– Джесс...
– Закрой свой рот, я не хочу вообще тебя слышать больше. Я терпела твои измены, твои выходные с этими алкашами с работы и теперь что? Тебе похер на меня. Я потеряла столько лет. У меня в двадцать восемь лет появились седые волоски и это из-за тебя! – Её голос был жесткий, в нем была слышна ненависть, злость и презрение. Кажется, она действительно меня ненавидела.
– Джесс, прости меня. Ну я такой человек, у меня нет выхода.
– Что? Ты совсем идиот или ты прикидываешься?
Я ходил туда и сюда вдоль рельс и не мог сообразить как успокоить Джессику. И она уже начинала меня раздражать.
– В чем я идиот?
– Во всем! У тебя двое детей. Ладно, я тебе не нужна, но подумай о них, они любят тебя. Меня ты не любишь, я это давно поняла, но они-то тебе что сделали?
Я посмотрел на часы и понял, что Честер уже как четыре минуты ждет меня в»Прайде». И я двинулся через пути.
– Я их люблю. То что я еду в кругосветку, не значит, что я их не люблю, ты как обычно все усугубляешь.
Услышав странное гудение слева, я не обратил на него внимания, пытаясь расслышать каждое слово Джесс. Я медленно шел через пути, стараясь не упустить ни звука.
– Я усугубляю? Ты вчера вечером всё усугубил. Усугубил настолько, что я тебя уже ненавижу, ты слышишь меня? Лучше бы тебя не стало, ты только жизнь всем портишь. Последнее что я помню, когда я обернулся на гудение: передо мной возник огромный, гигантский красно-синий железный монстр. Я ничего не успел почувствовать, только дернулся на месте. Поезд всё ревел и ревел, мчался как дикий зверь, чудовищен, а затем зацепил меня. Удар. Тишина, пустота.
– Когда мы ему скажем?
– Когда сможет разговаривать.
– Вы не считаете, что это слишком? – Он рано или поздно все равно узнает, какой смысл тянуть?
– Эта новость будет ударом для него.
– Для каждого человека это будет ударом, доктор Марц. Давайте не будем забывать, что мы всё-таки имеем дело с тяжелым случаем и должны просчитывать последствия. Чем раньше он узнает - тем лучше. Его родственники приходили?
– За четыре недели никто так и не пришел. Мы звонили по номерам в его телефоне. На работе сказали, что пришлют чек на лечение, сестра сказала, что находится в Нью-Йорке и в ближайший месяц не может вылететь. Жена не берет трубку. Ещё ответил некий Честер. Он сказал, что очень опечален случившимся, но навестить не может, а причина - много дел. Остальные или не могут или только соболезнуют на словах.
– Это ужасно, Марц. При таком списке контактов, сколько там?
– Шестьдесят один человек.
– Так. Шестьдесят один человек и никто не приехал. Ни один. Что ж, очень жаль.
– Доктор Чен, Вы останетесь тут пока он не прийдет в себя?
– Да, я сообщу ему все что нужно. Я делаю это не первый раз для пациентов моей клиники.
– Я пойду навещу Вариетту в семнадцатой палате. Надеюсь, парень выкарабкается.
– Идите, Марц, идите работайте.
Марц вышел из палаты и некоторое время еще стоял возле двери, думая о том, что одиночество всегда рядом. Если ты вдруг стал беспомощным и одиноким - дело дрянь.
Я слышал смутные голоса. Голова были не голова, а мутная масса. Казалось, она растеклась по подушке и я никак не мог повернуть её, потому что забыл как делать это движение.
Мне казалось, что я лежу дома, на своей кровати, вот скоро прозвонит будильник и я пойду на работу. Открою свой магазин и дам указание Тони, как именно нужно расставить виниловые пластинки что бы покупатели не смогли пройти мимо.
– Алфавитный порядок и жанры, Тони! Ты что, не видишь? Как ты можешь ставить Питера Догерти к Мэнсону Мэнсону? Это всё равно что поставить Дракулу к лесной фее! Должно же быть у тебя хоть какое-то чувство вкуса. Кошмар.
