Интересно будет посмотреть на её ощущения и реакцию. И, конечно, с ней ничего не случится. Он же будет рядом. Он будет страховать её. Он ей поможет перешагнуть грань и познать что-то новое.
Несмотря на врождённое кокетство и скромность, Аня пришла нему сияющей. Даже какая-то болезненная радость светилась в её глазах. Пашка прижал её к себе как можно более сильно. Анна аж взвизгнула. И продолжала смотреть на него золотисто-медовым взглядом.
- Что с тобой, милая?- спросил он её.
- Мне хорошо с тобой. Ты свой. Совсем свой для меня. Как будто часть меня.
- Ты мне тоже очень близка, хорошая моя,- ответил он бархатным заботливым голосом.
Анна уткнулась в его объятья, и он повёл её к себе. Лишь на второй день их совместного пылкого возлежания Пашка решил затронуть неловкую тему. Поглаживая пальцем её ключицу, он сказал:
- Я хочу, чтобы ты попробовала кое-что. Это не опасно. Я буду рядом с тобой.
Глаза девушки тут же округлились, наполнившись страхом и растерянностью.
- Это же не то, о чём я думаю, Паш? Это же нехорошо. Такое нельзя делать.
- Это ЛСД. В нём нет ничего жёсткого или опасного. Я ещё не встречал у людей зависимости от стимуляторов. На эмоциях, да, можно плотно зависнуть,- говорил он, вставая и закуривая,- а скорость – это всего лишь скорость. Это как зелёный чай. Только слегка покрепче.
- Ты же знаешь, Паш, я не люблю, когда ты куришь,- сказала она, слегка насупившись. Она была такой беспомощной, покрытой мурашками, беззащитной.
- Прости, я… сам чё-то немного нервничаю. Понимаешь, через некоторые вещи надо просто пройти. Надо это знать. Чтобы лучше понять себя и быть уже от этого застрахованным. Это лишь немного расширит твоё сознание. Даст тебе тоньше всё почувствовать. И себя и мир вокруг. Я буду рядом, и всё буду контролировать. И лучше ты это попробуешь со мной, чем с человеком, для которого ты не настолько дорога.
Он подошёл к тумбочке и достал из неё пакетик:
- Но… Если ты к этому не готова… Если ты не хочешь… То нам, наверное, не стоит.
Анна испытующе посмотрела в глаза своему возлюбленному:
- Паш… Ты же будешь рядом? Обещай, что защитишь меня. Если в голову вдруг полезут какие-то мысли… Или я буду что-то такое делать… Обещай мне.
- Конечно, Ань,- расплылся Пашка в широкой улыбке и обнял её.
Ничего особенного с ней в этот вечер не произошло. Обычный приход. Девушка прыгала, танцевала, разглядывала и в красках описывала ему увиденную, повсюду разливающуюся радугу. И спрашивала, любит ли он её. И сильно ли любит. И умоляла спасти её от огромного Лягуша, когда он за ней придёт. Пашка клятвенно обещал защитить свою принцессу от всего и всех вокруг.
Он улыбался. Её первый трип проходил хорошо. В целом неплохо. Без истерик. Без паники. Кроме того момента, когда она метнулась на кровать, спасаясь от наползающих на неё улиток. Без попыток навредить себе и прочего неадеквата. Было видно, что от кислоты ей скорее хорошо. Даже такой забористой.
Пашку несколько беспокоило другое. На самом дне его души. Уж очень ярко в эти минуты горели её глаза. Было сразу заметно, что новое состояние Ане очень понравилось. Она просто светилась от счастья. Её лицо ещё никогда не было таким розовым, а смех таким звонким и заливистым.
Анна лежала поперёк него, махала своими прелестными ножками. И городила всякую чушь:
- Ты мой принц. Ты отвёл меня в волшебную страну. И там оставил. А, шкодник? Зачем ты оставил меня в волшебной стране? Я же там потеряюсь. Немедленно меня там найди. За мной крадётся огромный Лягуш. Он хочет меня скушать. Ты сейчас же должен спасти меня. Иначе я обижусь.
