– Закир? – Услышала совсем рядом голос похожий на рык зверя.
Поднесла руку, чтобы смахнуть слезу, уже подступившую к самому краю. Он перехватил и, потянув за неё, прижал меня к себе.
Я уткнулась в его грудь и, не сдержавшись, заплакала. Он погладил меня по голове, потом поцеловал в макушку, и тогда я разрыдалась. Впервые мне кто-то сочувствовал, жалел. Я не помню такого даже в детстве. Я плакала у него на груди, безбожно смачивая его белоснежную шёлковую сорочку слезами. Хорошо хоть глаза не были накрашены. Не знаю, сколько времени плакала. Всё это время он молчал, только слегка поглаживал по голове словно маленького обиженного ребёнка.
Наконец, я успокоилась. Повернув голову, тяжело вздохнула, шмыгнула носом и, всё ещё не желая отрываться от его надёжной груди, прильнула к ней ухом. Его сердце набатом отозвалось в моих перепонках. Оно стучало, как заведённый двигатель. Стоило поднять голову, как наши взгляды встретились. Кайсаров несколько секунд изучал моё лицо, затем поднял руку и нежно провёл тыльной стороной ладони по оставшимся от слёз соляным дорожкам. Вытер просохшие слёзы, прошёлся несколько раз рукой по одной щеке, затем по другой. Пальцами слегка прикоснулся к губам, заставив их приоткрыться. Вздохнув, я незаметно сглотнула, и застыв утонула в его тёмных, как ночь глазах.
– Расскажи мне всё, – приказал тоном, не допускающим возражения.
– Он часто тебя бьёт? – спросил, не дождавшись ответа.
– Нет. – Что я могла ещё сказать, чтобы не унизить себя? Для одного часто это когда раз в год, а для другого два раза в день. Как измерить эту частоту, если для каждого она индивидуальна.
– Ты всё ещё любишь его? – спросил немного хрипловатым голосом.
Что я могла ответить? Как рассказать, что всё давно прошло, что любовь испарилась, не сразу, но с каждым следующим ударом ремня она становилась всё меньше и меньше, пока совсем не исчезла. Можно рассказать о своей боли случайно пожалевшему тебя прохожему, или малознакомому человеку. Но очень трудно признаться тому, кто имеет для тебя какое-то значение. И совершенно невозможно открыть душу тому, по ком тоскует и плачет сердце. Парадокс.
– Сейчас вернись в отдел забери свои вещи и на лифте спустись на нулевой этаж. Я буду ждать тебя там. Иди.
Артур
Отправил Еву и тут же позвонил Айрату.
– Узнай, где сейчас муж Евы. Найди этого ушлёпка. Где бы он не был, притащи ко мне в клуб к пяти вечера.
На ходу отдал распоряжение и спустился на нулевой этаж, там была подземная парковка. Моя машина стояла в отдельном боксе. Сказать, что я был взбешён, значило ничего не сказать. Я мог убить, избить и всё в таком роде любого мужика, но не представлял, как поднять руку на женщину. На любую. Не говоря уже о такой, как Ева. Она нежная и очень утончённая. Как цветочек, как лучик света. Женщина, созданная для любви, для ласки. Маленькая птичка, совсем ещё ребёнок.
Я понял, что с ней что-то не так, едва она вошла в кабинет. Она шла, как будто её накачали свинцов. При каждом шаге боль отражалась на красивом, нежном личике. Не нужно быть слишком умным, чтобы понять, что Закир не простит ей то, что отец оставил его без наследства. Конечно, этот говнюк не будет винить себя в случившемся. В каждой неудаче всегда виноват кто-то другой. В случае с Закиром виновата Ева.
Я был неприятно удивлён, что она по-прежнему любит его. Как можно такое прощать. Как любить после того, как на тебя подняли руку. Неужели она так слепа, что не понимает, что её муж трахает её же сестру. И я не удивлюсь, если это происходит в их доме. Иначе почему эта шлюха разгуливает по их дому в таком халате, в котором нельзя девушке мусульманке показываться не только перед посторонним мужчиной, но и перед собственным отцом или братом. Даже перед отцом или братом нельзя, а она крутит почти что голым задом, да ещё без лифчика перед мужем сестры.
