Козье озеро. Притча о будущем

— Они… э-э-э… вне страны, сын мой, — владыка уже запинался, но быстро взял себя в руки и добавил:
       — С этим, собственно, и связаны некоторые проблемы. Во время выполнения своей миссии они попали в беду. К сожалению, больше я о них ничего не знаю, но мы работаем над этим.
       — Благодарю вас, о, владыка! — воскликнул капеллан и приложился к краю мантии епископа. — Я буду просить Господа, чтобы Он даровал Вам возможность вытащить группу отца Александра из той беды!
       — Это замечательно, сын мой! — с каким-то сильным волнением воскликнул владыка. — Молись, конечно! Молись об этом усердно, сын мой, молись! Молись!
       Он протянул руку Антонию для лобзания. Капеллан приложился к ней, поднялся и пошёл к дверям.
       Вдруг выражение на лице владыки переменилось. Из-под нависших бровей сверкнув глазами, он посмотрел в спину уходящему капеллану и обронил:
       — Постой… скажи, сын мой Антоний… а контрольную точку для сохранения проекции личности тебе делали пару лет назад?
       Антоний опешил от вопроса. Он обернулся и проговорил:
       — Да, владыка…
       — Это непорядок… — в задумчивости проговорил владыка. — Надо бы обновить! Прямо сейчас езжай в альфа-центр Минобороны, я скину им сопроводительное письмо. А когда отойдёшь от наркоза, возвращайся в обитель. Благословляю тебя, сын мой!
       Это был приговор. Капеллан беспомощно посмотрел на епископа, поклонился и вышел.
       

       Глава 3. Тайна одной исповеди

       
       На следующий день, прямо с утра, капеллан Антоний вышел из здания альфа-центра и, ещё немного пошатываясь после наркоза, доплёлся до стоянки, взял свободный магнекар и направился в обитель. В дороге он немного оправился и, вернувшись в родную келью, первым делом просмотрел список послушаний своих подопечных, после чего вывел на монитор изображение и проверил, чем в данный момент заняты в своих кельях его послушники Фостирий, Павел и Тит.
       Послушник Павел изучал справочник по медицине, выведя на стену увеличенное объемное изображение поперечного среза гипофиза головного мозга. Послушник Тит, перекинув через турник короткую верёвку, выполнял подтягивания, вцепившись руками в её концы. Послушник Фостирий стоял на коленях перед своей постелью – соломенным тюфяком – произносил вслух молитвы и перебирал чётки. Капеллан вздохнул. Шли вторые сутки наложенного на Фостирия наказания, система слежения сообщила, что дверь в келью намертво блокирована, сегодня воды у послушника ещё не было, но вчера ему было подано два стакана.
       Поставив всем положительную отметку о выполнении послушаний, Антоний перешёл к списку своих задач, назначенных ему настоятелем Никоном на сегодня, и, увидев среди них дежурство в исповедальне, отметил, что принял его. Затем он келейно помолился и занялся подготовкой к проведению занятий по Макковейским войнам и баллистике, которые планировал провести с послушниками на неделе, а в назначенное время покинул келью и направился к храму цвета хаки, возвышающемуся золотыми шлемовидными куполами у монастырской стены прямо у врат обители.
       Такое расположение храма было обусловлено необходимостью принимать паломников, которые потоком шли в обитель за утешением и наставлением, чтобы те не разбредались по её территории и не любопытствовали жизнью монахов-насельников.
       Пространство вокруг храма, огороженное высоким непрозрачным щитом, услаждало все органы чувств прихожан своим убранством и сказочно красивыми деревьями из «райского сада» обители, которые всегда цвели и наполняли воздух благоуханием и вечно-весенней свежестью.
