Вячеслав не то, что мой уровень, это ниже плинтусов. Хамло. Не люблю таких. И куда глядела тётушка? Надо всё же набраться смелости и поговорить с ней. В печёнках у меня эти свидания.
       — И как тебе не стыдно? — прозвучал вальяжный голос над ухом. Я дёрнулась и чуть не заляпала платье. Обернулась и уставилась на Макса.
       — Так странно… — стакан перекочевал в другую руку. — Трахался в сортире — ты, а стыдно должно быть мне…
       Мужчина очаровательно осклабился и начал мостить свою задницу на подлокотник кресла. Я упрямствовала и раскорячилась как паук, не желая, чтобы моё личное пространство нарушали всякие негодяи.
       — Так ты подсматривала…
       Уверена, мои свекольные щёки ещё сильнее побагровели.
       — Так ты дверь не запер. Или это особая форма эксгибиционизма?
       — Нет…— он растягивает слова и зачем-то заправляет одну из моих прядей, что свисают у виска, за ухо. — Это особая форма секса. Доггинг. Практиковала?
       Меня коробит от омерзения. И слова эти ещё… Словно сатану призвать собирается. Хотя тот не потерпит конкурентов или, поняв, что его трон на земле уже занят, вернётся в свой ад. Ну что за ересь Максим несёт? А главное, как ему по пути удаётся её не растерять?
       Я отодвигаюсь и встаю. У меня там кавалер, вручение наград. А я здесь обсуждаю варианты адюльтеров. Как низко я пала. Скоро и до просмотра порно дойдёт. Макс поднимается вслед за мной.
       —Ты так мило краснеешь, что я прихожу к выводам, что ты не только не практиковала, но и не слышала о таком. А как насчёт вечеринок свингеров?
        Он мурлычет как сытый кот. Так, сворачиваем разговоры и валим! Жаль не собеседника, а из ресторана.
       — Прости, мне пора.
       Я обхожу мужчину, но он подцепляет меня под руку.
       — Мне — тоже, — Макс скалится, и я выдавливаю пробник улыбки. — Вдруг и мой автосалон возьмёт какую-нибудь награду. Хотя это сомнительно… Вот Фима получила «Креативный прорыв».
       Он многозначительно умолкает, видимо, подозревая, что я начну расспрашивать о рыжей. Но у меня и без того достаточно потрясений на каждую минуту вечера. Не стоит лезть ещё и в эту петлю…
       И что это за имя, Фима? Как в избитом анекдоте про еврейскую матушку. Я бы хотела сморозить шутку, но навстречу нам из банкетного зала выплыл Вячеслав, так что я прикусила язык и стала лихорадочно думать, как представить Макса. Знакомый? Нет. Друг жениха? Тогда придётся объяснять кто этот самый жених. Максим решил за меня, и когда мой кавалер почти упёрся в нас, с ехидной улыбкой поздоровался:
       — Максим Нижегородцев, мы с Христиной работаем вместе над одним проектом, — и протянул руку. Грубые пальцы Славы сомкнулись на ухоженной ладони Макса в надежде переломить. Но тот лишь пожал плечами, что означало — этого эксгибициониста так просто не возьмёшь.
       — Вячеслав Холмов, молодой человек Христи.
       Брови Нижегородцева взметнулись вверх, норовя переплюнуть мои собственные, но возразить мы ничего не успели. Подлетела рыжая и заполнила собой всё пространство. Слава расслабился и охотно вкушал внимание девицы. Я никогда не умела вот так, без подготовки, влезать в компанию, но Фима этим искусством овладела в идеале. Она щебетала и отвешивала шутки, даже я сквозь зубы словила пару смешинок. А потом Макс наклонился и шепнул на ухо:
       — Что, не бывает плохих мужиков, бывает мало денег?
       Меня затопило такой волной праведного гнева, стыда, разочарования и я, ничтоже сумняшеся, развернулась к змею с лазоревыми глазами, пожала руку и высказалась, что мне пора уходить. Слава подорвался меня проводить, как я не старалась отбрехаться от такого счастья, у меня ничего не вышло. Он опять сцапал меня своими мокрыми лапами и словил такси. У дверей машины я набрала побольше воздуха и решила прямым текстом расставить все знаки препинания:
       — Вячеслав, мне было безумно приятно с вами познакомиться. И я благодарна вам за вечер. Он был чудесен.
       — Спасибо.
       — И вам. Но сейчас мне пора домой, ещё к тётушке с утра надо. Поэтому увидимся на следующей неделе?