Я прошёл в глубь парковки и остановился перед лифтом, предназначенным для сотрудников. Сзади подошёл Айрат.
– Узнал, где этот недоносок? – спросил его обернувшись.
– Да, он вскрыл пломбу и зашёл в дом Рамира. Взял две картины из тех, что остались. Похоже решил продать.
– Там нет ничего стоящего. Рамир все ценные картины сдал в хранилище. По завещанию они принадлежат Еве, и только она может их продать, но тоже только в том случае если я разрешу. На этот счёт составлена отдельная бумага, она лежит у меня в сейфе. Я позже ознакомлю Еву со всеми дополнениями к завещанию, хотя и так понятно, что в течение пяти лет она ничего не может продать или подарить без моего согласия. По сути, пока всё принадлежит мне.
– А разве этого не было в завещании?
– Было, конечно, но есть дополнение, о котором не знает ни Ева, ни Закир.
– И что же это такое?
– В завещании написано, что Еве принадлежит 15 процентов акций, остальные мои. На самом деле Рамир отписал ей всё, весь завод. Она единственный собственник. Я только прикрытие.
– А в случае её смерти?
– Тьфу на тебя. Что за глупости ты говоришь?
– Совсем не глупости. Закир может подстроить всё что угодно. Ты же сам только что сказал, что он избил её так, что она едва ходит.
– Но он же не конченный идиот. И должен понимать, что, если с ней что-то случится он сядет.
– Ты же тоже не мальчик и понимаешь, что любое убийство можно обставить как несчастный случай.
– В завещании на этот случай есть приписка, что в случае смерти Евы все состояние, перешедшее ей от Рамира и от других дарителей переходит в мою собственность. Так что он останется вообще без ничего. Даже жить негде будет.
– Надеюсь, Закир это услышал? А то может, пропустил мимо ушей.
– Ему вручили экземпляр. Пусть изучает на досуге.
– Правильно ли я тебя понял. Пять лет Ева не будет иметь доступ к наследству? Всё останется, как и было? Я имею ввиду финансы.
– Да, именно так. Только через пять лет у неё будет доступ к дивидендам. Так что девочка будет жить на зарплату. Она у Евы небольшая, но ей хватит, а её благоверному придётся много работать, чтобы содержать любовницу. Алия вся в маму, любит деньги. Не факт, что захочет продолжать отношение с голоштанным любовником. Кстати, не забудь привезти его в клуб.
– Не забуду. Я приставил к нему парней. До пяти ещё есть время, к пяти его привезут в клуб, как ты хотел. Зачем он тебе?
– Я же тебе уже сказал он избил Еву, она еле ходит. Похоже это не первый и не единственный раз. Хочу послушать что он мне скажет.
– Так может забери Еву с собой в Москву.
– Не могу.
– Почему?
– Она любит его.
– Артур, какая-то фигня получается. Не находишь это ненормальным? Он её бьёт она за это его любит.
– Может у него другие достоинства. Алия тоже прыгает вокруг него как кошка.
– Может они втроём?
– Не думаю.
Щёлкнул лифт, и я оглянулся.
Ева вышла, и медленно шла к нам. Мы оба смотрели на неё и даже показалось, что думали мы с Айратом об одном и том же. Нужно отбросить все дела и отвезти девочку в клинику, чтобы показать врачу. Похоже у неё сломаны рёбра, потому что шла она боком, сцепив зубы от боли.
– В клинику? – прошипел Айрат сквозь неплотно сжатые губы.
– Да.
Она не хотела идти к врачу. Согласилась только после того, как я пообещал, что в полицию никто ничего сообщать не будет. Переживает, что этого урода посадят. А я бы постарался, чтобы засадили эту тварь надолго. А там сделали бы из него петуха. Чтобы на своей шкуре почувствовал, что такое боль и унижение.
Еве сделали рентген, взяли анализы померили давление, осмотрели, ощупали. На все вопросы врача о том, что случилось она упорно твердила, что поскользнулась и упала с лестницы второго этажа. У неё обнаружилась трещина одного ребра. К счастью, остальные травмы оказались незначительными. Ей туго перебинтовали грудную клетку, нанесли на кровоподтёки и синяки гепариновую мазь, прописали постельный режим и велели явиться через пять дней.
