Разве вы не замечали, как потихоньку и вы стали считать себя единственно правильными христианами, исключительными?
— Всё не так! — с болью вырвалось у меня. — Всё с точностью наоборот: это Истинная церковь считает себя единственно правильными христианами, исключительными!
— Как же не так? Вот ответьте мне тогда, что же заставило вас – лояльного гражданина и активного члена общества – отключить рассудок и позволить одурманить себя религией, завлечь в религиозную террористическую секту?
— Марк, ну что вы говорите? Это странный вопрос?! Ведь я не только не отключил рассудок, а наоборот, наконец его включил и разобрался во всём! Вознесенка – никакая не террористическая секта, и прошу так не называть её! И вообще... Прекратите задавать мне такие вопросы! А не то я буду молчать!
— Ну, хорошо, хорошо, — развёл руками Марк и снова сложил их на спинке стула. — Расскажите тогда подробно, как так получилось, что всего после пары-тройки часов знакомства с неким Петром Никитиным вы решили бросить всё и вызвались сопровождать его на край света, как личный телохранитель? Может быть, вы заметили с его стороны на вас какое-либо воздействие?
Откуда это он всё знает? Я же никому такие подробности не рассказывал! Кроме Саньки...
— Что за глупости! — не выдержал я. — Какое вообще может быть воздействие от Питирима?! Он честный, святой человек!
— На записях с вашего домашнего психоума видно, что вы оставляете его одного в отсеке и отлучаетесь в другой. Не кажется ли вам, что за это время он успел подсыпать вам в пищу психотропных средств?
— Прекратите такое про него говорить! — ужаснулся я, и мой голос сорвался, ослаб. — Он был ранен и спал!
— Не волнуйтесь, — сбавил обороты Марк. — Мои вопросы вызваны больше беспокойством за вас. Не каждый же добропорядочный гражданин, зная, что какого-то человека ищет вся федеральная служба, не сдаёт его в полицию, а соглашается помогать. Почему же именно вы это сделали?
— Не знаю, — честно признался я, и из глаз моих капнули слёзы. — Ещё никто и никогда не говорил так, как этот человек...
— Как? — весь подавшись вперёд, спросил Марк.
— Он говорил со мной так, как будто со мной говорило Мироздание! Я понял, что именно Небо призывает меня, Небо ждёт!
Марк помолчал и заинтересованно спросил:
— Как вы почувствовали? Звучали ли в вашей голове голоса?
— Нет! — скривился от душевной боли я.
Он мне не верит, не верит!
— Может быть, вы чувствовали какие-то понуждающие вас к принятию решения вибрирующие звуки?
— Нет!!! — с отчаянием вскричал я. — Это было как откровение! Как любовь, понимаете? Когда человек влюбляется, он не знает, что с ним происходит! Он просто чувствует любовь! Он просто понимает, что не сможет жить, если прекратит видеть любимого, если прекратится общение! Так я и почувствовал любовь Христа, которая с такой силой действовала через Питирима, что я и сам полюбил его ответной любовью. Любовь Христа – как вспышка молнии озарила мою жизнь, после неё такими жалкими, бесцветными и призрачными оказались радости моего мира! Душа ну просто рвалась к Христу, как она тосковала без него всю жизнь! Я пошёл за ним сознательно, потому что в страшном кошмаре представить не мог, что после встречи с Христом я вернусь в свою прежнюю жизнь! Знаете, что самое страшное в жизни? Будильник каждый день в восемь утра! Беспросветная повторяемость событий изо дня в день! Жизнь без любви!
Я остановился, всей грудью вбирая в себя воздух, огонь прилил к щекам, радость охватила моё сердце. Марк молчал, не мигая, своими ярко-голубыми глазами уставившись на меня.
«Господи Иисусе Христе, — взмолился я внутри, — пожалуйста, пусть Марк услышит и поверит мне! Пусть он почувствует сейчас Твою любовь и так же, как и я!»
После ощутимой паузы следователь произнёс:
— Вы стали помогать преступнику, потому что почувствовали к нему любовь?
Я аж задохнулся и замер с широкораскрытыми глазами. Марк сочувственно покачал головой.
