— Что надо? — спросил Антоний, не опуская пистолета.
— Я тут эта... еду принёс, — промямлил парень.
— Зачем? — В голосе Антония была лишь одна настороженность и никакого удивления.
— Ну, дык я ж тут сам ныкался, когда мне хреново было. Теперь я — в шоколаде, вот ребятам еду по нычкам и разношу. Типа благотворительность.
Последнее слово он выговорил медленно. Прозвучало заученно. Антоний не поверил.
— Ольга, возьми свёрток и дай его мне, — быстро приказал он девочке.
Оля подняла и отряхнула от песка пластиковый пакет, а затем застыла, прижимая свёрток к груди и вглядываясь в человека. Вдруг она вздохнула и прошептала:
— Владик! Эта ты, штоль?
— Олик? — обалдело проговорил парень. — Ты ж в столицу рванула. Нафига вернулась?
— Йа не в сталицу. Йа наврала... — смущённо сказала Оля.
— А-а, ну дело твоё. А чё за новый лавер у тебя? Мужик чёт больно крутой. Слышь, скажи ему, чтобы меня не убивал.
— Эта ни лавер! — обиженно произнесла Оля и гордо добавила: — Эта капилан!
— Чиво-о? — Парень от удивления чуть не опустил руки, но спохватился и снова быстро завёл их за голову. — Эта чё, как отец Максим?
— Как отец Максим?.. — опешил Антоний.
— Как?! Максим – атец?!! — расстроено взревновала Оля.
— Ну да... тогда на Калтарейке он был крутой – аж трындец, а теперь – святой отец.
— Что? — сдавленно выдавил Антоний, и пистолет дрогнул в его руке. — Не может быть! Кто его хиротонировал?
— Не знаю, кто его харю тонировал...
— Я спрашиваю, кто рукоположил?!
— Не знаю, кто руку наложил... — Парень совсем перестал понимать этого странного незнакомца и переступил с ноги на ногу. — Можете меня отпустить? Я уйду, как сгину, чессно!
Капеллан опустил пистолет.
— Подойди.
Парень, не меняя положения рук, подошёл поближе.
— Сядь.
Парень упал на колени.
— Опусти руки.
Парень с облегчением вздохнул и медленно опустил руки.
— Рассказывай, кто ты и откуда знаешь послушника Максима.
Парень начал сбивчивый рассказ «от Адама». Сначала он рассказал о своей жизни, о матери, ушедшей в секту, а затем о том, что уже поведала Ольга на исповеди. Антоний не услышал ничего нового и особенно не волновался — всё это он как-то уже пережил. Но когда парень стал рассказывать, как за ним в сателлит приехал Максим с полицейскими и увёз в какую-то Вознесенку, где, как сначала думал Владик, находилась секта, а на самом деле — братство каких-то непонятных христиан, в котором среди священнослужителей были не только послушник Максим, но ещё и послушник Савватий и отец Александр... он чуть не умер.
Антоний слушал внимательно с внешне спокойным видом, но сердце стучало в ушах и в горле, как у мужа, заставшего любимую жену в момент измены. От нервного истощения его трясло мелкой обессиливающей дрожью, отчего по позвоночнику струёй тёк пот.
Боже... Они изменили все... Как это получилось, как произошло? Кто отвратил их от истинной веры, и откуда у него такая сила, чтобы соблазнить самых лучших, самых верных Божьих сынов?
«Они попади в беду» — вспомнил Антоний слова владыки. Страшная, страшная беда, он прав. Как же теперь их спасти? «Мы работаем над этим, — сказал владыка. — Ты молись! Молись!» И Антоний внутри себя отчаянно взмолился:
«О, Боже! Смиренно прошу Тебя: помоги нашему благословенному отцу — владыке Арсению спасти братьев моих!»
Он лихорадочно размышлял, как его братья могли попасть в дьявольскую сеть, и вдруг понял.
Грехопадение отца Александра. Оно состоялось ещё в обители. А грех никогда не приходит один. Даже маленький камешек, сорвавшийся с вершины, ускоряясь, падает к подножию горы, увлекая за собой целую лавину, а уж грех духовного отца — мощный подземный толчок, вызывающий тектонический надлом и смертельное цунами. Грех наставника усваивают его послушники, ведь они полностью послушны его воле и беззащитны перед его приказами.