Я хотел потянуться на кровати, но не смог. Тело не слушалось. Я недоумевал, что это за голоса и почему они в моем доме.
– Для каждого человека это будет ударом.
Что будет ударом? Что за бред творится? Я попытался открыть глаза. С первого раза это не получилось, однако со второго, один все-таки открылся. Медленно веки разлепились и глаз фокусировался на потолочной лампе. Свет был, видимо, очень яркий, но я этого не чувствовал. Ни слез, ни реакции зажмуриться не было. Абсолютно ничего. Я стал безучастным и бесчувственным. Затем, открыл второй глаз, точно таким же способом, медленно и осторожно. Такое чувство, что я делал это первый раз в жизни. Я попытался поднять голову снова, но не смог. Сил не было совершенно ни в одной части моего тела. А точно ли это тело принадлежит мне?
– Вы очнулись, Тернер?
Надо мной навис темный силуэт. Позже его очертания стали немного проясняться. Это был человек в каком-то головном уборе. Он говорил, но я не видел губ. Что-то закрывало его рот, похожее на кусок ткани. Я различил только глаза. Азиат?
– Прошло четыре недели после того как вас зацепил пассажирский экспресс. Мне очень жаль, Крис, но вы получили многочисленные переломы, в том числе и позвоночника. Есть вероятность, что вы уже никогда не сможете ходить.
В больнице жизнь идет совсем не так, как за её пределами. Время делится на сеансы терапии, прием препаратов и уколы. Двери открываются и закрываются. Врачи дают указания, медсестры выполняют, пациенты - спят. Сидя, стоя, лежа, с открытыми и закрытыми глазами - спят.
Недуги настолько утомили всех, что сон стал обычным состоянием. Сон разума, ощущений. Сознание спит, а кровь продолжает нести кислород в усталые от нервных ударов сердца.
В коридорах всегда тихо, гудят ртутные лампы, пахнет хлоркой, спиртом и йодом. Светлые стены дают мнимое ощущение чистоты и пространства. В какой-то момент, даже начинает нравится эта стабильность, стерильность. Нельзя забывать о том, что находишься в бетонной коробке для сломанных человечков, иначе может показаться, что все не так уж и плохо.
На соседних койках свои больные истории. Можно даже физически ощутить, как вокруг каждого пациента стоит густая, темная масса, которая на время закрывает от него весь мир и он остается со своей болью один на один.
Из недавних наблюдений: почему нигде нет зеркал? Ведь в таком месте можно забыть о том кто ты есть.
Я не знаю, сколько прошло времени с того момента, как я открыл глаза первый раз после комы. Я иногда слышал, как кто-то называет дни недели, но не соотносил их с "сегодня". Для меня все время пребывания в больнице это один огромный, долгий, мучительный день.
Я пытался ориентироваться по докторам. Для примера: если приходил доктор Харрис - сегодня понедельник, день восстановительной физической терапии. Если доктор Стэфани - развитие речи, значит, среда. Если доктор Ванс - пятница, общий осмотр.
Доктор Чен приходил часто и заставлял меня делать всякие банальные вещи (как бы я назвал их до происшествия).
Открыть и закрыть глаза, открыть рот, поднять руку, произнести слово.
Моё сознание внутри было живым, но снаружи я, видимо, был похож на мешок с костями.
Боль меня мучает двадцать четыре на семь, но недавно стало легче. Новые предпочтения: я регулярно получал дозу обезболивающего в венный катетер. Вскоре, я уже перестал ощущать его и так привык, что когда выйду из больницы, заберу его с собой на память.
За все время моего лечения и восстановления, ко мне никто не приходил. Я пытался оправдать каждого в своей голове. Жена? Она думает, я в путешествии и ненавидит меня. Сестра? Слишком загружена работой и как сможет - сразу будет рядом. Друзья? Знают, что я не хотел бы, что бы они видели меня в таком состоянии. Коллеги по работе и так высылают мне чеки и цветы.
