Глава третья. По эту и по ту сторону Южных гор
Иногда, когда люди бескорыстно стремились мне помочь, я изумлялся до остолбенения и, порою, даже до слёз.
Отшельник Ира Кану*, Мемуары.
Еле волоча ноги я вернулась к кипарису. Кин вскочил, заметив меня за пеленою неослабевающего дождя, и неуверенно попятился. Не говоря ни слова, я забралась под сооружённый на скорую руку навес, где сладко посапывал второй мул, и принялась выкручивать подол платья.
Мой сообщник смотрел на меня некоторое время, а потом вдруг отвёл глаза и, смущённо кашлянув, сообщил:
– У меня есть сухая смена одежды. Рубашка, брюки – всё ношеное, но чистое. Если хотите, уна...
Представив себе, как буду выглядеть в костюме мужчины, который был выше меня, чуть ли не на три головы, я вежливо отказалась:
– Спасибо, не надо.
– Простудитесь ведь, – проворчал он.
– Об этом можешь не переживать, я крепче, чем кажусь. И вот, как обещала…
Очень осторожно я сняла с шеи ожерелье, открутила специальный замочек, который папа лично делал так, чтобы жемчуг с нитки могла снять лишь я, и сняла с ожерелья три бусины.
– Мы договаривались на две. – Я протянула открытую ладонь так, чтобы Кинай мог взять жемчужины. – Но я подумала немножко и поняла, что тебе, Кин, совершенно не нужен надёжный человек. Надёжные люди, как показывает мой небогатый опыт, бывают не такими уж и надёжными. Поэтому третью жемчужину я дам тебе в обмен на клятву.
– Клятву?
– Мой отец... – Пришлось сглотнуть горький ком, внезапно вставший поперёк горла. Сегодня я много вспоминала о родителях. И сейчас, когда до свободы, о которой они так мечтали осталось рукой подать, мысли о самых дорогих обжигали не хуже раскалённого железа. – Отец мой нередко повторял, что живой магии нет места в Живых степях. И будь он на твоём месте, уехал бы отсюда, не задумываясь.
Жаль, такой возможности у него не было. Потому что, поступая на службу, шпионы дают магическую присягу, после принесения которой, покинуть страну они могут лишь по личному дозволению Великого Хана либо по приказу одного из Дюжины.
Моему отцу после его побега о таком и мечтать не приходилось.
– Но не мог? – догадался Кин.
– Нет.
– Мне жаль.
– А уж мне-то как… – Вздохнув, я принялась расплетать косу, не в силах больше терпеть запах лаванды. – Но сейчас мы ведь не о нём и не обо мне, а о тебе и твоей дочери, Кин. И от том, что ты, в отличие от моего отца, уехать из Живых степей можешь.
После недолгого раздумья Кинай кивнул.
– Пожалуй, могу, – согласился он. – И какую же клятву вы хотите, уна? На крови? На сердце? На воде? Быть может, я должен поклясться здоровьем своих детей?
– Мне будет достаточно твоего слова, – проговорила я. – Просто пообещай, что сделаешь это сразу же, как вернёшься из этой поездки.
– Я обещаю.
– Спасибо.
Больше мы не разговаривали. Ни пока я переплетала косы, ни пока сушила юбки у тощего костерка, ни даже когда начала копаться в вещах бревильцев. Первым делом я отыскала документы, которые передала им мать Белчера. Документы нашлись в одной из седельных сумок вместе с пачкой бревильских денег. Недолго думая, я забрала их все и приянлась потрошить сумку второго бревильца
Здесь обнаружилась и более-менее подходящая одежда (всё же Дятел был почти с меня ростом): мужские чёрные панталоны, две пары шёлковых рубашек, жилет, расшитый узором из диковинных птиц, и – совершенно неожиданно! – женский плащ из шкурок бхимои*. По ту сторону Южных гор женщины с ума сходили по этому меху. Шляпки, муфты, шубы, плащи и, если верить слухам, даже нижнее бельё из него шили. Впрочем, насчёт последнего я не была уверена, так как моя фантазия впадала в ступор, когда я пыталась представить себе меховые трусы.