Пашка в ответ только смеялся:
- Ну как же я могу оставить где-то свою принцессу?
- А ты точно меня не оставишь?
- Точно, маленькая моя.
И после этого они сплетались в страстном поцелуе. И жарко любили друг друга. Эти воспоминания для Пашки были самыми незабываемыми. Он будто бы снова был чист ка ребёнок. И снова был по-детски влюблён. Он чувствовал что-то неуловимо сладкое, первозданное, словно бы невинное. Он был частью её. А она была частью его. И всё это было предельно естественно. Они вместе упарывались разным, бухали, шутили, совокуплялись и были счастливы.
Это была их вечность. Их бесконечная вселенная. А потом… Достаточно трудно в точности описать то, что произошло потом. Спустя время. Пашка был чётко уверен, что ей хорошо с ним. А она и не говорила обратного. И всем своим видом выражала полную взаимность и восторг.
И каково же было Пашкино удивление, когда оказалось, что хорошо ей не только с ним. Очень даже не только. Как и каким образом ей так снесло крышу, он даже не успел разглядеть. И сам удивлялся тогда своей близорукости. Когда Пашка неловко и полунамёком спросил Аню о любовниках и романах на стороне, она лишь развела руками:
- Я за свободные отношения. Ничто в этом мире не должно нас сковывать и ограничивать. Особенно любовь.
Он даже немножечко прифигел от такой наглости. И всыпал ей, как ему показалось, совсем лёгкую пощёчину. Та в ответ бросилась на него с криками и ударами. Она тогда громко кричала, что не намерена терпеть к себе такого отношения. Что он не мужчина и всё это время её использовал, совсем не заботясь о ней.
И не то чтобы это поток ругательств как-то задел Пашку. Но он бросил её. Бросил, не думая, и не сожалея. Просто оторвал ещё кусок от своей души и выбросил. Всё, что он чувствовал… всё, что он ценил и чему доверял… Всё оказалось раздавлено. И ему лишь оставалось бросить попытки найти родственную душу. Попытки стать для людей человеком. На удивление, ему это удалось легко.
На удивление для Анны это стало страшнейшим ударом. Она совершенно его не ценила. Не умела благодарить за его усилия. За его нежность. А потом начала истерить, на кого же он её оставит. Молодая, в конце концов, барышня. А занимается, чёрт её пойми, чем.
Всё, что ему оставалось – это окунуться заново в свой алкогольный заплыв. Да и в половой жизни Пашка никогда не знал недостатка. Впрочем, его бывшая последняя муза тоже не теряла времени зря. Но для него всё это уже не имело значения. С этого момента он не просто перестал прислушиваться к своей душе. Теперь ему совсем не хотелось быть ни для кого хорошим человеком. В каком-то смысле ему уже совсем не хотелось жить. Только скука ещё не позволяла ему уйти. Только скука продолжала держать его в этом грешном мире.
Какое-то время она продолжала написывать ему. И написывала она, порой, странное. Иногда писала всякие угрозы. Писала о том, что он всегда был для неё единственным… кого она по-настоящему любила. Иногда жаловалась на своих парней. А иногда вообще ни о чём. Порой, она умоляла его прийти к ней. Слёзно умоляла. Он не отвечал ей ничего.
А однажды он всё же решил прийти. Так непривычно было вновь целовать знакомые каштановые локоны… Родинки… Вдыхать медовый запах, который он так любил. Он будто проваливался в неё как в подушку. И отдыхал в ней. Теперь каждый раз после этого Анна благодарила его за что-то. Пашка устало кивал. С одной стороны он испытвывал какую-то неловкость от всей этой ситуации. А с другой, ему приятно иногда было расслабиться в её объятьях.
Он смотрел в эти золотистые преданные глаза и не понимал, зачем ей это. Она давно стала ему скучна. Но он давно потерял надежду, что найдёт именно ту, с кем… А впрочем, какое это теперь имело значение?
