Открыв дверь, госпожа Граду увидела меня, зарёванную, сидящей у её двери. Я быстро вытерла слёзы и притворилась, что в глаз попала соринка. Наставница сделала вид, что поверила.
Вот так я и жила: училась, держала эмоции под контролем и отсчитывала дни, когда смогу уехать учиться в Мирны. Лишь бы поступить!
Но я также понимала, что, не мечтай я поступить в художественную академию, печальный инцидент поставил бы крест на моём желании выйти замуж. Кто попросит руки у той, кого выбросили из кареты в разорванной одежде на глазах у толпы?
Иногда я размышляла: неужели говерн ждёт, что я приползу к нему? После того, как узнала в нём похитителя? И что дальше? Попрошу меня замуж взять? Нет, я не планировала ползти, придя к ошибочному выводу, что он уже сделал всё, чего хотел: поставил выскочку – то есть меня – на место. Дальше будет легче, я выберусь, а когда уеду из города, мама с Мафодием наконец-то вздохнут свободно.
И, наверное, я бы могла со всем этим смириться, если бы не второе происшествие. Оно и стало последней каплей.
Ранним субботним утром к нам пришла полиция. Двое мужчин – один высокий, а второй, как в моей любимой детской сказке, низенький и толстый. Они заявили, что Ян Мафодий находится под стражей за попытку украсть из картинной галереи Древесной Академии одно из полотен, да ещё и подлинник, стоимостью в сорок тысяч кантов.
У мамы случилась истерика. Отчим старался держать себя в руках, но, наверное, ему было ещё тяжелее, ведь Ян был его единственным сыном.
Спустя час бесполезных слёз, угроз и просьб начался конструктивный диалог, суть которого сводилась к одному: что мы можем сделать? Я сидела в углу комнаты, слушала их разговор, но звуки доходили до меня будто сквозь водную гладь. Руки дрожали, плохое предчувствие не покидало меня.
Я пыталась отыскать подвох. Действительно ли Ян украл, или это ещё один его способ мести?
Я старалась держать эти мысли при себе, хотя, казалось, это было так очевидно – рано или поздно Ревокарт ударит и по брату. Наверное, меня это не сильно волновало потому, что я не любила Яна, скорее, наоборот. Он был сыном Мафодия, ему доставалось всё лучшее, то, что могла получить я, если бы мой отец не умер на Белой Войне, когда мне был всего год.
– Вам нужно обратиться к говерну Военной Академии, – посоветовал полицейский, – к Таиру Ревокарту.
Я вздрогнула, услышав это имя. Мафодий оживился.
– Разве он станет нас слушать? – он посмотрел на меня с сомнением, и я сжалась под этим взглядом. – У нас недавно случилась неприятная история, не думаю, что...
– Как минимум, стоит попытаться, – посоветовал полицейский, вставая. – Мы свою работу выполнили – вас предупредили, дальше будет расследование, которое прекратится в двух случаях: либо вашего сына посадят, либо Ревокарт заберёт заявление о краже.
Я сжала голову руками. Ну что за мерзость?! Ну, подумаешь, отказала, неужели это причина разрушать мою жизнь?
Почему-то вспомнился день, когда я увидела его впервые. Надо же, а ведь тогда он меня действительно заинтересовал. Дура!
•••
Мафодий мерил шагами гостиную минут сорок, а я сидела на ступенях и слушала его шаги как некую историю: пауза между шагами – «Я не могу пойти к самому Таиру Ревокарту», ускоренные шаги – «Но я обязан спасти сына!».
Отчим набирался смелости, чтобы поехать к говерну. Я понимала, это логичный поступок – отец пытается спасти своего сына и ради этого готов унижаться и ползать в ногах у Ревокарта. Но кто в таком случае спасёт меня?
Через час Мафодий вышел из дома. Вернулся ещё через три.
Я сразу услышала, когда он пришёл. Слышала его медленные шаги, как он поднимается по ступеням на второй этаж и направляется в мою комнату. Как скрипит пол под его старой добротной обувью.
