– Я три дня там прожил и чуть не свихнулся.
Отрешенно смакуя коньяк, Илья говорил с печальными паузами, а я так же печально слушал. Мы сидели в баре и поминали его дедушку, Михаила Палыча, который, благополучно дотянув до восьмидесяти трех лет, вдруг скончался от инсульта. С этого все и началось… Хотя нет, все началось много лет назад, но именно сейчас настало наше время.
В незатейливой славянской внешности Ильи сквозит что-то экзотическое – это у него от мамы, бурятки. Он ладен, невысок, смугл, скуласт, короткие черные волосы гладко причесаны. Он не рисуется, он органичен, как кошка. И вот, сидя над чашкой кофе, с одухотворенной печалью на лице Илья говорил и потягивал из рюмки коньяк. Мой друг любил своего деда.
Будучи литературоведом, Михаил Палыч сам небезуспешно пописывал, слыл добродушным сангвиником и, овдовев, одиноко жил на отшибе пригородного поселка. Свой дом со всем содержимым он завещал внуку Илье. И теперь мой друг стал собственником справного двухэтажного коттеджа, удобного и ухоженного, с небольшим садом, примыкающим к болотистому лесу. Я бывал в этом доме, он мне нравился. Свались на меня такое наследство, я бы заселился и радовался. А у Ильи что-то не клеилось. В этот вечер он мне признался:
– Я три дня там прожил и чуть не свихнулся.
– А что не так?
– Не знаю. Нехорошо там стало. Не так, как раньше. Кажется, я поверил в эти чертовы сказки.
– Да ладно. Тебя с непривычки колбасит. Ты же никогда не жил там один. Дед умер, вот у тебя нервы и шалят. Пройдет время, успокоишься, привыкнешь, все наладится.
– Я похож на неврастеника?
– Нет. Но тогда расскажи, что тебя напрягает.
Илья немного помолчал, собираясь то ли с мыслями, то ли с духом, и выложил:
– Какая-то невнятная жуткая тягомотина. Днем еще ничего, а вечером… Все время кажется, что за спиной кто-то стоит и смотрит. Ночью просыпаюсь, чувствую – что-то меня разбудило, а что, понять не могу. Ну ладно, положим, я дурак слабонервный, а Балхан? Он же собака. И сам знаешь, нетрусливый пес. Я в магазин поехал, а его в доме оставил. Возвращаюсь – меня никто не встречает. Зову – не выходит. Отыскал у кладовки – в самый темный угол спрятался. Сидит, как побитый – уши прижал, голову опустил, скулит, глазами испуганно стреляет и даже шерсть торчком стоит и слиплась. Будто вспотел. Еле вытащил беднягу из этого угла. И потом все время – то скулит, то рычит и хвост поджимает. На ночь под кровать забился. Только дома в себя пришел.
– Н-да, Балхан парень серьезный, он за просто так психовать не будет, – согласился я.
И нам пришлось вспомнить то, над чем мы с детства привыкли посмеиваться. Дом Михаила Палыча стоял неподалеку от Тухлых болот, они на картах так и обозначались – «Тухлые». И в поселке говорили… По-разному говорили – кто со страхом, кто с подколкой, кто с мистическим восторгом. Говорили, будто эти болота «нехорошие», и оттуда к деду Мише странные посетители заглядывают. Кому-то что-то виделось, кому-то что-то слышалось. Интересно жить рядом с легендой, приятно рассказать гостям что-нибудь жуткое, да ввернуть под конец: «Остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно» 1. Невнятные слухи зародились и расплодились еще в те времена, когда на месте коттеджного поселка стояла тихая деревенька. А в лесу у болот доживала свой век заброшенная часовня. Со временем, окончательно запаршивев, она обветшала и развалилась.
В детстве на каникулах я часто гостил в доме Михаила Палыча, и мы с Ильей ни разу не видели и не слышали ни какой чертовщины. А дед с благодушной простотой слухи поддерживал, но ничего не боялся. Он утверждал, что сам в своем доме не раз сталкивался с темными силами, но сумел дать им отпор, после чего эти твари не решаются даже во двор нос сунуть. Но подробностей мы от старика так и не добились, потому считали, что он шутит. И вот теперь Илья усомнился:
– Похоже, Кирюха, дед-то вовсе не шутил. Уж если бы он шутил, то мог насочинять с три короба, на целый роман. Ан, нет. И получается – дед Миша умер, и нечто распоясалось. Вот посмотри, какой документ я нашел.