       Прямо перед входом в храм возвышалась гигантская статуя Архистратига Михаила – небесного покровителя обители военных капелланов. Величественное изваяние, отлитое из нескольких тонн очищенной железной руды Марса, поражало своей красотой: архангел мирно сложил два огромных крыла за спиной и склонил непокрытую голову в молитвенном предстоянии своему Создателю. Единственное, что указывало на его воинственность – его доспехи: современный бронежилет, который скульптор изобразил со всеми тактическими подробностями. В левой руке Архистратиг держал на высоком флагштоке воинское знамя, уперев древко в землю, правая рука была вытянута вперед и поднята над головой в благословении и приветствии всех входящих во врата обители.
       Но вместо благоговения от вида статуи посетителей бросало в дрожь. Антоний даже слышал, что среди прихожан бытует поверье, что, если случайно наступить на тень статуи, которую она отбрасывала в свете тороидального солнца, то быть беде: захвораешь или начнутся военные флэшбэки, даже у тех, кто на войне никогда и не был.
       Антоний вошёл в храм и, пройдя через тишину его пространства в исповедальню, взял Евангелие в старинном кожаном переплёте, положил его перед собой на украшенный цветами аналой и стал ждать.
       Исповедующихся сегодня было немного, и содержание их исповедей не отличалось разнообразием. В основном это были серийные убийцы, извращенцы-насильники, растлители девственниц и малолетних, воры и гордецы, которые через военный переворот захватили власть в своей стране и, утвердившись на троне, устроили геноцид собственного населения или уничтожили соседние враждебные им народы. Среди них встречались и инопланетяне всех рас и разных чинов, генералы и правители, разорившие недра чужих планет.
       Все эти люди так давно жили в виртуальной среде, что уже не могли отличить реальную жизнь от нереальной, но где-то услышав о десяти божественных заповедях и в глубине своего сердца вдруг пережив содеянное как грех, они приходили в обитель к святым капелланам, которых в обществе уважали и почитали, чтобы исповедаться и очистить души слезами покаяния.
       Но ненадолго. Очень быстро, а иногда в тот же день, они возвращались в свое виртуальное пространство, как в знакомую привычную среду, без которой их реальная жизнь была пуста и безжизненна, и уже навсегда оставались в ней.
       Да и каялись не все. Часто встречались принцессы и принцы, которые, оставив своих возлюбленных, совершали прелюбодеяние с оборотнями, суккубами или драконами, но на исповеди не жалели об этом, а использовали общество мужественных святых воинов-капелланов, чтобы с упоением им поведать о грязных деталях своих грехопадений, что являлось большим испытанием для монахов, которые отказать в исповеди никому не могли. Поэтому совершение этого нелегкого дела благословлялось только тем монахам или даже некоторым послушникам, которые были чисты душой, опытны в аскетике и умели отсекать греховные помыслы на самых ранних стадиях проникновения в душу и не заражаться ими.
       Одним из таких святых капелланов был отец Антоний. Воспринимая данное ему настоятелем обители послушание как свой крест, он нёс его самоотверженно и достойно. И Господь не оставлял его, даруя мудрость, дар совета и утешения, и какой-то неистребимой надежды на то, что сердце хоть кого-то из этих людей по-настоящему обратится к своему Творцу и возжаждет новой осмысленной и трезвенной жизни наяву. Поэтому он только кротко и тяжело вздохнул, когда в порядке очереди к нему в исповедальню вошла совсем юная девушка и, по полученной на входе инструкции, преклонила перед Распятием колени.
       — Я слушаю тебя, доченька, — со всей любовью произнёс Антоний, но видя растерянность девочки, которая с ужасом глядела на его обезображенное шрамом лицо, прикрыл его капюшоном и повторил:— Я слушаю тебя! Ты можешь со мной поговорить обо всём. Ведь именно за этим ты приехала в обитель?
       Девушка заплакала. Капеллан немного удивился: настолько по-настоящему это было.
       — Я хачу минять шизнь… – сквозь слёзы тихо прошептала девчушка, как-то странно выговаривая слова, затягивая звук «а». — Он мне сказал, што я магу левитнуть сюды чёбы научится… другой шизни...