Он застыл на пороге. Я вышла из-за мольберта и отложила в сторону кисти. Мои руки были запачканы краской, и я капнула на полотенце немного растворителя, чтобы вытереть их. В спальне стоял ужасный запах, но впервые мне было плевать. В комнату Яна идти не хотелось, так что рисовала я прямо у себя.
Пока вытирала руки, отчим не сводил с меня угрюмого взгляда.
– Он хочет, чтобы ты к нему приехала.
По телу побежали мурашки.
– Не… не понимаю, – соврала я.
Мафодий вздрогнул. Казалось, ему мешают собственные плечи.
– Он поставил условие, Клара… иначе, – его голос дрогнул, – в лучшем случае, Яна посадят на девять лет. В худшем… – слова давались отчиму с трудом, я заподозрила, что по дороге домой он плакал. – Его могут казнить.
Полотенце упало на пол. Собственные руки внезапно показались мне просто чугунными.
– Понимаю… Что я должна сделать? – спросила я как можно бесстрастнее.
– Он требует, чтобы ты к нему приехала.
– Мафодий…
– Ты не можешь не приехать! – перебил меня отчим с отчаянием, какого я от него не ожидала. – Таир Ревокарт имеет полное право требовать смертную казнь для Яна. Это оговорено в договоре, который я подписал, когда Ян поступил в Древесную Академию. Клара, мы ничего не можем сделать.
Я, ошарашенная, села на кровать. Мафодий так и застыл в проёме, его растерянный взгляд блуждал по комнате. Я посмотрела на него: начавшие седеть волосы, тёмная, круглый год загорелая кожа, сгорбленные плечи. Он – всего лишь ключник, который тяжёлым трудом делал всё возможное, чтобы его семья ни в чём не нуждалась. Обо мне он тоже заботился, хоть и любил значительно меньше, чем родного сына.
– Клара, – Мафодий говорил тихо, зажмурившись и вцепившись рукой в дверную ручку, – если ты поедешь, я буду считать себя подонком до конца своей жизни, но если ты не поедешь… – он открыл глаза и посмотрела на меня, – я сам тебя убью.
Наверное, отчиму хотелось подойти ко мне, схватить и потащить в Академию насильно, и, честно говоря, меня удивляло, почему он этого не делал. Мафодий как будто прочёл мои мысли.
– Ты должна явиться к нему сама, добровольно. Таковы его условия.
Хотелось засмеяться. Впервые на моей памяти отчим так чётко и последовательно выражал свои мысли.
– Ты понимаешь, что он со мной сделает?
Мужчина промолчал.
– А что мама?
– Плачет в своей комнате. Она не знает, что я ездил к нему… и уже оплакивает смерть сына. Я расскажу ей… позже.
Мама, моя родная мамочка, пережившая так много. Это для меня Ян – всего лишь досадная ошибка, а для неё – единственный сын, который и попал-то в тюрьму, я уверена, из-за меня. В груди сдавило, мнимое спокойствие рассыпалось на глазах.
Я встала.
– Мне нужно переодеться.
Отчим впился в меня воспалёнными глазами.
– Потом ты поедешь?
– Да, потом – поеду. Уходи.
Он не двигался.
– Мафодий, даю тебе слово, я не никуда не убегу.
Он повернулся и ушёл, напоминая большую добрую дворнягу, которой дали пинок под зад. Таким он был всегда: грозным с виду, но часто – очень неловким и нуждающимся в помощи.
Я попросила служанку принести мне чан с водой. Умылась, переоделась и заколола волосы в пучок, как делала всегда, находясь вне дома. У меня был строгий профиль, и я любила это подчёркивать.
Мне хватило часа. Я вышла из комнаты.
В гостиной меня ждал Мафодий, взволнованный и как будто постаревший на десять лет. Мы покинули жильё вместе.
Как оказалось, в двух кварталах от дома нас ждали кучер и карета с гербом Ревокартов на дверцах. Это было сделано для того, чтобы на пропускном пункте в Академию никому в голову не пришло проверять, кто находится в карете.
Я села, отчим захлопнул дверцу с другой стороны, отделяя меня от того мира, в котором ещё существовала хоть какая-то справедливость. Я не ребёнок, знала, куда меня везут… и даже догадывалась, зачем.
