И только Рихард казался наиболее неприкаянным и одиноким. Если Вацлав и Велислав были заняты маленьким Тадеушем и, пожалуй, по его мнению, были лучшими крёстными отцами, то Милинскому внимания малыша почти не перепадало, и Анна отдавала ему своё.
— Рихи, солнышко, — она погладила его по мягким волосам. — Какой же ты хороший. И взрослый вроде бы, а совсем как ребёночек.
— Бываю местами, — пожал плечами Милинский и завозился, устраиваясь поудобнее. — У меня толком не было детства, Анна. Понимаешь ли, с мамой я жил лет до двух, наверное, ну, во всяком случае, я помню её настолько плохо, что всё указывает на то. А потом отец забрал меня в Германию. Он любил меня, но ничего подобного себе не позволял. Когда же он умер, уж точно стало некогда и некому, — он заметно погрустнел и ткнулся носом ей в ладонь. — Только ты меня теперь принимаешь и поддерживаешь.
— Ты же такой ласковый, такой милый. Очень сложно не обнять, — женщина тепло улыбнулась ему. — Почему бы тебе не завести семью, Рихард? Состояние у тебя есть, разве не найдётся в мире такой панны, что будет мила тебе и согласится стать твоей?
— О, пан Велислав, я-то думал вы в Кракове! — бессовестно, но совершенно не обидно съязвил Рихи. — Он мне твердит тоже самое, а Матиуш с Вацлавом поддакивают. Это безумно милая забота, но, боюсь, не по мне.
— Ну почему же? — удивилась Анна, внимательно посмотрев на него. — Не вижу причин.
— Потому что я не хочу, — коротко отозвался Милинский, явно не желая больше продолжать эту тему. — Почему ты всё же, по большей части, обращаешься со мной, как с ребёнком? Как я уже сказал, со мной действительно это бывает не так уж часто, — вдруг спросил он. — Я знаю, что тебя что-то тяготит, но не могу понять, что. Анна?
— У меня был младший брат, он бы был очень похож на тебя, если бы стал взрослым. Но он не стал, он умер от какой-то болезни, когда ему было семь лет. Я постоянно вижу в тебе его. Да и… ты ведь нуждаешься в этом, легко заметить. Бедный Рихи, тебе ведь больно быть взрослым со мной, я это вижу, — отозвалась Вишнивецкая. — Знаешь, вот после нашего знакомства ты стал вовсе другой, такой тихий и смирный, хотя в тебе пышет невозможная сила. Почему ты никогда не сходишь с ума рядом со мной?
— Я не хочу, чтобы ты видела, насколько я бываю ужасен, — пожал плечами Рихард. — Безумие — это страшный дар, но мне он нравится. В том вопрос, что других это может пугать, а ты достойна волнений меньше прочих. Я не знаю, друзья ли мы, Анна, но ты дорога мне. Это сложно объяснить, я даже не буду пробовать, но я не могу быть не с тобой, — он коснулся её ладони.
— Я понимаю, — женщина сжала его протянутую руку. — И я буду с тобой. Мой милый младший брат, я ни от кого не получила столько поддержки, сколько от тебя, во время беременности.
— Знаешь, а я всегда хотел иметь сестру, — заметил Милинский. — Как радостно, что она у меня наконец есть.
***
Потоцкий недвижимо сидел в кресле, безразлично глядя в огонь. Штраус не нарушал воцарившейся тишины, пытаясь прочитать его мысли, но Велислав закрылся от всего мира и вряд ли горел желанием поговорить.
— Мопанку? — верный Михал заглянул в кабинет и осторожно приблизился к господину. — Мопанку, да что же с вами снова?
— А? Что? — гетман встрепенулся и огляделся, удивлённо вскинул брови. — О, Максимилиан, — он быстро перешёл на немецкий. — Я и не видел, что ты пришёл, прости, что заставил ждать. Можешь идти, Михал, спасибо. Не знаю, как ты чувствуешь, что со мной что-то не в порядке, но спасибо, ты помог мне, — добавил Велислав по-польски, обращаясь к слуге. Тот с поклоном вышел, и Штраус наконец обратился к другу:
— Слышал, трон под Вацлавом шатается. Даже очень шатается, я бы сказал. Дарко Вереш вместе с Мнишеком ведёт на нас армию. И если с первым с лёгкостью можно поговорить и обменяться заложниками, что называется, то Станислав пойдёт до конца.