Она стояла у окна. Вдыхала сладковатый влажный запах осени. Предательски сжимавший что-то в груди. Предательски наполнявший сердце странным тоскливым чувством надежды. Надежды на что-то тёплое, сладкое. Невинное. Как будочка с маком в детстве. Каждую осень ей хотелось как-то пересобрать свою жизнь. Исследовать что-то новое.
Она вчера уволилась с работы. Она была не лучшим секретарём. Но её всегда хвалили за прилежность и врождённую вежливость. А потом начальник захотел большего, чем деловые отношения. Она с игривым смехом ему отказала. После этого её уволили. Потом Девушка без мозгов вернулась домой, улеглась на кровать в одежде и проспала, казалось целую вечность.
А теперь крыши соседних многоэтажек гладил розовый рассвет. Она уже почти смирилась с тем, что в её жизни уже точно не произойдёт ничего нового. Ничего неожиданного и воспламеняющего. Но каждую осень, обычно к её середине, в ней опять что-то загоралось. Вера в то, что вскоре с ней обязательно что-нибудь произойдёт. Что-то, что в корне должно поменять её судьбу. Вера совсем детская. Почти забытая. Но вера.
Она высунулась из окна в потрёпанной рубашке навстречу свету затухающего осеннего солнца. И свет гладил её кожу. Холодный свет. Он протекал сквозь её пальцы. Он проникал в неё. Касался её нутра. Но совсем не грел её. Это было так странно. Она совсем не чувствовала внешнего тепла. Не ощущала его.
Когда-то она чувствовала себя маленькой. Совсем замёрзшей. И ей хотелось, чтобы мир её согрел. Но теперь… Теперь она сама была довольно холодна ко всему. И ни в чьём согреве в принципе не нуждалась. Любой, кто захотел бы её согреть, а уж тем боле спасти, всего лишь рассмешил бы её. Ей давно не требовалась любовь в привычном смысле этого слова. Она не думала, что кто-то был бы способен полностью принять и понять её. Тем более, она сама себя не до конца понимала. Но ей нужен был иногда тот, кто бы веселил её. И отвлекал от совсем уж мрачных мыслей.
И такие время от времени находились. Больше всего она опасалась влюбиться. Опасалась и хотела. Ощутить тонкое чувство на кончиках пальцев. Снова очень сильно захотеть чего-то. Снова покрываться мурашками и краснеть.
Всё это было уже давно ей чуждо. Забавно было бы, если бы кто-то вновь попытался у неё это вызвать. Хотя бы этот самый Марк. Он иногда очень неоднозначно на неё поглядывал. Иногда даже обжигающе.
Он умел за собой следить. И, если бы такой мужчина предложил ей выйти за него замуж, она бы, может быть, недолго думая, согласилась. Просто потому что они очень хорошо бы смотрелись вместе. Он был бы элегантным, но грубоватым в мелочах. А она ранимой и слегка стервозной. Всё было бы красиво. Именно красиво. Никаких чувств. Никакой драмы. Только эстетика отношений.
Она бы мудро и снисходительно прощала ему редкие измены. И за это он с виноватой улыбкой дарил бы ей ещё больше внимания и заботы. Да, хорошо было бы иметь именно такого мужика. Которого не стыдно показать. С которым очень хорошо и прилично куда-нибудь выйти. Который сам бы не устраивал скандалов, и у неё не вызывал ни злости, ни ревности. И чтобы по ночам не плакать в подушку. Даже когда его нет.
И чтобы даже не думал о детях. И её не грузил своими комплексами. И чтобы был строг в постели, но не требовал от неё искренности, не пытался лезть в душу. Вот так было бы хорошо. Это лучше, чем любить, ревновать, и убиваться как дурочка. Мечтать, непонятно о чём. И задыхаться в беззвучной злобе каждую ночь. Без всего этого. Да, так было бы лучше.
Она поместила бы свою душу в колбочку. А сама стала бы лишь элегантным элементом интерьера. Так было бы проще. Когда всё очень красиво, то поистине и не о чем жалеть. Но жизнь некрасива. В ней приходится связываться с пустыми и мелочными людьми. И страдать из-за того, что уже давно прошло. В жизни всё время приходится оглядываться назад. Но, если оглядываться часто, может заболеть шея. Или ещё что-нибудь.