Еле слышный мучительный стон сорвался с губ Антония. Сомнений больше нет. Брат Александр пал и увлёк за собой в дьявольскую бездну трёх братьев... трёх самых лучших, подающих большие надежды послушников. Их духовное разложение он начал ещё в обители, когда вдруг занялся с ними философией — этой мёртвой безблагодатной наукой, которая не имеет ничего общего с живым опытом богообщения, а учит только «самости» и свободолюбию.
Да, брат Александр совершил тяжкий грех... но разве не тяжелее грех того, кто его совратил?
Антонию стало невыносимо душно. Он дёрнул за ворот верховика, глотнул пыльный воздух, как пьяный, поднялся с пластикового ложа, и, шатаясь, двинулся к лестнице наверх. Рукой, сжимающей пистолет, он стирал с лица пот. Пройдя мимо сидящих в кругу каких-то молодых людей, которые замерли с набитыми ртами и уставились на него, ногой толкнул входную дверь и вывалился на морозный свежий воздух. Только тут он смог вдохнуть.
Настоятель Никон... Старший капеллан обители... Уважаемый наставник, орденоносец, аскет, духовный отец трёх послушников... Если он пал, совратив брата Александра, то погубил не только себя, но и их всех.
Антоний со всей чёткостью понял, что он просто обязан как можно быстрее вернуться на Северный остров, чтобы изобличить проникший в святую обитель грех и очистить её от скверны. Сначала он даст шанс капеллану Никону: в надежде на полное смиренное покаяние, он обличит брата наедине. Если же настоятель не внемлет, тогда, по церковному уставу, о совершённом преступлении он доложит владыке Арсению как духовному попечителю обители, и тогда... тогда обитель ждут смута и потрясение.
Перед глазами Антония ужасающим видением предстала картина всеобщего упадка веры и морали. Как это опасно при стольких обученных военному делу людях!
Нет... он совершенно точно обязан брата Никона убедить! Но сначала необходимо увидеть брата Александра и призвать его к покаянию и возвращению в святую обитель. Если брат послушает и вернётся — да пусть поможет милосердный Господь — его и послушников благословят принять уврачевание в монастыре...
Что ж. Пусть. Только так можно освободить несчастных из уз греха. Он будет молиться за них и ждать. И, когда после духовного исцеления они вернутся в обитель, он первым примет их со всевозможным почтением и протянет руку братской любви. И воцарятся в обители мир и покой.
Крохотная искорка надежды зажглась в его измученном сердце, и он с горячностью прошептал строки из псалма:
— Испросите для Иерусалима мир! Да благоденствуют, кто любят тебя, да будет мир в стенах твоих, благоденствие — во дворцах твоих! Ради братьев моих и ближних моих говорю: мир тебе!
— Ты, эта, чё? Чё тя так закошмарило?
Он вяло обернулся. В дверном проёме стояла Оля. В руках она держала недоеденный пирожок и смотрела на него с непониманием и удивлением. Антоний не отвечал, а может быть, и не был в силах отвечать. Он ослабевшей от душевной муки рукой спрятал под верховик пистолет и отвернулся в полном изнеможении.
— Скажи своему капеллану, чтобы чё-нить поел... — Владик неслышно подошёл сзади к Оле и сунул ей в руку пакет. — Я, когда голодал, тоже нервным был.
Оля достала из пакета пирожок и протянула Антонию. Он его механически взял и, как в забытьи, стал есть, потом так же отрешенно сделал глоток горячего сладкого пойла из протянутой крышки термоса.
— Владик, — наконец произнёс он и поднял на него горящие глаза. — Когда ты возвращаешься в Вознесенку?
— Вечером, — ответил Владик, наливая ему ещё. — Когда за мной приедут.
— Приедут? — с излишней торопливостью переспросил Антоний. — Кто приедет?
— Отец Кир. Я дружу с ним и с отцом Максимом. У него есть права на вождение, вот он и привозит меня, когда едет по своим делам, а вечером — забирает. Раньше с нами всегда ездил отец Максим, но чёта случилось, и ему пока запретили.
