– И что для этих чар нужны сердце, язык и глаза. Не стоит облегчать задачу твоим недругам… Пусть хотя бы некоторое время чародейка поломает голову, что же здесь произошло…
Несколько раз мне доводилось помогать дядюшке Абсалому, когда тот штопал довольно неприглядные раны, однако сейчас поспешно отвернулась, увидев, что нож занесен над мертвыми глазами. Действовал Хорвек быстро и сноровисто и вскоре окликнул меня:
– Теперь уходим. С наступлением ночи за нами последуют другие слуги ведьмы, и нам нужно сбить их со следа. Запах крови так быстро не выветривается.
– Но когда мы вернемся в Таммельн…
– Вскоре ведьма узнает, что в монастыре побывала рыжая Фейн, – Хорвек вытирал окровавленные руки о сухую траву. – И это случится, возможно, еще до того, как ты достигнешь Таммельна. Ты думала об этом?
Я в досаде закусила губу, признавая, что слова его не лишены смысла. Монахини действительно знали мое имя, а рыжая макушка была лучшей приметой, известной почти каждому жителю Таммельна благодаря истории с моей таинственной болезнью.
– Твоя жизнь уже не будет прежней, Фейн, – Хорвек в который раз помог мне подняться. – Тебе придется прятаться, лгать и отказаться от собственного имени. Это тяжелая жизнь. Но если ты не согласишься на нее – никакой жизни у тебя больше не будет.
– Но ведь ты мне поможешь? – жалобно спросила я, не будучи уверена в том, кого я сейчас прошу о помощи.
– Не знаю, способен ли хоть кто-нибудь тебе помочь, – ответил он, смотря на меня со странным выражением, напоминающим сожаление. – Мне подвластно не столь уж многое, ведь я всего лишь человек, как бы тебе ни хотелось верить в обратное. И времени у меня осталось мало.
Мне не понравились его слова еще больше, чем то, как ловко и быстро он вырезал языки и глаза гарпиям. Но по его спокойному и бесстрастному взгляду я уже научилась угадывать, когда задавать вопросы нет никакого смысла.
Мою рану наскоро перевязали лоскутом, оторванным от юбки, свои же порезы Хорвек оставил без внимания, отмахнувшись от моих попыток помочь. Я видела, что он торопится побыстрее уйти отсюда, да и меня все сильнее мутило при виде мертвых чудовищ. Туман почти рассеялся, и стало ясно, что мы ушли не так далеко от дороги. Вдали серебрилась небольшая рощица, за нею – другая, и, как мне показалось, за ними располагалась большая долина, тонувшая в остатках дымки. Хорвеку, как мне показалось, приглянулся этот вид, и он произнес:
– Если там внизу есть какая-нибудь речушка, нам стоило бы перейти ее, чтобы сбить со следа тех, у кого хороший нюх…
Я вздрогнула, но не решилась спросить, о ком он говорит, – мне подумалось, что если я услышу об очередных жутких существах – оборотнях или упырях – то меня покинут последние силы. Обычно я полагала, что лучше знать правду, чтобы не пугать себя домыслами, но что-то мне подсказывало: в этот раз мое воображение вряд ли сможет состязаться с действительностью.
Первые часы после ужасной встречи с гарпиями смазались в моей памяти – я даже не чувствовала боли в ноге, раз за разом переживая тот ужас, что недавно испытала. Их крики, уродство, прячущееся под прекрасной личиной, не шли у меня из головы, и в конце концов Хорвек, заметивший, что я сама не своя, окликнул меня, что-то спросив. Я была настолько взвинчена, что от звука его голоса вздрогнула как от удара, сбилась с шага, а затем принялась что-то бормотать, точно пьяная, – язык заплетался, и я тут же забывала, о чем хотела сказать. Так ничего и не сумев объяснить, я разрыдалась и, если бы не помощь Хорвека, непременно упала бы на землю, потому что хотелось мне одного: долго-долго плакать, свернувшись калачиком, и прогнать из своей головы скалящихся мертвых гарпий. Но бродяга удержал меня, и я ткнулась лицом в его грудь, едва прикрытую изорванной, окровавленной одеждой. Должно быть, это причинило ему боль, но он ничего не сказал, продолжал обнимать меня и вполголоса повторял, что все закончилось.