«Как же всё-таки свойственна человеку тяга к анархии и хаосу»- ехидно подумал Олег, толкнув плечом слишком медленно выходящего из вагона хипстера. Иногда на него просто накатывала весёлая жажда разрушения. Хотелось сломать что-нибудь. Или дать кому-нибудь подзатыльник. Но он изо всех сил старался сдерживаться, чтобы накопить злость к стычке с «синими».
И тут его за плечо начал трепать старый товарищ. Олег от радости чуть не заехал ему локтем в подбородок.
- Здорово, Вещий!
- Ты задолбал, не называй меня так,- сказал Олег, сдвинув брови.
- Как там поживают твои опусы?
- Понемногу. Есть вещи, которые для анархо-социалистической науки остаются до сих пор не до конца выясненными.
- Например?
- Если забрать власть у крупной буржуазии и передать её народному собранию, то всё равно будут оформляться те, кто захапает себе больше собственности. Станет наиболее зажиточным. Как избежать их срастания с административным аппаратом и образования новой олигархии, не совсем понятно.
- Просто повесить надо всех буржуев!
- Оно, конечно, для профилактики и полезно, но эта мера временная. Там, где существует бюрократический аппарат, в любом случае возникает новая диктатура. И этот процесс неизбежен. А без администрации организовать работу крупных предприятий фактически невозможно.
- Нужно вешать буржуев! Чтобы другим неповадно было.
- Но тут нужен и другой подход. Нужно перевоспитывать самого человека. Нам нужен человек нового типа. И если устремится новый человек к созиданию и победит в себе корысть и мелочную жажду потребления, то тогда и только тогда будет возможен Анархо-коммунизм. Но такого человека нужно ещё воспитать.
- А как ты его воспитаешь?- с удивлением и скепсисом спросил кореш.
- Тут-то и загвоздка, Игнат. Любое образование представляет собой насилие над личностью. А без него полноценную личность вырастить не получится.
Игнат презрительно хмыкнул:
- Когда народ возьмёт власть, всё по-другому будет. Когда удастся всех этих воров…
Если говорить начистоту, Игнат настоящим анархистом никогда не был. Трудов Кропоткина и Беркмана он не знал. Теория интересовала его не так сильно, как практика. Ему нравилось собираться в левой тусовке. Декламировать пафосные речи об освобождении пролетариата. Дружно накидываться на сходках и со всеми шутить. Участвовать в массовых драках. Такие люди как он, с нездоровым огоньком в глазах, может быть, были бы и с нациками, если бы не смугловатый оттенок кожи.
Олег всегда не особо любил таких людей, то ли по опыту, то ли по ощущениям. Все эти свои пацаны, души компании, кореша на век, как только прижимает, своим спину никогда не прикроют. В самых тяжёлых замесах их почему-то не было. Мордобой для них – не духовная практика, не метод закалки своего духа, а просто способ выплеснуть наружу внутреннюю дурь.
И в разговоре Игнат всегда любил привлечь к себе внимание. Всем объяснить, доказать свою точку зрения. Даже в тех вопросах, где его в общем-то никто и не спрашивал. Олег знал людей. И совсем не привык им доверять. Но Игнат был до предела вежливым чуваком. И он уже сросся с тусовкой. В последнее время, Игнат, обычно державший себя несколько высокомерно, странным образом набивался к нему в друзья. А у Олега не хватало наглости послать его без всякой причины.
Да и сейчас не было у него желания искать, чем поддеть Игната. Всё внимание было сосредоточено на предстоящей стычке. Перед столкновением у него всегда приятно вибрировали конечности. Как в первый раз. Было неизвестно, сколько придёт «Авроровцев». Возможно, в этот раз драки не будет. Так, потолкаемся по-свойски. А возможно, нас именно в этот раз отметелят как щенков. Олег стянул покрепче на шее красный шарф. Игнат последовал его примеру.
