Отправил.
Выдернул веб-камеру из разъёма. Отключил компьютер. Выдернул шнур из розетки.
Тишина в квартире стала абсолютной.
Виктор сидел в темноте, прислушиваясь. За окном шумел город — машины, голоса, жизнь. Но внутри комнаты было пусто и холодно. Все рухнуло, выживание в одиночку больше невозможно.
4
Виктор проверил замки. Дважды. Трижды. Пальцы скользили по холодному металлу, нащупывая засов, поворачивая ключ до щелчка. Недостаточно. Придвинул к двери тяжёлый комод из прихожей — дерево заскрипело по паркету, оставляя царапины. Сверху навалил стулья. Баррикада выглядела нелепо, но давала иллюзию контроля.
Каждый скрип на лестничной клетке заставлял замирать. Прислушиваться. Соседи возвращались домой, поднимались по ступенькам, хлопали дверями. Обычные звуки. Но теперь каждый из них мог означать угрозу.
Виктор прошёл в гостиную. Тишина давила на барабанные перепонки, превращаясь в гул. Нужен был фон. Что-то, чтобы заполнить пустоту.
Включил телевизор.
На экране — ток-шоу. Ведущий с кривой улыбкой, гости с кривыми улыбками. Говорили о «новой эре осознанности», о «пути к внутренней гармонии». Голоса слишком громкие, слишком жизнерадостные, с металлическим призвуком. Слова сливались в монотонный поток, лишённый смысла.
Переключил канал. Реклама. Женщина с идеальной кривой улыбкой рекламировала йогурт. Мужчина с такой же улыбкой — страховку. Дети улыбались из рекламы игрушек. Все одинаково. Все чужие.
Звук действовал на нервы, скрёб по сознанию, как ногти по стеклу. Но выключить было страшнее. Тишина казалась живой, ожидающей.
Виктор опустился в кресло. Взгляд блуждал по комнате, цепляясь за детали. Тени в углах казались неестественно густыми, плотными, будто обладали массой. Свет от телевизора не достигал их, отражался, не проникая внутрь. Трещина в потолке, на которую он никогда не обращал внимания, вдруг показалась зловещим узором — ломаные линии, складывающиеся в нечто осмысленное.
Он отвёл взгляд. Посмотрел на экран телевизора.
И увидел отражение.
В тёмной рамке экрана, поверх мелькающих картинок, отражалось лицо. Его лицо. Но рот растянут в кривой улыбке. Левый уголок тянется к уху. Правый едва приподнят. Глаза пустые.
Виктор резко обернулся.
Никого.
Комната пуста. Только мебель, тени, мерцающий свет телевизора.
Он снова посмотрел на экран. Отражение нормальное. Обычное лицо. Усталое, испуганное, но живое.
Миг. Обман зрения. Игра света.
Но сердце колотилось так, что в висках стучало. Руки тряслись. Дыхание сбилось.
Угроза не снаружи. Она внутри восприятия. Внутри сознания.
Можно было продолжать укреплять оборону. Ставить мебель, проверять замки, создавать иллюзию безопасности. Но главная битва происходила не там.
Виктор встал. Подошёл к телевизору. Выключил. Экран погас. Тишина хлынула волной, заполняя пространство, вытесняя воздух.
Часы показывали половину второго ночи. Виктор сидел на диване, обхватив колени. Глаза слипались от нервного истощения, веки наливались свинцом. Но засыпать нельзя. Во сне придёт что-то худшее.
Тишина стала оглушительной. Не просто отсутствие звуков — активная, давящая масса, которая заполняла уши, проникала в голову. В ней начали рождаться шепоты. Неразборчивые, едва уловимые. Виктор напрягал слух, пытаясь разобрать слова, но они ускользали, растворялись.
За дверью скрипнула половица.
Виктор замер. Прислушался.
Тишина.
Ещё скрип. Ближе.
Шаги? Или дом оседает? Старое здание, деревянные перекрытия. Они скрипят. Всегда скрипели.
Но раньше это не пугало.
Воздух в комнате стал спёртым, тяжёлым. Дышать труднее, будто кислород вытесняется чем-то невидимым. Виктор сделал глубокий вдох — лёгкие сопротивлялись, воздух входил с трудом, оставляя привкус затхлости и чего-то металлического.
Взгляд снова зацепился за потолок. За то место, где днём плыли обои. Трещина. Ломаные линии. Узор.
