Теории оказались и впрямь довольно интересными, хоть и спорными, Анна искренне расстроилась, когда тетрадь кончилась, и поспешила обсудить с Вишнивецким то, что успела узнать. Тот с удовольствием согласился.
— Ты не находишь, что положения, на которые опирается автор, неплохо бы применить к жизни? — спросил князь, усаживая девушку рядом с собой.
— Не знаю. Может, они и хороши, но не стоит жить ими и пытаться подстроить всё под это. Мне кажется, такое можно назвать обманом себя и других, потому что выходит нечестно и некрасиво, — задумчиво ответила Анна, смешно морща нос. — То есть, я что имею в виду. Допустим, живёт себе человек, он что-то такое прочёл и сказал себе, мол, буду делать всё в точности так, как тут написано, и прослыву, скажем, мудрым. Вот он следует своему слову, намеренно ходит в библиотеки и слушает учёных мужей, но делает это не из искренности, а потому что так книжка повелела. Врёт себе и окружающим. Это совсем не так, как должно быть.
— Вот как? — Матиуш заметно напрягся, девушка почувствовала, как он подбирает нужные слова, чтобы передать, что думает он, но при этом… не обидеть? Не сказать лишнего? Анна догадывалась, что есть что-то, что может быть лишним в этом разговоре, что-то, что расстроит их обоих.
— Понимаешь ли… не стоит быть такой критичной по отношению к чужим попыткам стать лучше, ведь некто из твоей истории именно этого хочет добиться. Признаться, я, да и многие люди, можем понять его. Всем хочется быть… хорошими, наверное. Мне, если честно, тоже. Я считаю себя человеком Просвещения и… — Анна не дала ему договорить.
— Это ложь ведь. Очень низкий обман, не более, — с жаром заметила она. — Я не верю, что ты такой же.
— Я… — перед Вишнивецкий встал ужасно сложный выбор: покривить душой вновь или сказать Анне правду и причинить ей боль. С одной стороны, это было жестоко, но с другой если девушка поймёт всё сама, то ей будет гораздо хуже и горше. Времени на решение было в обрез, а Матиуш колебался, не зная, что сказать, хотя прекрасно осознавал, что Анна заметила его неуверенность и неловкую паузу. Было поздно открещиваться.
— Я такой же, — тихо сказал он. — Я назвал тебя живой, потому что ты не была шляхтянкой, я делал всё не только из добрых побуждений, но и из желания доказать всем, что я другой, что я лучше, что я иду рука об руку со временем. И жениться я хочу… хотел, потому что я бы так поставил на место всех, кто смеялся над нашими отношениями. Это была одна из причин. Другая же тебе, наверное, более приятно — не хочу тебя ни с кем делить, хочу, чтобы ты была моя, понимаешь? Да, я обманываю тебя, но… вместе с тем это и веление моего сердца.
— Какие глупости! — Анна строго посмотрела его. — Матиуш… какие идеалы? Зачем становиться лучше, если я люблю тебя таким, какой ты есть, зачем тебе красоваться перед другими, если тебе никогда не было важно их мнение? Это даже смешно. И совсем, совсем несерьёзно для тебя. Брось это, оставь, и давай жить, как нормальные люди. Не создавай себе кумира, пусть и из самого себя. Не гневи Бога.
— Но Бога нет! — Вишнивецкий говорил сердито. — Бога нет, понимаешь? И кумиров нет, я ничего не создавал. Я просто хотел быть для тебя хорошим, хотел быть человеком, а не просто избалованным панычем! Это не Бог нас свёл, это всё я, и никто не помешает мне сделать тебя княгиней Вишнивецкой.
