Уже позже он мне снился. Как будто я наяву с ним разговариваю. И он оплетает меня своими сетями. И всё погружается во мрак. А потом мне надоело, что он и в моих снах побеждает, и я размазала его по стенке кулаком.
Да бесит, если честно. Взрослый мужик, физически здоровый, и ноет без конца. Комнату засрал, деньги пропил, и всё кто-то виноват в его бедах. Я, конечно, в первых рядах виноватых была. И сядет посреди этого срача, сделает ослиные глаза и начинает жаловаться. Фу, гадость… »
Пашка свернул письмо. Закрыл крышку ноутбука. Потёр глаза. Истории, достойные экранизации, его давно не развлекали. Он знал и более дикие. Но забавно. Забавно. Пробивает человека на искренность, и он всё рассказывает вообще непонятно, кому. Зачем? Это не даёт чувства успокоения. И ты не рассчитываешь даже на понимание. Просто изливаешь кучу своих эмоций на того, кому в общем-то плевать, если завтра он узнает о твоей смерти. Но ты перестал держать это в себе. Тебе не то чтобы легче, но и не одному тебе теперь паршиво.
Это как накурить в чужой в комнате, а потом улыбнуться и уйти. Вроде и самому неприятно, но зато гадость сделал. А чтобы гадость из тебя наружу не лезла, надо творить. Сидеть и творить. Записывать самые странные из своих мыслей.
Эльза вошла без стука. В глаза неприятно ударил резкий свет из-за двери.
- Ой, ты тут в темноте сидишь?
- Ну да…
- Чем занят?
- Да ничем,- не скрывая раздражения, ответил Пашка.
- У меня просто картошка осталась. Я подумала… Может, ты голоден.
- А может, это ты голодна?
- Знаешь что?
- Что?
- Шёл бы ты нахер.
- Ладно тебе… прости,- сказал он Эльзе уже вслед.
Она хлопнула дверью. Ещё с таким видом, будто он к ней домогаться пришёл. Не делай добра, не получишь проблем. Пей, когда кроет, и не говори лишнего. Кому оно надо? Через пару минут должна была прийти… А, впрочем, кто-то да должен был. Не одному же ему здесь сидеть.
Послышался стук и знакомый женский смех.
- Пашка, ты там? А то я соскучилась.
- Да я тут.
Лицо его расплылось в улыбке.
И в самый неподходящий момент опять послышался стук в дверь. Они сначала не придали этому значения. Но стук раздался ещё раз.
- Что за херня?- спросила она.
- Сука, ко мне же сегодня соседа подселяют.
- А раньше ты об этом не мог сказать?- спросила она обиженно, надевая халатик.
- Видимо, не мог.
Она запахнулась, завязала пояс и выскочила из комнаты. Стучавший, лишь немного приподнял брови, слегка удивившись этому казусу. На пороге стоял молодой взъерошенный человек с голубыми глазами и улыбчиво протягивал руку.
- Я Василий Кургин. Начинающий поэт Ударение на И.
Пашка пожал:
- А я Пашка. Поэт состоявшийся. Ударение на А.
- Приятно познакомиться.
- Феерически.
- А часто ты стихи пишешь?
- Да так, знаешь…- Пашка вдруг понял, что зря поднял эту тему.
- Ну, процитируй что-нибудь.
В голове у Пашки всё было мутным и размякшим, но в памяти всплыло что-то из раннего:
Я давно не писал стихов.
Стало странным всё как-то вдруг.
Дотянувшийся до верхов,
Я прекрасный услышал звук.
И во тьме растворился он.
Стал безликим немой мотив.
Превратился в кошмарный сон,
Лишь немного души пролив.
Я давно не писал стихов.
Стал наивен душевный стон.
Запах терпких шальных духов.
Мне уже ненавистен он.
- Неплохо,- отозвался Василий,- Но уж очень в миноре. И ритм слегка хромает.
- Да? Ну жги тогда…
- Сейчас, соберусь…
Я б твои руки целовал.
И гладил волосы твои.
На ушко ласково шептал
Безумства пылкие свои!
Пленённый именем твоим,
Глубокой жаждою томим,
Я б гладил взглядом образ твой,
Ответной нежности не ждя.