Честер? Честер... Доктор Чен рассказал про все звонки с моего телефона, и я ничего не придумал в своей голове, что бы оправдать поведение Честера. Просто приказал себе – не думать об этом. Игнорировать, отключиться.
Я находился в палате под номером семьдесят восемь. На соседних со мной койках лежали Питер и Теми. У Питера открытый перелом обеих ног и перелом ключицы. Выше стопы у него были железные штыри, а торс жутко косило вправо. Смурной парень, любивший кроссворды и воду с мятой.
У Теми перелом челюсти и двойной перелом лучевой кости. С упоением писал мне записки о том, как посещал музыкальные фестивали и концерты. В письменной форме просил поставить в палату радио, но ему всегда отказывали.
Моим единственным близким человеком стала медсестра Дороти Лоф. Полная, светловолосая женщина со звонким смехом и добрыми серыми глазами. Всегда, когда она заходила к нам в палату, все во круг приобретало краски, словно, с ней в дверной проем проскальзывало летнее утро. Становилось так же тепло, уютно и хотелось встать, открыть окно и почувствовать тёплые солнце на коже.
– Сегодня на улице сумасшедшая погода, родные. Все события ждут только вас, скорее приходите в себя и бегом их встречать!
Так она заставляла нас осознать, что движения, (пока), нам не подвластны. Для этого нужно работать над намерением и самодисциплиной.
– Сегодня, я буду читать вам Диккенса. Удивительная история о доброте и мечтах. – Так она заставляла работать наше воображение, анализировать и запоминать.
– У меня дома трое охломонов! Представляете? Бегают, кричат, дерутся, хоть бы что с ними делай, все без толку. А, вот когда на работу ухожу, обнимают втроем и говорят - мамочка, ты куда? Не уходи. А я и отвечаю - надо к другим сыночкам сходить. Вы мне втроем уже как свои стали.
Так Дороти закрывала нас собой от одиночества. Дарила ощущение нужности и значимости. Это было самое теплое чувство, которое когда либо было во мне за всю жизнь. Так хотелось обнять её насколько хватит рук, но я не мог. Просто еще не мог. Пока. Но наши улыбки, кивки и нечленораздельное бормотание, она принимала как самую лучшую благодарность.
Она еще много делала для нас: помогала справляться с болью, страхом, отчаянием, комплексами и пустотой внутри.
Дороти часто приносила с собой ванильные кексы с буквой "Д" из темной глазури в центре. Она разносила их по нашим прикроватным тумбочкам.
– Доротин от всех болезней лучшее лекарство. Ха-ха! Мальчишки налетаем, пока горячие. Питер, Крис, Теми, а ну! – Она умела поднять настроение и благодаря этому мы ненадолго "просыпались" от бесконечного больничного сна.
Когда однажды нам сказали, что Дороти перевели в другую больницу, ближе к её дому и она больше не придет, для нас эта новость стала новым этапом, который мы должны были пережить. Однако не прошло и двух дней, как мы услышали знакомый звонкий смех, открылась дверь и...
– Вы от меня так просто не избавитесь, ребята! Я уйду отсюда только вместе с вами. Когда каждый из вас выйдет через эту самую дверь на своих ногах. Тогда я и уйду. А пока, пусть ищут другого человека на моё место. Так. Что сегодня вам читать? Я захватила Агату Кристи и Дена Брауна. Тайны человеческие или тайны человечества?
Дороти стояла перед нами, держа в руках эти две книги и улыбаясь, переводила взгляд на каждого по очереди. Так хотелось обнять её, сказать - я так рад, что Вы снова с нами! Спасибо, спасибо! Вы же отказались от высокой зарплаты и удобств ради нас. Но я не мог этого сделать (пока), а только защипало глаза и я улыбнулся. Потом кивнул в сторону "тайн человеческих".