Всю дорогу я вспоминала, как он срезал пуговицы с моего жакета. И повторяла про себя: «Клара, это происходит не с тобой, твоя жизнь начнётся, когда ты уедешь учиться в Мирны».
Мы подкатили к Академии. На улице уже смеркалось. Ворота открылись, пропуская карету.
При входе меня уже ждал слуга.
– Следуйте за мной, – сказал мужчина.
Он вёл меня длинными пустынными коридорами, и я вспомнила, что уже бывала в этом месте, когда Ян только-только поступил в Академию. Казалось, это было в другой жизни, хоть прошло меньше года.
Мы двигались дальше, в покои говерна.
– Проходите.
Я переступила порог. Дверь за мной закрылась.
Бросались в глаза высокие окна, сейчас завешанные тяжёлыми портьерами. Слева – камин, а прямо по центру, у стены, – кровать. В неё-то и уткнулся мой взгляд. Я сделала несколько шагов назад, пока не поняла, что упираюсь в запертую дверь.
– Поздно бояться, Клара.
Я заметила его не сразу. Ревокарт сидел в глубоком кресле у камина, белая рубашка слегка распахнута, в руке – бокал вина. Художник во мне отозвался болезненной мыслью: это – идеальный момент, чтобы запомнить, а потом нарисовать. Роскошная комната, привлекательный мужчина и блеклое освещение камина, жар от которого понемногу отогревал мои холодные руки.
Ревокарт поднялся и подошёл ко мне.
– Ты будешь вино?
Я отрицательно махнула головой.
– Нет.
Он усмехнулся краешком губ.
– Правильное решение, ты мне нужна трезвая.
Он молча (резче, чем нужно) снял с меня плащ, и я осталась в простом тёмно-синем кашемировом платье.
– Распусти волосы.
И опять я вздрогнула, чувствуя, как в груди зарождается страх. Тот самый, впервые испытанный в карете, пока мне срезали эти клятые пуговицы.
– Зачем?
– Или делай, что велю, – сказал он раздражённо, – или убирайся прочь, и завтра твоего брата казнят.
Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, не мигая. Что мы искали в этих глубинах – непонятно.
Я не выдержала первой – прикоснулась к волосам и начала вынимать из причёски шпильки. В руках я их не держала, так что маленькие кусочки метала беззвучно осыпались на мягкий ковёр. У меня были не слишком длинные, но тяжёлые светло-каштановые волосы, и когда я их распустила, на секунду испытала облегчение.
Мужчина запустил в них руку, сгребая в кулак и вдыхая запах. Слишком близко ко мне, слишком неприлично он это делал, вновь и вновь шокируя своим поведением.
Затем он зашёл со спины и начал расшнуровывать моё платье. Уверено, чётко, не делая пауз.
Что же он делает?! Что же он…
– Вы подставили Яна, – прошептала я, вздрагивая каждый раз, когда его пальцы дёргали шнуровку.
– Ты думаешь, он не мог украсть? – в голосе Ревокарта слышалось непонятно откуда возникшее раздражение, в то время как руки выполняли механическую работу – раздевали меня.
– Я уверена, что не мог. Ян бы не стал рисковать местом в Академии – слишком сильно сюда стремился. И вас слишком сильно уважал!
Ревокарт на секунду прервал своё «важное» дело и обошёл меня, чтобы остановиться напротив и схватить за подбородок.
– Знаешь, на попытке украсть какую картину он был замечен?
– Нет, – прошептала, вынужденная смотреть ему в лицо.
– «Нити судьбы» Кароньи.
Я усмехнулась через силу.
– Что ж, у вас прекрасное чувство юмора.
Каждому известно: на картине изображена обнажённая женщина, сидящая верхом на мужчине и прячущая за спиной нож. Её выражение лица и поза всем своим видом показывают, что она собирается вот-вот убить любовника.
– Ты права, у меня прекрасное чувство юмора, – Ревокарт слегка отодвинул ворот моего платья. – Я был уверен, что ты оценишь.
Он склонился ко мне и прикоснулся к моим губам.
– Открой рот, – прошептал, и я послушалась.