— Ты безусловно прав, — Потоцкий говорил тихо, безразлично, но Максимилиан хорошо знал, что на самом деле он испытывает. — Знаешь, я до сих пор думаю, что ещё тогда нужно было отдать трон ему, ведь это так просто. Мне никогда не была нужна корона, но люди поверили в меня и попросили о помощи, я не смог отказать. Когда я снял с себя полномочия, то думал, что он утихомирится, но нет! Всё стало только хуже, и мне ужасно жаль, что нити судьбы сплелись именно так.
— Ты далёк от остального мира, Велислав, ужасно далёк, но почему-то он вечно заставляет тебя страдать. Быть может, Вацлаву и не стоило звать тебя, но кто уж теперь узнает… — Штраус тяжело вздохнул, откидываясь на спинку кресла и беря со столика бокал.
— Он говорил мне, что не мог стать королём, не испросив меня. Он считает, что не столь хорош, сколько мог бы быть я, даже такому гордецу, как Вацлав Левандовский, знакома хоть какая-то скромность и известны чувство такта и собственного достоинства, — Потоцкий вспоминал с трудом, его голос звучал будто из-под толщи воды. — Впрочем, чего теперь гадать, Максимилиан, сделанного не воротишь, а у нас сейчас хватает того, что нужно обсудить. Я знавал Вереша… — он немного помолчал, размышляя над тем, что скажет, затем продолжил:
— Дарко Вереш встретился мне впервые в Лейпциге, я тогда только получил становление и только и делал, что напивался до чёртиков, заливал своё горе, в общем. Вампиры, как ты понимаешь, имеют свойство пьянеть и при этом не болеть следующим утром. Дарко каким-то образом оказался в том же кабаке, что и я, распознал и по-отечески проговорил со мной до первых петухов. Удивительно, но то, что он выслушал мою исповедь и дал свою отповедь, исцелило меня, и я вернулся домой, занялся чем-то более достойным моего положения. Мы больше не виделись, но та беседа навсегда осталась в моей памяти. Дарко не злой, но честный, он потерял всех близких и хочет получить своё. Его можно понять.
— Бесспорно, но не нам судить о его мотивах. Я никогда не общался с ним, его среди нас знают в живую лишь единицы, — Штраус выразился пространно, но на деле сильно покривил душой. Он-то Вереша успел изучить превосходно.
Дарко родился немногим раньше его, и их интересы и понятия вполне совпадали, на удивление красивый и крайне мудрый стригой, он быстро приковал внимание тогда ещё юного Максимилиана к себе. Он не был заносчив, не подшучивал, не обижал, лишь мягко указывал на ошибки новообращённого вампира. Штраус проникся к нему огромным уважением и неотрывно находился рядом, считая Вереша за своего наставника. В сущности, он радовался этому, он вообще был крайне терпелив и заботлив, и Максимилиан многими своими хитростями был обязан именно Верешу. Казалось бы, их дружба могла бы быть вечной, они с лёгкостью общались друг с другом, но через пару сотен лет их разделила политика, как это часто бывает среди бессмертных существ. И тем не менее, Штраус мог с уверенностью утверждать, что знает его как свои пять пальцев.
— Единицы? — Велислав усмехнулся, будто понял, что Максимилиан скрыл от него правду, но ничего про это не сказал. — Верно. Думаю, нам стоит спросить Влада, уж он-то должен был хоть сколько-то общаться с ним, в конце концов, Балканы — это его земля. Как считаешь?
— Считаю, что у него свои планы на эту войну. Бесспорно, мы можем попытаться разговорить его, но если бы он хотел, то примчался бы уже сейчас, — Штраус пожал плечами. — Посмотрим, во что это всё выльется. Думаю, Вереш не посмеет отправить войска к нам, не сообщив об этом многоуважаемому князю. Ну или графу, если угодно, суть одна.
