь могу извиниться перед тобой”.
       
       “Как удобно,” – подумала Ла. – “Что волчица решила зарыть топор войны именно сейчас. Нет, дело было абсолютно точно не в этом,” – даже затуманенный алкоголем разум Ла мог понять это. С мрачным понимаем того, как закончится этот вечер, она решила не перебивать волчицу и позволить Самире закончить своё признание.
       
       Самира же продолжила.
       
       “Но ты должна понять. У меня есть обязательства перед своим народом и перед представителями твоего народа тоже. Ты слышала, о чем я говорила в зале. Я хочу изменить жизнь твоего народа к лучшему,” – она говорила спокойно, но было заметно, как она сдерживает эмоции в своем иногда подрагивающем голосе. – “И так как я состою при Дворе, слухи о том, что я заодно с травоядными, закроют все двери, которые я пыталась держать открытыми всю свою жизнь.”
       
       “Понятно,” - прошипела Ла. – “То есть дружба для тебя – это что-то, чем можно в любой момент пожертвовать, когда того требуют обстоятельства, немного поплакав впоследствии над горечью утраты,” – она указала плохо слушавшимся пальцем на волчицу. – “А знаешь, что я думаю? Ты никогда и не была моим другом. Я вообще не думаю, что ты знаешь, что такое быть другом. Ты просто хотела кого-то твоего возраста, с кем можно было поиграть, пока тебе не наскучит… чтобы затем избавиться от него, в типичной для Аристократов манере”.
       
       “Послушай, я- “.
       
       “Я еще не закончила!” – перебила Ла. Её настрой, подогретый одновременно злобой, которую она копила и вынашивала в себе все эти годы и алкоголем, который впитал её тело. – “Не надо делать вид, что я не знаю о том, что действительно произошло во время Бала, что я не знаю, кто дергает за ниточки Сводницу. Ты просто не могла смириться с тем, что я могу быть счастливой, не так ли? Не могла смириться с тем, что я могу быть с кем-то?”
       “Это… это была не я, Ла. Клянусь. Матушка-“.
       
       “Матушка! Матушка, которая ненавидит меня, ненавидела с самого момента нашей первой встречи,” – усмехнулась Ла, внутри которой, с каждым произнесенным словом, вскипала все более жгучая ярость. Она не привыкла быть настолько громкой, она была рождена, чтобы шептать, а не злобно кричать. Это оставляло жгучее ощущение в горле, но ей было уже плевать. “Я понятия не имею, почему она так боится меня, я понятия не имею, почему эту великую и могучую суку-королеву…”
       
       Даже учитывая все обстоятельства, это был перебор. Черты морды Самиры заострились, а из её глотки начал раздаваться низкий рык, возможно, осознанно, возможно, чисто инстинктивно. Это заставило Ла осечься. При других обстоятельствах это заставило бы её застыть на месте от страха, но сейчас её сознание было наполнено яростью и алкоголем. Она понизила свой тон, убавила свой пыл, начала тщательней следить за своими словами, но все же она продолжила свою речь вместо того, чтобы просто замолчать.
       
       “…Леди так волнует судьба жалкой дичи, что она не может хотя бы ненадолго отъебаться от неё!”
       
       Удовлетворившись поправкой, волчица снова вздохнула, подняв руку: “Послушай, она просто… она просто переживала, что если тебе будет позволено плодиться, то её авторитет может пошатнуться и…”
       
       Шатаясь, зайчиха ударила по комоду с такой силой, что это заставило бутылку на нем затрястись, а волчицу – подпрыгнуть от удивления. Прочная древесина заставила кулаки Ла заболеть, содрав с них немного кожи, однако самой Ла было все равно. Алкоголь притупил боль, а адреналин позволил ей и вовсе игнорировать повреждения. Осталась только ярость, приглушенная рыком Самира, но вновь набирающая обороты.
       
       “Ты меня совсем не слушаешь! Ты сделала это! Даже если это и не было твоей идей, ты позволила этому случиться! И ты даже не в состоянии понять почему то, что ты сделала, что ты продолжала делать – неправильно!” – голос Ла начинал давать трещину. Изодрав горло от постоянного крика, она начина терять свою новообретенную способность быть громкой. Но она продолжала, без паузы, без жалости.
       