— Что ж, это конечно странно, но объясняет ваше поведение. Такая вспыльчивая юношеская влюбленность и в наше время встречается среди юношей с подвижной психикой.
Он – не пробиваем... Он ничего не понял...
— Что ж, спросим у вашего друга, как он считает: можно ли считать действия Петра-Питирима в отношении вас манипуляциями с целью завлечения в опасную секту?
— С политической точки зрения этот факт является явно вредительским, иначе его рассматривать никак нельзя! — ни секунды не колеблясь, отчеканил Санька.
— Что ж, с этим нельзя не согласиться, — кивнул ему следователь. — Действия Петра Никитина являются явно вредительскими. А что вы можете сказать насчёт необратимости произошедших с вашим другом изменений?
— Я считаю, что в нём нет необратимых изменений.
— Хорошо, — с лица Марка внезапно слетела всякая эмпатия. Он встал со стула с видом безразличным, пересел за стол и стал что-то набирать в коммуникаторе. — Давайте так и напишем: в поведении арестованного не прослеживается опасных антигосударственных действий. Андрей, что вы делали в Вознесенке?
— Доил коров, — просто ответил я.
— Вас заставляли?
— Нет. Я делал это добровольно. Я люблю крупный рогатый скот.
— Ну, вот видите, — всплеснул руками Марк. — Какой из него террорист? Скорее он – несчастная жертва секты. Разбираться с его религиозными убеждениями, всякой там любовью ко Христу – не дело федеральной службы. Это ваше дело. Вот и забирайте его к себе в архиепископию, отправляйте в эти ваши пресловутые монастыри. В общем, сами работайте с ним. Допрос закончен.
Я перевёл взгляд с него на Сашку и похолодел. Еле ворочая языком, запинаясь, спросил:
— Саня... какая связь: ты и архиепископия?..
На этот раз Сашка отвечать медлил. Он бросил на меня короткий и влажный взгляд от переполнявшей его какой-то боли и ровным голосом произнёс:
— Господин следователь… Я уверен: он не с ними. Он в секте совсем недавно и не успел закостенеть в неверных убеждениях. Это – не дело архиепископии, тут не нужны карательные меры. Необходимо просто помочь арестованному вернуться к нормальной жизни в обществе. Ему нужен бетатрин.
Следователь посмотрел на меня и задумчиво проговорил:
— Бетатрин? Хорошо. Это выход.
Мне стало дурно. В глазах потемнело, и я пролепетал в холодном отчаянии:
— Сашка... ты... ты сам отправляешь меня на казнь?!
Он посмотрел на меня тяжёлым взглядом и произнёс:
— Андрей, пожалуйста, не усугубляй. Ну, почему сразу – казнь? У тебя и у меня есть контрольные точки. Мы же тогда вместе сделали их по приколу.
— Но я не хочу бетатрин... — моё сердце билось как сумасшедшее. — Я не хочу забыть Питирима и всех братьев моих! Я не хочу забыть Настеньку!
— Замолчи, Андрей, — рассерженно проговорил Санька, немного тревожно взглянув на следователя, словно боясь, что тот передумает. — Я не отдам тебя в монастырь! Ты – слабый и изнеженный, ты там не выдержишь и месяца!
— Но я не хочу бетатрин! Я только что крестился... я знал, что моих братьев и сестёр отправят на мучения! Я крестился, чтобы разделить с ними страдания и смерть! Я за ними пойду в монастырь!
— Ну, раз арестованный заявляет, что осознанно крестился, то это меняет дело, — следователь снова взялся за коммуникатор. — Теперь следует считать его не оглашаемым, а полным членом секты, и передать его вместе с остальными сектантами в архиепископию.
— Постойте! Это – самооговор! — вскричал Санька, и следователь отложил коммуникатор и мёртвым взглядом уставился на него. — Даже если он крестился, ничего сознательно он не делал! Если и делал – то не по религиозным убеждениям, а лишь потому, что только и мечтал скорее оказаться в постели с бывшей проституткой. В секте она вдруг стала слишком порядочной и не давала ему без свадьбы просто так!