Она для чего-то накрасилась и спустилась в ночное кафе.
Несмотря на врождённое кокетство и скромность, Аня пришла нему сияющей. Даже какая-то болезненная радость светилась в её глазах. Пашка прижал её к себе как можно более сильно. Анна аж взвизгнула. И продолжала смотреть на него золотисто-медовым взглядом.
- Что с тобой, милая?- спросил он её.
- Мне хорошо с тобой. Ты свой. Совсем свой для меня. Как будто часть меня.
- Ты мне тоже очень близка, хорошая моя,- ответил он бархатным заботливым голосом.
Анна уткнулась в его объятья, и он повёл её к себе. Лишь на второй день их совместного пылкого возлежания Пашка решил затронуть неловкую тему. Поглаживая пальцем её ключицу, он сказал:
- Я хочу, чтобы ты попробовала кое-что. Это не опасно. Я буду рядом с тобой.
Глаза девушки тут же округлились, наполнившись страхом и растерянностью.
- Это же не то, о чём я думаю, Паш? Это же нехорошо. Такое нельзя делать.
- Это ЛСД. В нём нет ничего жёсткого или опасного. Я ещё не встречал у людей зависимости от стимуляторов. На эмоциях, да, можно плотно зависнуть,- говорил он, вставая и закуривая,- а скорость – это всего лишь скорость. Это как зелёный чай. Только слегка покрепче.
- Ты же знаешь, Паш, я не люблю, когда ты куришь,- сказала она, слегка насупившись. Она была такой беспомощной, покрытой мурашками, беззащитной.
- Прости, я… сам чё-то немного нервничаю. Понимаешь, через некоторые вещи надо просто пройти. Надо это знать. Чтобы лучше понять себя и быть уже от этого застрахованным. Это лишь немного расширит твоё сознание. Даст тебе тоньше всё почувствовать. И себя и мир вокруг. Я буду рядом, и всё буду контролировать. И лучше ты это попробуешь со мной, чем с человеком, для которого ты не настолько дорога.
Он подошёл к тумбочке и достал из неё пакетик:
- Но… Если ты к этому не готова… Если ты не хочешь… То нам, наверное, не стоит.
Анна испытующе посмотрела в глаза своему возлюбленному:
- Паш… Ты же будешь рядом? Обещай, что защитишь меня. Если в голову вдруг полезут какие-то мысли… Или я буду что-то такое делать… Обещай мне.
- Конечно, Ань,- расплылся Пашка в широкой улыбке и обнял её.
Ничего особенного с ней в этот вечер не произошло. Обычный приход. Девушка прыгала, танцевала, разглядывала и в красках описывала ему увиденную, повсюду разливающуюся радугу. И спрашивала, любит ли он её. И сильно ли любит. И умоляла спасти её от огромного Лягуша, когда он за ней придёт. Пашка клятвенно обещал защитить свою принцессу от всего и всех вокруг.
Он улыбался. Её первый трип проходил хорошо. В целом неплохо. Без истерик. Без паники. Кроме того момента, когда она метнулась на кровать, спасаясь от наползающих на неё улиток. Без попыток навредить себе и прочего неадеквата. Было видно, что от кислоты ей скорее хорошо. Даже такой забористой.
Пашку несколько беспокоило другое. На самом дне его души. Уж очень ярко в эти минуты горели её глаза. Было сразу заметно, что новое состояние Ане очень понравилось. Она просто светилась от счастья. Её лицо ещё никогда не было таким розовым, а смех таким звонким и заливистым.
Анна лежала поперёк него, махала своими прелестными ножками. И городила всякую чушь:
- Ты мой принц. Ты отвёл меня в волшебную страну. И там оставил. А, шкодник? Зачем ты оставил меня в волшебной стране? Я же там потеряюсь. Немедленно меня там найди. За мной крадётся огромный Лягуш. Он хочет меня скушать. Ты сейчас же должен спасти меня. Иначе я обижусь.
Пашка в ответ только смеялся:
- Ну как же я могу оставить где-то свою принцессу?