Всю дорогу домой она молча смотрела в окно и тихо вздыхала, я тоже молчал, рассматривал в мобильном снимки, которые прислал мне травматолог после осмотра Евы. Гнев поднимался в душе, когда увидел, как исполосовано её тело ремнём и следы ударов в районе почек от мужской обуви.
Захотелось убить тварь, посмевшую поднять на беззащитную девочку руку. Высадил её возле дома, который подарил ей на свадьбу. Пока она выходила из машины, кивнул Айрату. Тот понял меня с полуслова.
– Пытается продать картины. – Ответил тихо, так чтобы Ева не слышала.
Проводил её в дом и пока Ева мелкими шажками поднималась на второй этаж, познакомился с домработницей. Она как раз занималась уборкой. Дал ей визитку и сто долларов.
– Как тебя зовут?
– Гуля.
– Знаешь кто я?
– Да, господин.
– Ты видела, как эта тварь бьёт жену?
– Нет. Наверное, он это делает, когда никого кроме них в доме нет, чтобы никто не видел. Я прихожу, когда они уже ушли на работу и ухожу раньше, чем они возвращаются.
– Позвони мне если что- то узнаешь, или увидишь, что он её обижает.
Было уже три часа, когда мы подъехали к клубу. Этого урода должны привезти к пяти. Я специально оставил время, чтобы пообедать и немного остыть от злости, иначе порву его собственными руками. Я не боялся изуродовать его и даже убить, такая подлая и жестокая тварь не должна жить. Айрат поручил бы парням отвезти эту гниду в лес и закапать. Но я не мог так поступить из-за Евы. Девочка любила его, и для неё потерять любимого сильнее боли, которую она терпит, лишь бы быть с ним, иначе уже ушла бы от него хотя бы к Айдару или позвонила мне, я бы помог. Но она молчит, не жалуется, а кто я такой, чтобы вмешиваться в чужую жизнь.
Я размышлял и удивлялся, я много лет знал Рамира, он был хороший мужик, правильный, как же так получилось, что сын его вырос такой тварью. И жена его была хорошей женщиной. Может даже слишком хорошей. Всё ради сына любимого, всё ради него родимого. Кто-то из знакомых говорил, что они усыновили пацана, но кто, я не помнил.
Некоторое время сидел закрыв глаза. Ожидая, раздумывал, стоит ли мне поговорить с ним или просто отдать своим парням, пусть они поучат его, как надо жить и жену ценить.
К тому времени, когда привезли ублюдка, я всё ещё не принял решение.
Наконец стрелки часов показали пять часов ровно. В дверь постучали. Никто не смел заходить ко мне без предупреждения, кроме Айрата, но несмотря на это, он всегда предупреждал о своём приходе условленным стуком. Чтобы я знал, что пришёл друг.
Айрат пришёл не один, рядом с ним стоял Акаевский щенок, возомнивший себя бойцовской собакой.
Мой гнев вновь закипал, медленно перерастая в ярость. Глаза наливались кровью. Айрат знал, что всё, что сейчас происходит со мной, в мгновение ока может перерасти в бурю, в ураган, который не оставит живого места на этом чёртовом ублюдке, который ещё не понял, зачем он здесь.
– Артур Мурадович, мне сказали, что вы хотели меня видеть.
Этот упырь посмел заговорить, когда ему никто не давал слова. Ночь наступила в моей душа. Я словно погружался в ад. Внутри пожар, злость, переходящая в бешенство. Я как бык наклонил голову, готовясь ринуться в бой, порвать, растоптать эту мразь, посмевшую избить мою девочку так, что у неё лопнуло ребро, исполосовать в кровь её красивое тело. Один удар и он труп. Но ведь она не простит, если узнает. А если не узнает?
– Артур, – услышал спокойный голос друга. – Не надо марать об эту мразь руки давай я отдам его пацанам пусть они его поучат уму разуму. Если не поймёт я сам лично пристрелю его как собаку.