— Это правда? — уточнил у меня Марк.
— Это неправда!! Неправда!! Я хотел служить Богу!! У меня есть миссия, я – Защитник!! — вскричал я и вдруг поперхнулся, вспоминая, как Питирим позвал меня поехать забирать из больницы капеллана Антония, а я отказался и потерял теперь всё, потому что захотел остаться с Настенькой.
Я уронил голову в ладони и мучительно застонал.
— Всё в порядке, Андрей, — очень нежно сказал Санька. — Я совсем не осуждаю тебя. Наоборот: и сам вижу, и показываю следствию, что ты – обычный человек с незашоренной психикой. Хотеть проститутку – это нормально. Не нормально – креститься, чтобы обвенчаться с ней.
— Пришёл ответ от судебной Тройки, — произнёс следователь и зачитал: — Арестованный Андрей Скребников приговаривается к коррекции бетатрином с загрузкой проекции личности с последней контрольной точки. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Я поднял лицо из ладоней и задрожал. Вдруг Санькины глаза потеплели. Он оставил эту свою дурацкую стойку, порывисто подошёл ко мне, присел рядом на корточки и заглянул в глаза снизу вверх.
— Да, Андрей, когда ты выйдешь из альфа-центра, ты забудешь эту дурную жизнь. Не беспокойся, ты не будешь мучиться, так как ничего из произошедшего не будешь помнить. Я добьюсь, чтобы данные о твоём аресте не стали доступны работодателю и тебя восстановили на прежней работе. Я смогу это сделать... теперь у меня есть сила и власть на это! А когда ты вернёшься, мы встретимся, и будет всё как прежде: и девчонки, и наши поездки, и качалка, и виртуальные стрелялки... помнишь, мы же так и не закончили миссию на Альтаире?
Мне казалось, я сейчас умру от боли. Я зажал уши руками и заорал. Орал долго, душераздирающе, надрывно, и мой вопль перешёл в судорожные рыдания.
— Не надо, Андрей... – испуганно пробормотал Санька, медленно потянулся и осторожно взял меня за запястья, чтобы отнять руки от головы, но я, не прекращая вопить, отшвырнул его от себя, да так, что ему пришлось выставить руку, чтобы не упасть спиной, и забился на диване в истерике.
Глаза Саньки покраснели, как от слёз, но оставались сухими.
— Я всё понимаю, Андрей, — тихо и со смирением сказал он, медленно возвращаясь в прежнее положение. — Тебе больно, но потерпи: скоро боли не будет. Всё кончится. И мы снова будем вместе.
— Саня... ты – чудовище... чудовище... — сквозь мучительные рыдания выдавил из себя я.
Саня совсем побледнел, но всё же ещё раз, словно уже без сил, прошептал:
— Всё будет хорошо... надо потерпеть... скоро всё будет хорошо...
Всё, что происходило дальше, я видел через пелену слёз. Следователь вызвал охрану. Я слабо бился и вырывался из их рук, кричал, тормозил ногами, повисал на руках, чтобы им тяжелее было меня тащить.
Когда меня уводили из кабинета, последнее, что я увидел, вдруг, как по мановению волшебной палочки, исчезла вся обстановка кабинета – и фикус в углу, и книжные полки, и зеркальная люстра. Остались лишь голые серые стены, стол, диван да два стула; на том месте, где был шкаф-купе – тёмное зеркало во всю стену; на стенах – кандалы, а на полу, где я подскользнулся – размазанная заскорузлая кровь.
Господи, это было всего лишь голография! Значит, этот Марк ещё до допроса знал меня, как облупленного, и специально создал условия для психологического расслабления! Всё подделка в этом мире, всё подделка!!! И его доброта – подделка! А я расслабился! Вдруг я сказал что-то против Питирима? Вдруг я сделал что-то такое и этим погубил его?!
Меня волочили по коридору мимо камеры, где сидели братья, и я видел, как они, испуганные моими жуткими воплями, выглядывали в узенькое окошечко и стучали в дверь. Мои конвоиры устали, бросили меня на пол и дождались каталки. Я отпихивался руками и ногами, и один из конвоиров вытащил шокер, чтобы меня усмирить, но его руку перехватил Санька и грозным голосом, какого я никогда от него не слышал, сказал:
— Только попробуй его повредить!