— Ты… — Анна резко вырвалась из его рук, поражённая и оскорблённая его словами. — Ты… ты предал всё, что между нами было, сотворил себе проклятого кумира, да, сотворил, подглядел его в книжке, не пытайся это отрицать и обманывать вновь! Я знаю, что я тебе не ровня, я знаю своё место, хорошо понимаю, что ты для меня сделал и откуда поднял, я многое готова стерпеть, потому что я родилась не благородной. Но это… это такое мерзкое притворство, что мне противно быть рядом! После всего, что я услышала, я… я чувствую себя опозоренной. Никогда я подобным образом не думала, но теперь всё именно так. Правы были матушка и Злата, права была тётка. Ты играл! Пусть наполовину, но играл! Это… — она не договорила, громко всхлипнула и выбежала прочь из комнаты, закрывая лицо руками.
Матиуш остался один, поражённый и убитый наповал тем, что сказала ему Анна. Самое страшное было в том, что это была чистая правда.
***
Ксёндз Витковский задумчиво смотрел в сторону панского поместья, крепко сжимая распятие. Ему давно не нравилось то, что там творилось, химию и прочие науки он считал посланием дьявола, а то, что благочестивая и скромная Анна, дочь Августины, вдруг выбрала не дом Божий, а пана, окончательно убедило священника в том, что не их господин живёт в поместье, а злобный демон, который навлекает беды на Грохов. Витковского всю жизнь учили искоренять такое вот зло, гнать его и уничтожать, а потому он не мог спокойно смотреть, как сатана пытается устроить здесь всё на свой лад. Ксёндз решился на страшное и опасное дело, но истинно верное в таком случае.
Он решился убить пана Вишнивецкого.
Народу к обедне собралось много, считай, вся деревня, и Витковский впервые в жизни начал не с молитвы, а с просьбы и напутствия. Вот что он сказал:
— Дети мои, Господь послал мне озарение. До нынешней поры мы с вами слушались нашего пана и жили с ним в мире, исполняя любые его прихоти и мирясь с любыми причудами, но я вынужден вам поведать, что это не наш князь, а демон, занявший его тело. Он совратил вашу сестру, Анну, и держит её во грехе, ввергает во грех нас своими бесовскими занятиями. Помогите свершить мне правое дело, мы вместе должны схватить его и изгнать через боль и лишения. Наш пан делал нам много добра, так давайте спасём его душу!
По рядам пронёсся шёпот, люди переговаривались, пытаясь принять ужасную новость и решить, как им поступать.
— Наш пан хороший! — Злата поднялась. — Привиделось тебе, святой отец, он обычный человек. У них в столице так принято, что ты.
— Верное дело, — подала голос худенькая Текля. — Наш пан крёстной моей матушке избе сладил, богатством одарил, меня не оставил в беде.
— Он принял меня на работу и не прогнал, когда я ожгла руки так сильно, что не смогла трудиться, — поддакнула Зося. — Что ж он такого натворил, чтоб его мучить?
— Видите? — Витковский указал на трёх женщин. — Они тоже поддались чарам посланника сатаны! Господи, пошли же мне знак, что ты на моей стороне! — он вскинул голову и зашептал молитву, сжав ладони. Тут же в небольшой пристройке около поместья, хорошо просматривавшейся из окна церквушки, что-то громко хлопнуло, а из трубы вырвался столб красного дыма.
— Точно дьявол… — Злата схватилась за сердце и упала на руки мужу. Люди загалдели, всё больше убеждаясь в том, что ксёндз говорит правду.
— Анна! — Текля испуганно вскрикнула, подхватила юбки и выбежала из здания. Зоська последовала за ней. Они обе хотели предупредить пани Августину, в тот день занемогшую, и спасти подругу.
— Скорее же, берите кресты, берите вилы, косы, ножи, мы должны уничтожить демона! — громко направлял народ Витковский. — Не слушайте его, не верьте ни единому слову, мы вместе спасёмся!
Больше ему никто не возразил.
***
Матиуш расстроенно стукнул кулаком по столу. Он совсем не хотел ссориться с Анной, говорить ей то, что говорил, обманывать снова, он просто хотел быть с ней счастливым. И чем это увенчалось? Ничем. Он долго бегал от этого, от собственной совести, он даже из Варшавы уехал, чтобы не думать о таких вещах, химия была лишь удобным прикрытием. И вот, совершенно неожиданно его совестью выступила Анна, разом спустившая его с небес на землю своими горькими, но верными словами. Матиуш не хотел её обижать, делать больно, но в итоге всё вышло именно так.