— Ему запретили? — Горькая ухмылка искривила губы Антония, и он осторожно обронил: — Что же ты будешь делать до вечера?
— Да сначала обойду пару нычек, потом пойду с ребятами тусить.
Капеллан в какой-то наступившей вязкости пытался сообразить, как напроситься идти с ним, как тут Оля выдала:
— А капилан — тоже друг Максима! И он сам хотел попасть в твою Вознесенку, чтобы встретиться с ним.
— Чё, правда?
Антоний холодно кивнул и поинтересовался:
— В магнекаре ведь найдётся для меня место?
— Да канешна! — радостно кивнул Владик.
— Тогда, может, я сегодня помогу тебе? Раздавать еду? До вечера?
— Ну да, канешна! — с жаром сказал Владик и вдруг уставился на капеллана, поражённый пришедшей вдруг на ум идеей. — Слушай... мне тут одни казлы кучу бабла задолжали. Можешь их припугнуть? У тебя ж пистолет!
— Я не готов применять против гражданских насилие, — опустив голову, пробормотал Антоний.
— Откель у тибя куча бабла? — засмеялась Оля. — Ты ж нищеброд!
— Блок продал в блок-хаусе... — Владик шмыгнул носом и со вздохом закончил: — А бабла не отдали. Так я и ночевал на теплотрассе, пока меня отец Максим не забрал.
Антоний покачал головой.
— Что ж. Тогда с ними поговорим. Пошли.
Капеллан стремительно двинулся по протоптанной в снегу тропинке к дыре в заборе. Владик с обожанием посмотрел на него и шепнул, наклонившись к Олиному уху:
— Мировой у тебя лавер!
— Ты чё, тупой? Йа ж тибе сказала: эта – ни лавер!
— Да лана тибе! Ты чё? Я б на твоём месте гордился, а не стеснялся.
— Владик, ну ты дурак, вот чё.
Ходили они пешком. Днём значительно потеплело, иногда за низкими тучами простреливало солнце, слепило отражением от зеркальных стёкол блок-хаусов. В разгар дня пустовали магнетрассы, прохожих встречалось совсем немного.
Проходя мимо торгово-развлекательного центра, Антоний с отрешённым видом смотрел, как экскалаторы, словно гигантские живые языки заглатывают праздно шатающиеся толпы и уносят их вглубь ненасытного чудовищного чрева. По глазам полоснул свет, и он вздрогнул: на поверхности фасада развлекательного комплекса начался показ рекламного ролика альфа-центра. Он невольно замедлил шаг и остановился, вглядываясь в сюжет, но дальше отказался верить своим глазам.
— Мы встретились и полюбили друг друга, — вещала с огромной проекции девушка изумительной красоты, страстно обнимаемая прекрасным юношей. Камера скользнула по их с нежностью переплетенным пальцам рук. — Наша любовь – настоящее чудо! И мы хотели её сохранить. Но жизнь такова, что рано или поздно наши отношения охладеют. Поэтому в момент пика нашей любви мы сделали контрольную точку в альфа-центре, и теперь спокойны, ведь знаем: если начнутся ссоры и неизбежные конфликты, мы всегда сможем принять бетатрин и вернуться к чуду первой любви!
Оля осторожно взяла Антония за руку и потрясла.
— Ты чё?
— О, Боже... — прошептал Антоний. Опустил голову, перекрестился и тут же снова вскинулся и стал смотреть на проекцию, где красивая зрелая женщина с бесподобной белозубой улыбкой вещала:
— Я уже не могла жить. Подруги говорили, что я всё принимаю слишком близко к сердцу. И правда: от того, что происходит в мире, меня стали мучить страхи. Все эти вести о терактах, катастрофах – о, это так ужасно! По совету близких людей я обратилась в альфа-центр и получила с помощью бетатриновой терапии утилиту спокойствия! Теперь я могу, наконец, зажить счастливо, потому что теперь меня ничто не беспокоит!
— Ничто не беспокоит... — побелевшими губами повторил Антоний.