— Вы рисуете мне пана Дарко уж слишком вежливым и тактичным человеком. С чего такая благосклонность? — удивился гетман, насмешливо глядя на собеседника. — Неужто симпатизируете?
— А если и так? — подчёркнуто вежливо уточнил Максимилиан, слегка оскалившись.
***
Дарко Вереш сидел в полумраке собственных покоев и смотрел, как небо медленно светлеет. Ночь подходила к концу, и ему было даже немного грустно отпускать её. Дарко любил это время суток, оно скрывало его единственное уродство — ужасные шрамы на всю спину. Дарко ненавидел их, ненавидел вампиров за то, что они часто судили по внешности, ненавидел самого себя, за то, что не смог уберечь детей: в проклятую ночь Яна Купалы Вереш встречался с самыми страшными своими воспоминаниями. Перед ним вставала смерть отца, собственное отражение, окровавленная Ружа, разорванный Звонимир, насмешки и издевательства, завоёванная хорватская земля… Дарко схватился за голову, путаясь в коротких чёрных волосах, едва сдержался, чтобы не разрыдаться.
Они вытащили меч из его рассечённой груди.
Дарко понятия не имел, зачем это сделали те, кто относил себя к его противникам. Клан Ливиану, никогда не понимавший мягкой политики клана Вереш, прислал к нему своих людей, когда все его верные слуги оказались перебиты.
Они три дня и три ночи читали над ним Чёрную Книгу, призывая в помощники Лилит.
Вереш неплохо представлял, чего стоит отдать такую силу, чтобы оживить другого, знал, что три могущественных стригоя сделали это несмотря ни на что, и ни разу не попросили платы за свою действительно неоценимую помощь.
Они дали ему кровь вампира.
Они наполнили его тело иной жизнью, принеся в жертву ослабленного врага. Дарко Вереш выжил и обрел новую, ещё более приятную оболочку, хотя среди сородичей и без того считался красавцем.
— Мы сделали исключение для вас, господин Вереш, но о ваших детях и речи быть не может. Клан Ливиану посчитал вас достаточно полезным и достойным помощи, учтите это. Мы позаботимся о том, чтобы господица Ружа и господин Звонимир были похоронены с честью, но не более.
Дарко невообразимо тосковал по своим воспитанникам, брату и сестре сиротам, которых он нашёл у крепостной стены в Загребе. Он обратил их, умирающих от голода, обучил всему, что знал сам, он заботился о них и любил сильнее, чем любил бы родной отец. Он дал им всё, а близнецы дали ему счастье и всегда относились с почтением и теплом.
Он всегда боялся потерять их — самое дорогое, что у него было. И потерял.
— Будь ты проклят, Кшиштоф Водлевский, — прошептал он в предрассветной тишине, до боли сжав в руках старый надтреснутый крестик.
Ружа всю свою жизнь верила в Бога.
Дарко проклинал его за предательство.
Глава тридцать третья
В Сейме было на удивление шумно. Анна терялась в гуле разных голосов, польских, французских и венгерских слов, шелеста платьев и цокота каблуков. На мгновение ей вдруг стало душно, она схватилась за горло, пытаясь хоть немного ослабить ворот платья и вдохнуть, неловко оперлась на Матиуша и закашлялась.
— Анна, тебе нехорошо? — Вишнивецкий мягко придержал её и осторожно обнял, подталкивая к открытому окну. — Что такое, душа моя?
— Воздуха не хватает, будто кто горло тисками сдавил, сердце колотится, как лихорадка бьёт, тяжко мне, — женщина оперлась на мраморный подоконник и с трудом вдохнула. — Что это? Что со мной?
— Кажется, вам помешало моё присутствие, простите, — раздалось за её спиной. — Раду Ливиану, глава клана Ливиану. Стригои не слишком хорошо влияют на самочувствие людей, доамна Вишнивецкая.
— О, домнуле Ливиану, — Матиуш вежливо улыбнулся. — Я не знал, что вы прибудете, вы нечасто появляетесь в наших краях.