Больничные коридоры помнят тяжелые шаги. Видят, как глаза закрываются в последний раз. Слышат, как кто-то молится и просит Бога, оставить ему близкого человека. Не хотел бы стать больничным коридором в следующей жизни, если вообще можно воплотиться в предмет.
Я лежал на своей койке, ел кекс Дороти и думал о том, какую следующую жизнь бы себе выбрал. Меня привлекала богатая, свободная жизнь. Куча денег, которые можно потратить на что угодно. Например купить крутую машину, дом на берегу моря, самую лучшую технику, сама дорогие вещи. Это наверное звучит банально, но я хочу именно этого. Безграничной свободы. Один друг как-то сказал мне: «деньги это не свобода, но они позволяют её найти». Дело здесь не в том, что счастье можно купить, а в том, что можно позволить себе то, что сделает тебя счастливым.
Как я буду выглядеть в следующей жизни? Буду красавчиком, с идеальным телом, фотомоделью или актёром? Образы в моей голове стали собираться в единую картинку и я, будто бы смотрел кино со своим участием.
– Почему надо так долго этого ждать? Я хочу сейчас этого, может попросить эвтаназию? Выскочить в окно? Выскочить. Я еле встаю с кровати. Попросить кого-то, что бы меня выкинули? Заплатить? Или ночью доползти до шоссе, лечь на него и ждать, пока меня собьёт какая-нибудь компания пьяных подростков на папочкиной иномарке?
Я лежал и смотрел эти картинки, наслаждался ими. День за днём я представлял всё новые и новые подробности. Я был успешный, красивый, популярный, меня окружали самые сексуальные и горячие девочки. С каждым днем я вживался в эти картины всё больше и это сначала немного пугало, но потом я полностью отошел от реальности. Все, что происходило вокруг меня потеряло смысл, я перестал ощущать движение, жизнь вокруг. Процедуры, консультации, чужие вопросы, попытки достучаться. Всё это проходило мимо, будто бы меня окружало защитное поле.
В один из дней, я сидел на лавочке в саду, перед корпусом. Дороти вывезла меня на прогулку в инвалидной коляске и ушла, дав возможность побыть одному. Я как обычно погрузился в свой идеальный мир, пока там не случилось событие, которое навсегда заставило меня оставить привычку бежать от себя самого.
Я представлял, как гулял по берегу океана с красивой, сексуальной брюнеткой. Мы уже накупались и должны были подняться ко мне в коттедж с огромными панорамными окнами, для того что бы заняться сексом.
Вдруг я увидел, как ко мне на встречу идет человек. Я не узнал его сразу, этому мешало расстояние. По мере того, как он приближался к нам, я начал понимать, кто окажется в итоге передо мной. Это был мой школьный психолог Генри Минтс, мы называли его Мята. Он подошел вплотную и протянул руку, я неуверенно пожал её и он сказал:
– Здравствуй, Крис. Не называй меня на «Вы», давай как обычно, поговорим на равных, для тебя я Генри. Как в школе, помнишь?
– Помню, - ответил я и повернул голову влево, девушки рядом не оказалось, она пропала. Я обернулся назад и увидел, что берег океана превратился в пустыню, сам океан стал огромным барханом, готовым вот-вот обрушиться на меня.
– Не бойся, Крис, ничего не случиться с тобой здесь. Пока. Давай пройдемся, поговорим.
Я знал, что могу в любой момент прекратить это всё, но что-то заставляло меня смотреть и слушать. Его лицо было смазанным, мутным, как не старался, я не мог разглядеть его очертаний. На Генри был коричневый костюм и кремовая рубашка, в которых он всегда приходил на работу. Цвета я мог различить.
– Знаешь, Крис, все что ты себе здесь представляешь, без сомнений идеально. Только ты забыл одно важное обстоятельство, твоя душа будет прежней. Какую бы внешность ты себе не выбрал, как бы не изменил обстановку вокруг себя, ты останешься прежним.
Мы шли по пустыне, утопая по щиколотки в песке, тёплый песок приятно обволакивал мои ступни.