– Нет. Сначала пусть объяснит за что он бьёт её.
Закир побледнел, его смазливая рожа стала белее снега. Сообразил, наконец, поганец, что пригласили его не на банкет. Что-то стал блеять нечленораздельное. Я не сдержался. Первый удар пришёлся ему в солнечное сплетение, его скрутило пополам. Это я зря. Надо бить так, чтобы синяков не осталось. Но уж сильно злость зашкаливала. Я быстро исправился, стал наносить удары чётко и размеренно. Бил не только по почкам, но и по роже так, что его голова моталась из стороны в сторону. Едва не убил гада. Я давно так не развлекался. Лет семь или больше пальцем сам никого не трогал. А сейчас сорвался. Айрат еле меня оттащил.
– Оставь его, брат, оставь. Пусть живёт тварь.
Я вышел в соседнюю комнату, через неё прошёл в санузел. Нужно было вымыть руки, заляпанные в крови и лицо. Вода немного охладила и привела в чувства. Посмотрел в зеркало и сам себя не узнал. Лицо бледное, глаза горят, как у разъярённого зверя. Ещё мгновение и этот зверь вырвется наружу и перегрызёт глотку первому, кто окажется на его пути. Эта тварь довела меня до такого состояния, что я едва управлял собой. Если бы не Айрат убил бы гада. Но мой преданный и верный друг всегда контролировал ситуацию и не позволял мне превратиться в зверя. Я ему за этого благодарен.
Постоял немного, чтобы окончательно успокоиться сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, это часто помогало. Досчитал до десяти. Я давно научился за несколько минут принимать человеческий образ. Прежде, чем вернуться в кабинет, нужно было взять себя в руки, чтобы опять не сорваться и не покалечить ублюдка. А то Ева слишком сердобольная, не бросит его, останется с инвалидом и будет ухаживать за ним всю жизнь, пока он не сведёт её в могилу или сам не сдохнет. Хотя не стоит надеяться, такие твари живучие.
К тому времени, когда вернулся в кабинет, я уже был спокоен, как будто не было это всплеска дикого бешенства. Упыря усадили на табуретку, которая хранилась в кладовке, на всякий такой случай, если надо было поговорить с кем-то, кто недостоин лучшего. Морда его была расквашена в кровь. Это я зря.
Я был уверен, что на его теле не останется следов от моих ударов, но болеть будет долго.
Усевшись за стол, взял часы, которые заранее снял, когда ждал Закира. Пока надевал на руку и застегивал, рассматривал ублюдка. Тот был похож на поджаренный кусок дерьма. Его трясло, как в лихорадке. Меня это немного успокоило. Пусть почувствует тварь, какого это, когда тебя бьют. А уж когда бьют незаслуженно, тогда совсем мерзко.
Я, наконец, успокоился. Теперь можно продолжать беседу. Только бы он опять не вывел меня из себя, а то наплюю на чувства Евы, прикажу поганца вывезти и закопать.
– Я не буду спрашивать, за что ты бьёшь Еву. Но, если ты, тварь, ещё хоть раз поднимешь на неё руку, я тебя четвертую, но сначала отрежу яйца и прикажу сожрать сырыми.
Ты знаешь, я не бросаю слова на ветер. Если хочешь жить, оставь девочку в покое. Хочешь трахать свою шлюху, трахай. Еву не смей обижать. Если надеешься, что я не узнаю, а ты продолжишь издеваться над ней и останешься ненаказанным, не надейся. Узнаю, найду и накажу.
Если услышал меня, кивни. Я чувствовал, как с каждым словом мой голос набирал силу.
А эта погань трясся и быстро кивал головой, или, может, она сама тряслась у него от страха. Мне уже было наплевать. Я не мог больше смотреть на ублюдка.
– Айрат, – повернулся к другу, стоящему у двери и молча наблюдавшему за происходящим, – выкиньте падаль и вели открыть окна, чтобы запаха не осталось от этого дерьма.
– Как скажешь, Сапсан.
Я удивлённо вскинул брови, давно меня никто не называл кличкой, её все знали, но обращались ко мне в основном по имени.