- А ты точно меня не оставишь?
- Точно, маленькая моя.
И после этого они сплетались в страстном поцелуе. И жарко любили друг друга. Эти воспоминания для Пашки были самыми незабываемыми. Он будто бы снова был чист ка ребёнок. И снова был по-детски влюблён. Он чувствовал что-то неуловимо сладкое, первозданное, словно бы невинное. Он был частью её. А она была частью его. И всё это было предельно естественно. Они вместе упарывались разным, бухали, шутили, совокуплялись и были счастливы.
Это была их вечность. Их бесконечная вселенная. А потом… Достаточно трудно в точности описать то, что произошло потом. Спустя время. Пашка был чётко уверен, что ей хорошо с ним. А она и не говорила обратного. И всем своим видом выражала полную взаимность и восторг.
И каково же было Пашкино удивление, когда оказалось, что хорошо ей не только с ним. Очень даже не только. Как и каким образом ей так снесло крышу, он даже не успел разглядеть. И сам удивлялся тогда своей близорукости. Когда Пашка неловко и полунамёком спросил Аню о любовниках и романах на стороне, она лишь развела руками:
- Я за свободные отношения. Ничто в этом мире не должно нас сковывать и ограничивать. Особенно любовь.
Он даже немножечко прифигел от такой наглости. И всыпал ей, как ему показалось, совсем лёгкую пощёчину. Та в ответ бросилась на него с криками и ударами. Она тогда громко кричала, что не намерена терпеть к себе такого отношения. Что он не мужчина и всё это время её использовал, совсем не заботясь о ней.
И не то чтобы это поток ругательств как-то задел Пашку. Но он бросил её. Бросил, не думая, и не сожалея. Просто оторвал ещё кусок от своей души и выбросил. Всё, что он чувствовал… всё, что он ценил и чему доверял… Всё оказалось раздавлено. И ему лишь оставалось бросить попытки найти родственную душу. Попытки стать для людей человеком. На удивление, ему это удалось легко.
На удивление для Анны это стало страшнейшим ударом. Она совершенно его не ценила. Не умела благодарить за его усилия. За его нежность. А потом начала истерить, на кого же он её оставит. Молодая, в конце концов, барышня. А занимается, чёрт её пойми, чем.
Всё, что ему оставалось – это окунуться заново в свой алкогольный заплыв. Да и в половой жизни Пашка никогда не знал недостатка. Впрочем, его бывшая последняя муза тоже не теряла времени зря. Но для него всё это уже не имело значения. С этого момента он не просто перестал прислушиваться к своей душе. Теперь ему совсем не хотелось быть ни для кого хорошим человеком. В каком-то смысле ему уже совсем не хотелось жить. Только скука ещё не позволяла ему уйти. Только скука продолжала держать его в этом грешном мире.
Какое-то время она продолжала написывать ему. И написывала она, порой, странное. Иногда писала всякие угрозы. Писала о том, что он всегда был для неё единственным… кого она по-настоящему любила. Иногда жаловалась на своих парней. А иногда вообще ни о чём. Порой, она умоляла его прийти к ней. Слёзно умоляла. Он не отвечал ей ничего.
А однажды он всё же решил прийти. Так непривычно было вновь целовать знакомые каштановые локоны… Родинки… Вдыхать медовый запах, который он так любил. Он будто проваливался в неё как в подушку. И отдыхал в ней. Теперь каждый раз после этого Анна благодарила его за что-то. Пашка устало кивал. С одной стороны он испытвывал какую-то неловкость от всей этой ситуации. А с другой, ему приятно иногда было расслабиться в её объятьях.
Он смотрел в эти золотистые преданные глаза и не понимал, зачем ей это. Она давно стала ему скучна. Но он давно потерял надежду, что найдёт именно ту, с кем… А впрочем, какое это теперь имело значение?
