— Анци, — она всегда звала её этим ласковым венгерским именем, — Анци, какая ты красавица, тебе очень идёт это чудное персиковое платье. Я в жизни не видела такого нежного цвета. Матиуш расстарался?
— Да, ему привезли это из Османской империи. И это при том, что мы с ними не в ладах. Он слишком хотел порадовать меня, вот и приказал, — губы женщины тронула тёплая улыбка. — Бет, мне снова холодно. Неужто от присутствия Раду?
— Да нет, он отошёл на достаточное расстояние, да и твоё тело должно было уже привыкнуть, ты ведь на почти незаметную частичку, но вампир, как и я, — Батори огляделась. — Ложу топили, готова поклясться. — Анна, ты не заболела?
— Матиуш так печётся обо мне, что вряд ли. Тут есть кто-то, кто может мне навредить? — Вишнивецкая испуганно прижалась к подруге. — Я не могу сказать, что увидела кого-то нового, кроме пана Ливиану и его свиты, остальные мне вполне знакомы.
— Знаешь, это глупая и слишком уж сказочная история, но не могу не рассказать, — Эржебет провела её к уютным креслам и укрыла плечи вязаным платком. — Есть такой стригой, Дарко Вереш, они с Раду знакомы. Так вот, у Дарко были приёмные сын и дочь: Звонимир и Ружа. Случилось, что их убили наши же сородичи, вампиры во главе с бывшим королём. Один из них оказался ещё большим мерзавцем и вырвал мёртвой девушке сердце, забрал его себе, чуть ли не всем совал под нос доказательство того, что именно он лишил жизни дочь самого Дарко Вереша, прекраснейшего и хитрейшего из стригоев. Но с тех пор в Сейме стали видеть призрака, точь-в-точь похожего на бедную Ружу. Быть может, это её холод и печаль ты ощутила, Анци?
— Какая ужасная история, мне так жаль эту несчастную… — Анна едва не всхлипнула. — Почему никто не говорил об этом раньше?
— Произошедшее быстро замяли, дяде, Штраусу, Левандовскому и Потоцкому и рта не дали раскрыть. Лович тогда ещё был человеком, но вряд ли бы ему разрешили сказать хоть слово. Безусловно, я назвала тебе крайне могущественных людей, но и они бессильны против лучших армий нашего мира, — Батори говорила почти шёпотом, то и дело поглядывая на остальной зал. — Страшное было время, я помню. Как славно, что ты родилась многим позже, милая Анци, и как жаль, что ты увидишь такую уродливую войну!..
***
Раду внимательно смотрел, как вампиры рассаживаются, уже заранее готовясь обсуждать повестку дня. Война, война, к оружию, Речь Посполитая, к твоим границам вновь подступают враги. Как в сущности, это было естественно, по-польски, Ливиану даже завидовал такому боевому духу и желанию защитить себя и своих родных.
— Объявляю заседание Сейма открытым, — Вацлав поднялся с королевского трона и положил скипетр на стол перед Штраусом. — Я хотел бы начать с приветствия дорогого гостя — стригоя Раду Ливиану, главы клана Ливиану, — Раду вальяжно выскользнул из своего кресла и спустился вниз, не обращая внимания на смешки и перешёптывания. Он вытащил из невозможно длинных рукавов своего одеяния, судя по всему, исконно румынского, красивый свиток и развернул его, чуть кивнул Левандовскому.
— Пане и панове, я рад видеть здесь всех вас, но вот вести я принёс безрадостные, — он опустил глаза на бумагу. — Сим заявляю, что я, Дарко Вереш, крещённый Радованом, принц Хорватии и бан Славонии, объявляю королю Речи Посполитой, графу Вацлаву Ежи Левандовскому, войну мести, — Раду свернул всё обратно. — Дальше там число, подпись и прочие радости, — пояснил он, поймав удивлённые взгляды вампиров. — Я кому-то момент испортил? Прошу прощения, выражаться красиво рад, манерничать и изгаляться, зачитывая вышеперечисленное, лениво и глупо.
— Все стригои так себя ведут? — крикнул кто-то справа, и Ливиану обернулся туда, зло сузив глаза.
