Я постоянно слышу шаги. Шаркающие или летящие, тяжелые или легкие, почти невесомые. Они приближаются ко мне, окружают. Иногда я чувствую, как колышется воздух за спиной, но когда оборачиваюсь — никого не вижу. Лишь шаги звучат. Иногда отчетливо, иногда размыто, то удаленно, то где-то рядом. Кажется, протяни руку — и ты дотронешься до того, кому они принадлежат. Но я не протягиваю рук. Я сцепляю их в замок перед собой, словно боюсь, что ладони упрутся во что-то непонятное. Да, я боюсь этого даже в собственном доме.
Иногда я чувствую, как что-то вязкое проходит сквозь меня, пытается зацепиться, схватить за локоть, повиснуть на ноге. Эти призрачные конечности такие крепкие. Я стряхиваю их и дышу… Дышу, как всегда, ровно, размеренно, не показывая страха, скрывая боль. В этом моя жизнь: не сбиться в дыхании с однажды установленного кем-то ритма.
Я подхожу к окну и отодвигаю шторы, взираю на мир, что открывается передо мной.
Бегут по небу облака, несется ветер, в вечном танце жизни и смерти неторопливо кружатся листья. Морозный воздух меняется ласкающим жаром, ночь приходит на смену дню. Я наслаждаюсь каждым мгновением — в этом моя суть. Так я забываю про вечный топот за спиной и про призрачные пальцы, что проходят сквозь тело...
Комната плывет перед глазами. Красиво плывет. Яркими огоньками блестят обои, улыбаются кособокие шкафы, показывая разноцветные языки, обретают плоть репродукции, которые сердобольная мамаша повесила на стены. Она была права: они заметно преображают жилье. Взять хотя бы эту физиономию, приплюснутую и вытянутую, словно ее поместили под пресс, с глазами, так похожими на горелый блин, который как раз сегодня был на завтрак...
Парень пытается вспомнить, как эта репродукция выглядела до того, как он принял дозу, но не может. То ли там был бульдог, то ли лошадь.
Прж… и… валь…
Парень смеется, заливисто и громко, пытаясь еще раз произнести это имя. Смеется до колик в животе, до горячей строи, которая потекла по ноге.
Вот черт!
Он свешивает с кровати ногу.
— Бл…! — раздается откуда-то снизу и кто-то сильно ударяет парня по ступне.
— О, Света!
Он удивляется, обнаружив ее здесь. Но, в конце концов, где же ей еще быть — не на потолке же висеть вверх ногами. Это все же неудобно.
Он движется от кровати к выходу, стараясь не наступить на боевую подругу, которая распласталась внизу и сосредоточенно изучала переплетение линий, которые образовывали рисунок ламината на полу.
Интересно, что она в них видит?
Парень опять заходится в смехе, который усиливается, как только он вспоминает о лошади.
— Чё ржешь? — грудной голос Светы догоняет его у порога. Вслед несется неоднозначный звук, и парень спешит скрыться в коридоре, пока за звуком до него не добралось соответствующее амбре.
Он доходит до ванной, включает кран, затыкает слив. Скидывает мокрые шмотки, перешагивает бортик и погружается в теплые объятия воды.
Ванна немного качается, ухмыляется потолок, показывает язык шкаф, изящно изгибается в поклоне зубная щетка на полке, а затем наваливается сон.
— Олег! Олег!
Парень открывает глаза, с трудом фокусирует взгляд. Яркий свет бьет из-под потолка, где четырьмя сияющими глазами смотрит на него подвесной потолок.
Правда, глаз на этот раз на двое больше. Последняя пара принадлежит Светке. Судя по тому, что она накрашена — уже утро.
Олег трясет головой и поднимается. Его тут же охватывает дрожь. Ледяная вода ворчит, когда он выхватывает пробку, освобождая слив.
— Ты в порядке?
Во взгляде Светы читается забота.