И в дом с тоскою вековой
Тебя покорно проводя,
Я б все страданья превозмог,
Когда б коснуться только мог…
- Ну как?- спросил Вася после неловкой паузы.
- Слушай, ну это вообще огонь!
- Правда?
- Да, прям за душу.
- Спасибо. Я много работал над рифмой и средствами выразительности. На мой взгляд, четырёхстопный ямб является классическим образцом для подражания. Он универсален, и подходит для ясного изложения любых мыслей. Ладно, я отлучусь пока на минуту. А…
- Слева по коридору.
- Спасибо.
И начинающий поэт удалился.
- Четырёхстопный ямб…- пробормотал Пашка.
Эльза спокойно сидела в углу кровати, попивала чай и никого не трогала. А Валя тем временем продолжала свою песню о превратностях женской судьбы.
- Ты представляешь, у неё муж не работает. Сидит целыми днями, в «Танчики» играет. Даже ребёнка с ним оставить нормально нельзя. Ребёнок орёт, а этот играть продолжает. Она горничной в отеле работает, ещё на последние няню наняла. А порой, говорит, выйдешь из номера, и уже с другой профессией. А мужу и пофиг.
- Чё же она его не бросит?
- Любовь, говорит, высокая.
- А, ну если любовь…
- Да и кто её, говорит, такой возьмёт? Тепла же хочется тоже.
- Ну, для этого не обязательно семью с ребёнком заводить. Я вот вообще не представляю себе человека, с которым бы я хотела быть постоянно. А то связать свою жизнь на первом курсе с каким-нибудь придурком, а потом стонать ходить всем, какая ты несчастная, тоже, знаешь, так себе позиция. Я бы его выгнала сразу, будь у меня хоть трое детей. Потому что самой и то проще. А если встретится тот самый человек, то это уже другая история.
- Я, наверное, тоже… Но, всё-таки жалко её. Она молодец. Трудится.
- Молодец, это когда ты сделала так, как тебе надо. А не когда ты делаешь из себя жертву. А если и делаешь, то не ной. Потому что думать надо было.
- Это жестоко.
- Это жизнь. Мне тоже родители денег на сессию в этом году не дали. Я ходила, в клубе танцевала. И заработала. Мама мне ещё говорит, типа, то, что в клубе танцевать, это как-то не очень. А я ей отвечаю, что в клубе хоть не облапают, а в баре всякое случается. Что я, у нас в Новосибе официанткой не была? Была. Да только там ещё веселее. Ладно бы, если бы только комментарии были…
- Ну да…
Девушка без мозгов попивала капучино в довольно безвкусно оформленной кофейне. Взгляды посетителей, хоть по пол секунды, но останавливались на её тонкой вытянутой фигуре. За окном над Тверской возвышались облезлые скукоженные стволы деревьев. На концах веток, проросших из обрубков ветвей, сочился сладковатый аромат смерти. Смерть медленно сползала по стволам и лениво утекала в сточные канавы. Дышащие ей прохожие толпились и обгоняли друг друга на перекрёстке.
Смерть текла в их крови и слышалась в их разговорах. Они сами дышали смертью. И порой, при взгляде на них её охватывал немой холодный страх. Странно, что другие не замечали этого. Не чувствовали этого. Дыхание смерти здесь было повсюду.
А порой она и сама ничего не чувствовала. Чувствовать как будто было не для неё. Когда много всего чувствуешь, иногда возникает колкое и скомканное ощущение тоски и бессмысленности. И тогда из этого сковывающего чувства почти не выбраться. Тогда обрести внутренний порядок становится почти невозможно. И чтобы опустошение не засасывало тебя полностью, лучше оставаться в своей скорлупе. Лучше вообще ничего не чувствовать. Или почти ничего.
Смерть здесь опутывала всё. Совсем недавно скончался преподаватель Вирбинов. Ещё недавно она сдавала ему зачёт, и он ворчал на многословность и расплывчатость её ответов. В итоге поставил пять. А через месяц скончался от сердечного приступа. Даже пары в тот день отменили. И важную контрольную по Литязу, к которой Девушка без мозгов очень основательно готовилась.