Закончив мародёрствовать, я устроилась у костра, чтобы прочитать, что обо мне писалось в сопроводительных документах. Во-первых, конечно, здесь подробно описывался мой внешний вид, что было немного нелогично, учитывая, что здесь же лежало несколько дагеротипов. Кроме описания внешности, был и мой так сказать, внутренний портрет. Змея Белчера особенно напирала на моё нечеловеческая злопамятность и упрямство. Здесь же она рассказала о том, как виртуозно я умею обходить магические приказы. Ну и о том, что у меня огромный магический потенциал она, естественно, тоже сообщила. Как и о том, что на бревильском я говорю без акцента.
Хорошо, что вся эта информация попала в мои руки, а не в руки того человека, кто нанял купившего меня сутенёра.
– Кин, – спрятав документы, окликнула я сообщника, – далеко отсюда до границы?
Он посмотрел на затянутое тучами небо.
– Часов семь, если верхом, да в хорошую погоду. А по ненастью… Ну, к завтрашнему полудню можно добраться… А вам зачем?
– Затем, что мы выдвигаемся прямо сейчас, – используя голос, сказала я. – Ты, я и сутенёр.
– Как прикажете, уна, – вставая с земли, произнёс Кинай, а я шепнула:
– Прости.
Я очень не хотела его использовать, но понимала, что, во-первых, без мула будет тяжело справиться, а во-вторых, мне просто не хотелось оставлять за спиной кого-то, кому я не могла довериться на сто процентов.
Да, простак назвал мне своё истинное имя, но он ведь мог и соврать. Да, рассказал о дочери, но опять-таки, где гарантии, что это правда? Что если, получив от меня три жемчужины с молниями, этот ушлый мул не помчится в монастырь, чтобы подороже продаит новость о моём побеге?
Знаете, что тогда начнётся? Меня не только бревильцы искать станут, но и монашки носом землю рыть начнут ради возможности продать меня ещё раз.
Не-ет! Я научена горьким опытом моих родителей и прекрасно помню последние папины слова.
– Никому не верь, – сказал он мне. – И если будет возможность сбежать, беги. Не оглядывайся. Не сожалей. И помни: мы с мамой очень сильно тебя любили. Живи ради нас, детка.
Буду.
Молнии помогли мне выжечь полынь из крови, и магией я могла пользоваться на полную силу, как и голосом. Ну и, конечно, лаванда. После того, как я от неё избавилась, дышать и колдовать стало гораздо легче.
И несмотря на это я решила не рисковать и воспользоваться помощью одной из моих добровольных пленниц.
Молнии – это магия в чистом виде и одновременно бабочки-однодневки. Они рождаются в центре грозы для того лишь, чтобы умереть, прославляя величие своей матери. Я всегда их представляла себе, как маленьких напуганных девочек, которые стоят на краю обрыва и которых заставляют спрыгнуть вниз. Они бояться, но понимают, что должны это сделать и, зажмурившись, делают шаг вперёд, и падают крича от ужаса. Поэтому, умирая, молния способна уничтожить всё, до чего она может дотянуться.
Но если её поймает русалка, а потом направит бешеную силу в нужное русло… Магия, которой молнии являются по сути, усилит любое заклинание жизни.
Мама учила, что молнии лучше всего отпускать в саду, чтобы защитить деревья от вредителей. На измученной от бесконечного использования земле. Для лечения раненых и смертельно больных. Иногда – для фейерверка, но там уж надо было постараться, чтобы его увидело как можно больше детей, и тогда их откровенная и чистая радость сторицей вернётся в мир, сделав его ярче.
Использовать же силу молний в корыстных целях считалось не то чтобы дурным тоном, но в целом не приветствовалось. Это могло вызвать недовольство Духов и навсегда отпугнуть удачу.
Поэтому прежде, чем воспользоваться помощью первой из моих добровольных пленниц, я дотронулась до жемчужины и прошептала:
– Обещаю, для себя я возьму совсем чуть-чуть, а всё остальное отдам этому маленькому оазису и степи вокруг него.
Не знаю, услышала ли меня молния, и уж точно я не была уверена в том, что она поняла меня и приняла мою позицию, но мама всегда так делала – разговаривала с ними перед тем, как отпустить.