Поднесла руку, чтобы смахнуть слезу, уже подступившую к самому краю. Он перехватил и, потянув за неё, прижал меня к себе.
Я уткнулась в его грудь и, не сдержавшись, заплакала. Он погладил меня по голове, потом поцеловал в макушку, и тогда я разрыдалась. Впервые мне кто-то сочувствовал, жалел. Я не помню такого даже в детстве. Я плакала у него на груди, безбожно смачивая его белоснежную шёлковую сорочку слезами. Хорошо хоть глаза не были накрашены. Не знаю, сколько времени плакала. Всё это время он молчал, только слегка поглаживал по голове словно маленького обиженного ребёнка.
Наконец, я успокоилась. Повернув голову, тяжело вздохнула, шмыгнула носом и, всё ещё не желая отрываться от его надёжной груди, прильнула к ней ухом. Его сердце набатом отозвалось в моих перепонках. Оно стучало, как заведённый двигатель. Стоило поднять голову, как наши взгляды встретились. Кайсаров несколько секунд изучал моё лицо, затем поднял руку и нежно провёл тыльной стороной ладони по оставшимся от слёз соляным дорожкам. Вытер просохшие слёзы, прошёлся несколько раз рукой по одной щеке, затем по другой. Пальцами слегка прикоснулся к губам, заставив их приоткрыться. Вздохнув, я незаметно сглотнула, и застыв утонула в его тёмных, как ночь глазах.
– Расскажи мне всё, – приказал тоном, не допускающим возражения.
– Он часто тебя бьёт? – спросил, не дождавшись ответа.
– Нет. – Что я могла ещё сказать, чтобы не унизить себя? Для одного часто это когда раз в год, а для другого два раза в день. Как измерить эту частоту, если для каждого она индивидуальна.
– Ты всё ещё любишь его? – спросил немного хрипловатым голосом.
Что я могла ответить? Как рассказать, что всё давно прошло, что любовь испарилась, не сразу, но с каждым следующим ударом ремня она становилась всё меньше и меньше, пока совсем не исчезла. Можно рассказать о своей боли случайно пожалевшему тебя прохожему, или малознакомому человеку. Но очень трудно признаться тому, кто имеет для тебя какое-то значение. И совершенно невозможно открыть душу тому, по ком тоскует и плачет сердце. Парадокс.
– Сейчас вернись в отдел забери свои вещи и на лифте спустись на нулевой этаж. Я буду ждать тебя там. Иди.
Прода от 11.03.2025, 00:07
Глава 23
Артур
Отправил Еву и тут же позвонил Айрату.
– Узнай, где сейчас муж Евы. Найди этого ушлёпка. Где бы он не был, притащи ко мне в клуб к пяти вечера.
На ходу отдал распоряжение и спустился на нулевой этаж, там была подземная парковка. Моя машина стояла в отдельном боксе. Сказать, что я был взбешён, значило ничего не сказать. Я мог убить, избить и всё в таком роде любого мужика, но не представлял, как поднять руку на женщину. На любую. Не говоря уже о такой, как Ева. Она нежная и очень утончённая. Как цветочек, как лучик света. Женщина, созданная для любви, для ласки. Маленькая птичка, совсем ещё ребёнок.
Я понял, что с ней что-то не так, едва она вошла в кабинет. Она шла, как будто её накачали свинцов. При каждом шаге боль отражалась на красивом, нежном личике. Не нужно быть слишком умным, чтобы понять, что Закир не простит ей то, что отец оставил его без наследства. Конечно, этот говнюк не будет винить себя в случившемся. В каждой неудаче всегда виноват кто-то другой. В случае с Закиром виновата Ева.
Я был неприятно удивлён, что она по-прежнему любит его. Как можно такое прощать. Как любить после того, как на тебя подняли руку. Неужели она так слепа, что не понимает, что её муж трахает её же сестру. И я не удивлюсь, если это происходит в их доме. Иначе почему эта шлюха разгуливает по их дому в таком халате, в котором нельзя девушке мусульманке показываться не только перед посторонним мужчиной, но и перед собственным отцом или братом. Даже перед отцом или братом нельзя, а она крутит почти что голым задом, да ещё без лифчика перед мужем сестры.