Он смотрел, не отрываясь.
Узор шевелился.
Медленно. Почти незаметно. Линии изгибались, перетекали одна в другую, складываясь в новые формы. Не галлюцинация. Слишком конкретно. Слишком реально.
Виктор зажмурился. Досчитал до десяти. Открыл глаза.
Узор на месте. Неподвижный.
Но ощущение осталось. Что-то наблюдает. Из потолка. Из стен. Из теней.
Глаза слипались. Веки опускались сами, против воли. Виктор боролся, кусал губы до крови, вонзал ногти в ладони. Боль помогала. Ненадолго.
Провалился.
Тяжёлый, кошмарный сон накрыл мгновенно. Темнота. Холод. Шепоты, которые складывались в слова: «Присоединяйся. Не сопротивляйся. Будет хорошо».
Виктор проснулся от собственного крика.
Комната погружена в кромешную тьму. Свет не горит. Окна — чёрные провалы. Тишина абсолютная.
И он понял, что не один.
В углу, где сходились стены, стояла фигура. Не человек. Не тень. Сгусток тьмы, плотнее и чернее самой ночи, бесформенная масса, нарушающая саму геометрию пространства. И эта масса медленно, с невыносимой, тягучей плавностью, начала поворачиваться к нему. Холод, волнами исходящий от нее, достиг кровати, обжег кожу ледяным прикосновением.
Фигура сделала шаг. Беззвучно. Плавно. Будто скользила по полу, не касаясь.
Ужас сковал его прочнее стальных пут. Он не мог пошевелиться, не мог издать звук. Сердце колотилось где-то в горле, готовое разорвать хрящи.
Ещё шаг.
Закрыть глаза. Молиться, чтобы исчезло. Признать бессилие. Или встретить лицом к лицу.
Он собрал всю свою волю, всю ярость отчаяния, всю ненависть к этому кошмару в один тихий, внутренний вопль. Его рука, тяжелая и одеревеневшая, рванулась к тумбе, нащупала кнопку ночника и вдавила ее.
Свет вспыхнул, ослепляя.
Угол пуст.
Никого.
Только стена, пол, обычная мебель.
Галлюцинация. Сон. Нервный срыв.
Но ощущение присутствия не исчезло. Что-то было здесь. Наблюдало. Ждало. Оно висело в воздухе, давящее и незримое, наполняя комнату тихим, беззвучным гулом угрозы. Галлюцинация оказалась милосерднее реальности. Реальность заключалась в том, что здесь было что-то, что могло являться и исчезать по своей воле.
Виктор сел на кровати, обхватив колени. Смотрел в пустой угол, не отрываясь.
Не поддаться. Не сойти с ума. Ждать. Просто ждать.
Часы показывали четыре утра. Самое тёмное время. Виктор сидел на кровати, обхватив колени, и смотрел в потолок. Пытался силой воли удержать реальность от распада. Но реальность ослабевала с каждым вздохом. Давление в комнате нарастало, становясь осязаемым; уши закладывало, как в самолете, и звук собственного дыхания превратился в далекий, посторонний хрип, доносящийся из соседней комнаты.
Воздух стал густым, вязким. Каждый вдох требовал усилий. Лёгкие сопротивлялись, будто вместо кислорода приходилось вдыхать сироп.
И тогда он услышал. Услышал звук, для которого у него не было названия. Не звук — визг. Высокочастотный, пронзительный, впивающийся прямо в сознание, обходящий ушные перепонки. Это была боль. Боль самой материи, ткани реальности, которую рвали на части. Она исходила не извне. Она поднималась из глубины его собственного существа и одновременно сочилась из стен, из воздуха, из самой пустоты между атомами.
Виктор зажмурился, зажал уши ладонями. Не помогло. Визг шёл не через барабанные перепонки. Он рождался в мозгу, в нервных окончаниях, в костях.
Открыл глаза. И тогда случилось.
Потолок прямо над его кроватью перестал существовать. Не треснул, не обрушился — его просто не стало. На его месте зияла Пустота. Не тьма, не чернота в привычном понимании, а нечто иное — пульсирующая, живая бездна, лишенная формы, цвета и смысла. Она дышала. Медленные, тягучие движения, будто вздымалось и опадало гигантское черное легкое. Воздух в комнате стал густым, как сироп, им невозможно было дышать. Виктор задыхался, судорожно хватая ртом липкую, тяжелую пустоту, но легкие не слушались, не могли вобрать в себя эту отсутствующую субстанцию.