       Менять… жизнь?! Метанойя?! ^[1] Капеллан расширенными от удивления глазами посмотрел на неё. Другие братья рассказывали, что такое может случиться на исповеди, но в его практике это произошло впервые. Только что ему Господь даровал духовное чадо из мира, которому он мог бы стать духовным отцом. Он стал разглядывать её, пытаясь составить об этом странном существе какое-то впечатление, но в первом приближении из-за своего волнения сделать этого не смог. Видя его удивление и по-своему поняв его, девушка приподняла рукав и показала ему татуировку на левой руке.
       — Вот чё: он сказал левитнуть сюды, если типа меня ф край заполигамит моя житуха, и я захачу минять сваю шизнь. Океч – я хачу, вот чё типа и тута...
       Антоний увидел, что на её запястье и предплечье чётким почерком написано название их обители, и с удивлением посмотрел ей в глаза.
       — Кто тебя сюда послал?
       — Максим, – тихо ответила девушка.
       — Какой Максим? – озадаченно переспросил Антоний.
       — А он ничё не приватил из профиля. Брякнул тока, чё сам отседова. Из вашей нефигасебе абители.
       У капеллана озноб морозом прошёл по коже. В обители только один человек был с этим именем. Послушник Максим. Духовное чадо капеллана Александра, который исчез вместе с ним и со всей его группой, и до сих пор никому ничего не известно, даже владыке. Пытаясь унять молотом бьющееся сердце, Антоний взял себя в руки и продолжил вести беседу в форме допроса:
       — Тот, кто тебя послал, что-нибудь ещё рассказывал о себе?
       — Не-а, ничё.
       — Опиши, пожалуйста, подробно, как он выглядел.
       Девушка снова заплакала и через слёзы произнесла:
       — Он красафчег топовый и сасный, прям лапа-кагонька! У него такая волосня, чё как грязюн под нохтями, и такие сасные брови, какбэ два прямых чорных крыла у дракончега Диззи. У него такия нифигасебе зенки, шо када зыришь в них, кроет экстази, кажеццо, ты типа на остраве и упарываешьси на море. У него такие сэкси губы, шо кады он редка тебе заулыбнёцца, то слезишься. У него просто ваще анрил такие мушские руки и такая офигенная спина, ну какбэ… ну какбэ… ну ненанаю… проста хоцца коснуцца, штобэ вкурить, што он не три-дэ-моделька, а риальный!
       У Антония сомнений больше не было. Это, несомненно, был послушник Максим. Невозможность описать его внешность, как только через вздохи, восхищение или сравнение – именно такое воздействие его внешность оказывала на людей. Некоторые, увидев его внешнюю красоту, умноженную внутренней чистотой и светом молитвенного духа, теряли способность рассуждать, а популярность среди прихожан богослужений в обители отчасти объяснялась участием в монашеском хоре послушника Максима с его невероятно красивым лирическим тенором, который в сочетании с голосами его удивительно сладкоголосых братьев, доводил прихожан до религиозного исступления: люди, заливаясь слезами, падали ниц и каялись сразу во всех грехах.
       Именно по этой причине владыка ревностно следил, чтобы Максим не имел никакого общения с людьми из мира, сам же – что греха таить – частенько использовал его внешность для рекламы с целью привлечения в обитель как прихожан-благотворителей, так и воинов патриотической армии в ряды военных капелланов.
       Вряд ли сам Максим знал, что его портрет в бронежилете и шлеме, где он со слезой, выкатившейся из его прекрасных глаз и пробившей себе дорожку по измазанному пеплом лицу, с одухотворенной улыбкой на губах, прижимающий к своей груди вытащенного из-под завалов полуживого ребенка, уже пару лет не сходил с рекламных плакатов пиар-кампаний на военных призывных пунктах. Сам же Максим ничего не хотел знать, кроме молитвенного предстояния Богу в тишине своей кельи.
       Антоний всухую сглотнул и потрясенно проговорил:
       — Где же ты его видела?
       — Да тама, в горах, када Максим ночью присколопендрил и риальна приколол нас.
       — Постой… в каких горах? — опешил Антоний.
       — В Калтайских. Мы тама типа каруселились на Калтарейке...
