Он не считал время. Для него оно просто текло неторопливо, как лесной
ручей, спотыкающийся о каждый камушек. Он просто жил и старался,
как мог, помогать людям. Просто тек вместе с ручейком времени в
неведомые дали: неизвестно куда, но известно зачем. Тек к неисчерпаемой
радости, к вечному блаженству, да только был не так чист, как родник.
Прежние грехи тянули назад, стискивали грудь, мешая дышать, забивали
мысли. Бежал ручей, а он приостанавливался, старался забелить черное
прошлое, краской любви покрыть былую злобу.
Много лет он шел к этому, сколько - не помнил, знал лишь, что много. И,
наконец, пришел...
На жесткой кровати умирал монах. Лицо его побледнело, на лбу выступили
крупные капли пота, пальцы холодели с каждой минутой все сильнее. Монах
ничего не говорил вслух, про себя же непрестанно молился, от чего
посиневшие губы его то и дело вздрагивали. Подернутые мутью глаза
смотрели в каменный потолок кельи, в одну точку, будто там, в глубоких
швах между серо-пестрыми камнями сидел кто-то, кому были посланы
мысленные просьбы.
Рядом с кроватью на коленях стоял молодой послушник и, сцепив кисти
рук, склонив свою обритую голову, так же молился. Не раздавалось ни звука,
лишь изредка тишину разбивали тяжкие, жаждущие воздуха вздохи умирающего.
Это была первая смерть, которую видел послушник. Осознавая это, он
дрожал от страха перед неведеньем. Он был еще мальчиком, едва
вступившим в монастырский мир, мало знал, мало, что умел, а вот теперь
вынужден был наблюдать, как его учитель оставляет этот мир. Послушник
изредка прерывал молитву, жалобно, как несмышленый щенок, поглядывал
на монаха, но, видя его лицо, измотанное агонией, торопливо снова
принимался за свое дело.
Шли часы, а смерть все не спешила явиться за умирающим. Уже и солнце
село, и на реке, в ивовых ветвях, склонившихся так низко, что казалось,
будто они растут из воды, запели соловьи, лилово-розовые облака
потянулись по яркому разноцветному небу. Все вокруг готовилось ко сну, и
голова послушника, уставшего, вымотанного клонилась на бок. Он,
медленно, сам того не желая, засыпал, и становилось непонятно, в каком мире
он находится - сонном или реальном.
И вдруг, в предсмертной тишине раздался резкий, пронизывающий
насквозь, леденящий не то скрип, не то скрежет, настолько громкий, что
испуганный послушник, вырванный из дремоты, подскочил на месте.
Это заговорил монах. Слово, тяжелее камня, сорвалось не с губ. Оно
пробило грудь, раздробило ребра и грудину, изорвало плоть и вырвалось
наружу в виде неясного, переполненного страданьем зова, заставив замереть
ужаснувшегося послушника. Одно лишь слово... Монах сказал: "Рогдан".
В Фелидии не было, пожалуй, места, которого боялись бы больше, чем леса
Нюэль. Ни виселицы или плахи, ни темные сырые камеры подземной
тюрьмы, грозившие принять к себе любого, кто не исполнит воли грозного
короля, не могли вселить в жителей страха более сильного, чем тот, что
вспыхивал при виде голых деревьев леса Нюэль.
Здесь не было ни зимы, ни лета, лишь раз в год приходила весна: укрывала
землю травой, распускала цветы, трещала лопавшимися почками, выпуская
на волю нетерпеливую молодую зелень. Но уже через четырнадцать дней
всем цветениям приходил конец - налетала осень и, не медля, гнала
пронзительным ветром прочь едва набравшую силу весну. Цветы увядали,
печально клонили отяжелевшие, сморщенные бутоны к земле, трава желтела
и иссыхала, а листья, устав от попыток удержаться на ветвях, срывались и,
плавно покачиваясь, как на невидимых качелях, летели вниз. Под натиском
сырости вся былая растительность темнела, прела, испускала дух запахами
гнили и служила лишь пищей для толстых, полупрозрачных слизней и
дождевых червей. Иной живности в лесу не водилось.