– Закрой свой рот, я не хочу вообще тебя слышать больше. Я терпела твои измены, твои выходные с этими алкашами с работы и теперь что? Тебе похер на меня. Я потеряла столько лет. У меня в двадцать восемь лет появились седые волоски и это из-за тебя! – Её голос был жесткий, в нем была слышна ненависть, злость и презрение. Кажется, она действительно меня ненавидела.
– Джесс, прости меня. Ну я такой человек, у меня нет выхода.
– Что? Ты совсем идиот или ты прикидываешься?
Я ходил туда и сюда вдоль рельс и не мог сообразить как успокоить Джессику. И она уже начинала меня раздражать.
– В чем я идиот?
– Во всем! У тебя двое детей. Ладно, я тебе не нужна, но подумай о них, они любят тебя. Меня ты не любишь, я это давно поняла, но они-то тебе что сделали?
Я посмотрел на часы и понял, что Честер уже как четыре минуты ждет меня в»Прайде». И я двинулся через пути.
– Я их люблю. То что я еду в кругосветку, не значит, что я их не люблю, ты как обычно все усугубляешь.
Услышав странное гудение слева, я не обратил на него внимания, пытаясь расслышать каждое слово Джесс. Я медленно шел через пути, стараясь не упустить ни звука.
– Я усугубляю? Ты вчера вечером всё усугубил. Усугубил настолько, что я тебя уже ненавижу, ты слышишь меня? Лучше бы тебя не стало, ты только жизнь всем портишь. Последнее что я помню, когда я обернулся на гудение: передо мной возник огромный, гигантский красно-синий железный монстр. Я ничего не успел почувствовать, только дернулся на месте. Поезд всё ревел и ревел, мчался как дикий зверь, чудовищен, а затем зацепил меня. Удар. Тишина, пустота.
Глава 3 Больница от слова - боль
– Когда мы ему скажем?
– Когда сможет разговаривать.
– Вы не считаете, что это слишком? – Он рано или поздно все равно узнает, какой смысл тянуть?
– Эта новость будет ударом для него.
– Для каждого человека это будет ударом, доктор Марц. Давайте не будем забывать, что мы всё-таки имеем дело с тяжелым случаем и должны просчитывать последствия. Чем раньше он узнает - тем лучше. Его родственники приходили?
– За четыре недели никто так и не пришел. Мы звонили по номерам в его телефоне. На работе сказали, что пришлют чек на лечение, сестра сказала, что находится в Нью-Йорке и в ближайший месяц не может вылететь. Жена не берет трубку. Ещё ответил некий Честер. Он сказал, что очень опечален случившимся, но навестить не может, а причина - много дел. Остальные или не могут или только соболезнуют на словах.
– Это ужасно, Марц. При таком списке контактов, сколько там?
– Шестьдесят один человек.
– Так. Шестьдесят один человек и никто не приехал. Ни один. Что ж, очень жаль.
– Доктор Чен, Вы останетесь тут пока он не прийдет в себя?
– Да, я сообщу ему все что нужно. Я делаю это не первый раз для пациентов моей клиники.
– Я пойду навещу Вариетту в семнадцатой палате. Надеюсь, парень выкарабкается.
– Идите, Марц, идите работайте.
Марц вышел из палаты и некоторое время еще стоял возле двери, думая о том, что одиночество всегда рядом. Если ты вдруг стал беспомощным и одиноким - дело дрянь.
***
Я слышал смутные голоса. Голова были не голова, а мутная масса. Казалось, она растеклась по подушке и я никак не мог повернуть её, потому что забыл как делать это движение.
Мне казалось, что я лежу дома, на своей кровати, вот скоро прозвонит будильник и я пойду на работу. Открою свой магазин и дам указание Тони, как именно нужно расставить виниловые пластинки что бы покупатели не смогли пройти мимо.
– Алфавитный порядок и жанры, Тони! Ты что, не видишь? Как ты можешь ставить Питера Догерти к Мэнсону Мэнсону? Это всё равно что поставить Дракулу к лесной фее! Должно же быть у тебя хоть какое-то чувство вкуса. Кошмар.