Его язык проник внутрь, лаская. Не разрывая поцелуй, Ревокарт схватил меня за талию и притянул к себе. Платье к тому времени уже было расшнуровано, и его ловкие руки сняли его с меня сначала по плечам, потом он на секунду отвлёкся, чтобы вытащить мои руки из рукавов, стянуть ткань на талию, и тогда продолжил поцелуй.
Я не двигалась, не вырывалась, хотя каждая частица меня кричала: «Нет! Нет! Нет!»
Он начал целовать мою шею, в то время как его руки уже сбрасывали платье на пол. Когда оно упало, я осталась в одном лишь нижнем белье, даже без рубашки.
Ревокарт на секунду прервал поцелуй, отошёл в сторону и осмотрел меня с ног до головы. Он остался доволен увиденным, так как сразу после этого схватил меня на руки и отнёс в кровать. Я вскрикнула, когда он резко бросил меня на мягкое покрывало. Осмотрелась, инстинктивно пытаясь за что-то ухватиться. Мужская спальня по ощущениям напоминала гробницу.
Ревокарт застыл над кроватью. Он начал раздеваться, не отрывая от меня голодного взгляда. Видел, как мне страшно, и получал от этого удовольствие.
– Таир, – я произнесла его имя, наивно пытаясь достучаться до зверя, – не делайте этого. Я же… я же… – глаза увлажнились, потекли глупые, слишком долго сдерживаемые слёзы, – я же не сделала ничего, за что вы бы могли со мной… так…
Я попыталась отодвинуться, сползти с кровати с другой стороны, но его голос пригвоздил меня к месту:
– Не стоит, Клара. Я слишком долго ждал…
Я посмотрела ему в глаза и мгновенно осознала, что ему плевать на мои слёзы. Нет, я поняла это намного раньше, но надежда девятнадцатилетней девушки жила во мне до последнего. Я до самого конца не желала верить, что люди бывают так жестоки.
– Ты оставишь меня в покое после этого? – спросила я так холодно, как могла.
Ревокарту не понравился мой вопрос. Он стащил с меня обувь, сначала одну туфельку, потом другую, и прошёлся рукой по ноге.
– Посмотрим.
– Я хочу знать, оставишь или нет?! – спросила резко, испытывая дрожь от неприятных прикосновений.
Он снял с себя рубашку, как делают только мужчины, – через голову.
– Посмотрим.
– Что насчёт Яна?
– Его отпустят завтра утром.
– Мне нужны гарантии.
Рассмеявшись, Ревокарт снял с себя штаны и бельё. Усмехнулся, пока мой взгляд против воли путешествовал по его телу. Я знала: мои глаза в тот момент напоминали две монеты, и, уверена, его забавляла моя реакция.
– Милая, сейчас я собираюсь тебя трахать. Гарантии – потом.
Две сущности внутри меня разделились. Художница получала эстетическое удовольствие, рассматривая его тело: сильное, с канатами бугрящихся мышц. Я рисовала мужскую фигуру много раз, но никогда не видела её вне художественного класса.
Вторая сущность просто боялась! Со мной никогда так грубо не разговаривали, в глубине души я считала, что заслуживаю большего.
Наивная дурочка, смотри, как низко ты пала!
Он лёг и накрыл меня своим телом. Потянулся к застёжке на спине, ловким движением снял лифчик, высвободил грудь. Поцеловал сначала правую, потом левую, сжал их руками, пока я задыхалась в волнах страха и смущения, и тогда переключился на трусики. Его палец пролез под ткань и прикоснулся к клитору.
Я зашипела и выгнулась. От уже привычного стыда и от страха. Его это лишь насмешило.
– Тише, маленькая, – «успокоил» он меня и опять поцеловал, проталкивая язык глубоко в мой рот.
Я чувствовала себя как в тисках. Понимала, что не могу даже пошевелиться. Его запах забивал ноздри, а движения как нельзя соответствовали его характеру – такие же резкие и уверенные, но для меня – очень нежеланные.
Он продолжал гладить мой клитор, в то время как его язык насиловал мой рот. Это продолжалось довольно долго, я затихла, в какой-то момент начав прислушиваться к собственным ощущениям. И поняла, что лежит мужчина на мне относительно осторожно, не причиняя боли. Он выжидает, хотя мог бы и не церемониться.