Год начинался. Стало быть, учиться надо было… А могла бы поступить на заочку во ВГИК и не париться, чем прозябать здесь, в Поликульте и бухать с великими непризнанными поэтами. Это так странно. Всё это надоело ей ещё до того, как началось. Но теперь она видела не просто то, как всё разлагается. А видела саму смерть, плавно протекающую во всём. Телефон запищал.
«Киса моя, я соскучилась».
«Я тоже, дорогая моя»- набрала она тонкими изящными пальцами.
«Жду не дождусь, Кис».
«Ты бросаешься этим словом, это не любовь…»- ответила Девушка без мозгов иронично.
Она положила телефон в сумку, оставила на столике пару купюр и вышла подышать серым московским воздухом. Иногда её нравилось ходить. Чтобы хоть немного проветрить голову и перезагрузить мысли.
Это помогало от иногда накатывающей головной боли. Или просто навалившейся усталости. И когда она ходила, мысли становились менее мрачными. Особенно, если ходить там, где ещё не была. Чтобы потом заблудиться, найтись и быть безумно счастливой.
Любила порой думать о том, что бы она делала, если бы родилась мужчиной на диком западе. Она бы стреляла, грабила и убегала бы на лошади. Она бы видела смерть каждый день и никогда бы не думала о ней. И всё было бы логично. Она ведь ковбой. А ковбои только так и живут. Она не видела бы тогда, как всё вокруг умирает. Как деревьям больно, что они стоят. Мир бы жил. Пусть и недолго. Но жил.
А сейчас она видела розу. Весь мир как розу. Её только коснёшься, и она рассыпется. И от этого было больно. Всё это хрупко и шатко. А мы должны в это верить. Чтобы не потеряться здесь. Должны верить. Должны. А когда сильно больно, можно и рассмеяться. Потому что это смешно. Смешно, когда не видно выхода и всё кажется пустым. Она в такие моменты улыбалась. И удивлялась, какая же всё-таки роза красивая.
Внезапно она обернулась. На остановке на другой стороне дороги стоял он. И он приветливо помахал рукой. Она сдержанно подняла руку, улыбнулась, и уверенной походкой пошла дальше, ничем себя не выдав. Она всегда в чём-то завидовала Марку. И до конца не понимала, в чём. Но почему-то именно он был для неё стимулом к тому, чтобы развиваться.
То, как этот мерзавец держал себя, как он говорил, какие книги он читал, создавало ощущение его глубокой внутренней силы. В каждом его движении чувствовалась такая уверенность, какой всё время не хватало ей, сомневающейся, путающейся, метающейся в своих мыслях кругами и не находящей опоры. С ним она всегда вела себя холодно и почти презрительно, хотя знала, что именно он мог бы дать ей в общении многое.
За последние пару лет она прочитала чуть ли не больше книг, чем за всю свою жизнь до этого. За последние пару лет она стала лучше, умнее, рассудительнее и даже несколько стройнее. Её лодыжки стали изящнее выглядеть. Их с Марком стали обожать одни и те же преподаватели.
Девушка без мозгов стала символом ума и изящества в своём окружении. Научилась даже правильно с сухой благодарностью принимать восхищённые взгляды. Но всё равно не достигла его уровня. Ей всё равно не хватало этой развязности и спокойствия, как у него. Не хватало опыта, знаний, ощущения своей силы. Она была слегка зажата. Её быстро начинали тяготить люди, их мнения, мысли. Даже их восхищённые взгляды. От всего этого ей иногда хотелось сбежать. А один раз она пол часа не выходила из туалета. Её рвало.
А сиять хотелось. Очень хотелось сиять. Ей казалось, что если её не будут любить, не будут смотреть на неё, то она будет плохой. По крайней мере хуже. В то время как она могла бы становиться лучше. И блистать. Блистать для себя и других. Чтобы она могла радовать людей вокруг. И тогда у неё будет место среди них. И тогда она будет не одна. Вроде как.
Навстречу подул холодный мерзкий ветер. Она укутала раскрасневшееся лицо в воротник пальто. «Так мне и надо»- подумала она: « Не стоит так много думать. Голова должна быть пустой. А то в неё ничего не поместится».
