Иду в лес. Ночью он жуток и страшен, ужасная сказка, параллельная вселенная, враждебная и злая. Ели хищно растопыривают лапы, кусты норовят выколоть глаза, порвать одежду, больно бьют по рукам и лицу: «Ты никто! Ничто!» Даже слез нет: какая может быть жалость к пустому месту?
Деревья расступаются, и я вижу огромный силуэт. Он еще чернее леса, очертания не напоминают ни одно из известных существ, ярким огнем горит дьявольская пасть, и глаза, и отдается эхом его раскатистый злорадный смех, пока я растворяюсь в небытие…
Я подхватилась на кровати, часто дыша и судорожно ухватившись за смятое одеяло. Выступивший пот мерзко холодил кожу, ситцевые простыни прилипли к телу, в ушах до сих пор звенел издевательский смех не то демона, не то дьявола. Кто их там разберет.
В окошко тихонько вползал рассвет, принося уже подвыветрившийся запах ночных цветов и утреннюю свежесть. Закукарекал петух, ругнулся Захар Саныч, зацепившийся за что-то брякнувшим ведром. Донесся гудок старинного паровоза от проходившей через лес железной дороги.
Я слетела с постели, сграбастала блокнот и попавшийся под руку огрызок карандаша, застыла в нелепой и неудобной позе, с намотавшейся на ногу простыней. Это точно будет самая сильная вещь в моем сборнике!..
Вера и чудеса
- Вытащи мне туза, - седеющий мастер отточенным движением раздвинул стопочку новых карт в ровный веер и положил рубашкой вверх на зеленое сукно перед учеником.
Тот заметно нервничал. Обучение у Жильбера было не из легких. Пришлось изрядно потрудиться, зарабатывая кровавые мозоли на пальцах, да и характер у старого шулера несносен. Особенно едко и желчно он высказывался насчет веры подмастерья. Чистой и искренней, между прочим, и не в какие-то абстрактные понятия или чуть более конкретных божеств, а всего лишь в свое призвание. Осталось всего лишь доказать это Жильберу. Всего лишь…
- Которого? – уточнил Юбер, украдкой вытирая о штаны вспотевшие от волнения изящные, длиннопалые, не знавшие тяжелой работы руки.
- Давай трефового, - пожал плечами он.
Молодой блондин попытался сглотнуть предательски застрявший в горле ком, но слюна куда-то подевалась. Руки потели, штаны мокрели, по спине тоже какая-то капля поползла... Но удача на его стороне. Должна быть… Всегда была…
Одна карта откуда-то из левой трети медленно сдвинулась вперед по сукну и предательски прилипла к влажному пальцу. Юбер попытался ее аккуратно стряхнуть, но кусочек картона держался на совесть. Звенящий от волнения как натянутая струна потенциальный шулер, не совладав с собственными мышцами, резко тряхнул рукой.
Жильбер взглянул на опустившуюся на край стола карту. Туз. Одинокая трефа в центре, черная, обвитая всякими завитушками и плющом – художник постарался.
В глазах Юбера в мгновение вспыхнуло дикое, необузданное ликование, губы сложились в торжествующую улыбку, руки сами сжались в кулаки, и только самоконтроль и кое-какие правила приличия не позволили ему вскочить, вскинуть над головой руки и завопить от счастья. Экзамен сдан!
А вот мастер Жильбер на заказанный туз смотрел так, словно видел на его месте ядовитую змею. Или жабоголового собакопаука. Бледный, с дрожащими губами, сжатыми в тонкую линию, он молчал почти минуту, а затем медленно протянул руку и отточенным своим движением, до сих пор вызывавшим в Юбере чувство зависти, перевернул весь веер.
- Ого! – беспечно – все ведь уже позади! - присвистнул ученик. – Целая колода двоек – и один туз?
- Нет, - потухшим голосом произнес учитель, - просто колода двоек. Бубы. Пятьдесят две штуки.
Сострадание («Целительный сон»)
Здравствуй и долгия лета тебе, разреши мне присесть с тобой рядом, свесить ноги над темно-синей рекой, что неспешно плывет к далекому морю, подставить лицо теплому ветру. Как в зеленых кустах поют соловьи, приветствуя новое лето, какой аромат от цветов!..