Я хотел потянуться на кровати, но не смог. Тело не слушалось. Я недоумевал, что это за голоса и почему они в моем доме.
– Для каждого человека это будет ударом.
Что будет ударом? Что за бред творится? Я попытался открыть глаза. С первого раза это не получилось, однако со второго, один все-таки открылся. Медленно веки разлепились и глаз фокусировался на потолочной лампе. Свет был, видимо, очень яркий, но я этого не чувствовал. Ни слез, ни реакции зажмуриться не было. Абсолютно ничего. Я стал безучастным и бесчувственным. Затем, открыл второй глаз, точно таким же способом, медленно и осторожно. Такое чувство, что я делал это первый раз в жизни. Я попытался поднять голову снова, но не смог. Сил не было совершенно ни в одной части моего тела. А точно ли это тело принадлежит мне?
– Вы очнулись, Тернер?
Надо мной навис темный силуэт. Позже его очертания стали немного проясняться. Это был человек в каком-то головном уборе. Он говорил, но я не видел губ. Что-то закрывало его рот, похожее на кусок ткани. Я различил только глаза. Азиат?
– Прошло четыре недели после того как вас зацепил пассажирский экспресс. Мне очень жаль, Крис, но вы получили многочисленные переломы, в том числе и позвоночника. Есть вероятность, что вы уже никогда не сможете ходить.
Глава 4 С нами Дороти, а значит мы не спим
В больнице жизнь идет совсем не так, как за её пределами. Время делится на сеансы терапии, прием препаратов и уколы. Двери открываются и закрываются. Врачи дают указания, медсестры выполняют, пациенты - спят. Сидя, стоя, лежа, с открытыми и закрытыми глазами - спят.
Недуги настолько утомили всех, что сон стал обычным состоянием. Сон разума, ощущений. Сознание спит, а кровь продолжает нести кислород в усталые от нервных ударов сердца.
В коридорах всегда тихо, гудят ртутные лампы, пахнет хлоркой, спиртом и йодом. Светлые стены дают мнимое ощущение чистоты и пространства. В какой-то момент, даже начинает нравится эта стабильность, стерильность. Нельзя забывать о том, что находишься в бетонной коробке для сломанных человечков, иначе может показаться, что все не так уж и плохо.
На соседних койках свои больные истории. Можно даже физически ощутить, как вокруг каждого пациента стоит густая, темная масса, которая на время закрывает от него весь мир и он остается со своей болью один на один.
Из недавних наблюдений: почему нигде нет зеркал? Ведь в таком месте можно забыть о том кто ты есть.
***
Я не знаю, сколько прошло времени с того момента, как я открыл глаза первый раз после комы. Я иногда слышал, как кто-то называет дни недели, но не соотносил их с "сегодня". Для меня все время пребывания в больнице это один огромный, долгий, мучительный день.
Я пытался ориентироваться по докторам. Для примера: если приходил доктор Харрис - сегодня понедельник, день восстановительной физической терапии. Если доктор Стэфани - развитие речи, значит, среда. Если доктор Ванс - пятница, общий осмотр.
Доктор Чен приходил часто и заставлял меня делать всякие банальные вещи (как бы я назвал их до происшествия).
Открыть и закрыть глаза, открыть рот, поднять руку, произнести слово.
Моё сознание внутри было живым, но снаружи я, видимо, был похож на мешок с костями.
Боль меня мучает двадцать четыре на семь, но недавно стало легче. Новые предпочтения: я регулярно получал дозу обезболивающего в венный катетер. Вскоре, я уже перестал ощущать его и так привык, что когда выйду из больницы, заберу его с собой на память.
За все время моего лечения и восстановления, ко мне никто не приходил. Я пытался оправдать каждого в своей голове. Жена? Она думает, я в путешествии и ненавидит меня. Сестра? Слишком загружена работой и как сможет - сразу будет рядом. Друзья? Знают, что я не хотел бы, что бы они видели меня в таком состоянии. Коллеги по работе и так высылают мне чеки и цветы.