"Проклятое место, страшное. Своей жизни не ведает, да и чужие к рукам
прибирает " - сказывали в народе, опасливо качая головами и торопились
перевести разговор на другую тему. Боязно было - слишком крепко сидела во
всех вера, что малейшим словом или мыслью можно навлечь на себя частицу
древнего проклятия леса Нюэль.
Однако были и другие, кому не было дела ни до сказаний, ни до вековых
легенд. Кто считал поверья пустым слухом, чересчур задержавшимся
благодаря скучающим фантазерам, и глупцам, что слушают их, разинув рты.
Одним из подобных скептиков был человек, чье имя вызывало у жителей
страны дрожь не меньшую, чем упоминание о Нюэль.
Рогдан - безжалостный наемник самого короля, покорный посланник его
жестокой воли. Его рука не знала промаха, разум - сомнений, а сердце -
жалости, а иной раз, глядя на то, с каким равнодушием он предает смерти
любую из своих жертв, думалось, что и сердца у него вовсе нет. Ровно, как и
души.
Но если и были они, то откуда же в них могли взяться тепло, любовь,
нежность, сострадание? Мать Рогдана не пережила и третьего дня рождения
сына, ту ласку, которую она, быть может, успела подарить Рогдану, начисто
стерла жестокость отца. Он был воином всю свою жизнь, пережил ни одну
войну и, насквозь пропитавшись ее ненавистью, не жадничая, напоил ею
сына.
Убивать - вот и все, что умел Рогдан и, как он сам считал, было делом,
предназначенным ему судьбой.
Всадником, одетым сплошь в черное, на вороном коне Рогдан скакал по
стране, а иногда и за ее пределами, неся за спиной смерть. Увидев его на
дороге, люди бросались врассыпную, захлопывали окна, запирали двери, а к
небесам возносили искренние молитвы об избавлении от визита всадника.
Ведь никакие затворы сдержать Рогдана были не в состоянии.
...В тот день, когда волею судьбы, его путь лег через лес Нюэль, Рогдан не
сомневался ни минуты. Это была самая короткая дорога, хотя и забытая
людьми, сохранившаяся лишь в дряхлых, пожелтевших от времени картах,
покоящихся в архивах королевской библиотеки под толстым слоем темно-
серой пыли.
Его конь уже сутки отмерял копытами дороги Фелидии. Рогдан дал ему
отдых лишь однажды: остановившись на берегу небольшой речушки, он
позволил животному прильнуть пухлыми губами к прозрачному потоку,
долго, долго, утоляя жажду, жадно глотать прохладную воду.
- Терпи, - сказал Рогдан, когда конь напился, - Нюэль минуем, там легче
будет.
Сказал он сурово, даже грозно, требовательно, но все же не забыл, перед
тем, как вставить ногу в стремя, по - дружески, приободряя похлопать коня
по шее. Ведь это было единственное живое создание, по-настоящему
преданное Рогдану и, потому, бесконечно ценимое им.
До леса они добрались к вечеру, когда летнее солнце, устав жарить людей,
подобрало лучи, как дама юбки, и медленно сползло к горизонту.
Нюэль неприветливо встретил незваных гостей - неприятной, мрачной,
недовольной тишиной дыхнул в лицо, такой, что даже на кладбище не
встретишь. Полумертвые деревья стояли уродливыми недвижимыми
фигурами, выставив во все стороны кривые, больше походившие на
костлявые руки скелетов ветви, под ногами и копытами - только гниль
опавшей листвы. Ни шороха, ни дуновения, ни малейшего движения. Лес
застыл, принимая гостя.
Рогдан ничуть не пугался зловещих силуэтов, плотно обступающих его со
всех сторон, но осторожность все ж была ему присуща. Слишком уж
таинственен, а потому и непредсказуем был лес. Его молчание казалось
замечательной маской, под которой могла удобно устроиться и терпеливо
поджидать опасность.