– Но я… я убила ее! – прошептала, захлебываясь от рыданий.
– Ее убил я, – сказал Хорвек, поглаживая мои волосы. – Ты порезала ей шею – совсем неглубоко, а этого недостаточно даже для того, чтобы прикончить курицу. Но гарпия убила бы тебя безо всякой жалости, забрала бы то, что нужно ее госпоже для чар, и всласть бы попировала на твоих останках – они любят человечину. Не стоит сожалеть о том, что ты пыталась ее опередить.
Однако я расплакалась еще горше, теперь уже не зная, о чем сожалею.
– Все так… так… страшно! – едва смогла промолвить я, всхлипывая и икая, но Хорвек негромко рассмеялся.
– Ты воистину самый храбрый человек из тех, кого я знаю, Фейн, если страшно тебе стало только сейчас, – сказал он. – Я бы подумал, что ты наконец-то поумнела, но… Если я сейчас спрошу, отказалась ли ты от своей изначальной цели, – что ты ответишь?
Тут же перед моими глазами встало лицо господина Огасто – бледное, измученное, но все еще прекрасное. На секунду мне показалось, что мы с ним вновь встретились на заброшенном пустыре, – о, как хорошо я помнила тепло его рук! Он легко приподнял меня, чтобы усадить на коня, ведь моя нога болела почти так же, как и сейчас… Меня окатило волной жара, чудесным образом прогнавшего озноб, в котором я совсем недавно сотрясалась всем телом. Но волшебство тут же развеялось, когда я подняла взгляд, – передо мной было странное, хищное лицо Хорвека, ничуть внешне не походившего на Его Светлость. Пустырь, где мы встретились с господином Огасто, был усеян цветами. То были жалкие сорные травы, но сейчас вокруг меня раскинулось дикое поле, давно пожухшее и выгоревшее. И руки мои были в тот раз грязны от земли, а не от черной крови чудовища…
Должно быть, мои чувства отразились на лице, поскольку Хорвек криво усмехнулся и отпустил меня, словно предугадывая мое желание отстраниться.
– Вот видишь, ты опять хочешь идти дальше, слезы высохли, и страхи позабыты, – сказал он. – Не стоит терять время, день не так уж долог, а вечером по твоему следу пойдут новые охотники.
Я покраснела – моя слабость и впрямь выглядела глупо и постыдно – и торопливо зашагала вперед, стараясь не слишком сильно прихрамывать. С Хорвека сталось бы вновь взвалить меня себе на спину, но теперь, после того как я вспомнила о господине Огасто, дружба с новым знакомцем вызывала смущение, точно Его Светлость мог бы увидеть, как я совершенно неподобающим образом взгромоздилась на закорки к какому-то бродяге.
Боги благоволили к нам – должно быть, им претило встать на сторону злобной ведьмы, несмотря на то, что в противниках у нее значились глупейшая Фейн и бродяга Хорвек, который временами походил повадками то ли на демона, то ли на хитрого безумца. В долине и впрямь обнаружился неглубокий ручей, местами больше напоминавший канаву. Мы прошли вниз по течению, пока мои ноги не начало ломить от студеной воды и я не запросила пощады, позабыв о недавнем намерении быть стойче всех славных героев разом взятых. Выбравшись на один из берегов, я в изнеможении упала на траву. Хорвек же, словно не чувствуя ни холода, ни усталости, снял изодранную куртку, рубаху и принялся смывать подсохшую кровь, которой был покрыт едва ли не полностью. От холодной воды раны снова начали кровоточить – их было немало, и многие из них оказались довольно глубоки.
– Что же ты молчал! – я с беспокойством осматривала порезы. – Тебя нужно перевязать!
– Пустое, – тут же ответил Хорвек. – На мне все заживет как на собаке, уж поверь. Лучше побеспокойся о своей ноге.