— Действительно, он пока не настолько обнаглел, — к ним быстрым шагом подошёл Дракула, его чёрные глаза метали молнии, а бледные губы были плотно сжаты. — Раду, тебе скучно в Брашове? В Сигишоаре? Тебя плохо приняли в Загребе? Вереш предоставил тебе недостаточно развлечений?
— О, милый брат, — слащаво протянул Ливиану. — Доамна, домнуле, вы, верно, знаете Влада? Мы с ним, говорят, похожи, но в отношении манер совершенно различаемся. — Влад, поздоровайся для начала. Отец бы сейчас был недоволен.
— Много он был доволен, когда ты с Мехмедом… — Влад не договорил, вовремя вспомнив о присутствии Анны. — И сам знаешь. Не строй святошу и галантного кавалера, всё равно актёр из тебя никудышный.
— А ведь мы не виделись полвека, — Раду капризно надул алые губы, сильно выделявшиеся на его мертвенно-бледном лице, и тут же снова вернул себе прежнее выражение. — С вами он ведёт себя так же отвратительно?
— Пан Дракула всегда вежлив и спокоен, я лично не видела ничего такого, — Анна почувствовала приближающуюся ссору, хотя и понятия не имела, что было между братьями до того. Она видела, как Дракула сжимает кулаки, впиваясь ногтями в ладони, а Ливиану за улыбкой прячет недобрый оскал.
— Не поверить такой прекрасной даме, как вы, страшный грех, — усмехнулся стригой. — Вы правы, бесспорно правы. Так вот, домнуле Вишнивецкий, — он как ни в чём не бывало обратился к Матиушу, — я действительно никого не предупреждал о своём приезде, потому как и сам думал, что не появлюсь в Варшаве до самой весны, но мои планы претерпели существенные изменения.
— Полагаю, это связано с грядущими событиями, — коротко отозвался князь, нежно сжимая руку жены, от чего та зарделась и прильнула к нему. — Сегодняшнее наше собрание как раз этому посвящено.
— О, вести разлетаются так быстро? — Ливиану недовольно наморщил нос. — А я-то думал… Впрочем, вы всё скоро узнаете, заседание совсем скоро, — он обернулся к Анне. — Моё почтение, доамна, — чуть поклонился и тут же исчез в толпе вампиров, оставив супругов и брата в полном недоумении.
— Каков подлец! — мгновенно разозлился Влад. — Совести у него нет, совести. И стыда тоже! — мстительно добавил он достаточно громко, чтобы Раду услышал.
— Ну что вы, пустое, — быстро зашептала ему женщина, ласково улыбаясь. — Не стоит беспокойства, поверьте. Знаете, а отобедайте сегодня с нами, Злата готовит прекрасный журек.
— Да, верно, — Матиуш в очередной раз поразился уму супруги и одобрительно кивнул. — Мы не раз бывали у вас, но вы к нам в гости ещё не приезжали. Право, мы только рады вам.
— Благодарю за приглашение, я с удовольствием его приму, — Владислав поцеловал Анне пальцы. — Думаю, юный Тадеуш мне обрадуется, у него наконец-то появится компаньон по прогулкам.
К удивлению многих, Влад души не чаял в сыне Вишнивецких и часто проводил с ним время: играл, гулял, читал сказки, укладывал спать. Общественность строила разные гипотезы, некоторые даже полагали, что Тадеуш и есть сын Влада, но те несколько человек, что знали правду, могли лишь печально улыбнуться — малыш напоминал Дракуле его покойных сыновей.
Где-то наверху ударили в колокол, и вампиры постепенно начали расходиться — все стремились занять положенные места в главном зале. Анне он толком не нравился — весь белый и барочный, плохо отапливаемый, в конце концов, больше похожий на фамильный склеп, нежели на что-то, где должны находиться живые люди. Она искала в толпе Эржбет, та быстро нашлась где-то у дверей в их ложу, разрумяненная и в новом платье — видно было, что Чахтицкая пани очень готовилась к этому сейму.