И федерал вдруг послушно повесил шокер обратно на пояс!
Я, всхлипывал и смотрел на друга, пока меня прикручивали к каталке, и он не отрывал от меня своего взгляда, напряжённо взирая на насилие, которое совершали со мной.
— Что ты такое, Санька?.. — совершенно измученно спросил я. — Что ты такое?
В альфа-центр меня везли в реанемокаре. Санька сидел рядом на боковом сидении среди закрепленных на стене медицинских приборов, положив руки на колени и свесив голову. Судя по всему, он испытывал сильные нравственные мучения.
Я, совершенно выбившись из сил, уже молчал, пребывая словно в отупении. Я вспоминал все, что было с момента моей встречи с Питиримом, и прощался, отпуская во тьму все сказанные мне слова, все подаренные мне улыбки. Я заботливо вспоминал пожухшие листочки в горных лесов и паучка у реки в серебряной паутинке, щи сестры Маргариты и вид из окна моей комнаты. С благоговением вспоминал и удерживал в памяти вкус хлеба и вина, ставшего для меня Телом и Кровью Христовой, прохладу крещенской воды и радость сошествия Святого Духа, озарённые светом глаза Питирима. И уже на выдвижном столе альфа-трона, как последнее воспоминание – губы Настеньки, её нежные признания в любви.
Я увидел Саньку у окна на втором этаже. Он стоял с наброшенным на плечи халатом и, прижимая сжатый кулак к губам, смотрел, как мне вводят инъекцию в вену на шее, как медленно альфа-трон принимает меня в своё чрево, чтобы навсегда отнять у меня моего Христа, мою любовь, мою душу.
Господи... Теперь всё: я забуду Тебя, но Ты не оставляй меня... Дай мне мужества в эту мою последнюю минуту поверить, что Ты не оставишь меня, что Ты будешь со мной... Ведь Ты будешь со мной... да?
Мужайся же, моя вера... мужайся, надежда... мужайся, любовь...
* * *
— С чем ты пришёл ко мне, предпослушник Искандер? Что это такое у тебя за «личное дело»?
Искандер, не вставая с колен, тихо, но уверенно начал говорить:
— Благословенный владыка! Я много думал и понял, что совершил ошибку, решив посвятить свою жизнь монашескому подвигу и стать святым капелланом. Я понял, что это не для меня. Слишком много во мне мирского, что противостоит моему прилежанию в аскетике. Я пришёл в обитель без рассуждения, на эмоциях, и теперь понимаю всю глупость совершённой мною ошибки. Прошу вас: благословите оставить послушание и вернуться в мир. Сердечно благодарю Вас и всех наставников моих за заботу обо мне. Мне много дало даже простое предпослушание – это отличный боевой опыт и опыт молитвы. Уверен, я смогу послужить Отечеству и Богу в какой-нибудь другой форме, без монашеского пострига и многолетнего пребывания в обители, так как прославлять Господа можно на всяком месте владычества Его.
Владыка Арсений смотрел на него в крайнем изумлении.
— Не понял, предпослушник Искандер... Я что, ослышался? Ты собираешься покинуть обитель и вернуться в мир с грехами своими?
Искандер молчал и напряжённо держал взгляд, устремлённый в пол.
— Нет, дорогой сын мой, я не могу этого допустить. Сам Господь привёл тебя сюда, вложив тебе в сердце жажду спасения. Как и всякого спасаемого, крутит тебя бес, ибо сказано: всякий, решившийся служить Господу, готовь сердце своё к искушениям. Возвращайся в свою келью и крепче молись, чтобы преодолеть эти бесовские позывы.
Искандер взволновано задышал, с дерзостью вскинул глаза на епископа и заговорил с болью, быстро:
— Но, Благословенный владыка... Я захватил и сдал в альфа-центр моего друга. Я ему пообещал, что когда он выйдет, всё будет по-прежнему, мы будем вместе. Как же он выйдет и узнает, что меня нет, что я куда-то исчез из его жизни? Он будет меня искать и не найдёт!