С этими словами он вынул из кармана бумажный конверт и извлек из него сложенный вчетверо линованный тетрадный листок.
– В семейном архиве отрыл. Это дед моей бабушке лет тридцать тому назад писал, вскоре после строительства дома. Она в Анапе у родственников гостила, а он к новоселью готовился.
Листок был исписан ровным разборчивым почерком, видно, что автор старался:
« Здравствуй, мой друг Танюша!
Как дела у тебя? Хорошо ли спишь и кушаешь? Не сгорела ли на солнце? Мирно ли сосуществует наша беспокойная родня? Звонила Анечка из Минска, у нее все хорошо, передавала тебе привет.
Я тружусь. Все статьи сдал в срок. Книга идет, днем душно, но вечерами пишется просто отлично. Дом наш преображается. К твоему возвращению мы здесь все закончим.
Наконец я разобрался с местными чертями. Да, я их видел. И тем не менее, не могу точно сказать, что они собой представляют. Не думаю, что их следует бояться – ну что они могут сделать? Одно беспокойство от них. Но и беспокойства этого нам не надо. Нехорошо, когда невесть кто под ногами шныряет. Потому, приводя в порядок наш дом, я взялся почистить его и от незваных гостей. Пробовал средства самые разные, они оказались или почти неэффективны, или совершенно бесполезны. Но вдруг наткнулся на интересный рецепт и решил его попробовать, признаюсь, скорее от отчаянья. И что думаешь? Сработало! Так справно я пуганул шишаг, что уже третий день тишь и спокойствие царит в нашем жилище и прилегающих к нему окрестностях. Не знаю, спрятались они на болоте или вовсе убрались к себе в преисподнюю – мне до того дела нет. Главное, чтобы к дому нашему не подходили и на глаза не показывались. Ну а если вздумают вернуться, то мне теперь есть, чем их встретить.
И так. Кабинет и гостиная готовы. Завтра привезут мебель для кухни. Шторы, как мы договаривались, я не заказывал, оставляю это дело под твое начало.
Передавай привет родне. Гуляй, ешь фрукты, не жарься на солнце. Скучаю. Целую.
Твой верный супруг Миша.
18.06.1994 г.»
– Судя по тону письма, Михаил Палыч не так уж серьезно относился к чертовым тварям, – заметил я.
Илья со мной не согласился:
– Да это он перед бабушкой хорохорился. Успокаивал, чтобы не боялась. Не станет же он ей ужасы расписывать.
– Что меня смущает в этой истории… Никакой конкретики. Что за нечисть такая? Черти, демоны, упыри? Кто?
– Это в беллетристике все четко, ясно и понятно. А в жизни ничего толком не разберешь.
– Дед так и не рассказал, чем шишаг пуганул?
– Нет. Придется мне самому выпутываться.
Я перечитал письмо еще раз и процитировал:
– «Но вдруг наткнулся на интересный рецепт…» Наткнулся, значит, нашел случайно. Если он называет это рецептом, значит что-то где-то записано. Может, в его бумагах порыться? Знаешь, у старушек в укромных местечках хранятся бумажки с рецептами тортов да пирогов, варений да солений.
Илья нервно поморщился и предложил… Нет, скорее, даже попросил:
– Давай вместе съездим в дедовский дом. На следующей неделе. Посмотришь, что и как. Свежим взглядом. А?
Конечно, я согласился, мне самому захотелось в этом деле покопаться.
Однако Илья позвонил мне уже через день. Я сразу понял, что он не в своей тарелке – голос в телефоне звучал глухо и хрипло:
– Кирилл, я у деда. Ты не можешь приехать? Здесь жуткая фигня творится… Приезжай, пока я не свихнулся. Это гавеная гребаная чертовня.