       У меня никогда не хватало смелости сказать в лицо кавалеру, что он герой не моего романа, поэтому я всегда давала намёк на следующую встречу и тактично сливалась. Но этот конкретный кавалер словно чуял подставу.
       — Нет, — он по-собачьи тряхнул головой. — В смысле встретимся. Нет. Я не отпущу вас одну на такси…
       Да господи боже мой! Что же за вечер сегодня такой? Вот как чуяла, ещё по минорной гамме, не стоит высовывать нос из дома.
       Машина подъехала быстро. Мне не оставили выбора и загрузили на заднее сиденье. Слава оббежал «Кио» и сел рядом. Я постаралась вжаться в дверь. Мужчина схватил меня за руку и переплёл пальцы в замок.
       — Христина, вы очень интересная девушка, — начал он хриплым голосом. — Знаете, я бы не хотел с вами расставаться…
       Увы. Я не солидарна с ним. Но вместо тактичного отказа я вдавилась в сиденье и снова притёрлась к двери.
       — Вот так случается, ждёшь, а потом находишь там, где не искал…
       Вячеслав отпустил мои пальцы и положил свою лапищу между нами. На особо коварной кочке мужская ладонь скакнула мне на бедро и больно сжала. Я наблюдала, как грубые конечности задирают шифоновую юбку и не выдержала. Перехватила его руку и вернула на сиденье.
       — Вячеслав, вы, безусловно, очень благородный и порядочный человек, которому любая девица доверилась бы. Но вы спешите.
       —А мне кажется, я задерживаюсь…
       Мужик подвинулся ко мне впритирку и запах ядрёного одеколона пробил на насморк. Я демонстративно приоткрыла окно.
       — Покреститесь.
       — Я атеист…
       Рука-лицо!!!
       Почему у меня создаётся впечатление, что мои шутки — это как вакцина? Кто пережил введение и остался жив, считай понял потеху, навсегда становился близким человеком.
       Стоп.
       Макс мне далекий человек. Тогда почему с ним так легко общаться? Может у него иммунитет к дурацкому чувству юмора?
       Задумчивость сыграла злую шутку. Вячеслав закинул свою граблю мне на плечо и прижал к себе. Я упёрлась ладонью в мужскую грудь, но он перехватил мои пальцы и начал целовать. Самое интересное, что я не смутилась, а взбесилась, вот, слюни свои тут разбрызгивает.
       — Прекратите, — выдавила из себя, уже не веря в то, что обычная просьба его остановит. Тут, пожалуй, бронетранспортёр исправил бы ситуацию, а вот блеяние ни на что не повлияет.
       — Вы такая скромная… Но это даже к лучшему…
       С чего бы это? Он что там себе напридумывал? Приблизившись к самому уху, он прохрипел:
       — Таких как ты так приятно развращать…
       И опустил мою руку на свой пах!
       Вот козлина!
       Я дёрнулась от него, пряча ладони в подмышках, и затараторила:
       — Вячеслав, вы спешите. Это неприлично, аморально и неправильно. Я не собираюсь потакать вашим пошлым инсинуациям. У меня есть свои правила…
       — И мы их с радостью нарушим…— он припирает меня к дверце машины и хватает за талию. Одной рукой убирает мои ладони, что держат его на расстоянии вытянутой руки. Не добивается ничего путного и зло хватает за грудь. Я взвизгиваю, и водитель начинает очень недвусмысленно хрипеть и кашлять, словно резко подхватил чахотку. Моя благодарность не знает границ, потому что козлина обыкновенный отупляет, если я начну визжать, то далеко мы не уедем.
       — Вячеслав, у нас с вами ничего не выйдет. Простите.
       Такси тормозит у моего подъезда и я, не дав возможности кавалеру ответить, дёргаю ручку и выскакиваю из машины. Мужик собирается за мной, но пожилой кавказец за рулём авто начинает кричать:
       — Ай вей! Ты почто не платишь, дорогой?
       Вячеслав возвращается обратно, вытаскивает кошелёк, а я — ключи от квартиры. Домофон противно пищит, и в почти закрытую дверь я вижу, как мужчина приближается к подъезду.
       Меня трясёт от паники и страха. На негнущихся ногах я поднимаюсь на свой этаж и пытаюсь попасть в замочную скважинку. Руки трясутся, как с большого бодуна. Замок щёлкает, я перешагиваю порог. Оборачиваюсь хлопнуть дверью и получаю ею же в лоб.