— Позвольте, — Влад вдруг поднялся, сам не понимая, что им двигает, и гневно посмотрел на наглеца, — вы разговариваете с послом и правителем, — он немного помолчал, собираясь с силами, а затем всё же добавил:
— Вы разговариваете с моим братом. Будьте добры выбирать выражения.
— Не нужно, Влад, — Раду дернулся, на губах на мгновение застыла горькая улыбка. — Я привык, — он гордо вскинул голову и сам обратился к обидчику:
— Пана не учили манерам и выдержке? Извольте, я не обижаюсь. Но если такие паны станут вершить наши судьбы, судьбы тысяч простых вампиров, разве будет в Речи Посполитой порядок? Что скажет король?
— Выйдете вон, пан Ковальчик, вы перешли всяческие границы, — произнёс Вацлав как бы в ответ на его вопрос. — Ясновельможная шляхта приносит вам свои извинения, домнуле Ливиану.
— Я уже сказал, я не обижаюсь, — Раду просто пожал плечами и быстро посмотрел на брата, в его глазах читалась благодарность. Дракула коротко кивнул ему и отвернулся, низко опустив голову.
В тот день они больше не виделись.
***
— Что было в Сейме? — Милинский без особого интереса подкидывал и ловил яблоко, наблюдая, как Тадеуш переставляет на полу у камина солдатиков. Анна вышивала, думая о чём-то своём, Матиуш читал, то и дело шурша листами новой книги.
— В Сейме? — он встрепенулся, хитро улыбнулся Рихарду. — Вот поехал бы с нами и узнал.
— О, герр Штраус, опять вы за свои нотации, ей богу, я-то думал, что уже вырос, — очередная удачная пародия рассмешила всех присутствующих, даже Тадю ненадолго отвлёкся и задумчиво повторил фамилию немецкого вампира, затем пожал плечами и вернулся к игре.
— Да ну куда тебе, — Матиуш с удовольствием отметил, что Анна улыбается, не поднимая глаз, и всё же ответил:
— Мы говорили о войне. Раду Ливиану принёс нам послание от Дарко Вереша.
— С печатью и вензелем? — скучающе уточнил Рихард.
— О, — Вишнивецкий замялся, понимая, что не уделил этому никакого внимания, — возможно, я не видел.
— Анна, с печатью и вензелем? — повторил Милинский, обращаясь к его супруге. Та кивнула, едва сдерживая смешок.
— А теперь оцени свои качества и милой пани Вишнивецкой. В следующий раз останешься дома со мной и будешь играть в шахматы, толку от твоего сидения в этом безвкусно украшенном здании всё равно нет, — Рихард чуть приподнялся на софе и посмотрел на Матиуша. Тот покачал головой и потянулся за доской, разложил её на столике и расставил фигуры.
— В следующий раз можешь просить о чём-то менее витиевато, друг мой, я не кусаюсь, — Вишнивецкий совершенно не следил за тем, что говорит, и искренне удивился, когда в наступившей тишине осознания вдруг раздалось звонкое и уверенное:
— Кусаешься. Ма подумала, я сказал.
— Какой я всё-таки приличный человек, — заметил Милинский. — Оказывается, вампиры или им подобные умеют читать мысли, а я этим по-настоящему ни разу не воспользовался!
***
Влад сидел на крыше, свесив ноги, и смотрел, как течёт где-то внизу полноводная Висла. Впервые за много лет его посетили воспоминания, страшные воспоминания о первых месяцах после его становления.
Он искал Раду повсюду: и в мире живых, и в мире мёртвых.
Они много ссорились, они посылали друг к другу убийц, они делили один трон, но они всё равно любили друг друга и оставались братьями. Несмотря ни на что.
Он пытался узнать, что случилось с братом. Пока ему не показали его окровавленные одежды и обрезки волос, маленький оберег, доставшийся ещё от матери.
Влад отчётливо помнил, как упал на колени, прижимая эти вещи к груди, как рыдал, проклиная всех и вся, что не успел спасти своего непутёвого младшего брата, любимого Раду, пусть он и был ужасный дурак, выбравший не тех.