Вот так я и жила: училась, держала эмоции под контролем и отсчитывала дни, когда смогу уехать учиться в Мирны. Лишь бы поступить!
Но я также понимала, что, не мечтай я поступить в художественную академию, печальный инцидент поставил бы крест на моём желании выйти замуж. Кто попросит руки у той, кого выбросили из кареты в разорванной одежде на глазах у толпы?
Иногда я размышляла: неужели говерн ждёт, что я приползу к нему? После того, как узнала в нём похитителя? И что дальше? Попрошу меня замуж взять? Нет, я не планировала ползти, придя к ошибочному выводу, что он уже сделал всё, чего хотел: поставил выскочку – то есть меня – на место. Дальше будет легче, я выберусь, а когда уеду из города, мама с Мафодием наконец-то вздохнут свободно.
И, наверное, я бы могла со всем этим смириться, если бы не второе происшествие. Оно и стало последней каплей.
Прода от 04.12.2017, 01:17
Ранним субботним утром к нам пришла полиция. Двое мужчин – один высокий, а второй, как в моей любимой детской сказке, низенький и толстый. Они заявили, что Ян Мафодий находится под стражей за попытку украсть из картинной галереи Древесной Академии одно из полотен, да ещё и подлинник, стоимостью в сорок тысяч кантов.
У мамы случилась истерика. Отчим старался держать себя в руках, но, наверное, ему было ещё тяжелее, ведь Ян был его единственным сыном.
Спустя час бесполезных слёз, угроз и просьб начался конструктивный диалог, суть которого сводилась к одному: что мы можем сделать? Я сидела в углу комнаты, слушала их разговор, но звуки доходили до меня будто сквозь водную гладь. Руки дрожали, плохое предчувствие не покидало меня.
Я пыталась отыскать подвох. Действительно ли Ян украл, или это ещё один его способ мести?
Я старалась держать эти мысли при себе, хотя, казалось, это было так очевидно – рано или поздно Ревокарт ударит и по брату. Наверное, меня это не сильно волновало потому, что я не любила Яна, скорее, наоборот. Он был сыном Мафодия, ему доставалось всё лучшее, то, что могла получить я, если бы мой отец не умер на Белой Войне, когда мне был всего год.
– Вам нужно обратиться к говерну Военной Академии, – посоветовал полицейский, – к Таиру Ревокарту.
Я вздрогнула, услышав это имя. Мафодий оживился.
– Разве он станет нас слушать? – он посмотрел на меня с сомнением, и я сжалась под этим взглядом. – У нас недавно случилась неприятная история, не думаю, что...
– Как минимум, стоит попытаться, – посоветовал полицейский, вставая. – Мы свою работу выполнили – вас предупредили, дальше будет расследование, которое прекратится в двух случаях: либо вашего сына посадят, либо Ревокарт заберёт заявление о краже.
Я сжала голову руками. Ну что за мерзость?! Ну, подумаешь, отказала, неужели это причина разрушать мою жизнь?
Почему-то вспомнился день, когда я увидела его впервые. Надо же, а ведь тогда он меня действительно заинтересовал. Дура!
•••
Мафодий мерил шагами гостиную минут сорок, а я сидела на ступенях и слушала его шаги как некую историю: пауза между шагами – «Я не могу пойти к самому Таиру Ревокарту», ускоренные шаги – «Но я обязан спасти сына!».
Отчим набирался смелости, чтобы поехать к говерну. Я понимала, это логичный поступок – отец пытается спасти своего сына и ради этого готов унижаться и ползать в ногах у Ревокарта. Но кто в таком случае спасёт меня?
Через час Мафодий вышел из дома. Вернулся ещё через три.
Я сразу услышала, когда он пришёл. Слышала его медленные шаги, как он поднимается по ступеням на второй этаж и направляется в мою комнату. Как скрипит пол под его старой добротной обувью.
Он застыл на пороге. Я вышла из-за мольберта и отложила в сторону кисти. Мои руки были запачканы краской, и я капнула на полотенце немного растворителя, чтобы вытереть их. В спальне стоял ужасный запах, но впервые мне было плевать. В комнату Яна идти не хотелось, так что рисовала я прямо у себя.