И я поспешил на помощь, взял отгулы на два дня и этим же вечером отчалил. За городом потихоньку зрела осень. Было сухо, но пахло дождем, березы светились желтыми подпалинами. В самом конце тихой пустой улицы виднелся дом Ильи, а за ним темнел лес, притаившись, будто смотрел и ждал, что будет дальше. Я въехал во двор и припарковался. Пестрая дорожка из плитняка пересекала ровный упитанный газон, стриженые хвойники теснились дружными стайками, в густой зелени тут и там тлели огоньки цветников. И посреди этой мирной пасторали крепкий белостенный коттедж возвышался несокрушимым донжоном. Илья вышел на террасу и выжидающе замер, зябко спрятав руки под мышками. В полосатом свитере он выглядел матросом, встречающим бурю у подножья маяка.
– Ну, что тут у тебя? Подкрепление прибыло. Будем чертям хвосты крутить, – попытался я подбодрить друга, с улыбкой поднимаясь по ступенькам. – Потрудимся во славу Архистратига Михаила…
Последние слова застряли у меня в горле – очень уж скверно выглядел Илья. Лицо осунулось и потемнело, глаза покраснели, волосы засалились.
– Не представляешь, как я рад тебя видеть, – ответил он уныло, даже не пытаясь прикинуться, что все не так страшно.
Я не был в этом доме около двух лет. Воспоминания детства зашевелились, загорелись и разлились теплом по сердцу. Запах можжевельника, розоватый свет из китайского абажура, тиканье настенных часов. Огромный стол, участник шумных обедов и тихих чаепитий. Массивный кожаный диван, свидетель наших игр и вечерних посиделок за книгами и сериалами. Картина с летним пейзажем, знакомая каждым мазком. Ее автор, живописец Гиряев, уверял что, где-то среди трав и ветвей подрисовал чертика, и мы с Ильей искали его, просматривая полотно сантиметр за сантиметром. Так и не нашли. Над диваном, распластавшись, висела белая шкура, а над ней охотничье ружье, украшенное вороненой сталью с гравировкой. Заходившим в гости приятелям, мы врали, что это шкура белого медведя, которого дед Миша собственноручно застрелил вот из этого самого ружья. Пацаны верили, завидовали и благоговейно поглаживали густой белый мех. Ну, позже, конечно, открылось, что шкура козья, а ружье ненастоящее – муляж, копия. Настоящее ружье Михаил Палыч хранил в кабинете, запертым в сейфе. В детстве красивый и очень правдоподобный муляж был нашей любимой игрушкой, а когда Ильюхе стукнуло семнадцать, мы получили доступ к оригиналу, но под строгим контролем Михаила Палыча. Старик научил нас обращаться с ружьем – стрелять, заряжать, чистить.
Я с упоением погрузился в атмосферу этого дома, в его уют, спокойствие, отрешенность от всей прочей жизни. Казалось, что время здесь остановилось. И не верилось, что добродушный старик в вязаном жилете и с очками на лбу больше никогда не появится в этих стенах.
Илья налил мне крепкого чая, нарезал бутербродов с сыром и колбасой, и за столом, попивая и пожевывая, мы завели беседу. Я начал:
– Ты же собирался на следующей неделе приехать.
– Сорвался, не вытерпел. Расхрабрился, подумал: фигня, магнитные бури и недосып. Размечтался, вот приеду, а тут все как прежде. Черта с два. Нет, сначала, обстановка вписывалась в рамки приличий. Ну, разве что, так – малость стремно…
– Ты без Балхана?
– Да. Пожалел псину. Совсем один. Приехал, проверил дом – все на своих местах. Поужинал, телик посмотрел. Потом пошел спать на второй этаж. Ночь тихая стояла, хоть и пасмурная, фонари на улице светят, соседские собаки гавкают. Ничего, вроде. Лег, но лампу на тумбочке не стал выключать – так спокойнее. Заснул. А среди ночи, будто толкнул меня кто-то – бац, проснулся. Смотрю темно. Я не сразу вспомнил, что лампу-то зажженной оставлял. Лежу, и чудится мне, будто в комнате кто-то есть, будто крадется кто-то и, вроде как, дышит рядом. И вдруг слышу прямо над ухом тихо хрипло и зло: «Проваливай отсюда, выродок, на х…» У меня в животе прям похолодело… Вскочил, глядь по сторонам – никого. Успокаиваю себя: померещилось, не проснулся еще. А сердце колотится. Я к лампе, за выключатель – щелк-щелк, а свет не включается. За провод потянул, а он к розетке не подключен. Ну, я вилку поймал и полез, шарю по стене, ищу куда воткнуть… И тут меня что-то холодное и потное за руку хватает. Вот даже не схватил, а просто положил свою влажную лапу поверх моей руки, так неторопливо и уверенно. Я чуть не уссался… И рванул. Только внизу на диване в себя пришел. Сижу, свет горит, тихо и жутко. В ушах звенит. А после заметил, что у меня ноги и локти в синяках, – Илья поддернул рукав и показал синюшнее пятно на предплечье. – Наверно, когда бежал, на лестнице навернулся. Я телик включил. И просидел остаток ночи, дожидаясь рассвета, как Хома Брут.