— Раду?! — он ворвался в кабинет, ожидая увидеть кого-то из глав стригойских кланов, но увидел воскресшего брата.
— Влад?! — тот удивлённо посмотрел на него. — Что ты?..
— Нет, это ты скажи мне, что ты! — Дракула был вне себя от ярости. Раду выжил, выжил! И наверняка знал, что Влад его ищет, но не подал и малейшего знака, потому что ему так захотелось.
— Что я? Турки выволокли меня из моего же дома и хотели отрубить голову, а твои люди даже не стали этому препятствовать. Да и ты бы не стал, хорошо ведь избавиться от соперника чужими руками, а?! — Раду поднялся и подошёл вплотную к брату. — А я выжил, я сбежал и выжил, ясно тебе? Я уже не тот слабый ребёнок, Влад. И стригои со мной в этом согласились.
— Стригои? Что ты несёшь, Раду? Я искал тебя! Я горевал, когда узнал о твоей смерти, я хотел обратить тебя, брат. Я… — Владислав едва говорил, каждое слово отдавалось болью и ужасной тяжестью.
— Ах ты хотел? Влад, ты всегда делаешь то, что хочешь. Если происходит иначе, значит, ты притворяешься и хочешь сыграть на чьих-то чувствах, неважно, сколь ты этому человеку дорог и как сильно ты его в этот момент предаёшь, — прошипел тот, гадко улыбаясь.
— Не говори о том, чего не знаешь! — Дракула не выдержал и дал ему хлёсткую пощёчину. — Ты не видишь дальше своего носа и юношеских убеждений!
— А ты не видишь дальше своего желания править и обладать, — зло сплюнул Раду. — Я отказываюсь от фамилии Дракула и принимаю иную. Ливиану. Хватит этих догонялок и выяснений отношений. Всё кончено, ты больше не в ответе за меня, и пусть каждый выберет свой путь. Прощай, — последние слова он произнёс на удивление спокойно и безразлично, хотя в его глазах стояли слёзы. — Я люблю тебя, Влад, но я не могу тебе верить. А без веры у нас не будет ничего. Прощай.
Раду. Маленький, обиженный и глупый, а Влад всё глупее. Он ведь поддался на это, он ведь не поверил слезам, он бросил его там и ушёл, даже не попытавшись поговорить нормально, не цапаясь. Дракула по сей день винил себя во всём том, что произошло тогда, в ужасный осенний вечер. Они не раз виделись потом, но всё уже было безнадёжно испорчено, и никто не пытался это исправить. А надо было.
Он попытался сделать это сегодня, он встал на защиту младшего, как и подобает старшему, и Раду это заметил. Раду был ему благодарен и наверняка хотел отплатить тем же.
— Как бы я хотел обнять тебя, брат, — Владислав тяжело вздохнул. — Я вспоминаю, как мы вместе играли, веселились и пускали по Арджешу щепки-лодочки, воображая, что это корабли, плывущие куда-то в далёкие страны, я вспоминаю, как мы были братьями не только по крови и отчаянно хочу это вернуть. Мы оба наломали дров, но нам под силу расчистить любой завал. Если бы ты мог слышать меня, Раду, если бы я мог быть чуть храбрее и сказать всё это тебе лично…
…В одном из особняков на главной площади под крышей горел неяркий свет. Раду сидел у окна и обнимал себя за плечи, качаясь из стороны в сторону, что-то бормоча.
— Если бы ты только мог меня слышать, Влад, — вдруг отчётливо сказал он. — Если бы ты только мог меня слышать…
Глава тридцать четвёртая
Станислав сидел на постели, безразлично глядя на постепенно затухающие огни Киева. Ему совершенно не спалось, а поговорить было не с кем — Дарко ещё до рассвета заперся в своих комнатах, и о нём ничего не было слышно, вездесущий Рихард, скорее всего, был где-то в Варшаве, рядом со своей Анной. Мнишек даже завидовал счастью своих вынужденных врагов: у них были семьи и любящие люди. А у него, Стася Вранича — только могила матери в маленькой сербской деревушке.