И он почувствовал, что эта Пустота не просто висит в пространстве. Она смотрела на него. Внимательно, безразлично и всеобъемлюще. Взгляд, лишенный глаз, сознание, лишенное мысли. Время остановилось, распалось на отдельные, не связанные между собой кадры вечности, оставив его один на один с этим прорывом в небытие, с этим разломом в привычном мире.
Абсолютный, животный ужас парализовал его. Разум, до последнего цеплявшийся за обломки логики и здравомыслия, с треском рухнул, оставив после себя лишь чистое, немое переживание кошмара. Это не был сон. Это была Истина, обнаженная, ужасающая и окончательная.
Воздух хлынул в лёгкие — болезненно, судорожно. Виктор кашлял, задыхался, хватал ртом кислород. Слёзы текли по щекам. Руки тряслись так, что не мог их контролировать.
Все закончилось так же внезапно, как и началось. Через пятнадцать секунд, что показались вечностью, потолок вернулся на место. С той же самой, до боли знакомой трещиной. Воздух снова стал воздухом. Он судорожно глотнул, давясь кашлем, и почувствовал, как ледяной поток кислорода обжигает легкие.
Можно было списать на сон. На нервный срыв. На галлюцинацию от истощения. Можно было пойти завтра в офис, найти Ольгу, позволить ей положить руку на плечо, прошептать что-то на ухо. Надеть кривую улыбку. Больше никогда этого не видеть.
Или принять. Принять, что его комната, его реальность — ненадежны, что за тонкой пленкой привычного мира скрывается нечто, для чего у человечества нет слов. И что «Кривая улыбка» — лишь симптом, щит, спасающий психику от этого всепоглощающего Ничто.
Он посмотрел на свои трясущиеся руки, на знакомую, безобидную трещину в потолке, и понял: бежать некуда. Ложь «улыбающихся» была отвратительнее и постыднее самой чудовищной правды. Он выбрал правду. Его старая жизнь, работа, циничный снобизм — все это рассыпалось в прах, оказалось жалким карточным домиком перед лицом настоящего.
Дверь в нормальный мир захлопнулась.
Заброшенный офисный центр встретил запахом плесени и мёртвого бетона. Виктор пришёл на полчаса раньше — проверил каждый угол, каждую лестничную клетку, каждую дверь, которая могла скрывать засаду. Окна выбиты, стены исписаны граффити, пол усыпан битым стеклом и мусором. Идеальное место для встречи. Или для ловушки.
Он стоял в углу первого этажа, прислонившись спиной к стене, откуда просматривался главный вход и коридор. Дышал медленно, контролируя ритм. Сердце колотилось, но руки не дрожали. Страх превратился в холодную, острую концентрацию.
Шаги.
Виктор замер. Напрягся. Рука скользнула в карман, сжала складной нож — жалкое оружие, но лучше, чем ничего.
Алиса появилась бесшумно, сзади. Виктор вздрогнул, резко обернулся, выхватывая нож.
— Тихо, — произнесла она, подняв руки. В одной сжимала баллончик с краской, направленный на него. — Я не враг.
Молодая. Двадцать пять, может, меньше. Осунувшееся лицо, тёмные круги под глазами, которые горели от недосыпа. Волосы собраны в небрежный хвост. Одежда мятая, грязная. На запястье — следы краски, въевшиеся в кожу.
Виктор медленно опустил нож, но не убрал.
— Алиса?
— Виктор?
Кивок.
Пауза. Они смотрели друг на друга, оценивая, взвешивая. Доверять нельзя. Но выбора нет.
— Докажи, что ты с форума, — произнесла Алиса, не опуская баллончик. — Что ты написал в последнем посте?
— «Обои поплыли. Видел, как стены теряют форму. Реальность реагирует на нас». — Виктор сделал шаг вперёд. — Твой последний пост: «Они у моей двери. Слышу голоса». Что случилось потом?
— Я выбралась через окно. Спустилась по пожарной лестнице. — Голос дрожал, но слова чёткие. — Они не ломились. Просто стояли. И звали меня. Своими голосами. Голосами моих друзей.
Виктор кивнул. Правда. Или очень хорошая ложь.