— Всё не так! — с болью вырвалось у меня. — Всё с точностью наоборот: это Истинная церковь считает себя единственно правильными христианами, исключительными!
— Как же не так? Вот ответьте мне тогда, что же заставило вас – лояльного гражданина и активного члена общества – отключить рассудок и позволить одурманить себя религией, завлечь в религиозную террористическую секту?
— Марк, ну что вы говорите? Это странный вопрос?! Ведь я не только не отключил рассудок, а наоборот, наконец его включил и разобрался во всём! Вознесенка – никакая не террористическая секта, и прошу так не называть её! И вообще... Прекратите задавать мне такие вопросы! А не то я буду молчать!
— Ну, хорошо, хорошо, — развёл руками Марк и снова сложил их на спинке стула. — Расскажите тогда подробно, как так получилось, что всего после пары-тройки часов знакомства с неким Петром Никитиным вы решили бросить всё и вызвались сопровождать его на край света, как личный телохранитель? Может быть, вы заметили с его стороны на вас какое-либо воздействие?
Откуда это он всё знает? Я же никому такие подробности не рассказывал! Кроме Саньки...
— Что за глупости! — не выдержал я. — Какое вообще может быть воздействие от Питирима?! Он честный, святой человек!
— На записях с вашего домашнего психоума видно, что вы оставляете его одного в отсеке и отлучаетесь в другой. Не кажется ли вам, что за это время он успел подсыпать вам в пищу психотропных средств?
— Прекратите такое про него говорить! — ужаснулся я, и мой голос сорвался, ослаб. — Он был ранен и спал!
— Не волнуйтесь, — сбавил обороты Марк. — Мои вопросы вызваны больше беспокойством за вас. Не каждый же добропорядочный гражданин, зная, что какого-то человека ищет вся федеральная служба, не сдаёт его в полицию, а соглашается помогать. Почему же именно вы это сделали?
— Не знаю, — честно признался я, и из глаз моих капнули слёзы. — Ещё никто и никогда не говорил так, как этот человек...
— Как? — весь подавшись вперёд, спросил Марк.
— Он говорил со мной так, как будто со мной говорило Мироздание! Я понял, что именно Небо призывает меня, Небо ждёт!
Марк помолчал и заинтересованно спросил:
— Как вы почувствовали? Звучали ли в вашей голове голоса?
— Нет! — скривился от душевной боли я.
Он мне не верит, не верит!
— Может быть, вы чувствовали какие-то понуждающие вас к принятию решения вибрирующие звуки?
— Нет!!! — с отчаянием вскричал я. — Это было как откровение! Как любовь, понимаете? Когда человек влюбляется, он не знает, что с ним происходит! Он просто чувствует любовь! Он просто понимает, что не сможет жить, если прекратит видеть любимого, если прекратится общение! Так я и почувствовал любовь Христа, которая с такой силой действовала через Питирима, что я и сам полюбил его ответной любовью. Любовь Христа – как вспышка молнии озарила мою жизнь, после неё такими жалкими, бесцветными и призрачными оказались радости моего мира! Душа ну просто рвалась к Христу, как она тосковала без него всю жизнь! Я пошёл за ним сознательно, потому что в страшном кошмаре представить не мог, что после встречи с Христом я вернусь в свою прежнюю жизнь! Знаете, что самое страшное в жизни? Будильник каждый день в восемь утра! Беспросветная повторяемость событий изо дня в день! Жизнь без любви!
Я остановился, всей грудью вбирая в себя воздух, огонь прилил к щекам, радость охватила моё сердце. Марк молчал, не мигая, своими ярко-голубыми глазами уставившись на меня.
«Господи Иисусе Христе, — взмолился я внутри, — пожалуйста, пусть Марк услышит и поверит мне! Пусть он почувствует сейчас Твою любовь и так же, как и я!»
После ощутимой паузы следователь произнёс:
— Вы стали помогать преступнику, потому что почувствовали к нему любовь?
Я аж задохнулся и замер с широкораскрытыми глазами. Марк сочувственно покачал головой.