Третьим на экране появился молодой мужчина, который сообщил:
— Жизнь одна, и каждый из нас совершал ошибки, о которых сожалеет. И каждый из нас задумывался: как бы вернуться в прошлое и начать всё с нуля? Теперь есть такая возможность! Сделай в альфа-центре контрольную точку, и ты всегда сможешь черновик жизни переписать набело!
Антоний как врос в землю. Он, наконец, оторвал взгляд от проекции и заметался глазами по лицам проходящих мимо людей.
— Послушайте, — срывающимся полушёпотом говорил он, как будто обращаясь к ним. — Бетатрин – это же... казнь!
На руке Антония подал сигнал вызова псифон. Антония охватила болезненно-мучительная тревога, перерождающаяся в панический страх. Но вызов он принял.
— Бог благословит тебя, брат мой Антоний, — оживлённо начал Никон. — Как ты? Где ты сейчас?
— Здравия желаю, отец Никон, — с тревогой ответил Антоний, глянул на Владика и Олю и немного отошёл в сторону. — Я в порядке и нахожусь сейчас в сателлите мегаполиса, приехал сюда к опекуну девочки.
— Удалось ли тебе с ним поговорить?
— Не могу назвать это разговором... но мы увиделись.
— У тебя неприятности?
— Да, — Антоний удивился проницательности Никона и стал говорить тише: — Я застал дядю Ольги в момент совершения убийства. И теперь он нас преследует.
— Обращался ли ты в полицию?
— Нет... это сейчас невозможно.
— Вот как? Почему же?
— Отец Никон, мне удалось встретиться с полицейскими, которые задержали Серафима и...
Антоний запнулся. Он не был уверен в необходимости выкладывать всё, что узнал, Никону. Вместе с благими целями Никон преследовал и греховные, и следовало пока воздержаться от доверительного общения с ним до тех пор, пока Антоний не встретится с Александром и не поговорит с ним. Он ещё верил, цеплялся за светлый образ святого брата, и только это двигало им и придавало сил; унынию же в себе не давал хода, прекрасно зная его обессиливающую разрушительную мощь.
И поэтому он быстро закончил:
— Полиция не на моей стороне.
— Полиция никогда не была на нашей стороне... — В голосе Никона послышалась досада. — Они всегда относились к «Истинной церкви» со скрытым пренебрежением. Удалось ли тебе узнать у них что-нибудь по нашему делу?
— Да, отец Никон. Я владею всей необходимой информацией.
— Так почему же ты медлишь?
— С нашей стороны было бы бесчестием заняться выполнением нашего дела, пока... просто я не могу оставить девочку, сообщив, что использовал её только ради прикрытия.
— Силы небесные, — проговорил Никон, — конечно же, никто не заставляет тебя это делать. Пастырское попечение всегда было твоей сильной стороной, даром от Господа. Если тебе нужна от меня какая-то помощь – я всегда готов, в любое время дня и ночи. Но ты главное – проси! Как только ты вышел из обители в мир – от тебя нет вестей, а сердце моё о тебе тревожится. После нашей встречи всё время мыслями возвращаюсь к тебе, о, Антоний, прекрасный брат мой! В душе моей обнаружилось движение к молитвенному с тобой соединению. Как сильна телема твоей души, обращенная к Богу, как силен эрос! Давай же помолимся вместе, брат мой, наполнимся духом, восполняющим силы! Начни молитву, а я поддержу.
— Брат Никон, хорошо... но мне трудно начать молиться в месте, где много посторонних людей... — неуверенно сказал Антоний, но Никон его перебил:
— Я помогу тебе, давай мы это сделаем вместе? Войди со мной в пси-отношения!
Антоний согласился. Он перешёл в пси-режим, и точно туман вдруг упал перед ним и заключил в безвыходное и тяжёлое уединение. Он пытался молиться, но слова, словно капли воды на морозе, сразу превращались в лёд, не принося радости, но только острую сердечную боль. В нём снова зазвучал голос вселенского одиночества и тоски. Он не мог это закончить, он не мог из этого выйти, пока сам Никон не прекратил молитву и не вышел из пси-отношений.
Антоний почувствовал себя разбитым и перестал понимать ясно и полно своё положение. Пожелав Антонию удачи, Никон наказал чаще связываться в пси, и Антоний бессильно кивнул, даже уже не понимая, что собеседника перед ним нет.