Говоришь, на свинцово-серой воде собирается лед, а лицо режет снегом, колючей крупой, что несет злобный северный ветер? А деревья с кустами как наброски углем, черные, серые, изломанные, то ли спящие, то ли умершие, и одно воронье лишь по ветвям сидит?
Ты глядишь налево, я направо, твой берег уныл, а мой красочен. Мы словно в разных мирах, а может, вселенных, отражающих то, что у нас на душе. Давай ляжем на спину, будем вместе смотреть, как снег тополиными хлопьями, светлыми перьями, легкой крупой сыпется сверху, заметает нас сугробами, превращается в теплое пуховое одеяло. Ты закроешь глаза и погрузишься в сон, глубокий и сладкий, где не будет тревог, и забот, и отчаяния. Вот ловец, я сама его как-то сплела: бечева и лозовая рама, перья сов и из рога и кости бусины. Это подарок тебе, пусть висит в головах, не позволяя кошмарам коснуться тебя.
Когда в следующий раз ты откроешь глаза, вокруг будет белым-бело, а от света захочется жмуриться. А потом зима отступит, и на твоем берегу настанет теплое лето, распустится цветами и песнями щеглов. Приходи сюда снова, мы ляжем на теплые камни и дождемся счастливой звезды, что в ладони к тебе упадет – на счастье…
Сосредоточение
Протягиваю руку, наталкиваюсь кончиками пальцев на плотную, шероховатую поверхность, ощущая легчайшее сопротивление, скольжу по ней. Выше, там, где она изгибается к тебе и заворачивается вниз буквально на миллиметр, эти мельчайшие округлые выступы все уменьшаются, сходят на нет и в конце концов исчезают под пальцем. Их сменяет ровная атласная глазурь, покрывающая круто ныряющую вниз поверхность. По ней двигаю палец вбок, до отходящего в сторону выступа, такого же пленочно-ровного сверху и бархатисто-шершавого снизу.
Пальцы смыкаются на ручке глиняной чашки, а мышцы предплечья слегка напрягаются, поднимая ее ко рту и осторожно наклоняя. Кожа губ куда тоньше кожи на подушечках пальцев, ощущения ярче, чётче. Касаться неровностей не слишком приятно, но зато по гладкой внутренней поверхности скользит, не задерживаясь, влага. Она имеет осязаемую плотность и густую насыщенность, она движется, то сливаясь в однородный поток, то дробясь на мелкие части. Текстура ее - нежный крем, тончайшим слоем распределенный по поверхности каждой капельки, и бархатистое наполнение.
Глоток провалился в мои персональные глубины, а предплечье вновь напряглось, опуская чашку. Затем пришло в движение плечо, поднимая локоть и вынося свои ощущающие оконечности дальше, в идеально темную пустоту. Среди нее пальцы натыкаются на небольшой предмет, грань за гранью перекатывающийся в мою сторону. Затем гладкий, чуть прилипающий к коже карандаш оказывается в руке и легчайшим напряжением удерживается острием вниз. Под второй ладонью - волокнистая шероховатая поверхность, совсем небольшая.
Твердый кончик карандаша упирается в бумагу и осторожно, медленно передвигается по ней. Следом остаются едва уловимые подушечками пальцев узкие вмятинки, внезапно собирающиеся в ключевое на сегодня слово. «Осязание».
?
НЁХ
-Лиза!!! Куда ты пропала, падла?! - Аня металась перед плитой, пытаясь одновременно тереть, резать и забрасывать в кипящий бульон. Наготовить жратвы нужно было на десятерых, время поджимало, а из-за распиздяйки-сестры еще ни салаты не струганы, ни голубцы не верчены, ни пироги не замешаны.
- Не мешай, я общаюсь с хтоническими силами! – ответила та откуда-то из дома.
Аня от неожиданности чиркнула по терке рукой, больно сдирая кожу, и сквозь нецензурные шипения пообещала себе через три минутки притащить сестру за волосы и запереть на кухне до полного приготовления всего списка.
- Нахуя ты потревожила мой покой, мудоганская тварь?! – возопило где-то в вестибюле нечеловеческим голосом.
- А ну завалил ебало, пидорас, а то так въебу – еще неделю будешь перекосоёбленный ходить! – гаркнула Аня в темноту длинного коридора, по стенам которого плясали отблески на редкость уёбищного желтоватого цвета, и поспешила устраивать разборки. – Лиза, блядь! Что за херь тут происходит?!