Потрясенный рассказом моего друга, я заговорил шепотом:
– А ты для храбрости ничего не покуривал?
– Вот сам тут переночуй, а потом расскажешь, что ты покуриваешь.
– Договорились, – согласился я. – Посмотрим на твоих демонов. А вот то, что тебя потрогало, это было звериная лапа или человеческая?
Илья не задумался ни на минуту:
– Человеческая. Как потная холодная ладонь.
– И оно матом ругалось?
– Да. Оно на три буквы меня послало. Как говорил дед Миша, мат – бесовский язык.
– А когда ты заснул, что тебе снилось?
– Не помню. Совсем не помню.
– Сделаем так. Я наверху лягу, а ты, если хочешь, здесь оставайся в обнимку с телевизором. Здесь эта тварь к тебе не приставала?
– Пока нет.
Я уже не чувствовал прежнего уюта и покоя. Казалось, из всех углов сквозит чем-то темным и злобным. Какое-то напряжение сгустилось под потолком и давит. Дом, который прежде был убежищем от погодных и житейских бурь, вдруг превратился в логово врага.
Илья устроился на ночь в гостиной – завернувшись в плед, он уселся по-турецки на диван перед телевизором с большой кружкой чая в руке. Я поднялся наверх и из трех спален, для чистоты эксперимента, выбрал именно ту, в которой прошлой ночью спал Илья.
В комнате сохранилась подростковая обстановка: письменный стол, книжные полки, шведская стенка, постер к фильму «Казино "Рояль"», старый барометр, глобус… Чтобы не терять связь с первым этажом, я оставил дверь приоткрытой. Внизу тихо бубнил телевизор, в окно сочился свет уличного фонаря. Я не стал задергивать штору, пусть фонарь светит, уж его-то никто не сможет вырубить из розетки.
Поначалу я лежал, не смыкая глаз, пытаясь разобрать, о чем говорят там, в телевизоре на первом этаже. Я смотрел на пятно света на стене, разглядывая смутный рисунок на обоях и резной футляр барометра. Понемногу на меня накатывал покой. Вокруг все становилось тише и темнее. И вот я уже где-то, совсем далеко от этого дома, от невнятных страхов… Я иду по коридору, длинному, пустому и светлому, со множеством дверей и маленькими лампами на кремовых стенах. Это отель. Я ищу свой номер, но у меня ничего не получается потому, что комнаты пронумерованы не по порядку. Я блуждаю по этажу, таблички с цифрами путаются, словно издеваются надо мной. Меня выносит к лифту. Глянцевые двери раскрываются, из них выходит девушка, брюнетка в черном костюме, она улыбается яркими алыми губами, смеется карими глазами. Что-то знакомое светится в этих глазах, в этой улыбке. К лацкану приколот бейджик… Вдруг какая-то тяжесть наваливается на меня, опрокидывает, от внезапного испуга перехватывает дыхание, я падаю и просыпаюсь, резко от толчка. Все внезапно остановилось и успокоилось. Я лежу в полутемной комнате, внизу бубнит телевизор. Пахнет свежестью травы и листьев. На стене пятно света, в нем прорисовывается силуэт барометра… А рядом… Что это? Странная тень, будто человеческая, но какая-то неестественная. Я не могу понять, что с ней не так, и гадаю, кто или что может ее отбрасывать. И вдруг эта тень начинает медленно двигаться, словно человек, ее хозяин, оборачивается ко мне.