Я поняла, что он не подпустит меня к своим ранам, и принялась копаться в своей сумке – дядюшка снабдил меня изрядным количеством лекарских припасов, но явно не мог представить, что в пути меня одолеют отнюдь не несварение желудка и не вши. Чистой ткани, годной на перевязку, нашлось совсем не много.
С грустью я осмотрела свое верхнее платье, превратившееся в лохмотья. Его мне дали добрые монахини, и оно не отличалось изысканностью кроя, но то была добротная, удобная в дороге одежда. Теперь же сквозь дыры на подоле совершенно неприличным образом виднелись мои сбитые в кровь колени, нижняя юбка тоже была изодрана и грязна, точно в нее завернули десяток диких кошек, завязали узлом и бросили в канаву.
– Нам нужна другая одежда, – только и сказал Хорвек, наблюдая за тем, как я пытаюсь оттереть пятна с ткани, забредя в воду поглубже.
Сам он к тому времени уже накинул еще не просохшую рубашку на свое изрисованное диковинными знаками тело – выглядело это еще непотребнее, чем мой нищенский наряд. Возможно, в таком виде считалось допустимым бродяжничать в варварских северных землях, однако в срединных королевствах швырнуть булыжником или плеснуть помоями в столь неприглядных оборванцев считал своим долгом любой встречный. По всему выходило, что нам следует найти какое-нибудь поселение, чтобы разжиться едой и одеждой. У меня имелось немного денег, переданных дядюшкой Абсаломом для пожертвования лесному монастырю, и я надеялась, что их окажется достаточно, – желудок от голода подводило все сильнее, а уж после купания в холодном ручье мой живот урчал, как злая цепная собака.
Немного отдохнув и согревшись, мы вновь побрели по воде – башмаки я связала шнурками и перебросила через плечо, Хорвек поступил схожим образом, хотя мне казалось, что и до разницы между сухой обувью и мокрой ему точно так же нет дела, как он не разбирает, кровоточит ли рана или гноится.
Когда на нашем пути возник мостик-брод из пары старых бревен, от которого в лесную чащу уходила натоптанная тропа, мы не сговариваясь выбрались на берег: где-то здесь полагалось обитать людям, и нам следовало их отыскать. Удача продолжала нам сопутствовать: неподалеку, около небольшого озерца, притаился зажиточный хуторок с пасекой, где нас не только накормили, но и предложили за умеренную плату довезти до селения покрупнее: родственники, гостившие у хозяев, как раз собирались возвращаться домой, нагрузив повозку медом.
Хорвек, разумеется, не глянулся хуторянам, однако на их лицах читалась мысль: «Пока что этот разбойник просит еду и одежду, предлагая взамен хоть какие-то деньги. Откажешь ему – и он придет ночью с приятелями, возьмет задаром все что захочет, да еще и прикончит кого-нибудь в сердцах». Не трудно было сообразить, что в этих лесах частенько появляются лихие молодцы, охочие до того добра, что перевозят по здешним дорогам, и хуторяне стараются по возможности жить с ними в мире, – дойную корову никакой дурак просто так не прирежет.
Видя, что мы не слишком-то требовательны и не обозлены, нам предложили сущие обноски, приговаривая без конца, что, мол, у бедных крестьян за душой одни башмаки на всех, а штаны и вовсе передаются по наследству уже пять поколений. Лица у хуторян при этом круглились и румянились, заплаток на куртках не виднелось, а выводок детишек, выглядывающих из-за забора, был обряжен в добротные рубахи по размеру. В то, что здесь снашивают одежду до дыр, верилось с трудом. Однако мы покорно приняли тряпье и согласились прокатиться на нарядной повозке. Даже я понимала, что чем меньше мы оставим следов на здешних дорогах, тем лучше.