Летящая к земле и умирающая от страха молния озаряет всё вокруг ослепительно-губительным светом, но молния спокойная, только-только выпущенная на волю русалкой больше всего похожа на радугу. Только теплее и ярче.
Я открыла жемчужину и выпустила свою маленькую пленницу, одновременно шепнув необходимые слова и направив радужный свет к земле оазиса.
Многие ошибочно полагают, что голос русалки – это залог успеха. На самом деле всё несколько сложнее и для заклинаний магии Жизни нужно очень много сил и энергии. Мы научились черпать их из воды, из природы, из солнечного света и, конечно, из молний. В плену таких возможностей мы лишены и поэтому гибнем очень быстро. Редкая русалка может прожить в заточении больше пяти лет, а чаще всего умирает в течение первого года.
Я умирать в ближайшие лет семьдесят не планировала, поэтому сжала зубы, отправила бормотание совести куда подальше, разбудила при помощи магии Мэйтлэнда, повесила на него все свои сумки и велела нашему маленькому отряду двигаться вперёд…
Вся дорога на ту сторону Южных гор заняла у нас на двенадцать часов больше, чем обещал Кин. И всё это время я не спала, толком не отдыхала и находилась в состоянии дикого напряжения, к тому же чудовищно боялась, что на нас нападёт кто-то из обитающих в горах хищников (хуже всего, если он окажется двуногим), а моё сопровождение из-за опутывавшей их магии не сможет с ними справиться.
Поэтому когда я всё же оказалась в Бревиллии, то сначала расплакалась от облегчения, а потом отправила мула и сутенёра назад, а сама закопалась в какой-то стог сена и продрыхла Духи знают сколько.
Ну и естественно, что после пробуждения мне пришлось навёрстывать упущенное и идти так долго, насколько хватило сил.
Не останавливаясь, я шла половину ночи и целый день. Ноги стёрла до попы, устала, как собака, но к позднему вечеру следующего дня добралась до местечка, которое именовалось Смолмилл.
Если верить указателю, жило здесь сорок три человека.
Весь посёлок, прилепившийся к боку большой водяной мельницы, был обнесён высоким частоколом – видимо, таким образом жители защищались от спускающихся с гор хищников. Тех самых, мысли о которых не давали мне спокойно дышать последние сутки.
Широкие ворота были плотно закрыты, а колотушки, при помощи которой я могла бы дать знать хозяевам о себе, нигде не было видно.
На счастье меня почуяли сторожевые псы и тут же поняли такой скандал, что вскоре дверь примыкающего к мельнице строения скрипнула, и на пороге показался здоровенный мужик в грязно-серой рубахе, которая сливалась с окружающими сумерками.
– Кого так принесло на ночь глядя? – пробасил он. – Вот я сейчас как ворота открою, да как выпущу собак…
– Не надо собак, дяденька! – самым жалобным, на какой только была способна, тоном взмолилась я. – Я заблудилась. Пустите переночевать, ради всех Святых!
Мужик пробормотал что-то невнятное и шагнул с крыльца в густой сумрак, полностью в нём растворившись.
Несколько минут ничего не было слышно, кроме похожего на надсадный кашель лая собак, а затем в частоколе вдруг приоткрылось не замеченное мною ранее окошко и оттуда на меня глянула сначала кудрявая светлая борода, а затем подозрительный чёрный глаз.
– Чёйта нонче разбойник совсем обмельчал, – хмыкнул хозяин мельницы. – Ты хоть мушкет поднять-то можешь, воробей?
– Никогда не пробовала, – буркнула я. Никогда не любила шуток по поводу моего роста. В конце концов пять футов* – это не так уж и мало! Уверена, в мире есть женщины и пониже меня! Жаль только, они мне пока не повстречались. – Потому что я не разбойница.
– А кто же ты? – рассмеялся мельник. – В наших местах по ночным дорогам нормальные люди не ездят. – Только лихие да беглые. Ты из которых будешь? Да не вздумай врать! У меня камень истины есть.
В окошке мелькнула подвеска из лунного камня.
– Видишь?