Это приятно. Светка у него вообще замечательная! Конечно, она не такая стройная, как Катя. Зато рядом и свободна. А Катя… Когда-то он хотел сделать ей предложение, но как-то все недосуг было. А затем она вышла замуж за другого.
Ну ничего. Света тоже хороша, хоть ей не двадцать, а в два раза больше. Зато она знает, как в этой жизни все успеть: и деньги заработать, и удовольствие получить. Олегу у нее есть, чему поучиться.
Света еще раз глядит в зеркало. Пухлые губы, длинные наращенные ресницы, острый нос, чуть приплюснутый на конце, из-за чего в наркотическом сне она часто представляется Олегу уткой. А еще множество мелких морщин, которые она пытается скрыть тональником или «вылечить» (как она сама признается) различными кремами и процедурами.
— Тебя сегодня ждать? — Олег выходит в коридор, закутавшись в полотенце. С мокрых волос стекает ледяная вода.
— Нет. Вечером собрание. Понятия не имею, когда вернусь, — Света натягивает летние кружевные сапожки. — Пообедать к нам забежишь?
Некоторое время Олег молчит, прикидывая, сможет ли вырваться в кафе, где подруга работает управляющим, но понимает: сегодня это невозможно.
— Нет, — с сожалением произносит парень. — У меня после учебы съемки. Матери новые фотки для журнала нужны.
— Ну давай!
Олег закрывает дверь, некоторое время смотрит на это стальное полотно, обитое какой-то тканью. Сейчас так было модно. Вообще «модно» стало кодовым словом в жизни парня. Его родители диктуют правила моды в их маленьком провинциальном городке, и Олег вынужден поддерживать их в этом. У него модная прическа, модная машина, модная одежда. Он по-модному пьет травяной коктейль, когда ночует у родителей. Поэтому в последнее время он не то что ночевать, но и в гости старается к ним пореже приходить. А может причина в том, что в окружении всех модных вещей предки совершенно не по-модному ругаются на него, придираясь по мелочам. Это его еще в школе достало. Вот он и съехал, как представилась возможность.
Правда, были в этой самостоятельной жизни свои минусы. И главный из них — нехватка времени.
Олег смотрит на большие часы в коридоре. Маленькая стрелка уже перешагнула восьмерку, большая обогнала девятку, а это значит, что он опять безбожно опаздывает!
Парень быстро кидает в сумку фотоаппарат. Эта техника отличается от той, что находится в студии, но без нее Олег никогда не выходит из дома. Ему нравится снимать жизнь во всех ее проявлениях. Как подмигивает солнце, запутавшись в листве деревьев, как дрожит земля в ожидании приближающегося транспорта, и как эта дрожь передается маленькой лужице на асфальте. Но в последнее время редко удается сделать такие снимки…
На автомате Олег выполняет привычные действия: быстро одевается, причесывается, собирает тетради, словари и бежит на улицу.
Он не идет пешком, хотя до университета не более двух километров и он мог бы уложиться в пятнадцать минут. Олег садится за руль и едет, нажимает на гудок, когда какой-то остолоп вовремя не успевает повернуть на переростке налево.
Он перепрыгивает ступени в корпусе, забыв о том, что не завтракал. Несется по коридору. Модные бутсы гулко звучат по протертому сотней ног мрамору, шарф развивается за спиной. Шарф и бутсы — сейчас так модно, сказала бы мать. Но у него нет времени осмысливать все эти модные законы. Он просто не спорит с родителями по пустякам. Тем более парень может позволить себе купить на собственные деньги и шарф, и бутсы. За фотографии искусственной красоты, которую родители размещают в журналах, ему платят прилично. Главное, успевать со сроками.
И он успевает. Успевает отсидеть все лекции, хотя половина из того, что на них говорят, ему непонятна, а вторая половина — не интересна. Успевает перекинуться парой слов с друзьями, отправить смс-ку Свете. Успевает на фотосессию, но опять забывает поесть.