Рогдан пустил коня шагом, с неохотой, отчетливо понимая, что теряет
столь драгоценное время. Но на полном скаку двигаться дальше было
сложно: забытую дорогу повсюду взрыхлили толстые корни, горбами и
петлями торчали они из-под земли, намереваясь поймать и опрокинуть
неосторожного путника, ветви все гуще сплетались прямо перед грудью
коня, хлестали по морде, грозя выколоть незащищенные глаза, а затем и
вовсе перекрыть путь.
Рогдан достал длинный нож, начал без разбору рубить им по сторонам,
освобождая себе дорогу от древесной паутины, а заодно и вымещая
скопившуюся злобу.
Злился он сам на себя, на то, что еще в городе, сидя над картами и выбирая
лучшую дорогу, понадеялся на постоянно сопутствующую удачу. На
неотъемлемое везение. Думал, что нашел путь короче, а что оказалось? Эта-
то хваленая удача отвернулась от Рогдана, оставила в проклятом лесу
надеяться дальше лишь на собственные силы.
А потом от земли потянулся туман - сначала легкий, нежный, невесомый, но чем дальше, глубже в лес, уходил Рогдан, чем ближе подкрадывалась ночь, тем гуще он становился,
поднимался к верхушкам деревьев, застревал между стволов, путался в
махровых еловых рукавах.
Конь, с самого начала чувствующий себя неуютно в лесу, вздрагивал от
перестука собственных копыт. С появлением тумана он и вовсе превратился
в трусливого зайца. Он часто останавливался, топтался на одном месте,
жалобно ржал, прося пощады, и двигался дальше лишь стиснутый острыми
шпорами Рогдана.
Наемник вообще не узнавал своего боевого коня. Никогда еще прежде
животное, отличавшееся смелостью и выносливостью, не вело себя столь
странным образом. С недоумением смотрел Рогдан на то, как то и дело,
настороженно вострятся уши коня, выпучиваются глаза, ища что - то
ужасное, сокрытое туманом, то, что недоступно глазу человека.
- Что встал?! - разъяренно закричал Рогдан, когда конь остановился в
очередной раз. - Что ты как кобыла тупая на месте топчешься? Иди уже,
тумана он испугался! Ничего он с тобой не сделает. Пошел! - и в сердцах
вонзил кривую шпору в бок животному.
Час, два или три блуждали они в тумане - оставалось неизвестно. Надежда
выбраться до рассвета таяла так же быстро, как сгущалась ночная мгла.
Разглядеть что-либо стало невозможно, и вот тогда, опомнившись, к Рогдану
вернулась удача.
Деревья расступились, отдернули ветви, туман потускнел, пронзаемый
неярким голубоватым лунным светом и, медленно, осторожно, опасаясь
нежданного гостя, открыл глазу острые крыши домов неизвестной
деревушки.
Рогдан остановился в недоумении и пораженно выдохнул, устремив
взгляд вперед:
- Будь я проклят.
Ни на одной карте, что он перебрал, отправляясь на задание, Рогдан не
видел ни малейшего штришка, ни значка, ни точки, которые бы подтвердили
существование деревни. Она словно выросла из-под земли, как грибная
россыпь после дождя. Но дорога лежала прямо, на удивление ровная,
лишенная ухабов и рытвин, словно по ней ходили каждый день.
Рогдан пристально рассматривал близлежащие дома, стараясь уловить
хотя бы малейшее движение или любой другой признак жизни, и наскоро
решал, как лучше будет поступить дальше. Оставаться на месте было полной
бессмыслицей, на обдумывание которой не стоило тратить и секунды
драгоценного времени. Разбойников, чьим логовом могла оказаться деревня,
он не боялся. Мирно настроенные жители, не знающие его в лицо, могли бы
войти в положение всадника, заплутавшего в туманном лесу, дать ночлег и
отдых коню. Да даже если бы они и знали Рогдана, это вряд это ли смогло бы
стать препятствием - никто бы в стране не осмелился отказать наемнику
короля, чья темная слава шла намного впереди его самого. К тому же,
проехав через деревню, он мог выяснить, кто осмелился спрятаться
от власти его господина под крылом страшных Нюэлевских легенд, и
вернувшись после задания, преподнести королю подробный отчет, еще раз
доказав свою преданность и превосходство над другими наемниками.