Поношенные крестьянские наряды не изменили нас до неузнаваемости, однако после того как Хорвек избавился от своих побрякушек, а я повязала голову клетчатым платком, скрыв рыжие волосы, мы перестали совсем уж откровенно походить на бродяг худшей разновидности – тех, что ищут приключений и легких денег. Скорее нас могли теперь принять за нищих крестьян, которых погнал из родных мест голод, война или жадный господин. Конечно, чтобы заподозрить неладное, стоило приглядеться к жесткому лицу Хорвека, на котором ясно была отпечатана воля богов, запрещавшая ему жить честным и мирным трудом; или же к моим рукам, которые хоть не были белы, как у знатной дамы, однако ж и не огрубели, как у крестьянки, но я все еще надеялась, что нас ищут не настолько старательно.
В том поселении, где мы очутились ближе к вечеру, имелся небольшой постоялый двор – оно располагалось у дороги, ведущей к Таммельну с юга. Хорвек, нахмурившись, начертил в пыли подобие карты – видно было, что он с усилием припоминает что-то, – а затем сказал, что мы сделали хороший крюк и вряд ли нас будут искать в этой стороне. Ночь мы провели на чердаке одного из сараев при гостинице, и, несмотря на усталость, я очнулась ото сна, услышав далекий пронзительный вой. Что-то мне подсказало – этот полный тоски и злобы звук издает колдовское существо, чужое в этих краях.
– Да, оборотни-псы колдуньи вышли на ночную охоту, – ответил Хорвек на мой молчаливый вопрос, а затем, прислушавшись, прибавил:
– Но они промахнулись, мы сумели сбить их со следа. Спи спокойно, ведьма сегодня останется без улова и сварит в своем котле другое сердце…
С рассветом мы вновь пустились в путь – дорога здесь была оживленная, хоть от недавних дождей ее и развезло. Мы шли не слишком быстро – я прихрамывала, да и не полагалось людям нашего сословия нестись со всех ног: бедные крестьяне никуда не торопятся, в их походке всегда видна въевшаяся вечная усталость.
К вечеру мы подошли к южным воротам Таммельна. Стражники были хмельны и благодушны, и мне сразу бросилось в глаза то, что въезд в город украшен лентами и флагами, а дорога у ворот усеяна растоптанными цветами. Должно быть, в городе нынче отмечали какой-то праздник.
– Проваливайте, здесь нет для вас работы, – сказал один из стражников. – Город и без того переполнен бродягами!
– Пусть идут, – второй оказался благодушнее. – Быть может, успеют подобрать объедки с праздничных столов. Когда еще они сумеют набить брюхо… Идите ко дворцу Его Светлости, голодранцы, – там сегодня щедро угощают!
Сбивчиво поблагодарив их, я прошмыгнула в ворота, поторапливая Хорвека, становившегося все молчаливее и задумчивее.
– Что за праздник сегодня у господина Огасто? – бормотала я, чувствуя, что сердце от волнения трясется, как погремушка в руках у ребенка. – Что за событие отмечают дармовым угощением? Ох!.. – тут я замерла, поскольку меня ужалило ужасное подозрение. – Неужто в герцогском доме вскоре появится наследник?!
Догадка эта потрясла меня едва ли не сильнее, чем все пережитое до сих пор. Позабыв об усталости и боли, я спешила ко дворцу, старые полуразрушенные башни которого возвышались над городом, увенчивая его, словно покосившаяся корона.
У ворот слышался пьяный и радостный гомон – хмельные таммельнцы все еще выцеживали последние капли вина из огромных бочек, выкаченных на площадь перед домом герцога. Грубо сколоченные столы почти опустели, и в огромных чанах в поисках костей шарили жадными руками оборванцы и нищие. Вокруг костров танцевали, пошатываясь и падая, их собратья, некоторые из которых украсили себя обрывками лент и увядшими венками. Я замерла, не зная, что и думать.
– Пожалуй, нам пора прощаться, – нарушил тишину Хорвек, поравнявшись со мной. – Ты пришла туда, куда стремилась. Во дворец мне ходу нет, и я ничем не смогу помочь тебе. Надеюсь, свой долг я оплатил сполна, и ты не держишь на меня обиды.
– Обиды?.. – я едва вслушивалась в его слова, ведь все мои мысли были о загадочном празднике, случившемся внезапно в Таммельне. – Нет-нет, я ничуть не обижена на тебя… Ты спас меня, и не раз! А я… я всего лишь попросила монаха не избивать тебя, не так ли?