— Что ж, это конечно странно, но объясняет ваше поведение. Такая вспыльчивая юношеская влюбленность и в наше время встречается среди юношей с подвижной психикой.
Он – не пробиваем... Он ничего не понял...
— Что ж, спросим у вашего друга, как он считает: можно ли считать действия Петра-Питирима в отношении вас манипуляциями с целью завлечения в опасную секту?
— С политической точки зрения этот факт является явно вредительским, иначе его рассматривать никак нельзя! — ни секунды не колеблясь, отчеканил Санька.
— Что ж, с этим нельзя не согласиться, — кивнул ему следователь. — Действия Петра Никитина являются явно вредительскими. А что вы можете сказать насчёт необратимости произошедших с вашим другом изменений?
— Я считаю, что в нём нет необратимых изменений.
— Хорошо, — с лица Марка внезапно слетела всякая эмпатия. Он встал со стула с видом безразличным, пересел за стол и стал что-то набирать в коммуникаторе. — Давайте так и напишем: в поведении арестованного не прослеживается опасных антигосударственных действий. Андрей, что вы делали в Вознесенке?
— Доил коров, — просто ответил я.
— Вас заставляли?
— Нет. Я делал это добровольно. Я люблю крупный рогатый скот.
— Ну, вот видите, — всплеснул руками Марк. — Какой из него террорист? Скорее он – несчастная жертва секты. Разбираться с его религиозными убеждениями, всякой там любовью ко Христу – не дело федеральной службы. Это ваше дело. Вот и забирайте его к себе в архиепископию, отправляйте в эти ваши пресловутые монастыри. В общем, сами работайте с ним. Допрос закончен.
Я перевёл взгляд с него на Сашку и похолодел. Еле ворочая языком, запинаясь, спросил:
— Саня... какая связь: ты и архиепископия?..
На этот раз Сашка отвечать медлил. Он бросил на меня короткий и влажный взгляд от переполнявшей его какой-то боли и ровным голосом произнёс:
— Господин следователь… Я уверен: он не с ними. Он в секте совсем недавно и не успел закостенеть в неверных убеждениях. Это – не дело архиепископии, тут не нужны карательные меры. Необходимо просто помочь арестованному вернуться к нормальной жизни в обществе. Ему нужен бетатрин.
Следователь посмотрел на меня и задумчиво проговорил:
— Бетатрин? Хорошо. Это выход.
Мне стало дурно. В глазах потемнело, и я пролепетал в холодном отчаянии:
— Сашка... ты... ты сам отправляешь меня на казнь?!
Он посмотрел на меня тяжёлым взглядом и произнёс:
— Андрей, пожалуйста, не усугубляй. Ну, почему сразу – казнь? У тебя и у меня есть контрольные точки. Мы же тогда вместе сделали их по приколу.
— Но я не хочу бетатрин... — моё сердце билось как сумасшедшее. — Я не хочу забыть Питирима и всех братьев моих! Я не хочу забыть Настеньку!
— Замолчи, Андрей, — рассерженно проговорил Санька, немного тревожно взглянув на следователя, словно боясь, что тот передумает. — Я не отдам тебя в монастырь! Ты – слабый и изнеженный, ты там не выдержишь и месяца!
— Но я не хочу бетатрин! Я только что крестился... я знал, что моих братьев и сестёр отправят на мучения! Я крестился, чтобы разделить с ними страдания и смерть! Я за ними пойду в монастырь!
— Ну, раз арестованный заявляет, что осознанно крестился, то это меняет дело, — следователь снова взялся за коммуникатор. — Теперь следует считать его не оглашаемым, а полным членом секты, и передать его вместе с остальными сектантами в архиепископию.
— Постойте! Это – самооговор! — вскричал Санька, и следователь отложил коммуникатор и мёртвым взглядом уставился на него. — Даже если он крестился, ничего сознательно он не делал! Если и делал – то не по религиозным убеждениям, а лишь потому, что только и мечтал скорее оказаться в постели с бывшей проституткой. В секте она вдруг стала слишком порядочной и не давала ему без свадьбы просто так!
— Это правда? — уточнил у меня Марк.