— Покажи лицо, — потребовал он. — Улыбнись.
Алиса нахмурилась, но подчинилась. Губы растянулись в натянутой, неловкой улыбке. Нормальной. Симметричной. Живой.
— Теперь ты, — сказала она.
Виктор улыбнулся. Чувствовал, как мышцы лица напряглись, как уголки рта поднялись неестественно. Давно не улыбался. Забыл, как это делается.
Алиса всмотрелась. Кивнула. Опустила баллончик.
— Ладно. Ты не из них.
Тишина. Напряжение спало, но не исчезло. Они стояли на расстоянии трёх метров, готовые в любой момент бежать.
— Что ты видела? — спросил Виктор.
— То же, что и ты. Стены. Тени. Лица, которые плывут. — Алиса сделала шаг ближе. — Я художник. Я рисую то, что вижу. Пытаюсь понять. Но чем больше рисую, тем хуже становится.
— Хуже?
— Они находят меня. Через рисунки. Через то, что я вижу. Будто я маяк для них.
Виктор хотел ответить, но где-то на этаже выше с грохотом упала дверь.
Оба замерли.
Прижались к стенам. Дыхание затаили.
Тишина. Густая. Давящая.
Шаги. Нечёткие. Скребущие по полу.
Виктор сжал нож. Алиса подняла баллончик.
Из коридора вышла собака. Худая, грязная, с облезлой шерстью. Обнюхала воздух. Посмотрела на них пустыми глазами. Развернулась и ушла.
Виктор выдохнул. Руки задрожали — запоздалая реакция на адреналин.
— Здесь небезопасно, — прошептала Алиса.
— Нигде не безопасно.
— Я знаю место понадёжнее. — Голос дрожал, но в глазах читалась решимость. — Чердак. Там одна дверь. Одно окно. Легче контролировать.
Виктор посмотрел на неё. Увидел тот же животный страх, что и у себя. Тот же отчаянный поиск хоть какой-то опоры.
Кивнул.
— Веди.
Чердак встретил пылью и затхлостью. Низкий потолок с балками, завален хламом — старые коробки, сломанная мебель, куски арматуры. Единственная дверь, которую можно запереть изнутри. Слуховое окно, выходящее на улицу. Клетка. Но защищённая.
Алиса заперла дверь, придвинула к ней тяжёлый ящик. Достала из рюкзака планшет, развернула холсты, прислонив к стене.
Виктор подошёл ближе. Посмотрел.
И замер.
Изображения не просто жуткие. Они диагностические.
Стены, источающие чёрные слёзы. Люди, чьи лица стекают, как воск, обнажая пустоту под кожей. Геометрические фигуры, невозможные в трёхмерном пространстве — углы, которые загибаются внутрь себя, линии, которые существуют одновременно в двух местах.
— Я рисую то, что вижу, — произнесла Алиса тихо. — Пытаюсь зафиксировать. Понять структуру.
Виктор указал на один из рисунков. Комната. Потолок, покрытый пульсирующей чернотой.
— Я видел это. У себя дома. Ночью.
Алиса резко обернулась.
— Ты видел Пустоту?
— Если так это называется — да.
Она достала планшет, открыла файл. Цифровой набросок. Та же пульсирующая чернота, но детальнее. Внутри неё — формы. Почти различимые. Почти понятные.
— Это не галлюцинация, — прошептала Алиса. — Если двое видят одно и то же, значит, это реально. Это данные.
Виктор кивнул. Рациональный ум цеплялся за логику. Два свидетеля. Повторяющиеся паттерны. Это можно изучать. Это можно понять.
— Что это такое? — спросил он.
— Не знаю. — Алиса опустилась на пол, обхватив колени. — Но «Кривая улыбка» — это защита. Щит. Те, кто улыбается, не видят Пустоту. Они слепы к ней. А мы...
— Мы видим.
— И поэтому мы — цель.
Виктор хотел ответить, но с улицы донёсся нарастающий, равномерный гул. Низкий. Монотонный. Не механический — органический, будто дышало что-то огромное. Алиса вскочила. Подбежала к слуховому окну. Виктор последовал за ней.
Внизу, на улице, стояла толпа. Тридцать, может, сорок человек. Все с кривыми улыбками. Стояли неподвижно, запрокинув головы, и смотрели прямо на их окно. Не кричали. Не ломились внутрь. Просто смотрели.