— Я тут эта... еду принёс, — промямлил парень.
— Зачем? — В голосе Антония была лишь одна настороженность и никакого удивления.
— Ну, дык я ж тут сам ныкался, когда мне хреново было. Теперь я — в шоколаде, вот ребятам еду по нычкам и разношу. Типа благотворительность.
Последнее слово он выговорил медленно. Прозвучало заученно. Антоний не поверил.
— Ольга, возьми свёрток и дай его мне, — быстро приказал он девочке.
Оля подняла и отряхнула от песка пластиковый пакет, а затем застыла, прижимая свёрток к груди и вглядываясь в человека. Вдруг она вздохнула и прошептала:
— Владик! Эта ты, штоль?
— Олик? — обалдело проговорил парень. — Ты ж в столицу рванула. Нафига вернулась?
— Йа не в сталицу. Йа наврала... — смущённо сказала Оля.
— А-а, ну дело твоё. А чё за новый лавер у тебя? Мужик чёт больно крутой. Слышь, скажи ему, чтобы меня не убивал.
— Эта ни лавер! — обиженно произнесла Оля и гордо добавила: — Эта капилан!
— Чиво-о? — Парень от удивления чуть не опустил руки, но спохватился и снова быстро завёл их за голову. — Эта чё, как отец Максим?
— Как отец Максим?.. — опешил Антоний.
— Как?! Максим – атец?!! — расстроено взревновала Оля.
— Ну да... тогда на Калтарейке он был крутой – аж трындец, а теперь – святой отец.
— Что? — сдавленно выдавил Антоний, и пистолет дрогнул в его руке. — Не может быть! Кто его хиротонировал?
— Не знаю, кто его харю тонировал...
— Я спрашиваю, кто рукоположил?!
— Не знаю, кто руку наложил... — Парень совсем перестал понимать этого странного незнакомца и переступил с ноги на ногу. — Можете меня отпустить? Я уйду, как сгину, чессно!
Капеллан опустил пистолет.
— Подойди.
Парень, не меняя положения рук, подошёл поближе.
— Сядь.
Парень упал на колени.
— Опусти руки.
Парень с облегчением вздохнул и медленно опустил руки.
— Рассказывай, кто ты и откуда знаешь послушника Максима.
Парень начал сбивчивый рассказ «от Адама». Сначала он рассказал о своей жизни, о матери, ушедшей в секту, а затем о том, что уже поведала Ольга на исповеди. Антоний не услышал ничего нового и особенно не волновался — всё это он как-то уже пережил. Но когда парень стал рассказывать, как за ним в сателлит приехал Максим с полицейскими и увёз в какую-то Вознесенку, где, как сначала думал Владик, находилась секта, а на самом деле — братство каких-то непонятных христиан, в котором среди священнослужителей были не только послушник Максим, но ещё и послушник Савватий и отец Александр... он чуть не умер.
Антоний слушал внимательно с внешне спокойным видом, но сердце стучало в ушах и в горле, как у мужа, заставшего любимую жену в момент измены. От нервного истощения его трясло мелкой обессиливающей дрожью, отчего по позвоночнику струёй тёк пот.
Боже... Они изменили все... Как это получилось, как произошло? Кто отвратил их от истинной веры, и откуда у него такая сила, чтобы соблазнить самых лучших, самых верных Божьих сынов?
«Они попади в беду» — вспомнил Антоний слова владыки. Страшная, страшная беда, он прав. Как же теперь их спасти? «Мы работаем над этим, — сказал владыка. — Ты молись! Молись!» И Антоний внутри себя отчаянно взмолился:
«О, Боже! Смиренно прошу Тебя: помоги нашему благословенному отцу — владыке Арсению спасти братьев моих!»
Он лихорадочно размышлял, как его братья могли попасть в дьявольскую сеть, и вдруг понял.
Грехопадение отца Александра. Оно состоялось ещё в обители. А грех никогда не приходит один. Даже маленький камешек, сорвавшийся с вершины, ускоряясь, падает к подножию горы, увлекая за собой целую лавину, а уж грех духовного отца — мощный подземный толчок, вызывающий тектонический надлом и смертельное цунами. Грех наставника усваивают его послушники, ведь они полностью послушны его воле и беззащитны перед его приказами.