Он желал найти и обнять девушку, прижать к себе, успокоить и попросить прощения, но малодушничал, боялся, одним словом, трусил, как мальчишка, и это так противно, что он ненавидел самого себя. Зачем он это всё затеял, зачем попытался жить, как жили другие, мифические герои? Уж лучше бы это был роман на одну ночь или роман на всю жизнь, но никак не настолько, насколько он был сейчас! Вишнивецкий теперь понимал, как он нуждался в Анне и зачем всё это делал — чтобы быть для неё кумиром. По сути, он вдруг поспорил с самим Господом, до того занимавшим это место, и проиграл. Потому что Анна не видела кумира даже в Боге. Она их и в самом деле толком никогда не создавала, ибо знала, что это неправильно.
Более того, Матиуш теперь прекрасно понял, что не может отрицать очевидного — свои чувства к Анне. Самые настоящие живые чувства, которых у него никогда не было. Он пока не решался назвать их любовью, потому что толком не знал о её природе. Вишнивецкий вдруг задумался о том, какая она у Анны, раз уж это не нарушает известной заповеди. Она была заботливая? Нежная и преданная? Гораздо более серьёзная, чем по началу, раз уж Костюшко пыталась понять его и убедить в том, что он ей нужен такой, какой есть? Он не знал, как это описать, он такого раньше не видел и видеть не мог — в его окружении не нашлось бы кого-то, кто бы по-настоящему любил и считал себя счастливым. Такое не было принято, многих сызмальства учили не чувствовать, а искать выгода и способа исполнить свой долг перед родом, потому как это было гораздо важнее, чем что-то эфемерное и приносящее боль. Боль. Анне было больно, потому что она любила, Велислав страдал из-за любви к покойной жене, а теперь и Матиуш мучился тем, что пробудил в Костюшко горечь и печаль. Стоило извиниться, стоило прийти и вернуть. Он не знал, что скажет ей при встрече, но точно был уверен, что оно окажется равным её «люблю».
За этими мыслями он совсем забыл об очередном опыте, и в небольшой лаборатории что-то взорвалось, чем знатно напугало Вишнивецкого. Он тут же побежал туда, надеясь, что до возможного пожара дело не дойдёт. И впрямь удалось успеть в самое время, Матиуш быстро справился с крохотной неудачей и уже было собрался начать что-то новое, как дверь приоткрылась, и в помещение медленно зашла Злата. Она оглянулась, немного помедлила, затем тихо и грустно шепнула:
— Бегите. И простите меня, мопанку.
— Зачем? — искренне удивился Вишнивецкий, но тут же его схватили двое рослых мужиков: кузнец и его помощник.
— Вы что делаете?! — Матиуш затравленно обернулся, выискивая в толпе знакомых. Защищаться ему было нечем, вырваться было невозможно — руки у хлопов оказались крепкие, словно тиски. Вишнивецкий судорожно думал, зачем они здесь, что заставило напасть. Анна не могла на такое пойти, она бы вообще не стала мстить, а явного повода для бунта у крестьян никогда толком не было, ведь Матиуш столько для них сделал! Он и предположить не мог, что послужило причиной.
— Не пытайся обмануть и смутить нас, сатана, мы знаем твоё истинное лицо, — прогремел голос ксёндза. — Ты захватил разум нашего пана и заставил его забыть Господа, но теперь тебе не скрыться. Ты будешь изгнан!
— Это же я! — Вишнивецкий понял, что хотят с ним сделать, всплыли в голове сатрые страшные сказки, которые читала ему тётка. — Это я, ваш хозяин! Князь Матиуш Камил Вишнивецкий!
Но было тщетно, его не слушали, только крестились и отворачивались, это определённо значило конец. Матиуш с ужасом озирался по сторонам и судорожно думал о том, чтобы это не постигло Анну. Он отчаянно боялся, что это затронет её и как-то навредит. Костюшко была совсем не причём, она, пожалуй, была самым чистым и светлым, что с ним случалось, и ей совсем не нужно было из-за него страдать, хотя и она уже это делала.