Она вышла к остановке метро и в первый раз за эту осень закурила. Ожидался интересный и увлекательный учебный год.
Я проследил взглядом путь дыма от её сжатых губ до потолка. Кошак. Ева. Что же на этот раз утяжеляет твой чёрный взгляд? Не уж-то ты сейчас что-то расскажешь? Что-то важное.
- Ты знаешь, я сегодня проснулась от сердцебиения. Мне снилась Лена. Она прикасалась ко мне. И я дышать не могла. Но было так сладко. Я не хотела останавливать это. Но остановила. Я пошевелилась. И всё исчезло. Я проснулась и не могла отдышаться. Это всё грустно для меня. Лен в Питере, и я не могу к ней прикоснуться.
- У тебя тут есть Настя…
- Конечно, есть. Нужен же рядом кто-то, чтобы тебя любил. Я не могу, когда меня не любят. Но порой от этого Лены мне не хватает ещё больше. Мы каждый день переписываемся, а мне её всё равно не хватает. Как будто она ускользает от меня. Ты представить себе не можешь, как я ей восхищаюсь. И я без неё не могу. Она нужна мне.
- Настя тоже нужна?
- Да! Если бы одна не была для меня успокоением и ориентиром, а другая не обнимала так, что колени дрожат, разве я говорила бы им обеим о любви? Разве это плохо, ято я люблю обеих?
- Нет, любовь – это хорошо,- сказал я, выпустив дым.
- Вот именно. И нечего тут.
- Чего несего?
- Паш, ты трахаешь баб из чистого эгоизма. А я из чистой любви. И смотришь на меня так, как будто имеешь право осуждать.
- Ну как я могу…- развёл я руками.
- Ты порочен, Паш. В тебе нет любви. Ты можешь сломать тех, кто тянется к твоей невинной улыбке.
- То, что я веду себя независимо, уже порок?
- Независимо – это как?
- Поймёшь, когда рядом будут только те люди, которые тебе не нужны.
- Я не могу представить такого.
- А я не могу представить обратного.
- Так независимо, это как?
- Ну, вот подстраиваешься ты под неё…
- Ну…
- Ей что-то от тебя становится надо…
- И?
- И возникает конфликт. Недопонимание.
- У нормальных людей не возникает.
- Потом она ходит и делает вид, что что-то не так. А я бы и извинился, но с трудом помню, как её зовут.
- Мне кажется, ты притворяешься.
- В чём?
- Притворяешься придурком.
- Вряд ли.
- Вряд ли что?
- Вряд ли притворяюсь.
- Смотря, что для тебя придурок.
- Человек, который не врёт себе и другим.
- Сильное заявление.
- Я никогда не предлагал людям того, чего я не могу им дать. Таким образом, врать мне никогда не приходится. Я забочусь о хорошем настроении тех, кого уважаю. Но… не более.
- Ты когда-нибудь влюблялся?
- Что ты имеешь ввиду?- улыбнулся я.
- Тебе когда-нибудь хотелось так, чтобы ноги сводило? Чтобы было ощущение, что это чувство может убить тебя.
- Ну, бывало.
- И что?
- И проходило.
- Всегда?
- Ну, проходило или…
- Или что?
- Или всё равно проходило.
- А в чём разница.
- Всё проходит… Только иногда сложностей больше.
- Ты их боишься?
- Раньше боялся. Теперь этим живу.
- Чем этим?
- Незаполненным местом.
- Это как?
- Ну как объяснить… Это когда ты существуешь там, где не может существовать ничего. Когда ты, будучи совершенно пустым и себе не нужным, всё равно продолжаешь существовать. Как будто жизнь свою ты кому-то должен.
- Как мило.
- Что мило?
- Во мне есть вторая я. И прямо сейчас она хочет тебя убить. Не понимаю, зачем. Ты такой милый.
- Я слышал, что в Москве нигде нельзя курить.
- Здесь можно,- говорит Ева и выпускает мне в лицо облако дыма.
Проснулся Пашка от странного шороха в комнате. Осколки станного сна с Евой всё ещё кружились в его голове. Сосед судорожно собирался в университет. Сегодня было первое сентября. Пашка перевернулся на другой бок, потёр виски и понемногу встал. Он машинально натянул джинсы, рубашку и куртку. Взял сумку и побрёл к метро, закурив по дороге.