Еле слышный мучительный стон сорвался с губ Антония. Сомнений больше нет. Брат Александр пал и увлёк за собой в дьявольскую бездну трёх братьев... трёх самых лучших, подающих большие надежды послушников. Их духовное разложение он начал ещё в обители, когда вдруг занялся с ними философией — этой мёртвой безблагодатной наукой, которая не имеет ничего общего с живым опытом богообщения, а учит только «самости» и свободолюбию.
Да, брат Александр совершил тяжкий грех... но разве не тяжелее грех того, кто его совратил?
Антонию стало невыносимо душно. Он дёрнул за ворот верховика, глотнул пыльный воздух, как пьяный, поднялся с пластикового ложа, и, шатаясь, двинулся к лестнице наверх. Рукой, сжимающей пистолет, он стирал с лица пот. Пройдя мимо сидящих в кругу каких-то молодых людей, которые замерли с набитыми ртами и уставились на него, ногой толкнул входную дверь и вывалился на морозный свежий воздух. Только тут он смог вдохнуть.
Настоятель Никон... Старший капеллан обители... Уважаемый наставник, орденоносец, аскет, духовный отец трёх послушников... Если он пал, совратив брата Александра, то погубил не только себя, но и их всех.
Антоний со всей чёткостью понял, что он просто обязан как можно быстрее вернуться на Северный остров, чтобы изобличить проникший в святую обитель грех и очистить её от скверны. Сначала он даст шанс капеллану Никону: в надежде на полное смиренное покаяние, он обличит брата наедине. Если же настоятель не внемлет, тогда, по церковному уставу, о совершённом преступлении он доложит владыке Арсению как духовному попечителю обители, и тогда... тогда обитель ждут смута и потрясение.
Перед глазами Антония ужасающим видением предстала картина всеобщего упадка веры и морали. Как это опасно при стольких обученных военному делу людях!
Нет... он совершенно точно обязан брата Никона убедить! Но сначала необходимо увидеть брата Александра и призвать его к покаянию и возвращению в святую обитель. Если брат послушает и вернётся — да пусть поможет милосердный Господь — его и послушников благословят принять уврачевание в монастыре...
Что ж. Пусть. Только так можно освободить несчастных из уз греха. Он будет молиться за них и ждать. И, когда после духовного исцеления они вернутся в обитель, он первым примет их со всевозможным почтением и протянет руку братской любви. И воцарятся в обители мир и покой.
Крохотная искорка надежды зажглась в его измученном сердце, и он с горячностью прошептал строки из псалма:
— Испросите для Иерусалима мир! Да благоденствуют, кто любят тебя, да будет мир в стенах твоих, благоденствие — во дворцах твоих! Ради братьев моих и ближних моих говорю: мир тебе!
— Ты, эта, чё? Чё тя так закошмарило?
Он вяло обернулся. В дверном проёме стояла Оля. В руках она держала недоеденный пирожок и смотрела на него с непониманием и удивлением. Антоний не отвечал, а может быть, и не был в силах отвечать. Он ослабевшей от душевной муки рукой спрятал под верховик пистолет и отвернулся в полном изнеможении.
— Скажи своему капеллану, чтобы чё-нить поел... — Владик неслышно подошёл сзади к Оле и сунул ей в руку пакет. — Я, когда голодал, тоже нервным был.
Оля достала из пакета пирожок и протянула Антонию. Он его механически взял и, как в забытьи, стал есть, потом так же отрешенно сделал глоток горячего сладкого пойла из протянутой крышки термоса.
— Владик, — наконец произнёс он и поднял на него горящие глаза. — Когда ты возвращаешься в Вознесенку?
— Вечером, — ответил Владик, наливая ему ещё. — Когда за мной приедут.
— Приедут? — с излишней торопливостью переспросил Антоний. — Кто приедет?
— Отец Кир. Я дружу с ним и с отцом Максимом. У него есть права на вождение, вот он и привозит меня, когда едет по своим делам, а вечером — забирает. Раньше с нами всегда ездил отец Максим, но чёта случилось, и ему пока запретили.