Визажисты работают, погребая под слоем штукатурки миловидную мордашку модели. Он пытается заснять этот живой процесс, но его отвлекают, тянут в сторону, что-то говорят, что-то требуют. И мелькают в объективе камеры лица, меняются позы. Он уже не осознает подробностей, детали теряются. Кажется, что такое было вчера и позавчера. А скорее всего будет еще и завтра.
Ему хочется выть от этого однообразия. Хочется остановиться, но… он не имеет права. Остановиться — значит вернуться к началу, стать зависимым, стать слабым. Он не может позволить себе такого. Остановка сейчас кажется равносильна смерти...
— Да пошли вы...!
Олег не успевает поймать эту фразу, сорвавшуюся с губ. Но несколько слов оказывают волшебный эффект. Накрашенные мымры-дизайнеры с претензией на красоту замолкают, писк недовольных моделей обрывается.
— Либо мы работаем, как я сказал, либо валите отсюда!
Они смотрят на него, как на сумасшедшего. Он и был сумасшедшим: молоденький студентик, который решил диктовать условия взрослым и самостоятельным теткам и кучкующимся где-то в стороне дядькам. Но сроки поджимают. Он это понимает. Они тоже это понимают: если фоток не будет к утру, на страницах журнала появится кто-то иной, а не они…
Олег возвращается домой давно за полночь. Три часа тратит на обработку фотографий. Наивно надеется, что после этого сможет заснуть. Но нет: словно заведенный в течение дня организм набрал максимальную скорость и теперь, сколько не нажимай на тормоз, остановиться не получится.
Проворочавшись в постели, Олег поднимается. Принимает душ, выходит на балкон и раскрывает окно. Внизу расстилается город. Тротуар скрывается во тьме, зато ярко выделяется на фоне черной земли светлые полосы дорог. Сейчас они пустынны. Пять пустых белых полосок, словно нотные строки, застывшие в предвкушении музыки. Эта музыка дорог ограничена фа первой октавы и ми второй. По ночам их музыка однообразна. Редкие машины перепрыгивают с одной полосы на другую. Зато днем нотный стан дрожит, ноты звенят, гудят, музыка не умолкает ни на минуту. Animato, Allegro, Vivo, Рresto, Рrestissimo и снова Animato.
Где-то внизу лает собака. Олег высовывается из окна балкона, но с седьмого этажа невозможно ничего разглядеть.
Парень приносит из комнаты стул. Садится. Закуривает. Но это не помогает. Сон не идет.
Олег проходит в комнату, достает из шкафа пакет — маленький пакетик, оставленный Светой. В нем еще есть несколько таблеток. На этот раз Олег не хочет никаких видений. Он просто хочет заснуть, поэтому ограничивается одной дозой...
Солнце заглянуло с утра в окно и скрылось за налетевшими тучами.
Олег не спешит вставать. У него есть несколько минут перед тем, как нырнуть в круговерть под названием жизнь. Сегодня выходной. Хотя какой он, к чертям собачьим, выходной? То, что Олегу не надо идти в универ, еще ничего не значит. Дел и без того полно: ему надо сдать книги в библиотеку, отксерить конспекты, обновить сайт, сделать рассылку. Да и за перевод надо сесть — одно крупное международное издательство готово оплатить его! Олегу нравится заниматься переводом. Вот только времени для последнего совсем нет. Бежит оно, скользит сквозь пальцы, исчезает, как и исчезла осень, которую он так и не успел сфотографировать, как мелькнула зима, также оставшаяся без снимка в его коллекции.
Олег поднимается и идет в ванну. Он не слышит, как открывается входная дверь, не слышит, как двое проскальзывают в комнаты. И даже женского возгласа не слышит.
Но стоит Олегу выйти из ванной, как он тут же чувствует аромат духов. Эти духи он узнал бы среди миллиона других. Такими пользуется его мать.
А вот и она сама. Стоит грозной фурией посредине комнаты, сжимая в руках маленький пакетик с таблетками.
— Ты сказал, что бросил!