Выдернул веб-камеру из разъёма. Отключил компьютер. Выдернул шнур из розетки.
Тишина в квартире стала абсолютной.
Виктор сидел в темноте, прислушиваясь. За окном шумел город — машины, голоса, жизнь. Но внутри комнаты было пусто и холодно. Все рухнуло, выживание в одиночку больше невозможно.
4
Виктор проверил замки. Дважды. Трижды. Пальцы скользили по холодному металлу, нащупывая засов, поворачивая ключ до щелчка. Недостаточно. Придвинул к двери тяжёлый комод из прихожей — дерево заскрипело по паркету, оставляя царапины. Сверху навалил стулья. Баррикада выглядела нелепо, но давала иллюзию контроля.
Каждый скрип на лестничной клетке заставлял замирать. Прислушиваться. Соседи возвращались домой, поднимались по ступенькам, хлопали дверями. Обычные звуки. Но теперь каждый из них мог означать угрозу.
Виктор прошёл в гостиную. Тишина давила на барабанные перепонки, превращаясь в гул. Нужен был фон. Что-то, чтобы заполнить пустоту.
Включил телевизор.
На экране — ток-шоу. Ведущий с кривой улыбкой, гости с кривыми улыбками. Говорили о «новой эре осознанности», о «пути к внутренней гармонии». Голоса слишком громкие, слишком жизнерадостные, с металлическим призвуком. Слова сливались в монотонный поток, лишённый смысла.
Переключил канал. Реклама. Женщина с идеальной кривой улыбкой рекламировала йогурт. Мужчина с такой же улыбкой — страховку. Дети улыбались из рекламы игрушек. Все одинаково. Все чужие.
Звук действовал на нервы, скрёб по сознанию, как ногти по стеклу. Но выключить было страшнее. Тишина казалась живой, ожидающей.
Виктор опустился в кресло. Взгляд блуждал по комнате, цепляясь за детали. Тени в углах казались неестественно густыми, плотными, будто обладали массой. Свет от телевизора не достигал их, отражался, не проникая внутрь. Трещина в потолке, на которую он никогда не обращал внимания, вдруг показалась зловещим узором — ломаные линии, складывающиеся в нечто осмысленное.
Он отвёл взгляд. Посмотрел на экран телевизора.
И увидел отражение.
В тёмной рамке экрана, поверх мелькающих картинок, отражалось лицо. Его лицо. Но рот растянут в кривой улыбке. Левый уголок тянется к уху. Правый едва приподнят. Глаза пустые.
Виктор резко обернулся.
Никого.
Комната пуста. Только мебель, тени, мерцающий свет телевизора.
Он снова посмотрел на экран. Отражение нормальное. Обычное лицо. Усталое, испуганное, но живое.
Миг. Обман зрения. Игра света.
Но сердце колотилось так, что в висках стучало. Руки тряслись. Дыхание сбилось.
Угроза не снаружи. Она внутри восприятия. Внутри сознания.
Можно было продолжать укреплять оборону. Ставить мебель, проверять замки, создавать иллюзию безопасности. Но главная битва происходила не там.
Виктор встал. Подошёл к телевизору. Выключил. Экран погас. Тишина хлынула волной, заполняя пространство, вытесняя воздух.
***
Часы показывали половину второго ночи. Виктор сидел на диване, обхватив колени. Глаза слипались от нервного истощения, веки наливались свинцом. Но засыпать нельзя. Во сне придёт что-то худшее.
Тишина стала оглушительной. Не просто отсутствие звуков — активная, давящая масса, которая заполняла уши, проникала в голову. В ней начали рождаться шепоты. Неразборчивые, едва уловимые. Виктор напрягал слух, пытаясь разобрать слова, но они ускользали, растворялись.
За дверью скрипнула половица.
Виктор замер. Прислушался.
Тишина.
Ещё скрип. Ближе.
Шаги? Или дом оседает? Старое здание, деревянные перекрытия. Они скрипят. Всегда скрипели.
Но раньше это не пугало.
Воздух в комнате стал спёртым, тяжёлым. Дышать труднее, будто кислород вытесняется чем-то невидимым. Виктор сделал глубокий вдох — лёгкие сопротивлялись, воздух входил с трудом, оставляя привкус затхлости и чего-то металлического.
Взгляд снова зацепился за потолок. За то место, где днём плыли обои. Трещина. Ломаные линии. Узор.