Я прошёл в глубь парковки и остановился перед лифтом, предназначенным для сотрудников. Сзади подошёл Айрат.
– Узнал, где этот недоносок? – спросил его обернувшись.
– Да, он вскрыл пломбу и зашёл в дом Рамира. Взял две картины из тех, что остались. Похоже решил продать.
– Там нет ничего стоящего. Рамир все ценные картины сдал в хранилище. По завещанию они принадлежат Еве, и только она может их продать, но тоже только в том случае если я разрешу. На этот счёт составлена отдельная бумага, она лежит у меня в сейфе. Я позже ознакомлю Еву со всеми дополнениями к завещанию, хотя и так понятно, что в течение пяти лет она ничего не может продать или подарить без моего согласия. По сути, пока всё принадлежит мне.
– А разве этого не было в завещании?
– Было, конечно, но есть дополнение, о котором не знает ни Ева, ни Закир.
– И что же это такое?
– В завещании написано, что Еве принадлежит 15 процентов акций, остальные мои. На самом деле Рамир отписал ей всё, весь завод. Она единственный собственник. Я только прикрытие.
– А в случае её смерти?
– Тьфу на тебя. Что за глупости ты говоришь?
– Совсем не глупости. Закир может подстроить всё что угодно. Ты же сам только что сказал, что он избил её так, что она едва ходит.
– Но он же не конченный идиот. И должен понимать, что, если с ней что-то случится он сядет.
– Ты же тоже не мальчик и понимаешь, что любое убийство можно обставить как несчастный случай.
– В завещании на этот случай есть приписка, что в случае смерти Евы все состояние, перешедшее ей от Рамира и от других дарителей переходит в мою собственность. Так что он останется вообще без ничего. Даже жить негде будет.
– Надеюсь, Закир это услышал? А то может, пропустил мимо ушей.
– Ему вручили экземпляр. Пусть изучает на досуге.
– Правильно ли я тебя понял. Пять лет Ева не будет иметь доступ к наследству? Всё останется, как и было? Я имею ввиду финансы.
– Да, именно так. Только через пять лет у неё будет доступ к дивидендам. Так что девочка будет жить на зарплату. Она у Евы небольшая, но ей хватит, а её благоверному придётся много работать, чтобы содержать любовницу. Алия вся в маму, любит деньги. Не факт, что захочет продолжать отношение с голоштанным любовником. Кстати, не забудь привезти его в клуб.
– Не забуду. Я приставил к нему парней. До пяти ещё есть время, к пяти его привезут в клуб, как ты хотел. Зачем он тебе?
– Я же тебе уже сказал он избил Еву, она еле ходит. Похоже это не первый и не единственный раз. Хочу послушать что он мне скажет.
– Так может забери Еву с собой в Москву.
– Не могу.
– Почему?
– Она любит его.
– Артур, какая-то фигня получается. Не находишь это ненормальным? Он её бьёт она за это его любит.
– Может у него другие достоинства. Алия тоже прыгает вокруг него как кошка.
– Может они втроём?
– Не думаю.
Щёлкнул лифт, и я оглянулся.
Ева вышла, и медленно шла к нам. Мы оба смотрели на неё и даже показалось, что думали мы с Айратом об одном и том же. Нужно отбросить все дела и отвезти девочку в клинику, чтобы показать врачу. Похоже у неё сломаны рёбра, потому что шла она боком, сцепив зубы от боли.
– В клинику? – прошипел Айрат сквозь неплотно сжатые губы.
– Да.
Она не хотела идти к врачу. Согласилась только после того, как я пообещал, что в полицию никто ничего сообщать не будет. Переживает, что этого урода посадят. А я бы постарался, чтобы засадили эту тварь надолго. А там сделали бы из него петуха. Чтобы на своей шкуре почувствовал, что такое боль и унижение.
Еве сделали рентген, взяли анализы померили давление, осмотрели, ощупали. На все вопросы врача о том, что случилось она упорно твердила, что поскользнулась и упала с лестницы второго этажа. У неё обнаружилась трещина одного ребра. К счастью, остальные травмы оказались незначительными. Ей туго перебинтовали грудную клетку, нанесли на кровоподтёки и синяки гепариновую мазь, прописали постельный режим и велели явиться через пять дней.