— Это неправда!! Неправда!! Я хотел служить Богу!! У меня есть миссия, я – Защитник!! — вскричал я и вдруг поперхнулся, вспоминая, как Питирим позвал меня поехать забирать из больницы капеллана Антония, а я отказался и потерял теперь всё, потому что захотел остаться с Настенькой.
Я уронил голову в ладони и мучительно застонал.
— Всё в порядке, Андрей, — очень нежно сказал Санька. — Я совсем не осуждаю тебя. Наоборот: и сам вижу, и показываю следствию, что ты – обычный человек с незашоренной психикой. Хотеть проститутку – это нормально. Не нормально – креститься, чтобы обвенчаться с ней.
— Пришёл ответ от судебной Тройки, — произнёс следователь и зачитал: — Арестованный Андрей Скребников приговаривается к коррекции бетатрином с загрузкой проекции личности с последней контрольной точки. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Я поднял лицо из ладоней и задрожал. Вдруг Санькины глаза потеплели. Он оставил эту свою дурацкую стойку, порывисто подошёл ко мне, присел рядом на корточки и заглянул в глаза снизу вверх.
— Да, Андрей, когда ты выйдешь из альфа-центра, ты забудешь эту дурную жизнь. Не беспокойся, ты не будешь мучиться, так как ничего из произошедшего не будешь помнить. Я добьюсь, чтобы данные о твоём аресте не стали доступны работодателю и тебя восстановили на прежней работе. Я смогу это сделать... теперь у меня есть сила и власть на это! А когда ты вернёшься, мы встретимся, и будет всё как прежде: и девчонки, и наши поездки, и качалка, и виртуальные стрелялки... помнишь, мы же так и не закончили миссию на Альтаире?
Мне казалось, я сейчас умру от боли. Я зажал уши руками и заорал. Орал долго, душераздирающе, надрывно, и мой вопль перешёл в судорожные рыдания.
— Не надо, Андрей... – испуганно пробормотал Санька, медленно потянулся и осторожно взял меня за запястья, чтобы отнять руки от головы, но я, не прекращая вопить, отшвырнул его от себя, да так, что ему пришлось выставить руку, чтобы не упасть спиной, и забился на диване в истерике.
Глаза Саньки покраснели, как от слёз, но оставались сухими.
— Я всё понимаю, Андрей, — тихо и со смирением сказал он, медленно возвращаясь в прежнее положение. — Тебе больно, но потерпи: скоро боли не будет. Всё кончится. И мы снова будем вместе.
— Саня... ты – чудовище... чудовище... — сквозь мучительные рыдания выдавил из себя я.
Саня совсем побледнел, но всё же ещё раз, словно уже без сил, прошептал:
— Всё будет хорошо... надо потерпеть... скоро всё будет хорошо...
Всё, что происходило дальше, я видел через пелену слёз. Следователь вызвал охрану. Я слабо бился и вырывался из их рук, кричал, тормозил ногами, повисал на руках, чтобы им тяжелее было меня тащить.
Когда меня уводили из кабинета, последнее, что я увидел, вдруг, как по мановению волшебной палочки, исчезла вся обстановка кабинета – и фикус в углу, и книжные полки, и зеркальная люстра. Остались лишь голые серые стены, стол, диван да два стула; на том месте, где был шкаф-купе – тёмное зеркало во всю стену; на стенах – кандалы, а на полу, где я подскользнулся – размазанная заскорузлая кровь.
Господи, это было всего лишь голография! Значит, этот Марк ещё до допроса знал меня, как облупленного, и специально создал условия для психологического расслабления! Всё подделка в этом мире, всё подделка!!! И его доброта – подделка! А я расслабился! Вдруг я сказал что-то против Питирима? Вдруг я сделал что-то такое и этим погубил его?!
Меня волочили по коридору мимо камеры, где сидели братья, и я видел, как они, испуганные моими жуткими воплями, выглядывали в узенькое окошечко и стучали в дверь. Мои конвоиры устали, бросили меня на пол и дождались каталки. Я отпихивался руками и ногами, и один из конвоиров вытащил шокер, чтобы меня усмирить, но его руку перехватил Санька и грозным голосом, какого я никогда от него не слышал, сказал:
— Только попробуй его повредить!