Олег видит, как рывками вздымается ее грудь, словно поршень, который накачивает тело, готовое низвергнуть огонь. Сейчас мать походила на сумасшедшею драконицу, которую он не так давно видел в иллюстрациях к одной книге. Что-то в этом было: в ее попытке подгрести под себя свое золотце, обустроить его жизнь по своему образу и подобию. Только Олег не хотел быть ее золотцем. Но кого здесь интересовали его желания? Уже за то, что позволили жить отдельно, по их мнению, он должен быть благодарен.
«Надо было уехать в Москву», — устало думает Олег.
— Я брошу, — говорит он вслух просто потому, что этого так хотят слышать родители. Только сейчас Олег замечает, что мать пришла не одна. За ее спиной, втянув голову в плечи, стоит отец. Олег пытается поймать его взгляд, но отца больше интересует узор ламината.
— Ты что себе позволяешь? — плюется гневом мать. — Почему мне ночью звонят клиенты и жалуются на тебя?
Он бы мог сказать почему и добавить все, что думает об этих напомаженных шлюхах, строящих из себя суперзвезд, которые лишь по недоразумению оказались в каком-то вшивом провинциальном городке, но знает, что толку от этих слов не будет. Они лишь отсрочат неизбежное, растянут экзекуцию. А Олег и без того опаздывает. Он должен быть уже в библиотеке, его ждет конспект, сайт. Он должен, черт побери, сесть, наконец, за перевод романа. Но время несется. Это видно по стрелкам часов, но в комнате ничего не меняется. Все те же герои: он, мать и отец, зависшие в незапланированной на это утро драме.
Мать от угроз переходит к плачу — Олегу знаком сценарий. И он прекрасно знает свою роль в этой пьесе. Знает, что должен сыграть ее великолепно, если хочет успеть в библиотеку.
Он в очередной раз клянется, что бросит таблетки. Тоже плачет, подводя ритуал к завершению. Он знает, что его слезы успокаивают родителей, служат тормозом для их разогнавшихся переживаний. Не было бы этого тормоза, «состав» полетел бы дальше, а там и до инфаркта недалеко. Но он слезами тормозит их, замечая при этом, как убыстряет ритм собственное сердце — оно-то знает, что Олег должен быть в другом месте. А он еще здесь! Безбожно застрял!
Олег еще пытается убедить себя, что ничего не потеряно: он успеет сделать запланированное. Но время бежит, а родители не уходят...
В какой-то момент все становится неважно. И сердце с ним соглашается. Успокаивается, принимая как данность: не надо никуда спешить.
— Все будет хорошо, мам!
Он обнимает мать, чувствуя нежность к этой женщине и не понимая, почему час назад считал ее фурией и драконицей.
— Конечно, хорошо, сынок! У тебя впереди — вся жизнь. Скоро сессия, к тому же. Ты же помнишь еще про наш новый проект? Нужно будет много новых снимков, и мы на тебя рассчитываем. Мы любим тебя, Олежек.
Поцелуй матери обжигает щеку. Сердце на миг замирает, а затем вновь запускается в тяжелом ритме, словно готовится разогнать тяжелый состав, нагруженный сессией и конспектами, новым проектом, романом, который он так и не перевел, и сотней других кажущихся важными дел. Разуму сложно понять, как все это успеть, но сердце вновь старается, наращивает ритм, готовя тело к выполнению поставленных задач.
Олег уходит в спальню, оставляя родителей в зале.
Время бежит, невыполненные дела и новые задания — все это тяжестью ложится на плечи. Олег обязан влиться в этот сумасшедший поток. Найти время для всего, растянуть сутки, дни, часы хотя бы на секунду. Но он не властен над временем. И над своей жизнью тоже.
Он не может остановиться — это признак слабости. И не может отказаться от таблеток — без них не заснуть. Олег уже пробовал отказаться от сна, но это тоже не выход.
Замкнутый круг!