Отрешенно смакуя коньяк, Илья говорил с печальными паузами, а я так же печально слушал. Мы сидели в баре и поминали его дедушку, Михаила Палыча, который, благополучно дотянув до восьмидесяти трех лет, вдруг скончался от инсульта. С этого все и началось… Хотя нет, все началось много лет назад, но именно сейчас настало наше время.
В незатейливой славянской внешности Ильи сквозит что-то экзотическое – это у него от мамы, бурятки. Он ладен, невысок, смугл, скуласт, короткие черные волосы гладко причесаны. Он не рисуется, он органичен, как кошка. И вот, сидя над чашкой кофе, с одухотворенной печалью на лице Илья говорил и потягивал из рюмки коньяк. Мой друг любил своего деда.
Будучи литературоведом, Михаил Палыч сам небезуспешно пописывал, слыл добродушным сангвиником и, овдовев, одиноко жил на отшибе пригородного поселка. Свой дом со всем содержимым он завещал внуку Илье. И теперь мой друг стал собственником справного двухэтажного коттеджа, удобного и ухоженного, с небольшим садом, примыкающим к болотистому лесу. Я бывал в этом доме, он мне нравился. Свались на меня такое наследство, я бы заселился и радовался. А у Ильи что-то не клеилось. В этот вечер он мне признался:
– Я три дня там прожил и чуть не свихнулся.
– А что не так?
– Не знаю. Нехорошо там стало. Не так, как раньше. Кажется, я поверил в эти чертовы сказки.
– Да ладно. Тебя с непривычки колбасит. Ты же никогда не жил там один. Дед умер, вот у тебя нервы и шалят. Пройдет время, успокоишься, привыкнешь, все наладится.
– Я похож на неврастеника?
– Нет. Но тогда расскажи, что тебя напрягает.
Илья немного помолчал, собираясь то ли с мыслями, то ли с духом, и выложил:
– Какая-то невнятная жуткая тягомотина. Днем еще ничего, а вечером… Все время кажется, что за спиной кто-то стоит и смотрит. Ночью просыпаюсь, чувствую – что-то меня разбудило, а что, понять не могу. Ну ладно, положим, я дурак слабонервный, а Балхан? Он же собака. И сам знаешь, нетрусливый пес. Я в магазин поехал, а его в доме оставил. Возвращаюсь – меня никто не встречает. Зову – не выходит. Отыскал у кладовки – в самый темный угол спрятался. Сидит, как побитый – уши прижал, голову опустил, скулит, глазами испуганно стреляет и даже шерсть торчком стоит и слиплась. Будто вспотел. Еле вытащил беднягу из этого угла. И потом все время – то скулит, то рычит и хвост поджимает. На ночь под кровать забился. Только дома в себя пришел.
– Н-да, Балхан парень серьезный, он за просто так психовать не будет, – согласился я.
И нам пришлось вспомнить то, над чем мы с детства привыкли посмеиваться. Дом Михаила Палыча стоял неподалеку от Тухлых болот, они на картах так и обозначались – «Тухлые». И в поселке говорили… По-разному говорили – кто со страхом, кто с подколкой, кто с мистическим восторгом. Говорили, будто эти болота «нехорошие», и оттуда к деду Мише странные посетители заглядывают. Кому-то что-то виделось, кому-то что-то слышалось. Интересно жить рядом с легендой, приятно рассказать гостям что-нибудь жуткое, да ввернуть под конец: «Остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно» 1. Невнятные слухи зародились и расплодились еще в те времена, когда на месте коттеджного поселка стояла тихая деревенька. А в лесу у болот доживала свой век заброшенная часовня. Со временем, окончательно запаршивев, она обветшала и развалилась.
В детстве на каникулах я часто гостил в доме Михаила Палыча, и мы с Ильей ни разу не видели и не слышали ни какой чертовщины. А дед с благодушной простотой слухи поддерживал, но ничего не боялся. Он утверждал, что сам в своем доме не раз сталкивался с темными силами, но сумел дать им отпор, после чего эти твари не решаются даже во двор нос сунуть. Но подробностей мы от старика так и не добились, потому считали, что он шутит. И вот теперь Илья усомнился:
– Похоже, Кирюха, дед-то вовсе не шутил. Уж если бы он шутил, то мог насочинять с три короба, на целый роман. Ан, нет. И получается – дед Миша умер, и нечто распоясалось. Вот посмотри, какой документ я нашел.