— Ему запретили? — Горькая ухмылка искривила губы Антония, и он осторожно обронил: — Что же ты будешь делать до вечера?
— Да сначала обойду пару нычек, потом пойду с ребятами тусить.
Капеллан в какой-то наступившей вязкости пытался сообразить, как напроситься идти с ним, как тут Оля выдала:
— А капилан — тоже друг Максима! И он сам хотел попасть в твою Вознесенку, чтобы встретиться с ним.
— Чё, правда?
Антоний холодно кивнул и поинтересовался:
— В магнекаре ведь найдётся для меня место?
— Да канешна! — радостно кивнул Владик.
— Тогда, может, я сегодня помогу тебе? Раздавать еду? До вечера?
— Ну да, канешна! — с жаром сказал Владик и вдруг уставился на капеллана, поражённый пришедшей вдруг на ум идеей. — Слушай... мне тут одни казлы кучу бабла задолжали. Можешь их припугнуть? У тебя ж пистолет!
— Я не готов применять против гражданских насилие, — опустив голову, пробормотал Антоний.
— Откель у тибя куча бабла? — засмеялась Оля. — Ты ж нищеброд!
— Блок продал в блок-хаусе... — Владик шмыгнул носом и со вздохом закончил: — А бабла не отдали. Так я и ночевал на теплотрассе, пока меня отец Максим не забрал.
Антоний покачал головой.
— Что ж. Тогда с ними поговорим. Пошли.
Капеллан стремительно двинулся по протоптанной в снегу тропинке к дыре в заборе. Владик с обожанием посмотрел на него и шепнул, наклонившись к Олиному уху:
— Мировой у тебя лавер!
— Ты чё, тупой? Йа ж тибе сказала: эта – ни лавер!
— Да лана тибе! Ты чё? Я б на твоём месте гордился, а не стеснялся.
— Владик, ну ты дурак, вот чё.
Глава 7. Ничто не беспокоит
Ходили они пешком. Днём значительно потеплело, иногда за низкими тучами простреливало солнце, слепило отражением от зеркальных стёкол блок-хаусов. В разгар дня пустовали магнетрассы, прохожих встречалось совсем немного.
Проходя мимо торгово-развлекательного центра, Антоний с отрешённым видом смотрел, как экскалаторы, словно гигантские живые языки заглатывают праздно шатающиеся толпы и уносят их вглубь ненасытного чудовищного чрева. По глазам полоснул свет, и он вздрогнул: на поверхности фасада развлекательного комплекса начался показ рекламного ролика альфа-центра. Он невольно замедлил шаг и остановился, вглядываясь в сюжет, но дальше отказался верить своим глазам.
— Мы встретились и полюбили друг друга, — вещала с огромной проекции девушка изумительной красоты, страстно обнимаемая прекрасным юношей. Камера скользнула по их с нежностью переплетенным пальцам рук. — Наша любовь – настоящее чудо! И мы хотели её сохранить. Но жизнь такова, что рано или поздно наши отношения охладеют. Поэтому в момент пика нашей любви мы сделали контрольную точку в альфа-центре, и теперь спокойны, ведь знаем: если начнутся ссоры и неизбежные конфликты, мы всегда сможем принять бетатрин и вернуться к чуду первой любви!
Оля осторожно взяла Антония за руку и потрясла.
— Ты чё?
— О, Боже... — прошептал Антоний. Опустил голову, перекрестился и тут же снова вскинулся и стал смотреть на проекцию, где красивая зрелая женщина с бесподобной белозубой улыбкой вещала:
— Я уже не могла жить. Подруги говорили, что я всё принимаю слишком близко к сердцу. И правда: от того, что происходит в мире, меня стали мучить страхи. Все эти вести о терактах, катастрофах – о, это так ужасно! По совету близких людей я обратилась в альфа-центр и получила с помощью бетатриновой терапии утилиту спокойствия! Теперь я могу, наконец, зажить счастливо, потому что теперь меня ничто не беспокоит!
— Ничто не беспокоит... — побелевшими губами повторил Антоний.
Третьим на экране появился молодой мужчина, который сообщил:
— Жизнь одна, и каждый из нас совершал ошибки, о которых сожалеет. И каждый из нас задумывался: как бы вернуться в прошлое и начать всё с нуля? Теперь есть такая возможность! Сделай в альфа-центре контрольную точку, и ты всегда сможешь черновик жизни переписать набело!