Он смотрел, не отрываясь.
Узор шевелился.
Медленно. Почти незаметно. Линии изгибались, перетекали одна в другую, складываясь в новые формы. Не галлюцинация. Слишком конкретно. Слишком реально.
Виктор зажмурился. Досчитал до десяти. Открыл глаза.
Узор на месте. Неподвижный.
Но ощущение осталось. Что-то наблюдает. Из потолка. Из стен. Из теней.
Глаза слипались. Веки опускались сами, против воли. Виктор боролся, кусал губы до крови, вонзал ногти в ладони. Боль помогала. Ненадолго.
Провалился.
Тяжёлый, кошмарный сон накрыл мгновенно. Темнота. Холод. Шепоты, которые складывались в слова: «Присоединяйся. Не сопротивляйся. Будет хорошо».
Виктор проснулся от собственного крика.
Комната погружена в кромешную тьму. Свет не горит. Окна — чёрные провалы. Тишина абсолютная.
И он понял, что не один.
В углу, где сходились стены, стояла фигура. Не человек. Не тень. Сгусток тьмы, плотнее и чернее самой ночи, бесформенная масса, нарушающая саму геометрию пространства. И эта масса медленно, с невыносимой, тягучей плавностью, начала поворачиваться к нему. Холод, волнами исходящий от нее, достиг кровати, обжег кожу ледяным прикосновением.
Фигура сделала шаг. Беззвучно. Плавно. Будто скользила по полу, не касаясь.
Ужас сковал его прочнее стальных пут. Он не мог пошевелиться, не мог издать звук. Сердце колотилось где-то в горле, готовое разорвать хрящи.
Ещё шаг.
Закрыть глаза. Молиться, чтобы исчезло. Признать бессилие. Или встретить лицом к лицу.
Он собрал всю свою волю, всю ярость отчаяния, всю ненависть к этому кошмару в один тихий, внутренний вопль. Его рука, тяжелая и одеревеневшая, рванулась к тумбе, нащупала кнопку ночника и вдавила ее.
Свет вспыхнул, ослепляя.
Угол пуст.
Никого.
Только стена, пол, обычная мебель.
Галлюцинация. Сон. Нервный срыв.
Но ощущение присутствия не исчезло. Что-то было здесь. Наблюдало. Ждало. Оно висело в воздухе, давящее и незримое, наполняя комнату тихим, беззвучным гулом угрозы. Галлюцинация оказалась милосерднее реальности. Реальность заключалась в том, что здесь было что-то, что могло являться и исчезать по своей воле.
Виктор сел на кровати, обхватив колени. Смотрел в пустой угол, не отрываясь.
Не поддаться. Не сойти с ума. Ждать. Просто ждать.
***
Часы показывали четыре утра. Самое тёмное время. Виктор сидел на кровати, обхватив колени, и смотрел в потолок. Пытался силой воли удержать реальность от распада. Но реальность ослабевала с каждым вздохом. Давление в комнате нарастало, становясь осязаемым; уши закладывало, как в самолете, и звук собственного дыхания превратился в далекий, посторонний хрип, доносящийся из соседней комнаты.
Воздух стал густым, вязким. Каждый вдох требовал усилий. Лёгкие сопротивлялись, будто вместо кислорода приходилось вдыхать сироп.
И тогда он услышал. Услышал звук, для которого у него не было названия. Не звук — визг. Высокочастотный, пронзительный, впивающийся прямо в сознание, обходящий ушные перепонки. Это была боль. Боль самой материи, ткани реальности, которую рвали на части. Она исходила не извне. Она поднималась из глубины его собственного существа и одновременно сочилась из стен, из воздуха, из самой пустоты между атомами.
Виктор зажмурился, зажал уши ладонями. Не помогло. Визг шёл не через барабанные перепонки. Он рождался в мозгу, в нервных окончаниях, в костях.
Открыл глаза. И тогда случилось.
Потолок прямо над его кроватью перестал существовать. Не треснул, не обрушился — его просто не стало. На его месте зияла Пустота. Не тьма, не чернота в привычном понимании, а нечто иное — пульсирующая, живая бездна, лишенная формы, цвета и смысла. Она дышала. Медленные, тягучие движения, будто вздымалось и опадало гигантское черное легкое. Воздух в комнате стал густым, как сироп, им невозможно было дышать. Виктор задыхался, судорожно хватая ртом липкую, тяжелую пустоту, но легкие не слушались, не могли вобрать в себя эту отсутствующую субстанцию.