Несколько раз мне доводилось помогать дядюшке Абсалому, когда тот штопал довольно неприглядные раны, однако сейчас поспешно отвернулась, увидев, что нож занесен над мертвыми глазами. Действовал Хорвек быстро и сноровисто и вскоре окликнул меня:
– Теперь уходим. С наступлением ночи за нами последуют другие слуги ведьмы, и нам нужно сбить их со следа. Запах крови так быстро не выветривается.
– Но когда мы вернемся в Таммельн…
– Вскоре ведьма узнает, что в монастыре побывала рыжая Фейн, – Хорвек вытирал окровавленные руки о сухую траву. – И это случится, возможно, еще до того, как ты достигнешь Таммельна. Ты думала об этом?
Я в досаде закусила губу, признавая, что слова его не лишены смысла. Монахини действительно знали мое имя, а рыжая макушка была лучшей приметой, известной почти каждому жителю Таммельна благодаря истории с моей таинственной болезнью.
– Твоя жизнь уже не будет прежней, Фейн, – Хорвек в который раз помог мне подняться. – Тебе придется прятаться, лгать и отказаться от собственного имени. Это тяжелая жизнь. Но если ты не согласишься на нее – никакой жизни у тебя больше не будет.
– Но ведь ты мне поможешь? – жалобно спросила я, не будучи уверена в том, кого я сейчас прошу о помощи.
– Не знаю, способен ли хоть кто-нибудь тебе помочь, – ответил он, смотря на меня со странным выражением, напоминающим сожаление. – Мне подвластно не столь уж многое, ведь я всего лишь человек, как бы тебе ни хотелось верить в обратное. И времени у меня осталось мало.
Прода -28-
Мне не понравились его слова еще больше, чем то, как ловко и быстро он вырезал языки и глаза гарпиям. Но по его спокойному и бесстрастному взгляду я уже научилась угадывать, когда задавать вопросы нет никакого смысла.
Мою рану наскоро перевязали лоскутом, оторванным от юбки, свои же порезы Хорвек оставил без внимания, отмахнувшись от моих попыток помочь. Я видела, что он торопится побыстрее уйти отсюда, да и меня все сильнее мутило при виде мертвых чудовищ. Туман почти рассеялся, и стало ясно, что мы ушли не так далеко от дороги. Вдали серебрилась небольшая рощица, за нею – другая, и, как мне показалось, за ними располагалась большая долина, тонувшая в остатках дымки. Хорвеку, как мне показалось, приглянулся этот вид, и он произнес:
– Если там внизу есть какая-нибудь речушка, нам стоило бы перейти ее, чтобы сбить со следа тех, у кого хороший нюх…
Я вздрогнула, но не решилась спросить, о ком он говорит, – мне подумалось, что если я услышу об очередных жутких существах – оборотнях или упырях – то меня покинут последние силы. Обычно я полагала, что лучше знать правду, чтобы не пугать себя домыслами, но что-то мне подсказывало: в этот раз мое воображение вряд ли сможет состязаться с действительностью.
Первые часы после ужасной встречи с гарпиями смазались в моей памяти – я даже не чувствовала боли в ноге, раз за разом переживая тот ужас, что недавно испытала. Их крики, уродство, прячущееся под прекрасной личиной, не шли у меня из головы, и в конце концов Хорвек, заметивший, что я сама не своя, окликнул меня, что-то спросив. Я была настолько взвинчена, что от звука его голоса вздрогнула как от удара, сбилась с шага, а затем принялась что-то бормотать, точно пьяная, – язык заплетался, и я тут же забывала, о чем хотела сказать. Так ничего и не сумев объяснить, я разрыдалась и, если бы не помощь Хорвека, непременно упала бы на землю, потому что хотелось мне одного: долго-долго плакать, свернувшись калачиком, и прогнать из своей головы скалящихся мертвых гарпий. Но бродяга удержал меня, и я ткнулась лицом в его грудь, едва прикрытую изорванной, окровавленной одеждой. Должно быть, это причинило ему боль, но он ничего не сказал, продолжал обнимать меня и вполголоса повторял, что все закончилось.