       “Вот, что я скажу, Миледи – лично я прекрасно справилась со своей задачей в момент нашей первой встречи, а вот ты – нет. Ты должна была просто заткнуться и прикончить меня. Так было бы лучше для обеих из нас. Это спасло бы тебя от этих злых-презлых слухов. Это спасло бы меня от этой пытки длинною в пятнадцать лет!”
       
       Бокал в её руке слегка треснул, жидкость внутри постоянно бултыхалась от интенсивной дрожи в её руках.
       
       Самира же просто… слушала. Без всяких объяснений, извинений, оправданий. Она слушала и ощущала растущее чувство стыда внутри себя. Слова Ла резали волчицу ножом по сердцу. Если бы в этом словесном потоке не было правды, волчица не чувствовала бы себя настолько уязвленной.
       
       Она распласталась на своей кровати. Но она не просто неподвижно лежала, она шарила рукой под своей шелковой подушкой, пытаясь найти что-то. Наконец, обнаружив искомый предмет, он вытащила его и показала Ла.
       
       Зайчиха дернулась. Она ожидала какое-то оружие, которое сможет заставить её остановить свою дерзкую тираду. Но то, что она увидела было гораздо более удивительным, и это что-то заставило слова застыть в её горле.
       
       Лани.
       
       Старая заячья кукла, выглядящая старой и потрепанной, как никогда прежде. Её длинные ушки окончательно упали, но эта большая дурацкая улыбка все еще озаряла её лицо.
       
       И её две руки снова были на месте.
       
       Ла встала со своего места, сделала шаг вперед и забрала куклу из рук Самира. Волчица не сопротивлялась.
       
       “Я не мастер по шитью, извини. Я не могла попросить кого-либо из слуг сделать это, так что пришлось все сделать самой”.
       
       Ла даже не слушала волчицу. Она просто держала маленькую куклу в своих руках, крепко прижав ту к сердцу. Она обнимала её так крепко, что у Лани начали расходиться швы. И ла разрыдалась. Она рыдала навзрыд, упав на пол в виде комочка из одежды, меха и слез.
       
       “Л-Лани…”
       
       Самира просто наблюдала за этим с грустной улыбкой на морде. Осторожно, она подошла, села рядом с подругой на пол. Волчица начала нежно поглаживать уши зайчихи, так, как один поглаживал бы волосы своего друга, помогая тому успокоиться.
       “Мне… мне так жаль, Ла. Я должна сделать это. Я так хотела, чтобы у меня был выбор,” – шептала волчица. Она почувствовала болезный комок в горле, слезы подруги начали провоцировать появление её собственных.
       
       Шли минуты, и глаза Ла наконец стали высыхать. Пропитанная слезами кукла в её руках выглядела бодрой, как никогда. Она была уродливой, кое как сшитой из тряпок, перешитой в множестве порванных за эти годы местах, а от её наполнителя практически нечего не осталось. Она была грязной, заплесневелой, живя в нищете всю свою жизнь. Но она всегда продолжала улыбаться.
       
       “Вот, держи,” – сказала волчица, протягивая бокал с напитком снова. – “Выпей, полегчает”.
       
       Безутешная зайчиха взглянула на напиток… и осушила его одним махом.
       
       Вновь она почувствовала сладкий привкус, который резко заставил её язык онеметь, а её саму сморщиться и скрутиться от боли. Но Самира была права. Головокружение, замешательство, чувство потерянности, жидкость заглушила все эти ощущения, сделав терпимым даже чувство грусти.
       
       “Возьму меня за руку. Я хочу показать тебя кое-что”.
       
       В своем полубессознательном состоянии Ла протянула волчице руку и почувствовала, как превосходящая сила хищницы помогает ей снова встать на свои дрожащие ноги. Волчица начала тянуть Ла собой, и она просто последовала за ней, не имея ни сил, ни желания сопротивляться.
       
       Мир для неё потерял всякую четкость, вращаясь вокруг зайчихи, словно смазанное пятно. Все двигалось слишком медленно и в то же время слишком быстро. Она потеряла всякую ориентацию в пространстве и времени. Она понятия не имела, куда её ведут; без помощи волчицы она бы не могла сделать и двух шагов. Комнаты сменялись коридорами, а коридоры превратились в… яркий свет. Солнце заставило Ла застонать от своих лучей, а сама она проклинала слишком яркую зелень деревьев и слишком яркую синеву неба.
       