И он почувствовал, что эта Пустота не просто висит в пространстве. Она смотрела на него. Внимательно, безразлично и всеобъемлюще. Взгляд, лишенный глаз, сознание, лишенное мысли. Время остановилось, распалось на отдельные, не связанные между собой кадры вечности, оставив его один на один с этим прорывом в небытие, с этим разломом в привычном мире.
Абсолютный, животный ужас парализовал его. Разум, до последнего цеплявшийся за обломки логики и здравомыслия, с треском рухнул, оставив после себя лишь чистое, немое переживание кошмара. Это не был сон. Это была Истина, обнаженная, ужасающая и окончательная.
Воздух хлынул в лёгкие — болезненно, судорожно. Виктор кашлял, задыхался, хватал ртом кислород. Слёзы текли по щекам. Руки тряслись так, что не мог их контролировать.
Все закончилось так же внезапно, как и началось. Через пятнадцать секунд, что показались вечностью, потолок вернулся на место. С той же самой, до боли знакомой трещиной. Воздух снова стал воздухом. Он судорожно глотнул, давясь кашлем, и почувствовал, как ледяной поток кислорода обжигает легкие.
Можно было списать на сон. На нервный срыв. На галлюцинацию от истощения. Можно было пойти завтра в офис, найти Ольгу, позволить ей положить руку на плечо, прошептать что-то на ухо. Надеть кривую улыбку. Больше никогда этого не видеть.
Или принять. Принять, что его комната, его реальность — ненадежны, что за тонкой пленкой привычного мира скрывается нечто, для чего у человечества нет слов. И что «Кривая улыбка» — лишь симптом, щит, спасающий психику от этого всепоглощающего Ничто.
Он посмотрел на свои трясущиеся руки, на знакомую, безобидную трещину в потолке, и понял: бежать некуда. Ложь «улыбающихся» была отвратительнее и постыднее самой чудовищной правды. Он выбрал правду. Его старая жизнь, работа, циничный снобизм — все это рассыпалось в прах, оказалось жалким карточным домиком перед лицом настоящего.
Дверь в нормальный мир захлопнулась.
Заброшенный офисный центр встретил запахом плесени и мёртвого бетона. Виктор пришёл на полчаса раньше — проверил каждый угол, каждую лестничную клетку, каждую дверь, которая могла скрывать засаду. Окна выбиты, стены исписаны граффити, пол усыпан битым стеклом и мусором. Идеальное место для встречи. Или для ловушки.
Он стоял в углу первого этажа, прислонившись спиной к стене, откуда просматривался главный вход и коридор. Дышал медленно, контролируя ритм. Сердце колотилось, но руки не дрожали. Страх превратился в холодную, острую концентрацию.
Шаги.
Виктор замер. Напрягся. Рука скользнула в карман, сжала складной нож — жалкое оружие, но лучше, чем ничего.
Алиса появилась бесшумно, сзади. Виктор вздрогнул, резко обернулся, выхватывая нож.
— Тихо, — произнесла она, подняв руки. В одной сжимала баллончик с краской, направленный на него. — Я не враг.
Молодая. Двадцать пять, может, меньше. Осунувшееся лицо, тёмные круги под глазами, которые горели от недосыпа. Волосы собраны в небрежный хвост. Одежда мятая, грязная. На запястье — следы краски, въевшиеся в кожу.
Виктор медленно опустил нож, но не убрал.
— Алиса?
— Виктор?
Кивок.
Пауза. Они смотрели друг на друга, оценивая, взвешивая. Доверять нельзя. Но выбора нет.
— Докажи, что ты с форума, — произнесла Алиса, не опуская баллончик. — Что ты написал в последнем посте?
— «Обои поплыли. Видел, как стены теряют форму. Реальность реагирует на нас». — Виктор сделал шаг вперёд. — Твой последний пост: «Они у моей двери. Слышу голоса». Что случилось потом?
— Я выбралась через окно. Спустилась по пожарной лестнице. — Голос дрожал, но слова чёткие. — Они не ломились. Просто стояли. И звали меня. Своими голосами. Голосами моих друзей.
Виктор кивнул. Правда. Или очень хорошая ложь.