Выбор был сделан, Рогдан спрятал нож, но рукояти не отпустил,
подхлестнул коня. Тот покорно вперил взгляд из-под длинной густой челки в
землю и тронулся с места.
Безрадостная картина предстала перед ними: покосившиеся, а то и вовсе
обвалившиеся крыши, на месте которых торчали обглоданными ребрами
гнилые бревна и балки, пустые проемы окон и дверей, в которых будто
замерли обозленные духи забытых домов. Ни шороха, ни звука, похоже,
люди, некогда прятавшиеся здесь, оставили жилье на растерзание
проклятому лесу.
Шаг за шагом, все дальше и дальше продвигался Рогдан, не находя ничего,
кроме тишины и дымки тумана. В конец убедившись, что деревня
необитаема, в насмешку и над собственными рассуждениями, и над
людскими страхами, и над фальшивой жутью леса, он играючи бросил в
сторону полуразвалившегося дома:
- Эй, есть здесь кто живой?
Эхом, теряющимся меж строений - вот чем был ответ на возглас Рогдана.
Оно устремилось вдаль и там разбудило нечто, что размазжило беззвучие
Нюэля. Безумный, леденящий вой вырвался из полумрака, незримой рукой
протянулся к Рогдану и провел ладонью по его лицу, начисто стирая
прежнюю самодовольную улыбку и оставляя пораженно распахнутые глаза и
приоткрывшийся рот. Единственное, с чем можно было сравнить этот звук,
так только с отчаянным, горестным воплем волчицы, что, вернувшись с
охоты, обнаружила логово пустым, но не это пугало. Медленно звериный вой
превратился в переполненный тоской и невымещеной болью стон человека.
Оставаться равнодушным к этому зову было невозможною. Он будил
печальные, щемящие воспоминания, чувства сострадания, которые присущи
каждому, но не каждый о них знает.
Так случилось и с Рогданом. Все, что он считал человеческой слабостью,
при первых нотах стонущего воя открылось и взорвалось с такой силой, что
почти вынесло его из седла.
- Что за чушь? - упрямо, шепотом, задыхаясь, промолвил он, тряхнул
головой, стараясь сбросить наваждение.
Он еще не пришел в себя, когда в тумане, вслед за воем, что-то
зашевелилось, а, спустя мгновение, показались полупрозрачные силуэты.
Двое людей направлялись к Рогдану, мужчина и женщина. Они вплотную
подошли к коню и остановились, не поднимая склоненных голов и не
открывая лиц. Лунный отсвет позволил Рогдану разглядеть их
повнимательнее.
При них ничего не было, кроме пустых, сплетенных из грубых,
необтесанных прутьев, корзин, что вяло висели в худых пальцах. Это были
нищие - порода людей, которую Рогдан презирал более всего и люто
ненавидел. Грязная, дряхлая одежда, местами изодранная в клочья
отвратительными лохмотьями болталась на тощих, изможденных голодом
телах, тщетно стараясь прикрыть костлявые плечи и выпирающие колени и
локти. Волосы их давно не знали ухода, у мужчины они были взлохмачены,
торчали сальными сосульками, как иголки испуганного ежа. У девушки,
удивительные своим цветом: едва остывшей стали, что еще не успела
потемнеть - спутанные свисали мертвой паклей прямо на лицо.
Что оставалось еще странно, так это то, что от пары совершенно не тянуло
той тошнотворной вонью, что обычно сопровождает подобных оборванцев.
Они стояли, не шевелясь, и казалось, что даже груди их не поднимаются
для вдоха.
- Добрые люди, - осторожно начал Рогдан, подавив в себе вздувавшееся
отвращение, - рад встретить вас. Не могли бы вы помочь усталому путнику,
по незнанию запутавшемуся в лесу. Уж, какой час блуждаю, выхода не
найду.
Полным бездействием, отрешенным молчанием отреагировала пара на его
просьбу.
- Мне нужен ночлег, - продолжал уже серьезнее Рогдан, - а коню стойло.