Честер? Честер... Доктор Чен рассказал про все звонки с моего телефона, и я ничего не придумал в своей голове, что бы оправдать поведение Честера. Просто приказал себе – не думать об этом. Игнорировать, отключиться.
Я находился в палате под номером семьдесят восемь. На соседних со мной койках лежали Питер и Теми. У Питера открытый перелом обеих ног и перелом ключицы. Выше стопы у него были железные штыри, а торс жутко косило вправо. Смурной парень, любивший кроссворды и воду с мятой.
У Теми перелом челюсти и двойной перелом лучевой кости. С упоением писал мне записки о том, как посещал музыкальные фестивали и концерты. В письменной форме просил поставить в палату радио, но ему всегда отказывали.
Моим единственным близким человеком стала медсестра Дороти Лоф. Полная, светловолосая женщина со звонким смехом и добрыми серыми глазами. Всегда, когда она заходила к нам в палату, все во круг приобретало краски, словно, с ней в дверной проем проскальзывало летнее утро. Становилось так же тепло, уютно и хотелось встать, открыть окно и почувствовать тёплые солнце на коже.
– Сегодня на улице сумасшедшая погода, родные. Все события ждут только вас, скорее приходите в себя и бегом их встречать!
Так она заставляла нас осознать, что движения, (пока), нам не подвластны. Для этого нужно работать над намерением и самодисциплиной.
– Сегодня, я буду читать вам Диккенса. Удивительная история о доброте и мечтах. – Так она заставляла работать наше воображение, анализировать и запоминать.
– У меня дома трое охломонов! Представляете? Бегают, кричат, дерутся, хоть бы что с ними делай, все без толку. А, вот когда на работу ухожу, обнимают втроем и говорят - мамочка, ты куда? Не уходи. А я и отвечаю - надо к другим сыночкам сходить. Вы мне втроем уже как свои стали.
Так Дороти закрывала нас собой от одиночества. Дарила ощущение нужности и значимости. Это было самое теплое чувство, которое когда либо было во мне за всю жизнь. Так хотелось обнять её насколько хватит рук, но я не мог. Просто еще не мог. Пока. Но наши улыбки, кивки и нечленораздельное бормотание, она принимала как самую лучшую благодарность.
Она еще много делала для нас: помогала справляться с болью, страхом, отчаянием, комплексами и пустотой внутри.
Дороти часто приносила с собой ванильные кексы с буквой "Д" из темной глазури в центре. Она разносила их по нашим прикроватным тумбочкам.
– Доротин от всех болезней лучшее лекарство. Ха-ха! Мальчишки налетаем, пока горячие. Питер, Крис, Теми, а ну! – Она умела поднять настроение и благодаря этому мы ненадолго "просыпались" от бесконечного больничного сна.
Когда однажды нам сказали, что Дороти перевели в другую больницу, ближе к её дому и она больше не придет, для нас эта новость стала новым этапом, который мы должны были пережить. Однако не прошло и двух дней, как мы услышали знакомый звонкий смех, открылась дверь и...
– Вы от меня так просто не избавитесь, ребята! Я уйду отсюда только вместе с вами. Когда каждый из вас выйдет через эту самую дверь на своих ногах. Тогда я и уйду. А пока, пусть ищут другого человека на моё место. Так. Что сегодня вам читать? Я захватила Агату Кристи и Дена Брауна. Тайны человеческие или тайны человечества?
Дороти стояла перед нами, держа в руках эти две книги и улыбаясь, переводила взгляд на каждого по очереди. Так хотелось обнять её, сказать - я так рад, что Вы снова с нами! Спасибо, спасибо! Вы же отказались от высокой зарплаты и удобств ради нас. Но я не мог этого сделать (пока), а только защипало глаза и я улыбнулся. Потом кивнул в сторону "тайн человеческих".