Олег выходит на балкон. Дорога играет свою бешеную мелодию. Машины несутся, теряя очертания, превращаясь в какие-то размытые пятна. Так было всегда, сколько он себя помнил. И так будет дальше. Кольцо дней, похожих друг на друга, закручивающих воронку, в которую попадает каждый.
Олега уже засосало в круговорот.
Иногда я чувствую, как что-то вязкое проходит сквозь меня, пытается зацепиться, схватить за локоть, повиснуть на ноге. Эти призрачные конечности такие крепкие. Я стряхиваю их и дышу… Дышу, как всегда, ровно, размеренно, не показывая страха, скрывая боль. В этом моя жизнь: не сбиться в дыхании с однажды установленного кем-то ритма.
Я подхожу к окну и отодвигаю шторы, взираю на мир, что открывается передо мной.
Бегут по небу облака, несется ветер, в вечном танце жизни и смерти неторопливо кружатся листья. Морозный воздух меняется ласкающим жаром, ночь приходит на смену дню. Я наслаждаюсь каждым мгновением — в этом моя суть. Так я забываю про вечный топот за спиной и про призрачные пальцы, что проходят сквозь тело...
***История первая. Полет
Комната плывет перед глазами. Красиво плывет. Яркими огоньками блестят обои, улыбаются кособокие шкафы, показывая разноцветные языки, обретают плоть репродукции, которые сердобольная мамаша повесила на стены. Она была права: они заметно преображают жилье. Взять хотя бы эту физиономию, приплюснутую и вытянутую, словно ее поместили под пресс, с глазами, так похожими на горелый блин, который как раз сегодня был на завтрак...
Парень пытается вспомнить, как эта репродукция выглядела до того, как он принял дозу, но не может. То ли там был бульдог, то ли лошадь.
Прж… и… валь…
Парень смеется, заливисто и громко, пытаясь еще раз произнести это имя. Смеется до колик в животе, до горячей строи, которая потекла по ноге.
Вот черт!
Он свешивает с кровати ногу.
— Бл…! — раздается откуда-то снизу и кто-то сильно ударяет парня по ступне.
— О, Света!
Он удивляется, обнаружив ее здесь. Но, в конце концов, где же ей еще быть — не на потолке же висеть вверх ногами. Это все же неудобно.
Он движется от кровати к выходу, стараясь не наступить на боевую подругу, которая распласталась внизу и сосредоточенно изучала переплетение линий, которые образовывали рисунок ламината на полу.
Интересно, что она в них видит?
Парень опять заходится в смехе, который усиливается, как только он вспоминает о лошади.
— Чё ржешь? — грудной голос Светы догоняет его у порога. Вслед несется неоднозначный звук, и парень спешит скрыться в коридоре, пока за звуком до него не добралось соответствующее амбре.
Он доходит до ванной, включает кран, затыкает слив. Скидывает мокрые шмотки, перешагивает бортик и погружается в теплые объятия воды.
Ванна немного качается, ухмыляется потолок, показывает язык шкаф, изящно изгибается в поклоне зубная щетка на полке, а затем наваливается сон.
— Олег! Олег!
Парень открывает глаза, с трудом фокусирует взгляд. Яркий свет бьет из-под потолка, где четырьмя сияющими глазами смотрит на него подвесной потолок.
Правда, глаз на этот раз на двое больше. Последняя пара принадлежит Светке. Судя по тому, что она накрашена — уже утро.
Олег трясет головой и поднимается. Его тут же охватывает дрожь. Ледяная вода ворчит, когда он выхватывает пробку, освобождая слив.
— Ты в порядке?
Во взгляде Светы читается забота.
Это приятно. Светка у него вообще замечательная! Конечно, она не такая стройная, как Катя. Зато рядом и свободна. А Катя… Когда-то он хотел сделать ей предложение, но как-то все недосуг было. А затем она вышла замуж за другого.
Ну ничего. Света тоже хороша, хоть ей не двадцать, а в два раза больше. Зато она знает, как в этой жизни все успеть: и деньги заработать, и удовольствие получить. Олегу у нее есть, чему поучиться.