ручей, спотыкающийся о каждый камушек. Он просто жил и старался,
как мог, помогать людям. Просто тек вместе с ручейком времени в
неведомые дали: неизвестно куда, но известно зачем. Тек к неисчерпаемой
радости, к вечному блаженству, да только был не так чист, как родник.
Прежние грехи тянули назад, стискивали грудь, мешая дышать, забивали
мысли. Бежал ручей, а он приостанавливался, старался забелить черное
прошлое, краской любви покрыть былую злобу.
Много лет он шел к этому, сколько - не помнил, знал лишь, что много. И,
наконец, пришел...
На жесткой кровати умирал монах. Лицо его побледнело, на лбу выступили
крупные капли пота, пальцы холодели с каждой минутой все сильнее. Монах
ничего не говорил вслух, про себя же непрестанно молился, от чего
посиневшие губы его то и дело вздрагивали. Подернутые мутью глаза
смотрели в каменный потолок кельи, в одну точку, будто там, в глубоких
швах между серо-пестрыми камнями сидел кто-то, кому были посланы
мысленные просьбы.
Рядом с кроватью на коленях стоял молодой послушник и, сцепив кисти
рук, склонив свою обритую голову, так же молился. Не раздавалось ни звука,
лишь изредка тишину разбивали тяжкие, жаждущие воздуха вздохи умирающего.
Это была первая смерть, которую видел послушник. Осознавая это, он
дрожал от страха перед неведеньем. Он был еще мальчиком, едва
вступившим в монастырский мир, мало знал, мало, что умел, а вот теперь
вынужден был наблюдать, как его учитель оставляет этот мир. Послушник
изредка прерывал молитву, жалобно, как несмышленый щенок, поглядывал
на монаха, но, видя его лицо, измотанное агонией, торопливо снова
принимался за свое дело.
Шли часы, а смерть все не спешила явиться за умирающим. Уже и солнце
село, и на реке, в ивовых ветвях, склонившихся так низко, что казалось,
будто они растут из воды, запели соловьи, лилово-розовые облака
потянулись по яркому разноцветному небу. Все вокруг готовилось ко сну, и
голова послушника, уставшего, вымотанного клонилась на бок. Он,
медленно, сам того не желая, засыпал, и становилось непонятно, в каком мире
он находится - сонном или реальном.
И вдруг, в предсмертной тишине раздался резкий, пронизывающий
насквозь, леденящий не то скрип, не то скрежет, настолько громкий, что
испуганный послушник, вырванный из дремоты, подскочил на месте.
Это заговорил монах. Слово, тяжелее камня, сорвалось не с губ. Оно
пробило грудь, раздробило ребра и грудину, изорвало плоть и вырвалось
наружу в виде неясного, переполненного страданьем зова, заставив замереть
ужаснувшегося послушника. Одно лишь слово... Монах сказал: "Рогдан".
Прода от 23.04.2024, 09:28
***
В Фелидии не было, пожалуй, места, которого боялись бы больше, чем леса
Нюэль. Ни виселицы или плахи, ни темные сырые камеры подземной
тюрьмы, грозившие принять к себе любого, кто не исполнит воли грозного
короля, не могли вселить в жителей страха более сильного, чем тот, что
вспыхивал при виде голых деревьев леса Нюэль.
Здесь не было ни зимы, ни лета, лишь раз в год приходила весна: укрывала
землю травой, распускала цветы, трещала лопавшимися почками, выпуская
на волю нетерпеливую молодую зелень. Но уже через четырнадцать дней
всем цветениям приходил конец - налетала осень и, не медля, гнала
пронзительным ветром прочь едва набравшую силу весну. Цветы увядали,
печально клонили отяжелевшие, сморщенные бутоны к земле, трава желтела
и иссыхала, а листья, устав от попыток удержаться на ветвях, срывались и,
плавно покачиваясь, как на невидимых качелях, летели вниз. Под натиском
сырости вся былая растительность темнела, прела, испускала дух запахами
гнили и служила лишь пищей для толстых, полупрозрачных слизней и
дождевых червей. Иной живности в лесу не водилось.