Пока вытирала руки, отчим не сводил с меня угрюмого взгляда.
– Он хочет, чтобы ты к нему приехала.
По телу побежали мурашки.
– Не… не понимаю, – соврала я.
Мафодий вздрогнул. Казалось, ему мешают собственные плечи.
– Он поставил условие, Клара… иначе, – его голос дрогнул, – в лучшем случае, Яна посадят на девять лет. В худшем… – слова давались отчиму с трудом, я заподозрила, что по дороге домой он плакал. – Его могут казнить.
Полотенце упало на пол. Собственные руки внезапно показались мне просто чугунными.
– Понимаю… Что я должна сделать? – спросила я как можно бесстрастнее.
– Он требует, чтобы ты к нему приехала.
– Мафодий…
– Ты не можешь не приехать! – перебил меня отчим с отчаянием, какого я от него не ожидала. – Таир Ревокарт имеет полное право требовать смертную казнь для Яна. Это оговорено в договоре, который я подписал, когда Ян поступил в Древесную Академию. Клара, мы ничего не можем сделать.
Я, ошарашенная, села на кровать. Мафодий так и застыл в проёме, его растерянный взгляд блуждал по комнате. Я посмотрела на него: начавшие седеть волосы, тёмная, круглый год загорелая кожа, сгорбленные плечи. Он – всего лишь ключник, который тяжёлым трудом делал всё возможное, чтобы его семья ни в чём не нуждалась. Обо мне он тоже заботился, хоть и любил значительно меньше, чем родного сына.
– Клара, – Мафодий говорил тихо, зажмурившись и вцепившись рукой в дверную ручку, – если ты поедешь, я буду считать себя подонком до конца своей жизни, но если ты не поедешь… – он открыл глаза и посмотрела на меня, – я сам тебя убью.
Наверное, отчиму хотелось подойти ко мне, схватить и потащить в Академию насильно, и, честно говоря, меня удивляло, почему он этого не делал. Мафодий как будто прочёл мои мысли.
– Ты должна явиться к нему сама, добровольно. Таковы его условия.
Хотелось засмеяться. Впервые на моей памяти отчим так чётко и последовательно выражал свои мысли.
– Ты понимаешь, что он со мной сделает?
Мужчина промолчал.
– А что мама?
– Плачет в своей комнате. Она не знает, что я ездил к нему… и уже оплакивает смерть сына. Я расскажу ей… позже.
Мама, моя родная мамочка, пережившая так много. Это для меня Ян – всего лишь досадная ошибка, а для неё – единственный сын, который и попал-то в тюрьму, я уверена, из-за меня. В груди сдавило, мнимое спокойствие рассыпалось на глазах.
Я встала.
– Мне нужно переодеться.
Отчим впился в меня воспалёнными глазами.
– Потом ты поедешь?
– Да, потом – поеду. Уходи.
Он не двигался.
– Мафодий, даю тебе слово, я не никуда не убегу.
Он повернулся и ушёл, напоминая большую добрую дворнягу, которой дали пинок под зад. Таким он был всегда: грозным с виду, но часто – очень неловким и нуждающимся в помощи.
Я попросила служанку принести мне чан с водой. Умылась, переоделась и заколола волосы в пучок, как делала всегда, находясь вне дома. У меня был строгий профиль, и я любила это подчёркивать.
Мне хватило часа. Я вышла из комнаты.
В гостиной меня ждал Мафодий, взволнованный и как будто постаревший на десять лет. Мы покинули жильё вместе.
Как оказалось, в двух кварталах от дома нас ждали кучер и карета с гербом Ревокартов на дверцах. Это было сделано для того, чтобы на пропускном пункте в Академию никому в голову не пришло проверять, кто находится в карете.
Я села, отчим захлопнул дверцу с другой стороны, отделяя меня от того мира, в котором ещё существовала хоть какая-то справедливость. Я не ребёнок, знала, куда меня везут… и даже догадывалась, зачем.
Всю дорогу я вспоминала, как он срезал пуговицы с моего жакета. И повторяла про себя: «Клара, это происходит не с тобой, твоя жизнь начнётся, когда ты уедешь учиться в Мирны».