Света еще раз глядит в зеркало. Пухлые губы, длинные наращенные ресницы, острый нос, чуть приплюснутый на конце, из-за чего в наркотическом сне она часто представляется Олегу уткой. А еще множество мелких морщин, которые она пытается скрыть тональником или «вылечить» (как она сама признается) различными кремами и процедурами.
— Тебя сегодня ждать? — Олег выходит в коридор, закутавшись в полотенце. С мокрых волос стекает ледяная вода.
— Нет. Вечером собрание. Понятия не имею, когда вернусь, — Света натягивает летние кружевные сапожки. — Пообедать к нам забежишь?
Некоторое время Олег молчит, прикидывая, сможет ли вырваться в кафе, где подруга работает управляющим, но понимает: сегодня это невозможно.
— Нет, — с сожалением произносит парень. — У меня после учебы съемки. Матери новые фотки для журнала нужны.
— Ну давай!
Олег закрывает дверь, некоторое время смотрит на это стальное полотно, обитое какой-то тканью. Сейчас так было модно. Вообще «модно» стало кодовым словом в жизни парня. Его родители диктуют правила моды в их маленьком провинциальном городке, и Олег вынужден поддерживать их в этом. У него модная прическа, модная машина, модная одежда. Он по-модному пьет травяной коктейль, когда ночует у родителей. Поэтому в последнее время он не то что ночевать, но и в гости старается к ним пореже приходить. А может причина в том, что в окружении всех модных вещей предки совершенно не по-модному ругаются на него, придираясь по мелочам. Это его еще в школе достало. Вот он и съехал, как представилась возможность.
Правда, были в этой самостоятельной жизни свои минусы. И главный из них — нехватка времени.
Олег смотрит на большие часы в коридоре. Маленькая стрелка уже перешагнула восьмерку, большая обогнала девятку, а это значит, что он опять безбожно опаздывает!
Парень быстро кидает в сумку фотоаппарат. Эта техника отличается от той, что находится в студии, но без нее Олег никогда не выходит из дома. Ему нравится снимать жизнь во всех ее проявлениях. Как подмигивает солнце, запутавшись в листве деревьев, как дрожит земля в ожидании приближающегося транспорта, и как эта дрожь передается маленькой лужице на асфальте. Но в последнее время редко удается сделать такие снимки…
На автомате Олег выполняет привычные действия: быстро одевается, причесывается, собирает тетради, словари и бежит на улицу.
Он не идет пешком, хотя до университета не более двух километров и он мог бы уложиться в пятнадцать минут. Олег садится за руль и едет, нажимает на гудок, когда какой-то остолоп вовремя не успевает повернуть на переростке налево.
Он перепрыгивает ступени в корпусе, забыв о том, что не завтракал. Несется по коридору. Модные бутсы гулко звучат по протертому сотней ног мрамору, шарф развивается за спиной. Шарф и бутсы — сейчас так модно, сказала бы мать. Но у него нет времени осмысливать все эти модные законы. Он просто не спорит с родителями по пустякам. Тем более парень может позволить себе купить на собственные деньги и шарф, и бутсы. За фотографии искусственной красоты, которую родители размещают в журналах, ему платят прилично. Главное, успевать со сроками.
И он успевает. Успевает отсидеть все лекции, хотя половина из того, что на них говорят, ему непонятна, а вторая половина — не интересна. Успевает перекинуться парой слов с друзьями, отправить смс-ку Свете. Успевает на фотосессию, но опять забывает поесть.
Визажисты работают, погребая под слоем штукатурки миловидную мордашку модели. Он пытается заснять этот живой процесс, но его отвлекают, тянут в сторону, что-то говорят, что-то требуют. И мелькают в объективе камеры лица, меняются позы. Он уже не осознает подробностей, детали теряются. Кажется, что такое было вчера и позавчера. А скорее всего будет еще и завтра.