"Проклятое место, страшное. Своей жизни не ведает, да и чужие к рукам
прибирает " - сказывали в народе, опасливо качая головами и торопились
перевести разговор на другую тему. Боязно было - слишком крепко сидела во
всех вера, что малейшим словом или мыслью можно навлечь на себя частицу
древнего проклятия леса Нюэль.
Однако были и другие, кому не было дела ни до сказаний, ни до вековых
легенд. Кто считал поверья пустым слухом, чересчур задержавшимся
благодаря скучающим фантазерам, и глупцам, что слушают их, разинув рты.
Одним из подобных скептиков был человек, чье имя вызывало у жителей
страны дрожь не меньшую, чем упоминание о Нюэль.
Рогдан - безжалостный наемник самого короля, покорный посланник его
жестокой воли. Его рука не знала промаха, разум - сомнений, а сердце -
жалости, а иной раз, глядя на то, с каким равнодушием он предает смерти
любую из своих жертв, думалось, что и сердца у него вовсе нет. Ровно, как и
души.
Прода от 24.04.2024, 15:50
Но если и были они, то откуда же в них могли взяться тепло, любовь,
нежность, сострадание? Мать Рогдана не пережила и третьего дня рождения
сына, ту ласку, которую она, быть может, успела подарить Рогдану, начисто
стерла жестокость отца. Он был воином всю свою жизнь, пережил ни одну
войну и, насквозь пропитавшись ее ненавистью, не жадничая, напоил ею
сына.
Убивать - вот и все, что умел Рогдан и, как он сам считал, было делом,
предназначенным ему судьбой.
Всадником, одетым сплошь в черное, на вороном коне Рогдан скакал по
стране, а иногда и за ее пределами, неся за спиной смерть. Увидев его на
дороге, люди бросались врассыпную, захлопывали окна, запирали двери, а к
небесам возносили искренние молитвы об избавлении от визита всадника.
Ведь никакие затворы сдержать Рогдана были не в состоянии.
...В тот день, когда волею судьбы, его путь лег через лес Нюэль, Рогдан не
сомневался ни минуты. Это была самая короткая дорога, хотя и забытая
людьми, сохранившаяся лишь в дряхлых, пожелтевших от времени картах,
покоящихся в архивах королевской библиотеки под толстым слоем темно-
серой пыли.
Его конь уже сутки отмерял копытами дороги Фелидии. Рогдан дал ему
отдых лишь однажды: остановившись на берегу небольшой речушки, он
позволил животному прильнуть пухлыми губами к прозрачному потоку,
долго, долго, утоляя жажду, жадно глотать прохладную воду.
- Терпи, - сказал Рогдан, когда конь напился, - Нюэль минуем, там легче
будет.
Сказал он сурово, даже грозно, требовательно, но все же не забыл, перед
тем, как вставить ногу в стремя, по - дружески, приободряя похлопать коня
по шее. Ведь это было единственное живое создание, по-настоящему
преданное Рогдану и, потому, бесконечно ценимое им.
До леса они добрались к вечеру, когда летнее солнце, устав жарить людей,
подобрало лучи, как дама юбки, и медленно сползло к горизонту.
Нюэль неприветливо встретил незваных гостей - неприятной, мрачной,
недовольной тишиной дыхнул в лицо, такой, что даже на кладбище не
встретишь. Полумертвые деревья стояли уродливыми недвижимыми
фигурами, выставив во все стороны кривые, больше походившие на
костлявые руки скелетов ветви, под ногами и копытами - только гниль
опавшей листвы. Ни шороха, ни дуновения, ни малейшего движения. Лес
застыл, принимая гостя.
Прода от 26.04.2024, 01:16
Рогдан ничуть не пугался зловещих силуэтов, плотно обступающих его со
всех сторон, но осторожность все ж была ему присуща. Слишком уж
таинственен, а потому и непредсказуем был лес. Его молчание казалось
замечательной маской, под которой могла удобно устроиться и терпеливо
поджидать опасность.