С этими словами он вынул из кармана бумажный конверт и извлек из него сложенный вчетверо линованный тетрадный листок.
– В семейном архиве отрыл. Это дед моей бабушке лет тридцать тому назад писал, вскоре после строительства дома. Она в Анапе у родственников гостила, а он к новоселью готовился.
Листок был исписан ровным разборчивым почерком, видно, что автор старался:
« Здравствуй, мой друг Танюша!
Как дела у тебя? Хорошо ли спишь и кушаешь? Не сгорела ли на солнце? Мирно ли сосуществует наша беспокойная родня? Звонила Анечка из Минска, у нее все хорошо, передавала тебе привет.
Я тружусь. Все статьи сдал в срок. Книга идет, днем душно, но вечерами пишется просто отлично. Дом наш преображается. К твоему возвращению мы здесь все закончим.
Наконец я разобрался с местными чертями. Да, я их видел. И тем не менее, не могу точно сказать, что они собой представляют. Не думаю, что их следует бояться – ну что они могут сделать? Одно беспокойство от них. Но и беспокойства этого нам не надо. Нехорошо, когда невесть кто под ногами шныряет. Потому, приводя в порядок наш дом, я взялся почистить его и от незваных гостей. Пробовал средства самые разные, они оказались или почти неэффективны, или совершенно бесполезны. Но вдруг наткнулся на интересный рецепт и решил его попробовать, признаюсь, скорее от отчаянья. И что думаешь? Сработало! Так справно я пуганул шишаг, что уже третий день тишь и спокойствие царит в нашем жилище и прилегающих к нему окрестностях. Не знаю, спрятались они на болоте или вовсе убрались к себе в преисподнюю – мне до того дела нет. Главное, чтобы к дому нашему не подходили и на глаза не показывались. Ну а если вздумают вернуться, то мне теперь есть, чем их встретить.
И так. Кабинет и гостиная готовы. Завтра привезут мебель для кухни. Шторы, как мы договаривались, я не заказывал, оставляю это дело под твое начало.
Передавай привет родне. Гуляй, ешь фрукты, не жарься на солнце. Скучаю. Целую.
Твой верный супруг Миша.
18.06.1994 г.»
– Судя по тону письма, Михаил Палыч не так уж серьезно относился к чертовым тварям, – заметил я.
Илья со мной не согласился:
– Да это он перед бабушкой хорохорился. Успокаивал, чтобы не боялась. Не станет же он ей ужасы расписывать.
– Что меня смущает в этой истории… Никакой конкретики. Что за нечисть такая? Черти, демоны, упыри? Кто?
– Это в беллетристике все четко, ясно и понятно. А в жизни ничего толком не разберешь.
– Дед так и не рассказал, чем шишаг пуганул?
– Нет. Придется мне самому выпутываться.
Я перечитал письмо еще раз и процитировал:
– «Но вдруг наткнулся на интересный рецепт…» Наткнулся, значит, нашел случайно. Если он называет это рецептом, значит что-то где-то записано. Может, в его бумагах порыться? Знаешь, у старушек в укромных местечках хранятся бумажки с рецептами тортов да пирогов, варений да солений.
Илья нервно поморщился и предложил… Нет, скорее, даже попросил:
– Давай вместе съездим в дедовский дом. На следующей неделе. Посмотришь, что и как. Свежим взглядом. А?
Конечно, я согласился, мне самому захотелось в этом деле покопаться.
Однако Илья позвонил мне уже через день. Я сразу понял, что он не в своей тарелке – голос в телефоне звучал глухо и хрипло:
– Кирилл, я у деда. Ты не можешь приехать? Здесь жуткая фигня творится… Приезжай, пока я не свихнулся. Это гавеная гребаная чертовня.