- А чего он сразу ругается, я даже слова вставить не успела?! – возмутилась ее младшая сестра, с кряхтением поднимаясь с пола и потирая пухлую задницу: - Блин… кажется, я отбила копчик…
- И джинсы наконец выкинешь, - мимоходом отметила Аня розовые трусы, уже не скрываемые лопнувшим по шву денимом, и встала перед шевелящейся посреди коридора мерзотной тварюгой из одних тентаклей и десятка глаз с длиннющими ресницами. – Ты еще что за хуерга?
- Ух ты, сиськи… - мечтательно прихлюпнула отрыжка хрен знает какой преисподней и протянула свои тентакли, но тут же получило по ним черпаком наотмашь и разразилась обиженным воем.
- Лиза?! – по Аниному тону было понятно, что еще чуть-чуть – и случится непоправимое.
- Да я это… – принялась было оправдываться Лиза, но тут из кухни раздалось бульканье, шипение и запахло паленым.
- А ёб твою мать!.. – развернулась и бегом кинулась на спасение выкипающего борща повариха.
Уже спася остатки супа и стоя перед залитой красной жижей плитой Аня мрачно осознала, что это полный пиздец. К и без того внушительному списку задач прибавилось еще и оттирание засранной кухни.
За спиной послышались шаги и перехлюпывание – вслед за младшей сестрой вползала неведомая хуйня, тентакли на этот раз не распуская:
- А если я тебе помогу с этими голюпцами, дашь сиськи помацать? – почти заискивающе обратилась она, пытаясь не выступать из-за пухлой Лизы, ойкнувшей при виде разгрома и принявшейся суетливо разбивать яйца в первую попавшуюся миску.
Зло сопящая и пытающаяся не прикончить тут никого Аня внезапно посмотрела на хтоническую отрыжку новым взглядом. Сиськи у нее и без того главное достояние, размер четвертый, стоячий, все пацаны заглядываются… но как помочь – ни одного не дозовешься.
- Договорились, - кивнула она и тут же вручила новому помощнику нож, доску, качан капусты, кастрюлю с вареным рисом и миску с фаршем: - По всем вопросам – к Лизе! А я пока срач разгребать начну…
Деревья расступаются, и я вижу огромный силуэт. Он еще чернее леса, очертания не напоминают ни одно из известных существ, ярким огнем горит дьявольская пасть, и глаза, и отдается эхом его раскатистый злорадный смех, пока я растворяюсь в небытие…
Я подхватилась на кровати, часто дыша и судорожно ухватившись за смятое одеяло. Выступивший пот мерзко холодил кожу, ситцевые простыни прилипли к телу, в ушах до сих пор звенел издевательский смех не то демона, не то дьявола. Кто их там разберет.
В окошко тихонько вползал рассвет, принося уже подвыветрившийся запах ночных цветов и утреннюю свежесть. Закукарекал петух, ругнулся Захар Саныч, зацепившийся за что-то брякнувшим ведром. Донесся гудок старинного паровоза от проходившей через лес железной дороги.
Я слетела с постели, сграбастала блокнот и попавшийся под руку огрызок карандаша, застыла в нелепой и неудобной позе, с намотавшейся на ногу простыней. Это точно будет самая сильная вещь в моем сборнике!..
Вера и чудеса
- Вытащи мне туза, - седеющий мастер отточенным движением раздвинул стопочку новых карт в ровный веер и положил рубашкой вверх на зеленое сукно перед учеником.
Тот заметно нервничал. Обучение у Жильбера было не из легких. Пришлось изрядно потрудиться, зарабатывая кровавые мозоли на пальцах, да и характер у старого шулера несносен. Особенно едко и желчно он высказывался насчет веры подмастерья. Чистой и искренней, между прочим, и не в какие-то абстрактные понятия или чуть более конкретных божеств, а всего лишь в свое призвание. Осталось всего лишь доказать это Жильберу. Всего лишь…
- Которого? – уточнил Юбер, украдкой вытирая о штаны вспотевшие от волнения изящные, длиннопалые, не знавшие тяжелой работы руки.
- Давай трефового, - пожал плечами он.