Рогдан пустил коня шагом, с неохотой, отчетливо понимая, что теряет
столь драгоценное время. Но на полном скаку двигаться дальше было
сложно: забытую дорогу повсюду взрыхлили толстые корни, горбами и
петлями торчали они из-под земли, намереваясь поймать и опрокинуть
неосторожного путника, ветви все гуще сплетались прямо перед грудью
коня, хлестали по морде, грозя выколоть незащищенные глаза, а затем и
вовсе перекрыть путь.
Рогдан достал длинный нож, начал без разбору рубить им по сторонам,
освобождая себе дорогу от древесной паутины, а заодно и вымещая
скопившуюся злобу.
Злился он сам на себя, на то, что еще в городе, сидя над картами и выбирая
лучшую дорогу, понадеялся на постоянно сопутствующую удачу. На
неотъемлемое везение. Думал, что нашел путь короче, а что оказалось? Эта-
то хваленая удача отвернулась от Рогдана, оставила в проклятом лесу
надеяться дальше лишь на собственные силы.
А потом от земли потянулся туман - сначала легкий, нежный, невесомый, но чем дальше, глубже в лес, уходил Рогдан, чем ближе подкрадывалась ночь, тем гуще он становился,
поднимался к верхушкам деревьев, застревал между стволов, путался в
махровых еловых рукавах.
Конь, с самого начала чувствующий себя неуютно в лесу, вздрагивал от
перестука собственных копыт. С появлением тумана он и вовсе превратился
в трусливого зайца. Он часто останавливался, топтался на одном месте,
жалобно ржал, прося пощады, и двигался дальше лишь стиснутый острыми
шпорами Рогдана.
Наемник вообще не узнавал своего боевого коня. Никогда еще прежде
животное, отличавшееся смелостью и выносливостью, не вело себя столь
странным образом. С недоумением смотрел Рогдан на то, как то и дело,
настороженно вострятся уши коня, выпучиваются глаза, ища что - то
ужасное, сокрытое туманом, то, что недоступно глазу человека.
- Что встал?! - разъяренно закричал Рогдан, когда конь остановился в
очередной раз. - Что ты как кобыла тупая на месте топчешься? Иди уже,
тумана он испугался! Ничего он с тобой не сделает. Пошел! - и в сердцах
вонзил кривую шпору в бок животному.
Прода от 26.04.2024, 12:27
Час, два или три блуждали они в тумане - оставалось неизвестно. Надежда
выбраться до рассвета таяла так же быстро, как сгущалась ночная мгла.
Разглядеть что-либо стало невозможно, и вот тогда, опомнившись, к Рогдану
вернулась удача.
Деревья расступились, отдернули ветви, туман потускнел, пронзаемый
неярким голубоватым лунным светом и, медленно, осторожно, опасаясь
нежданного гостя, открыл глазу острые крыши домов неизвестной
деревушки.
Рогдан остановился в недоумении и пораженно выдохнул, устремив
взгляд вперед:
- Будь я проклят.
Ни на одной карте, что он перебрал, отправляясь на задание, Рогдан не
видел ни малейшего штришка, ни значка, ни точки, которые бы подтвердили
существование деревни. Она словно выросла из-под земли, как грибная
россыпь после дождя. Но дорога лежала прямо, на удивление ровная,
лишенная ухабов и рытвин, словно по ней ходили каждый день.
Рогдан пристально рассматривал близлежащие дома, стараясь уловить
хотя бы малейшее движение или любой другой признак жизни, и наскоро
решал, как лучше будет поступить дальше. Оставаться на месте было полной
бессмыслицей, на обдумывание которой не стоило тратить и секунды
драгоценного времени. Разбойников, чьим логовом могла оказаться деревня,
он не боялся. Мирно настроенные жители, не знающие его в лицо, могли бы
войти в положение всадника, заплутавшего в туманном лесу, дать ночлег и
отдых коню. Да даже если бы они и знали Рогдана, это вряд это ли смогло бы
стать препятствием - никто бы в стране не осмелился отказать наемнику
короля, чья темная слава шла намного впереди его самого. К тому же,
проехав через деревню, он мог выяснить, кто осмелился спрятаться
от власти его господина под крылом страшных Нюэлевских легенд, и
вернувшись после задания, преподнести королю подробный отчет, еще раз
доказав свою преданность и превосходство над другими наемниками.