И я поспешил на помощь, взял отгулы на два дня и этим же вечером отчалил. За городом потихоньку зрела осень. Было сухо, но пахло дождем, березы светились желтыми подпалинами. В самом конце тихой пустой улицы виднелся дом Ильи, а за ним темнел лес, притаившись, будто смотрел и ждал, что будет дальше. Я въехал во двор и припарковался. Пестрая дорожка из плитняка пересекала ровный упитанный газон, стриженые хвойники теснились дружными стайками, в густой зелени тут и там тлели огоньки цветников. И посреди этой мирной пасторали крепкий белостенный коттедж возвышался несокрушимым донжоном. Илья вышел на террасу и выжидающе замер, зябко спрятав руки под мышками. В полосатом свитере он выглядел матросом, встречающим бурю у подножья маяка.
– Ну, что тут у тебя? Подкрепление прибыло. Будем чертям хвосты крутить, – попытался я подбодрить друга, с улыбкой поднимаясь по ступенькам. – Потрудимся во славу Архистратига Михаила…
Последние слова застряли у меня в горле – очень уж скверно выглядел Илья. Лицо осунулось и потемнело, глаза покраснели, волосы засалились.
– Не представляешь, как я рад тебя видеть, – ответил он уныло, даже не пытаясь прикинуться, что все не так страшно.
Я не был в этом доме около двух лет. Воспоминания детства зашевелились, загорелись и разлились теплом по сердцу. Запах можжевельника, розоватый свет из китайского абажура, тиканье настенных часов. Огромный стол, участник шумных обедов и тихих чаепитий. Массивный кожаный диван, свидетель наших игр и вечерних посиделок за книгами и сериалами. Картина с летним пейзажем, знакомая каждым мазком. Ее автор, живописец Гиряев, уверял что, где-то среди трав и ветвей подрисовал чертика, и мы с Ильей искали его, просматривая полотно сантиметр за сантиметром. Так и не нашли. Над диваном, распластавшись, висела белая шкура, а над ней охотничье ружье, украшенное вороненой сталью с гравировкой. Заходившим в гости приятелям, мы врали, что это шкура белого медведя, которого дед Миша собственноручно застрелил вот из этого самого ружья. Пацаны верили, завидовали и благоговейно поглаживали густой белый мех. Ну, позже, конечно, открылось, что шкура козья, а ружье ненастоящее – муляж, копия. Настоящее ружье Михаил Палыч хранил в кабинете, запертым в сейфе. В детстве красивый и очень правдоподобный муляж был нашей любимой игрушкой, а когда Ильюхе стукнуло семнадцать, мы получили доступ к оригиналу, но под строгим контролем Михаила Палыча. Старик научил нас обращаться с ружьем – стрелять, заряжать, чистить.
Я с упоением погрузился в атмосферу этого дома, в его уют, спокойствие, отрешенность от всей прочей жизни. Казалось, что время здесь остановилось. И не верилось, что добродушный старик в вязаном жилете и с очками на лбу больше никогда не появится в этих стенах.
Илья налил мне крепкого чая, нарезал бутербродов с сыром и колбасой, и за столом, попивая и пожевывая, мы завели беседу. Я начал:
– Ты же собирался на следующей неделе приехать.
– Сорвался, не вытерпел. Расхрабрился, подумал: фигня, магнитные бури и недосып. Размечтался, вот приеду, а тут все как прежде. Черта с два. Нет, сначала, обстановка вписывалась в рамки приличий. Ну, разве что, так – малость стремно…
– Ты без Балхана?
– Да. Пожалел псину. Совсем один. Приехал, проверил дом – все на своих местах. Поужинал, телик посмотрел. Потом пошел спать на второй этаж. Ночь тихая стояла, хоть и пасмурная, фонари на улице светят, соседские собаки гавкают. Ничего, вроде. Лег, но лампу на тумбочке не стал выключать – так спокойнее. Заснул. А среди ночи, будто толкнул меня кто-то – бац, проснулся. Смотрю темно. Я не сразу вспомнил, что лампу-то зажженной оставлял. Лежу, и чудится мне, будто в комнате кто-то есть, будто крадется кто-то и, вроде как, дышит рядом. И вдруг слышу прямо над ухом тихо хрипло и зло: «Проваливай отсюда, выродок, на х…» У меня в животе прям похолодело… Вскочил, глядь по сторонам – никого. Успокаиваю себя: померещилось, не проснулся еще. А сердце колотится. Я к лампе, за выключатель – щелк-щелк, а свет не включается. За провод потянул, а он к розетке не подключен. Ну, я вилку поймал и полез, шарю по стене, ищу куда воткнуть… И тут меня что-то холодное и потное за руку хватает. Вот даже не схватил, а просто положил свою влажную лапу поверх моей руки, так неторопливо и уверенно. Я чуть не уссался… И рванул. Только внизу на диване в себя пришел. Сижу, свет горит, тихо и жутко. В ушах звенит. А после заметил, что у меня ноги и локти в синяках, – Илья поддернул рукав и показал синюшнее пятно на предплечье. – Наверно, когда бежал, на лестнице навернулся. Я телик включил. И просидел остаток ночи, дожидаясь рассвета, как Хома Брут.