Да бесит, если честно. Взрослый мужик, физически здоровый, и ноет без конца. Комнату засрал, деньги пропил, и всё кто-то виноват в его бедах. Я, конечно, в первых рядах виноватых была. И сядет посреди этого срача, сделает ослиные глаза и начинает жаловаться. Фу, гадость… »
Пашка свернул письмо. Закрыл крышку ноутбука. Потёр глаза. Истории, достойные экранизации, его давно не развлекали. Он знал и более дикие. Но забавно. Забавно. Пробивает человека на искренность, и он всё рассказывает вообще непонятно, кому. Зачем? Это не даёт чувства успокоения. И ты не рассчитываешь даже на понимание. Просто изливаешь кучу своих эмоций на того, кому в общем-то плевать, если завтра он узнает о твоей смерти. Но ты перестал держать это в себе. Тебе не то чтобы легче, но и не одному тебе теперь паршиво.
Это как накурить в чужой в комнате, а потом улыбнуться и уйти. Вроде и самому неприятно, но зато гадость сделал. А чтобы гадость из тебя наружу не лезла, надо творить. Сидеть и творить. Записывать самые странные из своих мыслей.
Эльза вошла без стука. В глаза неприятно ударил резкий свет из-за двери.
- Ой, ты тут в темноте сидишь?
- Ну да…
- Чем занят?
- Да ничем,- не скрывая раздражения, ответил Пашка.
- У меня просто картошка осталась. Я подумала… Может, ты голоден.
- А может, это ты голодна?
- Знаешь что?
- Что?
- Шёл бы ты нахер.
- Ладно тебе… прости,- сказал он Эльзе уже вслед.
Она хлопнула дверью. Ещё с таким видом, будто он к ней домогаться пришёл. Не делай добра, не получишь проблем. Пей, когда кроет, и не говори лишнего. Кому оно надо? Через пару минут должна была прийти… А, впрочем, кто-то да должен был. Не одному же ему здесь сидеть.
Послышался стук и знакомый женский смех.
- Пашка, ты там? А то я соскучилась.
- Да я тут.
Лицо его расплылось в улыбке.
И в самый неподходящий момент опять послышался стук в дверь. Они сначала не придали этому значения. Но стук раздался ещё раз.
- Что за херня?- спросила она.
- Сука, ко мне же сегодня соседа подселяют.
- А раньше ты об этом не мог сказать?- спросила она обиженно, надевая халатик.
- Видимо, не мог.
Она запахнулась, завязала пояс и выскочила из комнаты. Стучавший, лишь немного приподнял брови, слегка удивившись этому казусу. На пороге стоял молодой взъерошенный человек с голубыми глазами и улыбчиво протягивал руку.
- Я Василий Кургин. Начинающий поэт Ударение на И.
Пашка пожал:
- А я Пашка. Поэт состоявшийся. Ударение на А.
- Приятно познакомиться.
- Феерически.
- А часто ты стихи пишешь?
- Да так, знаешь…- Пашка вдруг понял, что зря поднял эту тему.
- Ну, процитируй что-нибудь.
В голове у Пашки всё было мутным и размякшим, но в памяти всплыло что-то из раннего:
Я давно не писал стихов.
Стало странным всё как-то вдруг.
Дотянувшийся до верхов,
Я прекрасный услышал звук.
И во тьме растворился он.
Стал безликим немой мотив.
Превратился в кошмарный сон,
Лишь немного души пролив.
Я давно не писал стихов.
Стал наивен душевный стон.
Запах терпких шальных духов.
Мне уже ненавистен он.
- Неплохо,- отозвался Василий,- Но уж очень в миноре. И ритм слегка хромает.
- Да? Ну жги тогда…
- Сейчас, соберусь…
Я б твои руки целовал.
И гладил волосы твои.
На ушко ласково шептал
Безумства пылкие свои!
Пленённый именем твоим,
Глубокой жаждою томим,
Я б гладил взглядом образ твой,
Ответной нежности не ждя.