Молодой блондин попытался сглотнуть предательски застрявший в горле ком, но слюна куда-то подевалась. Руки потели, штаны мокрели, по спине тоже какая-то капля поползла... Но удача на его стороне. Должна быть… Всегда была…
Одна карта откуда-то из левой трети медленно сдвинулась вперед по сукну и предательски прилипла к влажному пальцу. Юбер попытался ее аккуратно стряхнуть, но кусочек картона держался на совесть. Звенящий от волнения как натянутая струна потенциальный шулер, не совладав с собственными мышцами, резко тряхнул рукой.
Жильбер взглянул на опустившуюся на край стола карту. Туз. Одинокая трефа в центре, черная, обвитая всякими завитушками и плющом – художник постарался.
В глазах Юбера в мгновение вспыхнуло дикое, необузданное ликование, губы сложились в торжествующую улыбку, руки сами сжались в кулаки, и только самоконтроль и кое-какие правила приличия не позволили ему вскочить, вскинуть над головой руки и завопить от счастья. Экзамен сдан!
А вот мастер Жильбер на заказанный туз смотрел так, словно видел на его месте ядовитую змею. Или жабоголового собакопаука. Бледный, с дрожащими губами, сжатыми в тонкую линию, он молчал почти минуту, а затем медленно протянул руку и отточенным своим движением, до сих пор вызывавшим в Юбере чувство зависти, перевернул весь веер.
- Ого! – беспечно – все ведь уже позади! - присвистнул ученик. – Целая колода двоек – и один туз?
- Нет, - потухшим голосом произнес учитель, - просто колода двоек. Бубы. Пятьдесят две штуки.
Сострадание («Целительный сон»)
Здравствуй и долгия лета тебе, разреши мне присесть с тобой рядом, свесить ноги над темно-синей рекой, что неспешно плывет к далекому морю, подставить лицо теплому ветру. Как в зеленых кустах поют соловьи, приветствуя новое лето, какой аромат от цветов!..
Говоришь, на свинцово-серой воде собирается лед, а лицо режет снегом, колючей крупой, что несет злобный северный ветер? А деревья с кустами как наброски углем, черные, серые, изломанные, то ли спящие, то ли умершие, и одно воронье лишь по ветвям сидит?
Ты глядишь налево, я направо, твой берег уныл, а мой красочен. Мы словно в разных мирах, а может, вселенных, отражающих то, что у нас на душе. Давай ляжем на спину, будем вместе смотреть, как снег тополиными хлопьями, светлыми перьями, легкой крупой сыпется сверху, заметает нас сугробами, превращается в теплое пуховое одеяло. Ты закроешь глаза и погрузишься в сон, глубокий и сладкий, где не будет тревог, и забот, и отчаяния. Вот ловец, я сама его как-то сплела: бечева и лозовая рама, перья сов и из рога и кости бусины. Это подарок тебе, пусть висит в головах, не позволяя кошмарам коснуться тебя.
Когда в следующий раз ты откроешь глаза, вокруг будет белым-бело, а от света захочется жмуриться. А потом зима отступит, и на твоем берегу настанет теплое лето, распустится цветами и песнями щеглов. Приходи сюда снова, мы ляжем на теплые камни и дождемся счастливой звезды, что в ладони к тебе упадет – на счастье…
Сосредоточение
Протягиваю руку, наталкиваюсь кончиками пальцев на плотную, шероховатую поверхность, ощущая легчайшее сопротивление, скольжу по ней. Выше, там, где она изгибается к тебе и заворачивается вниз буквально на миллиметр, эти мельчайшие округлые выступы все уменьшаются, сходят на нет и в конце концов исчезают под пальцем. Их сменяет ровная атласная глазурь, покрывающая круто ныряющую вниз поверхность. По ней двигаю палец вбок, до отходящего в сторону выступа, такого же пленочно-ровного сверху и бархатисто-шершавого снизу.
Пальцы смыкаются на ручке глиняной чашки, а мышцы предплечья слегка напрягаются, поднимая ее ко рту и осторожно наклоняя. Кожа губ куда тоньше кожи на подушечках пальцев, ощущения ярче, чётче. Касаться неровностей не слишком приятно, но зато по гладкой внутренней поверхности скользит, не задерживаясь, влага. Она имеет осязаемую плотность и густую насыщенность, она движется, то сливаясь в однородный поток, то дробясь на мелкие части. Текстура ее - нежный крем, тончайшим слоем распределенный по поверхности каждой капельки, и бархатистое наполнение.