Антоний как врос в землю. Он, наконец, оторвал взгляд от проекции и заметался глазами по лицам проходящих мимо людей.
— Послушайте, — срывающимся полушёпотом говорил он, как будто обращаясь к ним. — Бетатрин – это же... казнь!
На руке Антония подал сигнал вызова псифон. Антония охватила болезненно-мучительная тревога, перерождающаяся в панический страх. Но вызов он принял.
— Бог благословит тебя, брат мой Антоний, — оживлённо начал Никон. — Как ты? Где ты сейчас?
— Здравия желаю, отец Никон, — с тревогой ответил Антоний, глянул на Владика и Олю и немного отошёл в сторону. — Я в порядке и нахожусь сейчас в сателлите мегаполиса, приехал сюда к опекуну девочки.
— Удалось ли тебе с ним поговорить?
— Не могу назвать это разговором... но мы увиделись.
— У тебя неприятности?
— Да, — Антоний удивился проницательности Никона и стал говорить тише: — Я застал дядю Ольги в момент совершения убийства. И теперь он нас преследует.
— Обращался ли ты в полицию?
— Нет... это сейчас невозможно.
— Вот как? Почему же?
— Отец Никон, мне удалось встретиться с полицейскими, которые задержали Серафима и...
Антоний запнулся. Он не был уверен в необходимости выкладывать всё, что узнал, Никону. Вместе с благими целями Никон преследовал и греховные, и следовало пока воздержаться от доверительного общения с ним до тех пор, пока Антоний не встретится с Александром и не поговорит с ним. Он ещё верил, цеплялся за светлый образ святого брата, и только это двигало им и придавало сил; унынию же в себе не давал хода, прекрасно зная его обессиливающую разрушительную мощь.
И поэтому он быстро закончил:
— Полиция не на моей стороне.
— Полиция никогда не была на нашей стороне... — В голосе Никона послышалась досада. — Они всегда относились к «Истинной церкви» со скрытым пренебрежением. Удалось ли тебе узнать у них что-нибудь по нашему делу?
— Да, отец Никон. Я владею всей необходимой информацией.
— Так почему же ты медлишь?
— С нашей стороны было бы бесчестием заняться выполнением нашего дела, пока... просто я не могу оставить девочку, сообщив, что использовал её только ради прикрытия.
— Силы небесные, — проговорил Никон, — конечно же, никто не заставляет тебя это делать. Пастырское попечение всегда было твоей сильной стороной, даром от Господа. Если тебе нужна от меня какая-то помощь – я всегда готов, в любое время дня и ночи. Но ты главное – проси! Как только ты вышел из обители в мир – от тебя нет вестей, а сердце моё о тебе тревожится. После нашей встречи всё время мыслями возвращаюсь к тебе, о, Антоний, прекрасный брат мой! В душе моей обнаружилось движение к молитвенному с тобой соединению. Как сильна телема твоей души, обращенная к Богу, как силен эрос! Давай же помолимся вместе, брат мой, наполнимся духом, восполняющим силы! Начни молитву, а я поддержу.
— Брат Никон, хорошо... но мне трудно начать молиться в месте, где много посторонних людей... — неуверенно сказал Антоний, но Никон его перебил:
— Я помогу тебе, давай мы это сделаем вместе? Войди со мной в пси-отношения!
Антоний согласился. Он перешёл в пси-режим, и точно туман вдруг упал перед ним и заключил в безвыходное и тяжёлое уединение. Он пытался молиться, но слова, словно капли воды на морозе, сразу превращались в лёд, не принося радости, но только острую сердечную боль. В нём снова зазвучал голос вселенского одиночества и тоски. Он не мог это закончить, он не мог из этого выйти, пока сам Никон не прекратил молитву и не вышел из пси-отношений.
Антоний почувствовал себя разбитым и перестал понимать ясно и полно своё положение. Пожелав Антонию удачи, Никон наказал чаще связываться в пси, и Антоний бессильно кивнул, даже уже не понимая, что собеседника перед ним нет.