Потрясенный рассказом моего друга, я заговорил шепотом:
– А ты для храбрости ничего не покуривал?
– Вот сам тут переночуй, а потом расскажешь, что ты покуриваешь.
– Договорились, – согласился я. – Посмотрим на твоих демонов. А вот то, что тебя потрогало, это было звериная лапа или человеческая?
Илья не задумался ни на минуту:
– Человеческая. Как потная холодная ладонь.
– И оно матом ругалось?
– Да. Оно на три буквы меня послало. Как говорил дед Миша, мат – бесовский язык.
– А когда ты заснул, что тебе снилось?
– Не помню. Совсем не помню.
– Сделаем так. Я наверху лягу, а ты, если хочешь, здесь оставайся в обнимку с телевизором. Здесь эта тварь к тебе не приставала?
– Пока нет.
Я уже не чувствовал прежнего уюта и покоя. Казалось, из всех углов сквозит чем-то темным и злобным. Какое-то напряжение сгустилось под потолком и давит. Дом, который прежде был убежищем от погодных и житейских бурь, вдруг превратился в логово врага.
Илья устроился на ночь в гостиной – завернувшись в плед, он уселся по-турецки на диван перед телевизором с большой кружкой чая в руке. Я поднялся наверх и из трех спален, для чистоты эксперимента, выбрал именно ту, в которой прошлой ночью спал Илья.
В комнате сохранилась подростковая обстановка: письменный стол, книжные полки, шведская стенка, постер к фильму «Казино "Рояль"», старый барометр, глобус… Чтобы не терять связь с первым этажом, я оставил дверь приоткрытой. Внизу тихо бубнил телевизор, в окно сочился свет уличного фонаря. Я не стал задергивать штору, пусть фонарь светит, уж его-то никто не сможет вырубить из розетки.
Поначалу я лежал, не смыкая глаз, пытаясь разобрать, о чем говорят там, в телевизоре на первом этаже. Я смотрел на пятно света на стене, разглядывая смутный рисунок на обоях и резной футляр барометра. Понемногу на меня накатывал покой. Вокруг все становилось тише и темнее. И вот я уже где-то, совсем далеко от этого дома, от невнятных страхов… Я иду по коридору, длинному, пустому и светлому, со множеством дверей и маленькими лампами на кремовых стенах. Это отель. Я ищу свой номер, но у меня ничего не получается потому, что комнаты пронумерованы не по порядку. Я блуждаю по этажу, таблички с цифрами путаются, словно издеваются надо мной. Меня выносит к лифту. Глянцевые двери раскрываются, из них выходит девушка, брюнетка в черном костюме, она улыбается яркими алыми губами, смеется карими глазами. Что-то знакомое светится в этих глазах, в этой улыбке. К лацкану приколот бейджик… Вдруг какая-то тяжесть наваливается на меня, опрокидывает, от внезапного испуга перехватывает дыхание, я падаю и просыпаюсь, резко от толчка. Все внезапно остановилось и успокоилось. Я лежу в полутемной комнате, внизу бубнит телевизор. Пахнет свежестью травы и листьев. На стене пятно света, в нем прорисовывается силуэт барометра… А рядом… Что это? Странная тень, будто человеческая, но какая-то неестественная. Я не могу понять, что с ней не так, и гадаю, кто или что может ее отбрасывать. И вдруг эта тень начинает медленно двигаться, словно человек, ее хозяин, оборачивается ко мне.