И в дом с тоскою вековой
Тебя покорно проводя,
Я б все страданья превозмог,
Когда б коснуться только мог…
- Ну как?- спросил Вася после неловкой паузы.
- Слушай, ну это вообще огонь!
- Правда?
- Да, прям за душу.
- Спасибо. Я много работал над рифмой и средствами выразительности. На мой взгляд, четырёхстопный ямб является классическим образцом для подражания. Он универсален, и подходит для ясного изложения любых мыслей. Ладно, я отлучусь пока на минуту. А…
- Слева по коридору.
- Спасибо.
И начинающий поэт удалился.
- Четырёхстопный ямб…- пробормотал Пашка.
Эльза спокойно сидела в углу кровати, попивала чай и никого не трогала. А Валя тем временем продолжала свою песню о превратностях женской судьбы.
- Ты представляешь, у неё муж не работает. Сидит целыми днями, в «Танчики» играет. Даже ребёнка с ним оставить нормально нельзя. Ребёнок орёт, а этот играть продолжает. Она горничной в отеле работает, ещё на последние няню наняла. А порой, говорит, выйдешь из номера, и уже с другой профессией. А мужу и пофиг.
- Чё же она его не бросит?
- Любовь, говорит, высокая.
- А, ну если любовь…
- Да и кто её, говорит, такой возьмёт? Тепла же хочется тоже.
- Ну, для этого не обязательно семью с ребёнком заводить. Я вот вообще не представляю себе человека, с которым бы я хотела быть постоянно. А то связать свою жизнь на первом курсе с каким-нибудь придурком, а потом стонать ходить всем, какая ты несчастная, тоже, знаешь, так себе позиция. Я бы его выгнала сразу, будь у меня хоть трое детей. Потому что самой и то проще. А если встретится тот самый человек, то это уже другая история.
- Я, наверное, тоже… Но, всё-таки жалко её. Она молодец. Трудится.
- Молодец, это когда ты сделала так, как тебе надо. А не когда ты делаешь из себя жертву. А если и делаешь, то не ной. Потому что думать надо было.
- Это жестоко.
- Это жизнь. Мне тоже родители денег на сессию в этом году не дали. Я ходила, в клубе танцевала. И заработала. Мама мне ещё говорит, типа, то, что в клубе танцевать, это как-то не очень. А я ей отвечаю, что в клубе хоть не облапают, а в баре всякое случается. Что я, у нас в Новосибе официанткой не была? Была. Да только там ещё веселее. Ладно бы, если бы только комментарии были…
- Ну да…
Девушка без мозгов попивала капучино в довольно безвкусно оформленной кофейне. Взгляды посетителей, хоть по пол секунды, но останавливались на её тонкой вытянутой фигуре. За окном над Тверской возвышались облезлые скукоженные стволы деревьев. На концах веток, проросших из обрубков ветвей, сочился сладковатый аромат смерти. Смерть медленно сползала по стволам и лениво утекала в сточные канавы. Дышащие ей прохожие толпились и обгоняли друг друга на перекрёстке.
Смерть текла в их крови и слышалась в их разговорах. Они сами дышали смертью. И порой, при взгляде на них её охватывал немой холодный страх. Странно, что другие не замечали этого. Не чувствовали этого. Дыхание смерти здесь было повсюду.
А порой она и сама ничего не чувствовала. Чувствовать как будто было не для неё. Когда много всего чувствуешь, иногда возникает колкое и скомканное ощущение тоски и бессмысленности. И тогда из этого сковывающего чувства почти не выбраться. Тогда обрести внутренний порядок становится почти невозможно. И чтобы опустошение не засасывало тебя полностью, лучше оставаться в своей скорлупе. Лучше вообще ничего не чувствовать. Или почти ничего.
Смерть здесь опутывала всё. Совсем недавно скончался преподаватель Вирбинов. Ещё недавно она сдавала ему зачёт, и он ворчал на многословность и расплывчатость её ответов. В итоге поставил пять. А через месяц скончался от сердечного приступа. Даже пары в тот день отменили. И важную контрольную по Литязу, к которой Девушка без мозгов очень основательно готовилась.