– Но я… я убила ее! – прошептала, захлебываясь от рыданий.
– Ее убил я, – сказал Хорвек, поглаживая мои волосы. – Ты порезала ей шею – совсем неглубоко, а этого недостаточно даже для того, чтобы прикончить курицу. Но гарпия убила бы тебя безо всякой жалости, забрала бы то, что нужно ее госпоже для чар, и всласть бы попировала на твоих останках – они любят человечину. Не стоит сожалеть о том, что ты пыталась ее опередить.
Однако я расплакалась еще горше, теперь уже не зная, о чем сожалею.
– Все так… так… страшно! – едва смогла промолвить я, всхлипывая и икая, но Хорвек негромко рассмеялся.
– Ты воистину самый храбрый человек из тех, кого я знаю, Фейн, если страшно тебе стало только сейчас, – сказал он. – Я бы подумал, что ты наконец-то поумнела, но… Если я сейчас спрошу, отказалась ли ты от своей изначальной цели, – что ты ответишь?
Тут же перед моими глазами встало лицо господина Огасто – бледное, измученное, но все еще прекрасное. На секунду мне показалось, что мы с ним вновь встретились на заброшенном пустыре, – о, как хорошо я помнила тепло его рук! Он легко приподнял меня, чтобы усадить на коня, ведь моя нога болела почти так же, как и сейчас… Меня окатило волной жара, чудесным образом прогнавшего озноб, в котором я совсем недавно сотрясалась всем телом. Но волшебство тут же развеялось, когда я подняла взгляд, – передо мной было странное, хищное лицо Хорвека, ничуть внешне не походившего на Его Светлость. Пустырь, где мы встретились с господином Огасто, был усеян цветами. То были жалкие сорные травы, но сейчас вокруг меня раскинулось дикое поле, давно пожухшее и выгоревшее. И руки мои были в тот раз грязны от земли, а не от черной крови чудовища…
Должно быть, мои чувства отразились на лице, поскольку Хорвек криво усмехнулся и отпустил меня, словно предугадывая мое желание отстраниться.
– Вот видишь, ты опять хочешь идти дальше, слезы высохли, и страхи позабыты, – сказал он. – Не стоит терять время, день не так уж долог, а вечером по твоему следу пойдут новые охотники.
Я покраснела – моя слабость и впрямь выглядела глупо и постыдно – и торопливо зашагала вперед, стараясь не слишком сильно прихрамывать. С Хорвека сталось бы вновь взвалить меня себе на спину, но теперь, после того как я вспомнила о господине Огасто, дружба с новым знакомцем вызывала смущение, точно Его Светлость мог бы увидеть, как я совершенно неподобающим образом взгромоздилась на закорки к какому-то бродяге.
Боги благоволили к нам – должно быть, им претило встать на сторону злобной ведьмы, несмотря на то, что в противниках у нее значились глупейшая Фейн и бродяга Хорвек, который временами походил повадками то ли на демона, то ли на хитрого безумца. В долине и впрямь обнаружился неглубокий ручей, местами больше напоминавший канаву. Мы прошли вниз по течению, пока мои ноги не начало ломить от студеной воды и я не запросила пощады, позабыв о недавнем намерении быть стойче всех славных героев разом взятых. Выбравшись на один из берегов, я в изнеможении упала на траву. Хорвек же, словно не чувствуя ни холода, ни усталости, снял изодранную куртку, рубаху и принялся смывать подсохшую кровь, которой был покрыт едва ли не полностью. От холодной воды раны снова начали кровоточить – их было немало, и многие из них оказались довольно глубоки.
– Что же ты молчал! – я с беспокойством осматривала порезы. – Тебя нужно перевязать!
– Пустое, – тут же ответил Хорвек. – На мне все заживет как на собаке, уж поверь. Лучше побеспокойся о своей ноге.