       “Где..?”
       
       “Сад. Мой сад. Где мы сможем быть наедине, не боясь, что нас побеспокоят. Вот, присядь”.
       
       Аккуратными движениями её посадили на деревянную скамейку под деревом. Она несколько раз моргнула. Находясь в тени дерева, её размытое зрение стало понемногу привыкать к яркости окружения.
       
       Далеко не сразу Ла поняла, что делает, стоящая перед ней, Самира.
       
       Медленно, выверенными движениями, она расстегивала свою одежду.
       
       “Ч-что ты…” – залепетала зайчиха, только чтобы когтистый палец прикоснулся к её губам, заставив ту замолчать.
       
       “Снимай свою одежду”.
       
       Команда, замаскированная под просьбу – та, которой не сразу подчинились.
       
       Самира понимала её нерешительность. Последняя пуговица - и одежда упали с её тела. Теперь не было никаких сомнений в том, что волчица действительно стала взрослой девушкой. Она вышла из кучи шелка у её ног и нежными движениями помогла своей подруге уже с её одеждой.
       
       Несмотря на неготовность к выполнению приказа волчицы, Ла не сопротивлялась. Её ватное тело не доставляло никаких трудностей, позволяя свободно двигать её руки и ноги и освободить Ла от одежды. Часть за частью, её тело было высвобождено из плена простой серой блузки, юбки и чулок.
       Всего лишь кукла, которую раздевали, пока та цеплялась за свою собственную.
       
       Когда Самира потянулась за куклой, Ла крепко её сжала, отказываясь отпускать.
       
       “Нет! Она моя!”
       
       Прямо, как и в последний раз, когда Самира слышала эти слова, она прониклась уважением к такой решительности. Между двумя наступила тишина; волчица, которая терпеливо ожидала и зайчиха, которая не решалась начать говорить.
       
       Когда голос Ла зазвучал вновь, он был тихим, грустным. Почти что шепот.
       
       “Ты… ты будешь помнить меня с ней?”
       
       Самира с грустью улыбнулась. Неразборчиво бормочущая Ла и близко не походило на ту энергичную, шутливую девочку, с которой она когда-то подружилась. И все же, все было таким, каким и должно было быть. И все же, она должна была ответить.
       
       “Я сделаю даже лучше,” – сказала она, опуская коготь на плечо Ла. Инстинктивное вздрагивание последовало с задержкой в несколько секунд. “В следующем месяце у меня назначена встреча с еще одной Звездочкой… из другой деревни. У них дочка, прелестное маленькое создание, которое так напоминает тебя во время нашей первой встречи”.
       
       Глаза Ла медленно поднялись к глазам волчицы. В них было замешательство. Замешательство и любопытство.
       
       “Она является моим Подношением, и я приму его, как и должна. Но ну у неё нет кое-чего. У её жизни нет Лани”.
       
       “Лах… Лани?”
       
       “Я хочу дать этой малышке то, за что можно держаться. То, что можно любить. То, что поддержит её в ожидании своей судьбы. То, что будет улыбаться. У всех маленьких зайчат должна быть своя Лани. Прямо как у тебя”.
       
       Ла медленно моргнула. Было неясно, была ли она в состоянии вообще воспринимать слова волчицы, но, видимо, они её все же смогли утешить. Возможно, своим посылом, возможно, своей добротой или почти что материнским тоном, которым они были произнесены.
       
       В перерыве между хныканий зайчиха медленно разжала свою стальную хватку. Прямо как ребенок, который нехотя делится своей любимой игрушкой с другим, она протянула куклу навстречу Самире, готовая забрать её обратно в любой момент. Но этот момент так и не настал, и волчица тихо поблагодарила Ла за это. Самира посадила Лани у основания скамейки, и кукла начала наблюдать за лужайкой, все так же весело улыбаясь.
       
       “Пора, Ла. Моя подруга”.
       
       Она взяла её за руку, помогла подняться со скамейки и уложила зайчиху на землю. Не было сил, не было желания сопротивляться. Как кукла, Ла сохраняла позу, в которой её оставили, не считая слабого дыхания.