Вишнивецкий вдруг понял, что не хочет умирать, но даже не из-за того, что хочет жить, а из-за того, что Анна может не вынести его гибели. Он на мгновение представил, как она всхлипнет и прижмёт тонкие руки, которые он так любит целовать, к лицу, как будет стоять на коленях в церкви и рыдать, умоляя Бога вернуть его, как замкнётся в себе и больше никогда не улыбнётся и, что самое страшное, просто покончит с собой. Она явно заслужила что-то хорошее и доброе, как она сама, что-то большее, чем вдовий наряд.
Что-то лучше, чем он…
***
Анна плакала навзрыд, уткнувшись носом в плечо матери. Августина гладила её по голове, обнимала, тихо причитала. Ей было горько видеть дочь такой: несчастной, разочарованной, сломанной.
— Я сама ему поверила, как вольную дал, что ты… — повторяла она. — Думали ли мы, что всё так? Нет ведь. Кто ж знал…
— Да пропади пропадом эта вольная… — девушка всхлипнула. — Я бы всё ему простила, я бы ему рабыней была, что я, не понимаю, что чернавка, челядь дворовая? А он… он обманывал! Права ты была, и Злата тоже… Поверила я, повелась, полюбила, а осталась в итоге у разбитого корыта. Как мне теперь с ним жить, как в глаза смотреть, если всё это — большая игра? Что мне теперь делать?
— Одному Богу известно… Проживём как-нибудь, справимся. Понимаю, что не гнал, но верно говоришь, вместе вам теперь ой как непросто будет, если решишься. Трижды подумай, но лучше оставь его, не обрекай себя на горе на всю оставшуюся жизнь, — Августина тяжело вздохнула. — Даже не знаю, что из этого лучше. Сложно, дочка, решить. Никогда я в таком положении не была, не знаю…
— Я ведь ему верила… — продолжала Анна. — Как же так… Да я… — она вдруг резко поднялась и куда-то быстро ушла, через несколько минут вернулась, утирая губы смоченным в воде полотенцем.
— Который день тошнит, ума не приложу, что съела, — призналась она между всхлипами. — Так тяжко. И всё, что раньше любила, нравиться перестало. И настроение часто меняется. Вот я сейчас на Матиуша злилась, а теперь как-то не хочу… Или хочу… Что со мной?
— Снимай-ка платье, — девушка удивлённо посмотрела на мать, но послушалась и вскоре осталась в одной нижней рубашке. Августина придирчиво осмотрела её, осторожно пощупала нижнюю часть живота, окинула испытующим грудь.
— Сколько, говоришь, такое? — спросила она.
— С неделю, наверное, — пожала плечами Анна. — А что?
— Ты беременна, — женщина опустилась обратно в кресло. — Вот горе-то… Теперь уж точно вместе. Как же ты с ребёнком одна?..
— Беременна? — девушка не верила своим ушам. — Господи… — она прижала ладони к пока ещё плоскому животу. — Что же мне теперь делать?..
— Рожать уж точно, — твёрдо сказала Августина. — А с Ма…
— Беда, беда! — в дом влетела Текля и бросилась перед Анной на колени. — Прости меня, сестра, я не сумела их отговорить, мы не сумели, я, Зоська, Злата, не уберегли!..
— Цыц, девка, Анна понесла, — строго осадила её старшая Костюшко. — Не волнуй её, мне сначала скажи.
Текля поднялась, шмыгнула носом, подошла к ней, что-то сбивчиво зашептала на ухо, нервно сминая передник. По мере рассказа Августина мрачнела, всё плотнее сжимая узкие губы, к концу она, казалось, постарела лет на десять, так ужаснуло её услышанное.
— Анна, ты присядь, — она мелко задрожала, с трудом подбирая слова. — Присядь, хорошо? Тут… тут беда, небольшая беда. С Матиушем…