       — Когда это было? — У капеллана от страшного предчувствия похолодели руки.
       — Осенью. С пяток месяцов назад.
       — Он был один? — с дрожью проговорил капеллан.
       — Аха! Адин-адинёшенек! И его казябило.
       — Казябило?! В смысле?!
       — Ну эта… он был калечный...
       — Ранен? О, Боже… Каков был характер его ранения?
       – Карактер у няго такавой, што проста затискать охота, а вот щи разбиты. И коленка. А ищё у него упрями было укушано плечиго, вот тута…
       Девушка левой рукой обхватила правое плечо.
       Капеллан онемел. Помолившись внутри и снова взяв себя в руки, он спросил:
       — Зачем же он к вам пришёл?
       Девушка помялась и ответила:
       — Та он был такой жалистливый, такой калечный и такой жралодный! Он спёр нашу жрачку… ой… еду… и всю фарму. Ривел как чирвяк и полз по земле! Тимоха обделался со страху. Мы чёта с бодуна отмозговали, что он типа мутант-пришелец. А эта он проста так беднагоренько стонал, ему была шутко больна, а на башке был крутяк-шлемак с такими светящимися кругляшками. А патом он – раз – и снял его, а на морде лица и на волосне была шуткая кровищщо. Но он типа ляпнул, шо эта не евойная кровь. И Тимоха обделалси ищо раз…
       — О, Боже… — пролепетал капеллан и перекрестился. — Он что, кого-то убил?
       — Не… не-наю, — с дрожью проговорила девушка.
       — Значит, он себя плохо чувствовал?
       — Агась. Евойные лапоньки были кипятошные. Но он дозу вставил, ему захорошело.
       — Что же он делал в горах один? — взволновано дыша, произнес Антоний. — Где же остальные? Говорил ли он что-нибудь о них?
       Девушка кивнула.
       — Агаж. Он чёта брякнул, чё у них рубилово типа гейма на выживание. Он типа потерялси ф горах и чешет на сваю базу. И к ментам ему чёта была неохота, хотя картой сверканул, шо типа сам мент. А псифона у него-та не было! Мыж с этаго проста припотели… А када Тимоха с пацанами решил поразвлечься жёска с ним, то Максим вытащил пулевизатор и сказал, што типа и сам спакойна поразвлечется с ними, но сначала грохнет их вожака. И чутка ни распылил ф малекулы башку Тимохе!
       Антоний опустил голову и помотал ею, не в силах представить себе происходящее, затем снова спросил:
       — Что же было дальше?
       Девушка задумалась и тихо произнесла:
       — Та он сначала триггер словил, а патом благо словил. Фсмысле трапезу благословил. И запретил еду жратвой называть. Ищё сказал, што маего сердца зачем-та коснулси евойный Господь, и чёбэ я мотала сюды, если хачу минять шизнь. И чирканул вот эта фсё. – Девушка снова показала свою татуировку. — И он забрал наш катамаранчег и уплыл… А патом к нам припёрси ево мент-дружбан, он типа шарился визде и искал ево.
       Капеллан оживился:
       — Друг? А как его звали?
       Девушка пожала плечами.
       — Не-наю, а мине и не калышит. Он какбэ пахож на него, тока савсем другой: вроде в шлемаке, но тока нахал. Он тожа был шутка жралодный и сожрал у нас все чипсы. — Девушка осеклась и быстро поправилась: — Ой! Фсмысле, он съел! Съел все наши чипсы!
       — Что же было дальше? — нетерпеливо подгонял Антоний.
       — А патом прилители менты. Ой, фсмысле полиция. Его поймали с ножичками и упекли ф квадрик. Ой, фсмысле, ф квадрокоптер. Он орал внутрях, пугал шо кастанёт на них мастер-класс сикуби, если те рисканут напялять на него кандалики. И ментяги мастер-класса сикуби-та испужались, да и не асилили его.
       Антоний понял только одно: бесстрашно бросить вызов полиции с угрозой применить внутри квадрокоптера СQB ^[2] мог только послушник Серафим.