Год начинался. Стало быть, учиться надо было… А могла бы поступить на заочку во ВГИК и не париться, чем прозябать здесь, в Поликульте и бухать с великими непризнанными поэтами. Это так странно. Всё это надоело ей ещё до того, как началось. Но теперь она видела не просто то, как всё разлагается. А видела саму смерть, плавно протекающую во всём. Телефон запищал.
«Киса моя, я соскучилась».
«Я тоже, дорогая моя»- набрала она тонкими изящными пальцами.
«Жду не дождусь, Кис».
«Ты бросаешься этим словом, это не любовь…»- ответила Девушка без мозгов иронично.
Она положила телефон в сумку, оставила на столике пару купюр и вышла подышать серым московским воздухом. Иногда её нравилось ходить. Чтобы хоть немного проветрить голову и перезагрузить мысли.
Это помогало от иногда накатывающей головной боли. Или просто навалившейся усталости. И когда она ходила, мысли становились менее мрачными. Особенно, если ходить там, где ещё не была. Чтобы потом заблудиться, найтись и быть безумно счастливой.
Любила порой думать о том, что бы она делала, если бы родилась мужчиной на диком западе. Она бы стреляла, грабила и убегала бы на лошади. Она бы видела смерть каждый день и никогда бы не думала о ней. И всё было бы логично. Она ведь ковбой. А ковбои только так и живут. Она не видела бы тогда, как всё вокруг умирает. Как деревьям больно, что они стоят. Мир бы жил. Пусть и недолго. Но жил.
А сейчас она видела розу. Весь мир как розу. Её только коснёшься, и она рассыпется. И от этого было больно. Всё это хрупко и шатко. А мы должны в это верить. Чтобы не потеряться здесь. Должны верить. Должны. А когда сильно больно, можно и рассмеяться. Потому что это смешно. Смешно, когда не видно выхода и всё кажется пустым. Она в такие моменты улыбалась. И удивлялась, какая же всё-таки роза красивая.
Внезапно она обернулась. На остановке на другой стороне дороги стоял он. И он приветливо помахал рукой. Она сдержанно подняла руку, улыбнулась, и уверенной походкой пошла дальше, ничем себя не выдав. Она всегда в чём-то завидовала Марку. И до конца не понимала, в чём. Но почему-то именно он был для неё стимулом к тому, чтобы развиваться.
То, как этот мерзавец держал себя, как он говорил, какие книги он читал, создавало ощущение его глубокой внутренней силы. В каждом его движении чувствовалась такая уверенность, какой всё время не хватало ей, сомневающейся, путающейся, метающейся в своих мыслях кругами и не находящей опоры. С ним она всегда вела себя холодно и почти презрительно, хотя знала, что именно он мог бы дать ей в общении многое.
За последние пару лет она прочитала чуть ли не больше книг, чем за всю свою жизнь до этого. За последние пару лет она стала лучше, умнее, рассудительнее и даже несколько стройнее. Её лодыжки стали изящнее выглядеть. Их с Марком стали обожать одни и те же преподаватели.
Девушка без мозгов стала символом ума и изящества в своём окружении. Научилась даже правильно с сухой благодарностью принимать восхищённые взгляды. Но всё равно не достигла его уровня. Ей всё равно не хватало этой развязности и спокойствия, как у него. Не хватало опыта, знаний, ощущения своей силы. Она была слегка зажата. Её быстро начинали тяготить люди, их мнения, мысли. Даже их восхищённые взгляды. От всего этого ей иногда хотелось сбежать. А один раз она пол часа не выходила из туалета. Её рвало.
А сиять хотелось. Очень хотелось сиять. Ей казалось, что если её не будут любить, не будут смотреть на неё, то она будет плохой. По крайней мере хуже. В то время как она могла бы становиться лучше. И блистать. Блистать для себя и других. Чтобы она могла радовать людей вокруг. И тогда у неё будет место среди них. И тогда она будет не одна. Вроде как.
Навстречу подул холодный мерзкий ветер. Она укутала раскрасневшееся лицо в воротник пальто. «Так мне и надо»- подумала она: « Не стоит так много думать. Голова должна быть пустой. А то в неё ничего не поместится».
Она вышла к остановке метро и в первый раз за эту осень закурила. Ожидался интересный и увлекательный учебный год.