Всю дорогу домой она молча смотрела в окно и тихо вздыхала, я тоже молчал, рассматривал в мобильном снимки, которые прислал мне травматолог после осмотра Евы. Гнев поднимался в душе, когда увидел, как исполосовано её тело ремнём и следы ударов в районе почек от мужской обуви.
Захотелось убить тварь, посмевшую поднять на беззащитную девочку руку. Высадил её возле дома, который подарил ей на свадьбу. Пока она выходила из машины, кивнул Айрату. Тот понял меня с полуслова.
– Пытается продать картины. – Ответил тихо, так чтобы Ева не слышала.
Проводил её в дом и пока Ева мелкими шажками поднималась на второй этаж, познакомился с домработницей. Она как раз занималась уборкой. Дал ей визитку и сто долларов.
– Как тебя зовут?
– Гуля.
– Знаешь кто я?
– Да, господин.
– Ты видела, как эта тварь бьёт жену?
– Нет. Наверное, он это делает, когда никого кроме них в доме нет, чтобы никто не видел. Я прихожу, когда они уже ушли на работу и ухожу раньше, чем они возвращаются.
– Позвони мне если что- то узнаешь, или увидишь, что он её обижает.
Было уже три часа, когда мы подъехали к клубу. Этого урода должны привезти к пяти. Я специально оставил время, чтобы пообедать и немного остыть от злости, иначе порву его собственными руками. Я не боялся изуродовать его и даже убить, такая подлая и жестокая тварь не должна жить. Айрат поручил бы парням отвезти эту гниду в лес и закапать. Но я не мог так поступить из-за Евы. Девочка любила его, и для неё потерять любимого сильнее боли, которую она терпит, лишь бы быть с ним, иначе уже ушла бы от него хотя бы к Айдару или позвонила мне, я бы помог. Но она молчит, не жалуется, а кто я такой, чтобы вмешиваться в чужую жизнь.
Прода от 12.03.2025, 00:16
Глава 24
Я размышлял и удивлялся, я много лет знал Рамира, он был хороший мужик, правильный, как же так получилось, что сын его вырос такой тварью. И жена его была хорошей женщиной. Может даже слишком хорошей. Всё ради сына любимого, всё ради него родимого. Кто-то из знакомых говорил, что они усыновили пацана, но кто, я не помнил.
Некоторое время сидел закрыв глаза. Ожидая, раздумывал, стоит ли мне поговорить с ним или просто отдать своим парням, пусть они поучат его, как надо жить и жену ценить.
К тому времени, когда привезли ублюдка, я всё ещё не принял решение.
Наконец стрелки часов показали пять часов ровно. В дверь постучали. Никто не смел заходить ко мне без предупреждения, кроме Айрата, но несмотря на это, он всегда предупреждал о своём приходе условленным стуком. Чтобы я знал, что пришёл друг.
Айрат пришёл не один, рядом с ним стоял Акаевский щенок, возомнивший себя бойцовской собакой.
Мой гнев вновь закипал, медленно перерастая в ярость. Глаза наливались кровью. Айрат знал, что всё, что сейчас происходит со мной, в мгновение ока может перерасти в бурю, в ураган, который не оставит живого места на этом чёртовом ублюдке, который ещё не понял, зачем он здесь.
– Артур Мурадович, мне сказали, что вы хотели меня видеть.
Этот упырь посмел заговорить, когда ему никто не давал слова. Ночь наступила в моей душа. Я словно погружался в ад. Внутри пожар, злость, переходящая в бешенство. Я как бык наклонил голову, готовясь ринуться в бой, порвать, растоптать эту мразь, посмевшую избить мою девочку так, что у неё лопнуло ребро, исполосовать в кровь её красивое тело. Один удар и он труп. Но ведь она не простит, если узнает. А если не узнает?
– Артур, – услышал спокойный голос друга. – Не надо марать об эту мразь руки давай я отдам его пацанам пусть они его поучат уму разуму. Если не поймёт я сам лично пристрелю его как собаку.