Я поняла, что он не подпустит меня к своим ранам, и принялась копаться в своей сумке – дядюшка снабдил меня изрядным количеством лекарских припасов, но явно не мог представить, что в пути меня одолеют отнюдь не несварение желудка и не вши. Чистой ткани, годной на перевязку, нашлось совсем не много.
С грустью я осмотрела свое верхнее платье, превратившееся в лохмотья. Его мне дали добрые монахини, и оно не отличалось изысканностью кроя, но то была добротная, удобная в дороге одежда. Теперь же сквозь дыры на подоле совершенно неприличным образом виднелись мои сбитые в кровь колени, нижняя юбка тоже была изодрана и грязна, точно в нее завернули десяток диких кошек, завязали узлом и бросили в канаву.
– Нам нужна другая одежда, – только и сказал Хорвек, наблюдая за тем, как я пытаюсь оттереть пятна с ткани, забредя в воду поглубже.
Сам он к тому времени уже накинул еще не просохшую рубашку на свое изрисованное диковинными знаками тело – выглядело это еще непотребнее, чем мой нищенский наряд. Возможно, в таком виде считалось допустимым бродяжничать в варварских северных землях, однако в срединных королевствах швырнуть булыжником или плеснуть помоями в столь неприглядных оборванцев считал своим долгом любой встречный. По всему выходило, что нам следует найти какое-нибудь поселение, чтобы разжиться едой и одеждой. У меня имелось немного денег, переданных дядюшкой Абсаломом для пожертвования лесному монастырю, и я надеялась, что их окажется достаточно, – желудок от голода подводило все сильнее, а уж после купания в холодном ручье мой живот урчал, как злая цепная собака.
Немного отдохнув и согревшись, мы вновь побрели по воде – башмаки я связала шнурками и перебросила через плечо, Хорвек поступил схожим образом, хотя мне казалось, что и до разницы между сухой обувью и мокрой ему точно так же нет дела, как он не разбирает, кровоточит ли рана или гноится.
Когда на нашем пути возник мостик-брод из пары старых бревен, от которого в лесную чащу уходила натоптанная тропа, мы не сговариваясь выбрались на берег: где-то здесь полагалось обитать людям, и нам следовало их отыскать. Удача продолжала нам сопутствовать: неподалеку, около небольшого озерца, притаился зажиточный хуторок с пасекой, где нас не только накормили, но и предложили за умеренную плату довезти до селения покрупнее: родственники, гостившие у хозяев, как раз собирались возвращаться домой, нагрузив повозку медом.
Хорвек, разумеется, не глянулся хуторянам, однако на их лицах читалась мысль: «Пока что этот разбойник просит еду и одежду, предлагая взамен хоть какие-то деньги. Откажешь ему – и он придет ночью с приятелями, возьмет задаром все что захочет, да еще и прикончит кого-нибудь в сердцах». Не трудно было сообразить, что в этих лесах частенько появляются лихие молодцы, охочие до того добра, что перевозят по здешним дорогам, и хуторяне стараются по возможности жить с ними в мире, – дойную корову никакой дурак просто так не прирежет.
Видя, что мы не слишком-то требовательны и не обозлены, нам предложили сущие обноски, приговаривая без конца, что, мол, у бедных крестьян за душой одни башмаки на всех, а штаны и вовсе передаются по наследству уже пять поколений. Лица у хуторян при этом круглились и румянились, заплаток на куртках не виднелось, а выводок детишек, выглядывающих из-за забора, был обряжен в добротные рубахи по размеру. В то, что здесь снашивают одежду до дыр, верилось с трудом. Однако мы покорно приняли тряпье и согласились прокатиться на нарядной повозке. Даже я понимала, что чем меньше мы оставим следов на здешних дорогах, тем лучше.
Поношенные крестьянские наряды не изменили нас до неузнаваемости, однако после того как Хорвек избавился от своих побрякушек, а я повязала голову клетчатым платком, скрыв рыжие волосы, мы перестали совсем уж откровенно походить на бродяг худшей разновидности – тех, что ищут приключений и легких денег. Скорее нас могли теперь принять за нищих крестьян, которых погнал из родных мест голод, война или жадный господин. Конечно, чтобы заподозрить неладное, стоило приглядеться к жесткому лицу Хорвека, на котором ясно была отпечатана воля богов, запрещавшая ему жить честным и мирным трудом; или же к моим рукам, которые хоть не были белы, как у знатной дамы, однако ж и не огрубели, как у крестьянки, но я все еще надеялась, что нас ищут не настолько старательно.