Ему хочется выть от этого однообразия. Хочется остановиться, но… он не имеет права. Остановиться — значит вернуться к началу, стать зависимым, стать слабым. Он не может позволить себе такого. Остановка сейчас кажется равносильна смерти...
— Да пошли вы...!
Олег не успевает поймать эту фразу, сорвавшуюся с губ. Но несколько слов оказывают волшебный эффект. Накрашенные мымры-дизайнеры с претензией на красоту замолкают, писк недовольных моделей обрывается.
— Либо мы работаем, как я сказал, либо валите отсюда!
Они смотрят на него, как на сумасшедшего. Он и был сумасшедшим: молоденький студентик, который решил диктовать условия взрослым и самостоятельным теткам и кучкующимся где-то в стороне дядькам. Но сроки поджимают. Он это понимает. Они тоже это понимают: если фоток не будет к утру, на страницах журнала появится кто-то иной, а не они…
Олег возвращается домой давно за полночь. Три часа тратит на обработку фотографий. Наивно надеется, что после этого сможет заснуть. Но нет: словно заведенный в течение дня организм набрал максимальную скорость и теперь, сколько не нажимай на тормоз, остановиться не получится.
Проворочавшись в постели, Олег поднимается. Принимает душ, выходит на балкон и раскрывает окно. Внизу расстилается город. Тротуар скрывается во тьме, зато ярко выделяется на фоне черной земли светлые полосы дорог. Сейчас они пустынны. Пять пустых белых полосок, словно нотные строки, застывшие в предвкушении музыки. Эта музыка дорог ограничена фа первой октавы и ми второй. По ночам их музыка однообразна. Редкие машины перепрыгивают с одной полосы на другую. Зато днем нотный стан дрожит, ноты звенят, гудят, музыка не умолкает ни на минуту. Animato, Allegro, Vivo, Рresto, Рrestissimo и снова Animato.
Где-то внизу лает собака. Олег высовывается из окна балкона, но с седьмого этажа невозможно ничего разглядеть.
Парень приносит из комнаты стул. Садится. Закуривает. Но это не помогает. Сон не идет.
Олег проходит в комнату, достает из шкафа пакет — маленький пакетик, оставленный Светой. В нем еще есть несколько таблеток. На этот раз Олег не хочет никаких видений. Он просто хочет заснуть, поэтому ограничивается одной дозой...
Солнце заглянуло с утра в окно и скрылось за налетевшими тучами.
Олег не спешит вставать. У него есть несколько минут перед тем, как нырнуть в круговерть под названием жизнь. Сегодня выходной. Хотя какой он, к чертям собачьим, выходной? То, что Олегу не надо идти в универ, еще ничего не значит. Дел и без того полно: ему надо сдать книги в библиотеку, отксерить конспекты, обновить сайт, сделать рассылку. Да и за перевод надо сесть — одно крупное международное издательство готово оплатить его! Олегу нравится заниматься переводом. Вот только времени для последнего совсем нет. Бежит оно, скользит сквозь пальцы, исчезает, как и исчезла осень, которую он так и не успел сфотографировать, как мелькнула зима, также оставшаяся без снимка в его коллекции.
Олег поднимается и идет в ванну. Он не слышит, как открывается входная дверь, не слышит, как двое проскальзывают в комнаты. И даже женского возгласа не слышит.
Но стоит Олегу выйти из ванной, как он тут же чувствует аромат духов. Эти духи он узнал бы среди миллиона других. Такими пользуется его мать.
А вот и она сама. Стоит грозной фурией посредине комнаты, сжимая в руках маленький пакетик с таблетками.
— Ты сказал, что бросил!
Олег видит, как рывками вздымается ее грудь, словно поршень, который накачивает тело, готовое низвергнуть огонь. Сейчас мать походила на сумасшедшею драконицу, которую он не так давно видел в иллюстрациях к одной книге. Что-то в этом было: в ее попытке подгрести под себя свое золотце, обустроить его жизнь по своему образу и подобию. Только Олег не хотел быть ее золотцем. Но кого здесь интересовали его желания? Уже за то, что позволили жить отдельно, по их мнению, он должен быть благодарен.