Я проследил взглядом путь дыма от её сжатых губ до потолка. Кошак. Ева. Что же на этот раз утяжеляет твой чёрный взгляд? Не уж-то ты сейчас что-то расскажешь? Что-то важное.
- Ты знаешь, я сегодня проснулась от сердцебиения. Мне снилась Лена. Она прикасалась ко мне. И я дышать не могла. Но было так сладко. Я не хотела останавливать это. Но остановила. Я пошевелилась. И всё исчезло. Я проснулась и не могла отдышаться. Это всё грустно для меня. Лен в Питере, и я не могу к ней прикоснуться.
- У тебя тут есть Настя…
- Конечно, есть. Нужен же рядом кто-то, чтобы тебя любил. Я не могу, когда меня не любят. Но порой от этого Лены мне не хватает ещё больше. Мы каждый день переписываемся, а мне её всё равно не хватает. Как будто она ускользает от меня. Ты представить себе не можешь, как я ей восхищаюсь. И я без неё не могу. Она нужна мне.
- Настя тоже нужна?
- Да! Если бы одна не была для меня успокоением и ориентиром, а другая не обнимала так, что колени дрожат, разве я говорила бы им обеим о любви? Разве это плохо, ято я люблю обеих?
- Нет, любовь – это хорошо,- сказал я, выпустив дым.
- Вот именно. И нечего тут.
- Чего несего?
- Паш, ты трахаешь баб из чистого эгоизма. А я из чистой любви. И смотришь на меня так, как будто имеешь право осуждать.
- Ну как я могу…- развёл я руками.
- Ты порочен, Паш. В тебе нет любви. Ты можешь сломать тех, кто тянется к твоей невинной улыбке.
- То, что я веду себя независимо, уже порок?
- Независимо – это как?
- Поймёшь, когда рядом будут только те люди, которые тебе не нужны.
- Я не могу представить такого.
- А я не могу представить обратного.
- Так независимо, это как?
- Ну, вот подстраиваешься ты под неё…
- Ну…
- Ей что-то от тебя становится надо…
- И?
- И возникает конфликт. Недопонимание.
- У нормальных людей не возникает.
- Потом она ходит и делает вид, что что-то не так. А я бы и извинился, но с трудом помню, как её зовут.
- Мне кажется, ты притворяешься.
- В чём?
- Притворяешься придурком.
- Вряд ли.
- Вряд ли что?
- Вряд ли притворяюсь.
- Смотря, что для тебя придурок.
- Человек, который не врёт себе и другим.
- Сильное заявление.
- Я никогда не предлагал людям того, чего я не могу им дать. Таким образом, врать мне никогда не приходится. Я забочусь о хорошем настроении тех, кого уважаю. Но… не более.
- Ты когда-нибудь влюблялся?
- Что ты имеешь ввиду?- улыбнулся я.
- Тебе когда-нибудь хотелось так, чтобы ноги сводило? Чтобы было ощущение, что это чувство может убить тебя.
- Ну, бывало.
- И что?
- И проходило.
- Всегда?
- Ну, проходило или…
- Или что?
- Или всё равно проходило.
- А в чём разница.
- Всё проходит… Только иногда сложностей больше.
- Ты их боишься?
- Раньше боялся. Теперь этим живу.
- Чем этим?
- Незаполненным местом.
- Это как?
- Ну как объяснить… Это когда ты существуешь там, где не может существовать ничего. Когда ты, будучи совершенно пустым и себе не нужным, всё равно продолжаешь существовать. Как будто жизнь свою ты кому-то должен.
- Как мило.
- Что мило?
- Во мне есть вторая я. И прямо сейчас она хочет тебя убить. Не понимаю, зачем. Ты такой милый.
- Я слышал, что в Москве нигде нельзя курить.
- Здесь можно,- говорит Ева и выпускает мне в лицо облако дыма.
Проснулся Пашка от странного шороха в комнате. Осколки станного сна с Евой всё ещё кружились в его голове. Сосед судорожно собирался в университет. Сегодня было первое сентября. Пашка перевернулся на другой бок, потёр виски и понемногу встал. Он машинально натянул джинсы, рубашку и куртку. Взял сумку и побрёл к метро, закурив по дороге.