Она стояла у окна. Вдыхала сладковатый влажный запах осени. Предательски сжимавший что-то в груди. Предательски наполнявший сердце странным тоскливым чувством надежды. Надежды на что-то тёплое, сладкое. Невинное. Как будочка с маком в детстве. Каждую осень ей хотелось как-то пересобрать свою жизнь. Исследовать что-то новое.
Она вчера уволилась с работы. Она была не лучшим секретарём. Но её всегда хвалили за прилежность и врождённую вежливость. А потом начальник захотел большего, чем деловые отношения. Она с игривым смехом ему отказала. После этого её уволили. Потом Девушка без мозгов вернулась домой, улеглась на кровать в одежде и проспала, казалось целую вечность.
А теперь крыши соседних многоэтажек гладил розовый рассвет. Она уже почти смирилась с тем, что в её жизни уже точно не произойдёт ничего нового. Ничего неожиданного и воспламеняющего. Но каждую осень, обычно к её середине, в ней опять что-то загоралось. Вера в то, что вскоре с ней обязательно что-нибудь произойдёт. Что-то, что в корне должно поменять её судьбу. Вера совсем детская. Почти забытая. Но вера.
Она высунулась из окна в потрёпанной рубашке навстречу свету затухающего осеннего солнца. И свет гладил её кожу. Холодный свет. Он протекал сквозь её пальцы. Он проникал в неё. Касался её нутра. Но совсем не грел её. Это было так странно. Она совсем не чувствовала внешнего тепла. Не ощущала его.
Когда-то она чувствовала себя маленькой. Совсем замёрзшей. И ей хотелось, чтобы мир её согрел. Но теперь… Теперь она сама была довольно холодна ко всему. И ни в чьём согреве в принципе не нуждалась. Любой, кто захотел бы её согреть, а уж тем боле спасти, всего лишь рассмешил бы её. Ей давно не требовалась любовь в привычном смысле этого слова. Она не думала, что кто-то был бы способен полностью принять и понять её. Тем более, она сама себя не до конца понимала. Но ей нужен был иногда тот, кто бы веселил её. И отвлекал от совсем уж мрачных мыслей.
И такие время от времени находились. Больше всего она опасалась влюбиться. Опасалась и хотела. Ощутить тонкое чувство на кончиках пальцев. Снова очень сильно захотеть чего-то. Снова покрываться мурашками и краснеть.
Всё это было уже давно ей чуждо. Забавно было бы, если бы кто-то вновь попытался у неё это вызвать. Хотя бы этот самый Марк. Он иногда очень неоднозначно на неё поглядывал. Иногда даже обжигающе.
Он умел за собой следить. И, если бы такой мужчина предложил ей выйти за него замуж, она бы, может быть, недолго думая, согласилась. Просто потому что они очень хорошо бы смотрелись вместе. Он был бы элегантным, но грубоватым в мелочах. А она ранимой и слегка стервозной. Всё было бы красиво. Именно красиво. Никаких чувств. Никакой драмы. Только эстетика отношений.
Она бы мудро и снисходительно прощала ему редкие измены. И за это он с виноватой улыбкой дарил бы ей ещё больше внимания и заботы. Да, хорошо было бы иметь именно такого мужика. Которого не стыдно показать. С которым очень хорошо и прилично куда-нибудь выйти. Который сам бы не устраивал скандалов, и у неё не вызывал ни злости, ни ревности. И чтобы по ночам не плакать в подушку. Даже когда его нет.
И чтобы даже не думал о детях. И её не грузил своими комплексами. И чтобы был строг в постели, но не требовал от неё искренности, не пытался лезть в душу. Вот так было бы хорошо. Это лучше, чем любить, ревновать, и убиваться как дурочка. Мечтать, непонятно о чём. И задыхаться в беззвучной злобе каждую ночь. Без всего этого. Да, так было бы лучше.
Она поместила бы свою душу в колбочку. А сама стала бы лишь элегантным элементом интерьера. Так было бы проще. Когда всё очень красиво, то поистине и не о чем жалеть. Но жизнь некрасива. В ней приходится связываться с пустыми и мелочными людьми. И страдать из-за того, что уже давно прошло. В жизни всё время приходится оглядываться назад. Но, если оглядываться часто, может заболеть шея. Или ещё что-нибудь.