Выбор был сделан, Рогдан спрятал нож, но рукояти не отпустил,
подхлестнул коня. Тот покорно вперил взгляд из-под длинной густой челки в
землю и тронулся с места.
Безрадостная картина предстала перед ними: покосившиеся, а то и вовсе
обвалившиеся крыши, на месте которых торчали обглоданными ребрами
гнилые бревна и балки, пустые проемы окон и дверей, в которых будто
замерли обозленные духи забытых домов. Ни шороха, ни звука, похоже,
люди, некогда прятавшиеся здесь, оставили жилье на растерзание
проклятому лесу.
Шаг за шагом, все дальше и дальше продвигался Рогдан, не находя ничего,
кроме тишины и дымки тумана. В конец убедившись, что деревня
необитаема, в насмешку и над собственными рассуждениями, и над
людскими страхами, и над фальшивой жутью леса, он играючи бросил в
сторону полуразвалившегося дома:
- Эй, есть здесь кто живой?
Прода от 29.04.2024, 01:08
Эхом, теряющимся меж строений - вот чем был ответ на возглас Рогдана.
Оно устремилось вдаль и там разбудило нечто, что размазжило беззвучие
Нюэля. Безумный, леденящий вой вырвался из полумрака, незримой рукой
протянулся к Рогдану и провел ладонью по его лицу, начисто стирая
прежнюю самодовольную улыбку и оставляя пораженно распахнутые глаза и
приоткрывшийся рот. Единственное, с чем можно было сравнить этот звук,
так только с отчаянным, горестным воплем волчицы, что, вернувшись с
охоты, обнаружила логово пустым, но не это пугало. Медленно звериный вой
превратился в переполненный тоской и невымещеной болью стон человека.
Оставаться равнодушным к этому зову было невозможною. Он будил
печальные, щемящие воспоминания, чувства сострадания, которые присущи
каждому, но не каждый о них знает.
Так случилось и с Рогданом. Все, что он считал человеческой слабостью,
при первых нотах стонущего воя открылось и взорвалось с такой силой, что
почти вынесло его из седла.
- Что за чушь? - упрямо, шепотом, задыхаясь, промолвил он, тряхнул
головой, стараясь сбросить наваждение.
Он еще не пришел в себя, когда в тумане, вслед за воем, что-то
зашевелилось, а, спустя мгновение, показались полупрозрачные силуэты.
Двое людей направлялись к Рогдану, мужчина и женщина. Они вплотную
подошли к коню и остановились, не поднимая склоненных голов и не
открывая лиц. Лунный отсвет позволил Рогдану разглядеть их
повнимательнее.
При них ничего не было, кроме пустых, сплетенных из грубых,
необтесанных прутьев, корзин, что вяло висели в худых пальцах. Это были
нищие - порода людей, которую Рогдан презирал более всего и люто
ненавидел. Грязная, дряхлая одежда, местами изодранная в клочья
отвратительными лохмотьями болталась на тощих, изможденных голодом
телах, тщетно стараясь прикрыть костлявые плечи и выпирающие колени и
локти. Волосы их давно не знали ухода, у мужчины они были взлохмачены,
торчали сальными сосульками, как иголки испуганного ежа. У девушки,
удивительные своим цветом: едва остывшей стали, что еще не успела
потемнеть - спутанные свисали мертвой паклей прямо на лицо.
Что оставалось еще странно, так это то, что от пары совершенно не тянуло
той тошнотворной вонью, что обычно сопровождает подобных оборванцев.
Они стояли, не шевелясь, и казалось, что даже груди их не поднимаются
для вдоха.
- Добрые люди, - осторожно начал Рогдан, подавив в себе вздувавшееся
отвращение, - рад встретить вас. Не могли бы вы помочь усталому путнику,
по незнанию запутавшемуся в лесу. Уж, какой час блуждаю, выхода не
найду.
Полным бездействием, отрешенным молчанием отреагировала пара на его
просьбу.
- Мне нужен ночлег, - продолжал уже серьезнее Рогдан, - а коню стойло.