Мнишек скучал по Невене. Она всю жизнь заботилась о нём, несмотря ни на какие лишения, всегда искала лучшего и очень гордилась, но всё же отказалась принять становление. Она хотела умереть честной христианкой, она хотела умереть, потому что устала от жизни — та принесла ей слишком много боли и горя.
— Стась, милый, Бог зовёт меня к себе… — Невена слабо улыбалась, сжимая руку сына. — Но перед тем, как я умру, я должна тебе сказать кое-что. Я ненавидела твоего отца, я ведь знаю, кто пришёл ко мне в ту ночь, но я ударила его спрятанным ножом. Помню, по его щеке скатилась кровь и упала мне на лицо, я проглотила её, а потом он укусил меня… Я и не знала, что таким образом понесу дитя, но когда я поняла, что это так, то я стала тебя ждать. Ты не должен был отвечать за его дела, нет, никогда. Я всегда любила и люблю тебя, но мне жаль, что ты не сын пана Станислава. Тебя породил… — она закашлялась, содрогнулась на простынях и замерла, чуть улыбаясь, её ладонь упала на одеяло. Невена скончалась. Станислав с глухим воем уткнулся в материнское плечо, бессмысленно обнимая остывающее тело.
Он понимал её выбор и никогда бы не стал оспаривать, но глубоко внутри ему было плохо и очень одиноко. Возможно, именно с матерью в его душе умерли остатки милосердия.
***
Матиуш поправил одеяло, плотнее укрывая Анну и прижимая её к себе. Она заворочалась во сне и обняла его, уткнулась носом в плечо, лишь крепче засыпая. Вишнивецкий ласково улыбнулся, ощущая, как по всему разливается уютное тепло. За эти несколько лет он по-настоящему узнал жену, научился чувствовать и заботиться, научился жить и всякий раз благодарил Высшие силы за то, что они свели его с прекрасной Анусей.
Нынешняя их любовь сильно отличалась от первоначального чувства, родившегося летом сорок пятого. Пропала приторность, пропала мифическая идиллия, но вместо них остались тепло и взаимоуважение, понимание и добрый мир. Матиуш Камил Вишнивецкий мог с уверенностью сказать, что по истине счастлив.
Он снова посмотрел на спящую супругу. Та чему-то улыбалась, и Матиушу хотелось целовать её губы, ощущая, как она отвечает ему и любит в ответ. После всего, что с ними случилось, Вишнивецкий боялся её потерять, он с ужасом вспоминал первые месяцы беременности и свой страх за её жизнь.
Анну только сковал беспокойный сон, и Матиуш осторожно положил на её лоб смоченную в травяном отваре ткань, чтобы хоть немного сбить жар. Его бедная жена мучилась который день, и у Вишнивецкого на душе было горько — он ведь только обрёл её и уже мог потерять в любой момент.
— Матиуш, спустись ненадолго в гостиную, есть кое-что, — раздался в его голове голос Вацлава.
Вишнивецкий с сожалением выпустил руку любимой и покинул комнату.
Когда же он вернулся, то обнаружил, что на кровати сидит Рихард, бледный, как будто мраморная статуя, его тело дрожит, а сам он крепко сжимает пальцы Анны.
— Тише, разбудишь, — он кивнул в сторону ослабленной женщины. — Мне только удалось забрать достаточно её болей, чтобы она смогла хоть сколько-то спокойно уснуть. — Тише.
— Зачем? — Милинский всё время оставался для него непонятным полубезумным созданием Потоцкого, просто человеком, которого пожалели и спасли, человеком, который сторонится других, но никак не больше. И тут он увидел совершенно другую сторону — сострадание.
— Хочу помочь, — коротко отозвался Рихард. — Что в этом такого?
— Она никогда не говорила, что ей больно, сомневаюсь, что она доверилась вам, — скривил губы Вишнивецкий. — Или я неправ?
— Вы счастливый человек, пан Вишнивецкий, ведь вы почти никогда не страдали. Вам неоткуда уметь чувствовать чужие муки, — терпеливо пояснил Милинский. — Мне же повезло меньше, — он вновь содрогнулся, приняв на себя особенно сильный приступ, затем улёгся рядом с Анной и затих.