       — Ты меня кинуть решила?
       Глаза мужчины лихорадочно блестят, как будто он изрядно пьян или под ударной дозой наркоты. Я цепляюсь за спасительную дверную ручку и пытаюсь её закрыть. Вячеслав отмахивается от двери так, что она с глухим звуком бьётся о стену.
       — Пожалуйста, уйдите, — прошу, ещё сохраняя остатки самообладания.
       — Уйти? — он дёргает верхнюю пуговицу рубашки слишком резко, и она отлетает в темноту квартиры. — Я за этот ужин десять штук отвалил, а ты мне уйти предлагаешь?
       Я без колебаний тянусь к сумочке и вытаскиваю оттуда деньги двумя купюрами. В подрагивающих пальцах протягиваю банкноты, но мне по рукам бьют с такой силой, что не будь я уверена в прочности своих костей, точно бы решила: мне сломали запястье.
       — Засунь их… — он умолкает и смотрит на мои трясущиеся губы. — Хотя я тебе сейчас сам их засуну…
       Меня толкнули к стенке и мой затылок с радостным «бадабумс» шлёпнулся об неё. Потные ледяные руки задрали юбку и коснулись ткани нижнего белья. Я забилась в истерике. Пыталась ударить насильника в пах. Вячеслав навалился сильнее, второй рукой пихнул дверь, и я в ужасе поняла, что если она захлопнется, я даже никого докричаться не смогу. Рвусь вперёд, цепляю край металлической пластинки, чтобы затормозить движение. Но мужик второй рукой зажал мне горло. В порыве схватки жемчужные бусы разлетелись градом по полу.
       — Нет! — прошу. — Нет! Нет! Пожалуйста!
       Последние слова на крике.
       — Да не дёргайся, тебе понравится… — он проводит языком мне по шее.
       — Помогите! Помогите!
       Никто никогда не готов к изнасилованию. Чтобы нам не говорили по телевидению, не рассказывали в кружках самообороны, это всё не помогает, потому что в такие моменты ты просто не можешь пошевелиться. Тебя парализует страх, ожидание боли, омерзение. Ты не помнишь куда надо бить насильнику, чтобы он задохнулся. Чем нужно бить, впрочем, тоже. И кто романтизирует этот способ секса — больные люди. Ничего нет приятного, когда по твоим ногам скользят грубые пальцы, что стискивают кожу до пурпурных синяков. Тебе неприятно от влажных прикосновений, что вытаскивают из тебя нечто святое. И тело твоё… Оно не подводит. Оно стремится избежать этого. Оно слышит, чует и бьётся в истерике, а не в предоргазменном экстазе. Всё враньё.
       Изнасилование — это изнасилование. Без прикрас.
       Мужские пальцы пробираются под резинку трусов. Я визжу. Выворачиваюсь. Но Вячеслав не готов отпустить. Он наотмашь бьёт меня по правой щеке. Меня подкидывает и слева я влетаю скулой в косяк ванной. В голове звенит. Я теряю ориентиры и сползаю по стене, а мужчина наваливается сверху. Платье на вороте разодрано. Юбка задрана до уровня талии. Мужик пыхтит. Гремит пряжка ремня, шуршит молния брюк.
       Я закрываю глаза.
       Шорохи. Они разъедают слух.
       Я не дышу. Стараюсь. Чувство рвоты подступает незамедлительно. Мне бы вырваться или голову повернуть, но мужик хлопает меня по щекам.
       — Ты чего как неживая? Эй!
       Мразь! Подлая, лживая мразь, что елозит по мне и ничего больше сделать не может, потому что у него не встаёт.
       Я поворачиваю лицо и что было бешенства плюю в раскрасневшуюся рожу. Вячеслав опирается на одну руку и снова замахивается, но замирает, нелепо распахнув пасть.
       — Слез с девчонки…
       

       Глава 10

       
       Голос тихий, но сильный. И он раздаётся от двери.
       Меня услышали! Услышали!
       Я отпихиваю мужика и вывёртываюсь из-под него. Доползаю до стенки и вижу, как дядя Витя тычет обрезом в затылок насильника. Сосед переводит взгляд на меня.
       — Он успел?
       Я нервозно мотаю головой, но желание кивнуть не оставляет, поэтому я проговариваю вслух:
       — Нет, он не смог…
       Майор крякнул, выражая всё своё отношение и к насилию, и к мужской импотенции. Почесал пузо под заляпанной майкой-«алкашкой» и гаркнул:
       — А ну, вставай, сучий потрох!