Мы подкатили к Академии. На улице уже смеркалось. Ворота открылись, пропуская карету.
При входе меня уже ждал слуга.
– Следуйте за мной, – сказал мужчина.
Он вёл меня длинными пустынными коридорами, и я вспомнила, что уже бывала в этом месте, когда Ян только-только поступил в Академию. Казалось, это было в другой жизни, хоть прошло меньше года.
Мы двигались дальше, в покои говерна.
– Проходите.
Я переступила порог. Дверь за мной закрылась.
Бросались в глаза высокие окна, сейчас завешанные тяжёлыми портьерами. Слева – камин, а прямо по центру, у стены, – кровать. В неё-то и уткнулся мой взгляд. Я сделала несколько шагов назад, пока не поняла, что упираюсь в запертую дверь.
– Поздно бояться, Клара.
Прода от 06.12.2017, 18:17
Я заметила его не сразу. Ревокарт сидел в глубоком кресле у камина, белая рубашка слегка распахнута, в руке – бокал вина. Художник во мне отозвался болезненной мыслью: это – идеальный момент, чтобы запомнить, а потом нарисовать. Роскошная комната, привлекательный мужчина и блеклое освещение камина, жар от которого понемногу отогревал мои холодные руки.
Ревокарт поднялся и подошёл ко мне.
– Ты будешь вино?
Я отрицательно махнула головой.
– Нет.
Он усмехнулся краешком губ.
– Правильное решение, ты мне нужна трезвая.
Он молча (резче, чем нужно) снял с меня плащ, и я осталась в простом тёмно-синем кашемировом платье.
– Распусти волосы.
И опять я вздрогнула, чувствуя, как в груди зарождается страх. Тот самый, впервые испытанный в карете, пока мне срезали эти клятые пуговицы.
– Зачем?
– Или делай, что велю, – сказал он раздражённо, – или убирайся прочь, и завтра твоего брата казнят.
Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, не мигая. Что мы искали в этих глубинах – непонятно.
Я не выдержала первой – прикоснулась к волосам и начала вынимать из причёски шпильки. В руках я их не держала, так что маленькие кусочки метала беззвучно осыпались на мягкий ковёр. У меня были не слишком длинные, но тяжёлые светло-каштановые волосы, и когда я их распустила, на секунду испытала облегчение.
Мужчина запустил в них руку, сгребая в кулак и вдыхая запах. Слишком близко ко мне, слишком неприлично он это делал, вновь и вновь шокируя своим поведением.
Затем он зашёл со спины и начал расшнуровывать моё платье. Уверено, чётко, не делая пауз.
Что же он делает?! Что же он…
– Вы подставили Яна, – прошептала я, вздрагивая каждый раз, когда его пальцы дёргали шнуровку.
– Ты думаешь, он не мог украсть? – в голосе Ревокарта слышалось непонятно откуда возникшее раздражение, в то время как руки выполняли механическую работу – раздевали меня.
– Я уверена, что не мог. Ян бы не стал рисковать местом в Академии – слишком сильно сюда стремился. И вас слишком сильно уважал!
Ревокарт на секунду прервал своё «важное» дело и обошёл меня, чтобы остановиться напротив и схватить за подбородок.
– Знаешь, на попытке украсть какую картину он был замечен?
– Нет, – прошептала, вынужденная смотреть ему в лицо.
– «Нити судьбы» Кароньи.
Я усмехнулась через силу.
– Что ж, у вас прекрасное чувство юмора.
Каждому известно: на картине изображена обнажённая женщина, сидящая верхом на мужчине и прячущая за спиной нож. Её выражение лица и поза всем своим видом показывают, что она собирается вот-вот убить любовника.
– Ты права, у меня прекрасное чувство юмора, – Ревокарт слегка отодвинул ворот моего платья. – Я был уверен, что ты оценишь.
Он склонился ко мне и прикоснулся к моим губам.
– Открой рот, – прошептал, и я послушалась.