«Как же всё-таки свойственна человеку тяга к анархии и хаосу»- ехидно подумал Олег, толкнув плечом слишком медленно выходящего из вагона хипстера. Иногда на него просто накатывала весёлая жажда разрушения. Хотелось сломать что-нибудь. Или дать кому-нибудь подзатыльник. Но он изо всех сил старался сдерживаться, чтобы накопить злость к стычке с «синими».
И тут его за плечо начал трепать старый товарищ. Олег от радости чуть не заехал ему локтем в подбородок.
- Здорово, Вещий!
- Ты задолбал, не называй меня так,- сказал Олег, сдвинув брови.
- Как там поживают твои опусы?
- Понемногу. Есть вещи, которые для анархо-социалистической науки остаются до сих пор не до конца выясненными.
- Например?
- Если забрать власть у крупной буржуазии и передать её народному собранию, то всё равно будут оформляться те, кто захапает себе больше собственности. Станет наиболее зажиточным. Как избежать их срастания с административным аппаратом и образования новой олигархии, не совсем понятно.
- Просто повесить надо всех буржуев!
- Оно, конечно, для профилактики и полезно, но эта мера временная. Там, где существует бюрократический аппарат, в любом случае возникает новая диктатура. И этот процесс неизбежен. А без администрации организовать работу крупных предприятий фактически невозможно.
- Нужно вешать буржуев! Чтобы другим неповадно было.
- Но тут нужен и другой подход. Нужно перевоспитывать самого человека. Нам нужен человек нового типа. И если устремится новый человек к созиданию и победит в себе корысть и мелочную жажду потребления, то тогда и только тогда будет возможен Анархо-коммунизм. Но такого человека нужно ещё воспитать.
- А как ты его воспитаешь?- с удивлением и скепсисом спросил кореш.
- Тут-то и загвоздка, Игнат. Любое образование представляет собой насилие над личностью. А без него полноценную личность вырастить не получится.
Игнат презрительно хмыкнул:
- Когда народ возьмёт власть, всё по-другому будет. Когда удастся всех этих воров…
Если говорить начистоту, Игнат настоящим анархистом никогда не был. Трудов Кропоткина и Беркмана он не знал. Теория интересовала его не так сильно, как практика. Ему нравилось собираться в левой тусовке. Декламировать пафосные речи об освобождении пролетариата. Дружно накидываться на сходках и со всеми шутить. Участвовать в массовых драках. Такие люди как он, с нездоровым огоньком в глазах, может быть, были бы и с нациками, если бы не смугловатый оттенок кожи.
Олег всегда не особо любил таких людей, то ли по опыту, то ли по ощущениям. Все эти свои пацаны, души компании, кореша на век, как только прижимает, своим спину никогда не прикроют. В самых тяжёлых замесах их почему-то не было. Мордобой для них – не духовная практика, не метод закалки своего духа, а просто способ выплеснуть наружу внутреннюю дурь.
И в разговоре Игнат всегда любил привлечь к себе внимание. Всем объяснить, доказать свою точку зрения. Даже в тех вопросах, где его в общем-то никто и не спрашивал. Олег знал людей. И совсем не привык им доверять. Но Игнат был до предела вежливым чуваком. И он уже сросся с тусовкой. В последнее время, Игнат, обычно державший себя несколько высокомерно, странным образом набивался к нему в друзья. А у Олега не хватало наглости послать его без всякой причины.
Да и сейчас не было у него желания искать, чем поддеть Игната. Всё внимание было сосредоточено на предстоящей стычке. Перед столкновением у него всегда приятно вибрировали конечности. Как в первый раз. Было неизвестно, сколько придёт «Авроровцев». Возможно, в этот раз драки не будет. Так, потолкаемся по-свойски. А возможно, нас именно в этот раз отметелят как щенков. Олег стянул покрепче на шее красный шарф. Игнат последовал его примеру.
Она для чего-то накрасилась и спустилась в ночное кафе.