       Вячеслав, путаясь в спущенных штанах, сначала норовит пробороздить мой ламинат носом, но потом справляется. Встаёт и оборачивается к соседу, руки благоразумно держа на виду.
       — Бать, ты чего… Я ж никогда бы… Ну, подумаешь, кричала…
       — Тамбовский волк тебе батя! — рявкнул дядя Витя и, направляя обрезом путь, указал на дверь. — Вали отсюда, пока я тебе яйца не отстрелил. Шваль подзаборная…
       Мужчина протискивается мимо соседа на цыпочках. А когда доходит до спасительной лестничной площадки, цедит сквозь зубы:
       — Не на того напали!
       Я так возмутилась, что снова хотела повторить пируэт тётушки с замысловатыми конструкциями, но главный по подъезду опередил:
       — Шевели стрингами, пока я тебе их на уши не натянул! Пугать он тут вздумал!
       Вячеслава как ветром сдуло. Только быстрые шаги по ступенькам напоминали о его присутствии. Сосед оглядел меня, зажавшуюся в угол коридора. Цыкнул. Подтянул кальсоны с вытянутыми коленками и посетовал:
       — Эх, бедная ты девка…
       — Может, бедовая?
       — Да нет. Бедовой ты была, если бы сама нарвалась на ублюдка, а его, так понимаю, тебе тётка просватала?
       Я киваю и собираю разорванный ворот платья, чтобы хоть как-то прикрыться.
       — Поехали, заяву накатаем.
       — Не надо, — я сбиваюсь, не в силах объяснить, если дело приобретёт огласку, то тётя себя заживо сожрёт. — Не стоит. Всё хорошо.
       — Нет, не хорошо, — он присаживается на корточки. — Я тут обрезом помахал? Помахал. Твой козлина быстро на меня настучит. А у меня не табельное, и не при исполнении я уже несколько лет как. Выходит, что?
       — Что?
       — Угрожал я ему, понимаешь? —я опять киваю. — И чтобы мне не прилетело, надо тебе подсуетиться — снять побои и написать заявление. Поняла?
       — Да, — мне сильно не хотелось, чтобы у такого хорошего человека были из-за меня проблемы. — Сейчас я переоденусь.
       — Поехали так.
       Я не поняла зачем, но согласилась. Майор сбегал к себе, оставил оружие, натянул рубашку и старые джинсы. Я всё ещё топталась в коридоре, не зная, как это всё происходит и отчаянно труся. На парковке сосед перехватил из рук ключи от моей машины и сам сел за руль. По дороге я ненароком выяснила, что ему написала соседка с моего этажа. Он, недолго думая, вытащил из сейфа обрез для стрельбы по уткам и побежал к моей квартире.
       Мужчина барабанил толстыми пальцами по рулю и напевал под нос незамысловатый мотивчик. Потом спохватился и полез в карман. Вытащил оттуда старую не убиваемую «Нокиа», что-то потыкал там и, приставив к уху аппарат, зычно гаркнул:
       — Племянничек, ты как? Вернулся в город? Да я-то хорошо! Да не сбоит у меня сердце, я ещё тебя уделаю. Нет. Слушай, я по делу, Матрёшка…
       Я фыркнула. С племянником дяди Вити я не была знакома, но представила себе картину, как здорового высокого мужика до сих пор называют Матрёшкой.
       — Архипка сейчас где сидит? Угу… Мне тут надо заяву накатать. Нет. Со мной всё хорошо. Соседку у меня чуть не изнасиловали. Угу… Вот везу на освидетельствование.
       Запястья ломило. Голова гудела. Всё тело болело, неприятно напоминая, что завтра руки и ноги будут в россыпи синяков.
       — Ну, помахал обрезом. А чего было делать, Матрёшка, смотреть, как этот боров девчонку по полу елозит? Ой, не заливай, ты сам первый бы яйца оторвал. Угу… Ну так это, Архипка мне нужен. Подсуетится пусть, встретит и сам примет, а то его лоси пока сообразят. Угу. Давай, напиши потом.
       Местный травмпункт и казённый голос врача. Молодого, но с такими усталыми и отрешёнными глазами. Дядя Витя объяснял, что надо в заключении отразить. Парень кивал. А потом меня проводили в смотровую. Сказали раздеться до белья. Уточняли что-то. Я кивала или мотала головой, словно во сне.