Его язык проник внутрь, лаская. Не разрывая поцелуй, Ревокарт схватил меня за талию и притянул к себе. Платье к тому времени уже было расшнуровано, и его ловкие руки сняли его с меня сначала по плечам, потом он на секунду отвлёкся, чтобы вытащить мои руки из рукавов, стянуть ткань на талию, и тогда продолжил поцелуй.
Я не двигалась, не вырывалась, хотя каждая частица меня кричала: «Нет! Нет! Нет!»
Он начал целовать мою шею, в то время как его руки уже сбрасывали платье на пол. Когда оно упало, я осталась в одном лишь нижнем белье, даже без рубашки.
Ревокарт на секунду прервал поцелуй, отошёл в сторону и осмотрел меня с ног до головы. Он остался доволен увиденным, так как сразу после этого схватил меня на руки и отнёс в кровать. Я вскрикнула, когда он резко бросил меня на мягкое покрывало. Осмотрелась, инстинктивно пытаясь за что-то ухватиться. Мужская спальня по ощущениям напоминала гробницу.
Ревокарт застыл над кроватью. Он начал раздеваться, не отрывая от меня голодного взгляда. Видел, как мне страшно, и получал от этого удовольствие.
– Таир, – я произнесла его имя, наивно пытаясь достучаться до зверя, – не делайте этого. Я же… я же… – глаза увлажнились, потекли глупые, слишком долго сдерживаемые слёзы, – я же не сделала ничего, за что вы бы могли со мной… так…
Я попыталась отодвинуться, сползти с кровати с другой стороны, но его голос пригвоздил меня к месту:
– Не стоит, Клара. Я слишком долго ждал…
Я посмотрела ему в глаза и мгновенно осознала, что ему плевать на мои слёзы. Нет, я поняла это намного раньше, но надежда девятнадцатилетней девушки жила во мне до последнего. Я до самого конца не желала верить, что люди бывают так жестоки.
– Ты оставишь меня в покое после этого? – спросила я так холодно, как могла.
Ревокарту не понравился мой вопрос. Он стащил с меня обувь, сначала одну туфельку, потом другую, и прошёлся рукой по ноге.
– Посмотрим.
– Я хочу знать, оставишь или нет?! – спросила резко, испытывая дрожь от неприятных прикосновений.
Он снял с себя рубашку, как делают только мужчины, – через голову.
– Посмотрим.
– Что насчёт Яна?
– Его отпустят завтра утром.
– Мне нужны гарантии.
Рассмеявшись, Ревокарт снял с себя штаны и бельё. Усмехнулся, пока мой взгляд против воли путешествовал по его телу. Я знала: мои глаза в тот момент напоминали две монеты, и, уверена, его забавляла моя реакция.
– Милая, сейчас я собираюсь тебя трахать. Гарантии – потом.
Две сущности внутри меня разделились. Художница получала эстетическое удовольствие, рассматривая его тело: сильное, с канатами бугрящихся мышц. Я рисовала мужскую фигуру много раз, но никогда не видела её вне художественного класса.
Вторая сущность просто боялась! Со мной никогда так грубо не разговаривали, в глубине души я считала, что заслуживаю большего.
Наивная дурочка, смотри, как низко ты пала!
Он лёг и накрыл меня своим телом. Потянулся к застёжке на спине, ловким движением снял лифчик, высвободил грудь. Поцеловал сначала правую, потом левую, сжал их руками, пока я задыхалась в волнах страха и смущения, и тогда переключился на трусики. Его палец пролез под ткань и прикоснулся к клитору.
Я зашипела и выгнулась. От уже привычного стыда и от страха. Его это лишь насмешило.
– Тише, маленькая, – «успокоил» он меня и опять поцеловал, проталкивая язык глубоко в мой рот.
Я чувствовала себя как в тисках. Понимала, что не могу даже пошевелиться. Его запах забивал ноздри, а движения как нельзя соответствовали его характеру – такие же резкие и уверенные, но для меня – очень нежеланные.
Он продолжал гладить мой клитор, в то время как его язык насиловал мой рот. Это продолжалось довольно долго, я затихла, в какой-то момент начав прислушиваться к собственным ощущениям. И поняла, что лежит мужчина на мне относительно осторожно, не причиняя боли. Он выжидает, хотя мог бы и не церемониться.