И федерал вдруг послушно повесил шокер обратно на пояс!
Я, всхлипывал и смотрел на друга, пока меня прикручивали к каталке, и он не отрывал от меня своего взгляда, напряжённо взирая на насилие, которое совершали со мной.
— Что ты такое, Санька?.. — совершенно измученно спросил я. — Что ты такое?
В альфа-центр меня везли в реанемокаре. Санька сидел рядом на боковом сидении среди закрепленных на стене медицинских приборов, положив руки на колени и свесив голову. Судя по всему, он испытывал сильные нравственные мучения.
Я, совершенно выбившись из сил, уже молчал, пребывая словно в отупении. Я вспоминал все, что было с момента моей встречи с Питиримом, и прощался, отпуская во тьму все сказанные мне слова, все подаренные мне улыбки. Я заботливо вспоминал пожухшие листочки в горных лесов и паучка у реки в серебряной паутинке, щи сестры Маргариты и вид из окна моей комнаты. С благоговением вспоминал и удерживал в памяти вкус хлеба и вина, ставшего для меня Телом и Кровью Христовой, прохладу крещенской воды и радость сошествия Святого Духа, озарённые светом глаза Питирима. И уже на выдвижном столе альфа-трона, как последнее воспоминание – губы Настеньки, её нежные признания в любви.
Я увидел Саньку у окна на втором этаже. Он стоял с наброшенным на плечи халатом и, прижимая сжатый кулак к губам, смотрел, как мне вводят инъекцию в вену на шее, как медленно альфа-трон принимает меня в своё чрево, чтобы навсегда отнять у меня моего Христа, мою любовь, мою душу.
Господи... Теперь всё: я забуду Тебя, но Ты не оставляй меня... Дай мне мужества в эту мою последнюю минуту поверить, что Ты не оставишь меня, что Ты будешь со мной... Ведь Ты будешь со мной... да?
Мужайся же, моя вера... мужайся, надежда... мужайся, любовь...
* * *
— С чем ты пришёл ко мне, предпослушник Искандер? Что это такое у тебя за «личное дело»?
Искандер, не вставая с колен, тихо, но уверенно начал говорить:
— Благословенный владыка! Я много думал и понял, что совершил ошибку, решив посвятить свою жизнь монашескому подвигу и стать святым капелланом. Я понял, что это не для меня. Слишком много во мне мирского, что противостоит моему прилежанию в аскетике. Я пришёл в обитель без рассуждения, на эмоциях, и теперь понимаю всю глупость совершённой мною ошибки. Прошу вас: благословите оставить послушание и вернуться в мир. Сердечно благодарю Вас и всех наставников моих за заботу обо мне. Мне много дало даже простое предпослушание – это отличный боевой опыт и опыт молитвы. Уверен, я смогу послужить Отечеству и Богу в какой-нибудь другой форме, без монашеского пострига и многолетнего пребывания в обители, так как прославлять Господа можно на всяком месте владычества Его.
Владыка Арсений смотрел на него в крайнем изумлении.
— Не понял, предпослушник Искандер... Я что, ослышался? Ты собираешься покинуть обитель и вернуться в мир с грехами своими?
Искандер молчал и напряжённо держал взгляд, устремлённый в пол.
— Нет, дорогой сын мой, я не могу этого допустить. Сам Господь привёл тебя сюда, вложив тебе в сердце жажду спасения. Как и всякого спасаемого, крутит тебя бес, ибо сказано: всякий, решившийся служить Господу, готовь сердце своё к искушениям. Возвращайся в свою келью и крепче молись, чтобы преодолеть эти бесовские позывы.
Искандер взволновано задышал, с дерзостью вскинул глаза на епископа и заговорил с болью, быстро:
— Но, Благословенный владыка... Я захватил и сдал в альфа-центр моего друга. Я ему пообещал, что когда он выйдет, всё будет по-прежнему, мы будем вместе. Как же он выйдет и узнает, что меня нет, что я куда-то исчез из его жизни? Он будет меня искать и не найдёт!