– Нет. Сначала пусть объяснит за что он бьёт её.
Закир побледнел, его смазливая рожа стала белее снега. Сообразил, наконец, поганец, что пригласили его не на банкет. Что-то стал блеять нечленораздельное. Я не сдержался. Первый удар пришёлся ему в солнечное сплетение, его скрутило пополам. Это я зря. Надо бить так, чтобы синяков не осталось. Но уж сильно злость зашкаливала. Я быстро исправился, стал наносить удары чётко и размеренно. Бил не только по почкам, но и по роже так, что его голова моталась из стороны в сторону. Едва не убил гада. Я давно так не развлекался. Лет семь или больше пальцем сам никого не трогал. А сейчас сорвался. Айрат еле меня оттащил.
– Оставь его, брат, оставь. Пусть живёт тварь.
Я вышел в соседнюю комнату, через неё прошёл в санузел. Нужно было вымыть руки, заляпанные в крови и лицо. Вода немного охладила и привела в чувства. Посмотрел в зеркало и сам себя не узнал. Лицо бледное, глаза горят, как у разъярённого зверя. Ещё мгновение и этот зверь вырвется наружу и перегрызёт глотку первому, кто окажется на его пути. Эта тварь довела меня до такого состояния, что я едва управлял собой. Если бы не Айрат убил бы гада. Но мой преданный и верный друг всегда контролировал ситуацию и не позволял мне превратиться в зверя. Я ему за этого благодарен.
Постоял немного, чтобы окончательно успокоиться сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, это часто помогало. Досчитал до десяти. Я давно научился за несколько минут принимать человеческий образ. Прежде, чем вернуться в кабинет, нужно было взять себя в руки, чтобы опять не сорваться и не покалечить ублюдка. А то Ева слишком сердобольная, не бросит его, останется с инвалидом и будет ухаживать за ним всю жизнь, пока он не сведёт её в могилу или сам не сдохнет. Хотя не стоит надеяться, такие твари живучие.
К тому времени, когда вернулся в кабинет, я уже был спокоен, как будто не было это всплеска дикого бешенства. Упыря усадили на табуретку, которая хранилась в кладовке, на всякий такой случай, если надо было поговорить с кем-то, кто недостоин лучшего. Морда его была расквашена в кровь. Это я зря.
Я был уверен, что на его теле не останется следов от моих ударов, но болеть будет долго.
Усевшись за стол, взял часы, которые заранее снял, когда ждал Закира. Пока надевал на руку и застегивал, рассматривал ублюдка. Тот был похож на поджаренный кусок дерьма. Его трясло, как в лихорадке. Меня это немного успокоило. Пусть почувствует тварь, какого это, когда тебя бьют. А уж когда бьют незаслуженно, тогда совсем мерзко.
Я, наконец, успокоился. Теперь можно продолжать беседу. Только бы он опять не вывел меня из себя, а то наплюю на чувства Евы, прикажу поганца вывезти и закопать.
– Я не буду спрашивать, за что ты бьёшь Еву. Но, если ты, тварь, ещё хоть раз поднимешь на неё руку, я тебя четвертую, но сначала отрежу яйца и прикажу сожрать сырыми.
Ты знаешь, я не бросаю слова на ветер. Если хочешь жить, оставь девочку в покое. Хочешь трахать свою шлюху, трахай. Еву не смей обижать. Если надеешься, что я не узнаю, а ты продолжишь издеваться над ней и останешься ненаказанным, не надейся. Узнаю, найду и накажу.
Если услышал меня, кивни. Я чувствовал, как с каждым словом мой голос набирал силу.
А эта погань трясся и быстро кивал головой, или, может, она сама тряслась у него от страха. Мне уже было наплевать. Я не мог больше смотреть на ублюдка.
– Айрат, – повернулся к другу, стоящему у двери и молча наблюдавшему за происходящим, – выкиньте падаль и вели открыть окна, чтобы запаха не осталось от этого дерьма.
– Как скажешь, Сапсан.
Я удивлённо вскинул брови, давно меня никто не называл кличкой, её все знали, но обращались ко мне в основном по имени.