– Вижу, – буркнула я, окончательно теряя и без того не шибко боевой настрой. Насчёт того, чтобы я и не пыталась соврать, мог бы и не предупреждать. Всё равно не получится, артефакт этот не из дешёвых, потому и лгать или недоговаривать рядом с ним просто невозможно. На прямо поставленный вопрос можно либо правду ответить, либо промолчать. – Только я всё равно не разбойница.
– Тогда кто?
Луна спряталась за вуалью лёгкого облака, пронзительный ветер лизнул мою щёку, и где-то не то чтобы сильно далеко одиноко и грустно кто-то завыл. Наверное, волк.
Собаки заскулили и затявкали, а я поднесла к ожерелью руку и нехотя призналась:
– Русалка. Меня монастырь продал, а я сбежала.
– Ась? – переспросил мельник. – Ну, ты подумай! Совсем старые вороны совесть потеряли! Ты в монастырь как попала-то, кроха? Тоже сирота, поди?
– Сирота, – согласилась я, пряча руки за спину. Удача и Духи не отвернулись от меня из-за корыстного использования молнии, иначе не послали бы мне глухого мельника!
– Сволочи… Погодь минутку.
Он цыкнул на псов, отгоняя тех от ворот, а потом загремели цепи, со скрипом повернулся в замочной скважине ключ, и мне наконец позволили вступить на землю посёлка.
– Прости за допрос, кроха, – смущённо улыбаясь, повинился мельник. Он оказался не старым ещё мужчиной, плечистым, с вихрастой светлой головой и запутавшейся в густой бороде виноватой улыбкой.
– Разбойники замучили – сил нет, – пояснил он. – И ведь каждый раз новую хитрость придумывают, паршивцы. Раз мальца вот прислали. Тощий и мелкий, навроде тебя. Я его на двор пустил, а он мне собак потравил, да девку мою, дочь старшую, порезать пытался… Жена тогда сказала, мол, всё. Нету её сил терпеть дальше. Или продавай, говорит, мельницу и увози нас отсюда, или придумай что-нибудь, чтобы подобное не повторилось. Веришь, я половину урожая за этот камушек отдал, но оно того стоит.
Рассказывая свою историю, мельник запер ворота, пристегнул к поясу ключ и взял у меня мои небогатые пожитки.
– Звать-то тебя как?
– Вильгельмина, – назвала я второе своё имя.
– Идём в дом… кхым… Гемина. Жена ягнёнка с овощами и чесноком запекла. Мы как раз ужинать собирались… Голодная небось? Ты из какого монастыря? Долго до нас добиралась?
– Долго, – не стала кривить душой я. – Из-за Южных гор.
– Из-за Южного бора! – всплеснул руками мельник. – Видно тамошние сёстры совсем совесть потеряли! Мне на прошлой неделе свояк из Бигтауна писал, что к их ферме беглая монашка прибилась. И именно из монастыря, что сразу за Южным бором!! Вот ведь бывают совпадения.
– Угу, – согласилась я и гулко сглотнула, когда мельник открыл дверь в дом, и мне в лицо ударила волна тёплого воздуха, пропитанного ароматом мясного рагу.
– Элспет, встречай гостей, – со смехом пробасил мельник. – Мечи на стол, всё что есть. Я тут одного голодного воробья привёл. Её Геминой звать.
– Геминой? – Из-за угла огромной белоснежной печки выглянула румяная женщина в белой домашней рубашке и переднике в мелкий цветочек. – Рада видеть тебя в моём доме. Ты откуда, дитя?
Знаете, как говорят? Про то, что маленькая собачка до старости щенок. Это про меня пословица. Дитём меня и и в пятнадцать лет называли, и в двадцать, и в сорок, уверена, тоже будут.
– Из-за Южных гор, – буркнула я, хмуро переминаясь с ноги на ногу возле порога и раздумывая, есть ли у меня шанс удрать от собак без помощи молнии.
– Из-за Южного бора! – ахнула Элспет. – Тоже из монастыря сбежала?
Обалдеть. Интересно, избирательная глухота – это заразно? Сегодня же поблагодарю Духов за помощь!
– Вроде того…
– Ты слышал, Джок?
Джок в это время, к моему огромному облегчению, спрятал камень истины в специальный футляр и с самой благолепной улыбкой устроился во главе длинного стола.