Глава 5 Генри умеет поддержать
Больничные коридоры помнят тяжелые шаги. Видят, как глаза закрываются в последний раз. Слышат, как кто-то молится и просит Бога, оставить ему близкого человека. Не хотел бы стать больничным коридором в следующей жизни, если вообще можно воплотиться в предмет.
Я лежал на своей койке, ел кекс Дороти и думал о том, какую следующую жизнь бы себе выбрал. Меня привлекала богатая, свободная жизнь. Куча денег, которые можно потратить на что угодно. Например купить крутую машину, дом на берегу моря, самую лучшую технику, сама дорогие вещи. Это наверное звучит банально, но я хочу именно этого. Безграничной свободы. Один друг как-то сказал мне: «деньги это не свобода, но они позволяют её найти». Дело здесь не в том, что счастье можно купить, а в том, что можно позволить себе то, что сделает тебя счастливым.
Как я буду выглядеть в следующей жизни? Буду красавчиком, с идеальным телом, фотомоделью или актёром? Образы в моей голове стали собираться в единую картинку и я, будто бы смотрел кино со своим участием.
– Почему надо так долго этого ждать? Я хочу сейчас этого, может попросить эвтаназию? Выскочить в окно? Выскочить. Я еле встаю с кровати. Попросить кого-то, что бы меня выкинули? Заплатить? Или ночью доползти до шоссе, лечь на него и ждать, пока меня собьёт какая-нибудь компания пьяных подростков на папочкиной иномарке?
Я лежал и смотрел эти картинки, наслаждался ими. День за днём я представлял всё новые и новые подробности. Я был успешный, красивый, популярный, меня окружали самые сексуальные и горячие девочки. С каждым днем я вживался в эти картины всё больше и это сначала немного пугало, но потом я полностью отошел от реальности. Все, что происходило вокруг меня потеряло смысл, я перестал ощущать движение, жизнь вокруг. Процедуры, консультации, чужие вопросы, попытки достучаться. Всё это проходило мимо, будто бы меня окружало защитное поле.
В один из дней, я сидел на лавочке в саду, перед корпусом. Дороти вывезла меня на прогулку в инвалидной коляске и ушла, дав возможность побыть одному. Я как обычно погрузился в свой идеальный мир, пока там не случилось событие, которое навсегда заставило меня оставить привычку бежать от себя самого.
Я представлял, как гулял по берегу океана с красивой, сексуальной брюнеткой. Мы уже накупались и должны были подняться ко мне в коттедж с огромными панорамными окнами, для того что бы заняться сексом.
Вдруг я увидел, как ко мне на встречу идет человек. Я не узнал его сразу, этому мешало расстояние. По мере того, как он приближался к нам, я начал понимать, кто окажется в итоге передо мной. Это был мой школьный психолог Генри Минтс, мы называли его Мята. Он подошел вплотную и протянул руку, я неуверенно пожал её и он сказал:
– Здравствуй, Крис. Не называй меня на «Вы», давай как обычно, поговорим на равных, для тебя я Генри. Как в школе, помнишь?
– Помню, - ответил я и повернул голову влево, девушки рядом не оказалось, она пропала. Я обернулся назад и увидел, что берег океана превратился в пустыню, сам океан стал огромным барханом, готовым вот-вот обрушиться на меня.
– Не бойся, Крис, ничего не случиться с тобой здесь. Пока. Давай пройдемся, поговорим.
Я знал, что могу в любой момент прекратить это всё, но что-то заставляло меня смотреть и слушать. Его лицо было смазанным, мутным, как не старался, я не мог разглядеть его очертаний. На Генри был коричневый костюм и кремовая рубашка, в которых он всегда приходил на работу. Цвета я мог различить.
– Знаешь, Крис, все что ты себе здесь представляешь, без сомнений идеально. Только ты забыл одно важное обстоятельство, твоя душа будет прежней. Какую бы внешность ты себе не выбрал, как бы не изменил обстановку вокруг себя, ты останешься прежним.
Мы шли по пустыне, утопая по щиколотки в песке, тёплый песок приятно обволакивал мои ступни.