— Покажи лицо, — потребовал он. — Улыбнись.
Алиса нахмурилась, но подчинилась. Губы растянулись в натянутой, неловкой улыбке. Нормальной. Симметричной. Живой.
— Теперь ты, — сказала она.
Виктор улыбнулся. Чувствовал, как мышцы лица напряглись, как уголки рта поднялись неестественно. Давно не улыбался. Забыл, как это делается.
Алиса всмотрелась. Кивнула. Опустила баллончик.
— Ладно. Ты не из них.
Тишина. Напряжение спало, но не исчезло. Они стояли на расстоянии трёх метров, готовые в любой момент бежать.
— Что ты видела? — спросил Виктор.
— То же, что и ты. Стены. Тени. Лица, которые плывут. — Алиса сделала шаг ближе. — Я художник. Я рисую то, что вижу. Пытаюсь понять. Но чем больше рисую, тем хуже становится.
— Хуже?
— Они находят меня. Через рисунки. Через то, что я вижу. Будто я маяк для них.
Виктор хотел ответить, но где-то на этаже выше с грохотом упала дверь.
Оба замерли.
Прижались к стенам. Дыхание затаили.
Тишина. Густая. Давящая.
Шаги. Нечёткие. Скребущие по полу.
Виктор сжал нож. Алиса подняла баллончик.
Из коридора вышла собака. Худая, грязная, с облезлой шерстью. Обнюхала воздух. Посмотрела на них пустыми глазами. Развернулась и ушла.
Виктор выдохнул. Руки задрожали — запоздалая реакция на адреналин.
— Здесь небезопасно, — прошептала Алиса.
— Нигде не безопасно.
— Я знаю место понадёжнее. — Голос дрожал, но в глазах читалась решимость. — Чердак. Там одна дверь. Одно окно. Легче контролировать.
Виктор посмотрел на неё. Увидел тот же животный страх, что и у себя. Тот же отчаянный поиск хоть какой-то опоры.
Кивнул.
— Веди.
***
Чердак встретил пылью и затхлостью. Низкий потолок с балками, завален хламом — старые коробки, сломанная мебель, куски арматуры. Единственная дверь, которую можно запереть изнутри. Слуховое окно, выходящее на улицу. Клетка. Но защищённая.
Алиса заперла дверь, придвинула к ней тяжёлый ящик. Достала из рюкзака планшет, развернула холсты, прислонив к стене.
Виктор подошёл ближе. Посмотрел.
И замер.
Изображения не просто жуткие. Они диагностические.
Стены, источающие чёрные слёзы. Люди, чьи лица стекают, как воск, обнажая пустоту под кожей. Геометрические фигуры, невозможные в трёхмерном пространстве — углы, которые загибаются внутрь себя, линии, которые существуют одновременно в двух местах.
— Я рисую то, что вижу, — произнесла Алиса тихо. — Пытаюсь зафиксировать. Понять структуру.
Виктор указал на один из рисунков. Комната. Потолок, покрытый пульсирующей чернотой.
— Я видел это. У себя дома. Ночью.
Алиса резко обернулась.
— Ты видел Пустоту?
— Если так это называется — да.
Она достала планшет, открыла файл. Цифровой набросок. Та же пульсирующая чернота, но детальнее. Внутри неё — формы. Почти различимые. Почти понятные.
— Это не галлюцинация, — прошептала Алиса. — Если двое видят одно и то же, значит, это реально. Это данные.
Виктор кивнул. Рациональный ум цеплялся за логику. Два свидетеля. Повторяющиеся паттерны. Это можно изучать. Это можно понять.
— Что это такое? — спросил он.
— Не знаю. — Алиса опустилась на пол, обхватив колени. — Но «Кривая улыбка» — это защита. Щит. Те, кто улыбается, не видят Пустоту. Они слепы к ней. А мы...
— Мы видим.
— И поэтому мы — цель.
Виктор хотел ответить, но с улицы донёсся нарастающий, равномерный гул. Низкий. Монотонный. Не механический — органический, будто дышало что-то огромное. Алиса вскочила. Подбежала к слуховому окну. Виктор последовал за ней.
Внизу, на улице, стояла толпа. Тридцать, может, сорок человек. Все с кривыми улыбками. Стояли неподвижно, запрокинув головы, и смотрели прямо на их окно. Не кричали. Не ломились внутрь. Просто смотрели.