«Надо было уехать в Москву», — устало думает Олег.
— Я брошу, — говорит он вслух просто потому, что этого так хотят слышать родители. Только сейчас Олег замечает, что мать пришла не одна. За ее спиной, втянув голову в плечи, стоит отец. Олег пытается поймать его взгляд, но отца больше интересует узор ламината.
— Ты что себе позволяешь? — плюется гневом мать. — Почему мне ночью звонят клиенты и жалуются на тебя?
Он бы мог сказать почему и добавить все, что думает об этих напомаженных шлюхах, строящих из себя суперзвезд, которые лишь по недоразумению оказались в каком-то вшивом провинциальном городке, но знает, что толку от этих слов не будет. Они лишь отсрочат неизбежное, растянут экзекуцию. А Олег и без того опаздывает. Он должен быть уже в библиотеке, его ждет конспект, сайт. Он должен, черт побери, сесть, наконец, за перевод романа. Но время несется. Это видно по стрелкам часов, но в комнате ничего не меняется. Все те же герои: он, мать и отец, зависшие в незапланированной на это утро драме.
Мать от угроз переходит к плачу — Олегу знаком сценарий. И он прекрасно знает свою роль в этой пьесе. Знает, что должен сыграть ее великолепно, если хочет успеть в библиотеку.
Он в очередной раз клянется, что бросит таблетки. Тоже плачет, подводя ритуал к завершению. Он знает, что его слезы успокаивают родителей, служат тормозом для их разогнавшихся переживаний. Не было бы этого тормоза, «состав» полетел бы дальше, а там и до инфаркта недалеко. Но он слезами тормозит их, замечая при этом, как убыстряет ритм собственное сердце — оно-то знает, что Олег должен быть в другом месте. А он еще здесь! Безбожно застрял!
Олег еще пытается убедить себя, что ничего не потеряно: он успеет сделать запланированное. Но время бежит, а родители не уходят...
В какой-то момент все становится неважно. И сердце с ним соглашается. Успокаивается, принимая как данность: не надо никуда спешить.
— Все будет хорошо, мам!
Он обнимает мать, чувствуя нежность к этой женщине и не понимая, почему час назад считал ее фурией и драконицей.
— Конечно, хорошо, сынок! У тебя впереди — вся жизнь. Скоро сессия, к тому же. Ты же помнишь еще про наш новый проект? Нужно будет много новых снимков, и мы на тебя рассчитываем. Мы любим тебя, Олежек.
Поцелуй матери обжигает щеку. Сердце на миг замирает, а затем вновь запускается в тяжелом ритме, словно готовится разогнать тяжелый состав, нагруженный сессией и конспектами, новым проектом, романом, который он так и не перевел, и сотней других кажущихся важными дел. Разуму сложно понять, как все это успеть, но сердце вновь старается, наращивает ритм, готовя тело к выполнению поставленных задач.
Олег уходит в спальню, оставляя родителей в зале.
Время бежит, невыполненные дела и новые задания — все это тяжестью ложится на плечи. Олег обязан влиться в этот сумасшедший поток. Найти время для всего, растянуть сутки, дни, часы хотя бы на секунду. Но он не властен над временем. И над своей жизнью тоже.
Он не может остановиться — это признак слабости. И не может отказаться от таблеток — без них не заснуть. Олег уже пробовал отказаться от сна, но это тоже не выход.
Замкнутый круг!
Олег выходит на балкон. Дорога играет свою бешеную мелодию. Машины несутся, теряя очертания, превращаясь в какие-то размытые пятна. Так было всегда, сколько он себя помнил. И так будет дальше. Кольцо дней, похожих друг на друга, закручивающих воронку, в которую попадает каждый.
Олега уже засосало в круговорот.