Глоток провалился в мои персональные глубины, а предплечье вновь напряглось, опуская чашку. Затем пришло в движение плечо, поднимая локоть и вынося свои ощущающие оконечности дальше, в идеально темную пустоту. Среди нее пальцы натыкаются на небольшой предмет, грань за гранью перекатывающийся в мою сторону. Затем гладкий, чуть прилипающий к коже карандаш оказывается в руке и легчайшим напряжением удерживается острием вниз. Под второй ладонью - волокнистая шероховатая поверхность, совсем небольшая.
Твердый кончик карандаша упирается в бумагу и осторожно, медленно передвигается по ней. Следом остаются едва уловимые подушечками пальцев узкие вмятинки, внезапно собирающиеся в ключевое на сегодня слово. «Осязание».
?
НЁХ
-Лиза!!! Куда ты пропала, падла?! - Аня металась перед плитой, пытаясь одновременно тереть, резать и забрасывать в кипящий бульон. Наготовить жратвы нужно было на десятерых, время поджимало, а из-за распиздяйки-сестры еще ни салаты не струганы, ни голубцы не верчены, ни пироги не замешаны.
- Не мешай, я общаюсь с хтоническими силами! – ответила та откуда-то из дома.
Аня от неожиданности чиркнула по терке рукой, больно сдирая кожу, и сквозь нецензурные шипения пообещала себе через три минутки притащить сестру за волосы и запереть на кухне до полного приготовления всего списка.
- Нахуя ты потревожила мой покой, мудоганская тварь?! – возопило где-то в вестибюле нечеловеческим голосом.
- А ну завалил ебало, пидорас, а то так въебу – еще неделю будешь перекосоёбленный ходить! – гаркнула Аня в темноту длинного коридора, по стенам которого плясали отблески на редкость уёбищного желтоватого цвета, и поспешила устраивать разборки. – Лиза, блядь! Что за херь тут происходит?!
- А чего он сразу ругается, я даже слова вставить не успела?! – возмутилась ее младшая сестра, с кряхтением поднимаясь с пола и потирая пухлую задницу: - Блин… кажется, я отбила копчик…
- И джинсы наконец выкинешь, - мимоходом отметила Аня розовые трусы, уже не скрываемые лопнувшим по шву денимом, и встала перед шевелящейся посреди коридора мерзотной тварюгой из одних тентаклей и десятка глаз с длиннющими ресницами. – Ты еще что за хуерга?
- Ух ты, сиськи… - мечтательно прихлюпнула отрыжка хрен знает какой преисподней и протянула свои тентакли, но тут же получило по ним черпаком наотмашь и разразилась обиженным воем.
- Лиза?! – по Аниному тону было понятно, что еще чуть-чуть – и случится непоправимое.
- Да я это… – принялась было оправдываться Лиза, но тут из кухни раздалось бульканье, шипение и запахло паленым.
- А ёб твою мать!.. – развернулась и бегом кинулась на спасение выкипающего борща повариха.
Уже спася остатки супа и стоя перед залитой красной жижей плитой Аня мрачно осознала, что это полный пиздец. К и без того внушительному списку задач прибавилось еще и оттирание засранной кухни.
За спиной послышались шаги и перехлюпывание – вслед за младшей сестрой вползала неведомая хуйня, тентакли на этот раз не распуская:
- А если я тебе помогу с этими голюпцами, дашь сиськи помацать? – почти заискивающе обратилась она, пытаясь не выступать из-за пухлой Лизы, ойкнувшей при виде разгрома и принявшейся суетливо разбивать яйца в первую попавшуюся миску.
Зло сопящая и пытающаяся не прикончить тут никого Аня внезапно посмотрела на хтоническую отрыжку новым взглядом. Сиськи у нее и без того главное достояние, размер четвертый, стоячий, все пацаны заглядываются… но как помочь – ни одного не дозовешься.
- Договорились, - кивнула она и тут же вручила новому помощнику нож, доску, качан капусты, кастрюлю с вареным рисом и миску с фаршем: - По всем вопросам – к Лизе! А я пока срач разгребать начну…