В том поселении, где мы очутились ближе к вечеру, имелся небольшой постоялый двор – оно располагалось у дороги, ведущей к Таммельну с юга. Хорвек, нахмурившись, начертил в пыли подобие карты – видно было, что он с усилием припоминает что-то, – а затем сказал, что мы сделали хороший крюк и вряд ли нас будут искать в этой стороне. Ночь мы провели на чердаке одного из сараев при гостинице, и, несмотря на усталость, я очнулась ото сна, услышав далекий пронзительный вой. Что-то мне подсказало – этот полный тоски и злобы звук издает колдовское существо, чужое в этих краях.
– Да, оборотни-псы колдуньи вышли на ночную охоту, – ответил Хорвек на мой молчаливый вопрос, а затем, прислушавшись, прибавил:
– Но они промахнулись, мы сумели сбить их со следа. Спи спокойно, ведьма сегодня останется без улова и сварит в своем котле другое сердце…
С рассветом мы вновь пустились в путь – дорога здесь была оживленная, хоть от недавних дождей ее и развезло. Мы шли не слишком быстро – я прихрамывала, да и не полагалось людям нашего сословия нестись со всех ног: бедные крестьяне никуда не торопятся, в их походке всегда видна въевшаяся вечная усталость.
К вечеру мы подошли к южным воротам Таммельна. Стражники были хмельны и благодушны, и мне сразу бросилось в глаза то, что въезд в город украшен лентами и флагами, а дорога у ворот усеяна растоптанными цветами. Должно быть, в городе нынче отмечали какой-то праздник.
– Проваливайте, здесь нет для вас работы, – сказал один из стражников. – Город и без того переполнен бродягами!
– Пусть идут, – второй оказался благодушнее. – Быть может, успеют подобрать объедки с праздничных столов. Когда еще они сумеют набить брюхо… Идите ко дворцу Его Светлости, голодранцы, – там сегодня щедро угощают!
Сбивчиво поблагодарив их, я прошмыгнула в ворота, поторапливая Хорвека, становившегося все молчаливее и задумчивее.
– Что за праздник сегодня у господина Огасто? – бормотала я, чувствуя, что сердце от волнения трясется, как погремушка в руках у ребенка. – Что за событие отмечают дармовым угощением? Ох!.. – тут я замерла, поскольку меня ужалило ужасное подозрение. – Неужто в герцогском доме вскоре появится наследник?!
Догадка эта потрясла меня едва ли не сильнее, чем все пережитое до сих пор. Позабыв об усталости и боли, я спешила ко дворцу, старые полуразрушенные башни которого возвышались над городом, увенчивая его, словно покосившаяся корона.
У ворот слышался пьяный и радостный гомон – хмельные таммельнцы все еще выцеживали последние капли вина из огромных бочек, выкаченных на площадь перед домом герцога. Грубо сколоченные столы почти опустели, и в огромных чанах в поисках костей шарили жадными руками оборванцы и нищие. Вокруг костров танцевали, пошатываясь и падая, их собратья, некоторые из которых украсили себя обрывками лент и увядшими венками. Я замерла, не зная, что и думать.
– Пожалуй, нам пора прощаться, – нарушил тишину Хорвек, поравнявшись со мной. – Ты пришла туда, куда стремилась. Во дворец мне ходу нет, и я ничем не смогу помочь тебе. Надеюсь, свой долг я оплатил сполна, и ты не держишь на меня обиды.
– Обиды?.. – я едва вслушивалась в его слова, ведь все мои мысли были о загадочном празднике, случившемся внезапно в Таммельне. – Нет-нет, я ничуть не обижена на тебя… Ты спас меня, и не раз! А я… я всего лишь попросила монаха не избивать тебя, не так ли?
