Любовь есть единственная сила, которая может сразиться с самым страшным врагом на Земле, со смертью, и не быть побеждённой. Но никто не сможет познать радость Воскресения, если сначала не познает трагедию Креста. Для того чтобы возродиться и быть достойным новой бессмертной жизни, нужно умереть для всего, что порабощает и делает несвободным: для страхов и для зла, которое делает этот мир холодным, скудным, бедным, жестоким.
Максим слушал и живо представлял себе мучения распятого Христа, и сердце его сжималось от сопереживания и боли. Особенно ярко прозвучали для Максима слова, которые он слышал всегда, но сейчас они дошли до самой глубины его сердца и стали откровением: без креста нет и воскресения. И тогда, именно в ту самую минуту, Максим вдруг примирился со своими страданиями. Готовность пройти через что угодно, лишь бы воскреснуть в Царстве Бога, где нет страданий и слёз, и увидеть воскресших братьев своих, как необычайная радость появилась в сердце его, хотя он понимал, что все его страдания на самом деле – ничтожны, по сравнению со страданиями Христа на кресте.
После проповеди, когда хор запел снова, Максим находился в пространстве радости и света, и когда богослужение закончилось, он повернулся к мозаике Христа и, глядя снизу вверх в Его глаза, прошептал:
– Спасибо тебе, мой Господь! Я так часто страдал и так часто унывал… но сейчас я полюбил страдания, ведь я всей душой мечтаю пребывать с Тобой на Небесах в бессмертии Твоём, но телом смертным всё ещё влачу своё существование здесь. Но теперь я знаю: без крестных страданий нет и воскресения. Благодарю, что Ты мне это открыл!
И он прикоснулся кончиками пальцев к сверкающим камням мозаики, словно хотел передать Христу всю радость своего сердца.
"Христон анимнэсомэн… Тон эн то баптисмати… пантас хмас экафаранта..." – ответил шёпот в его сердце.
Подходили певчие и все обнимали его, и он каждому отвечал объятиями. Последним подошёл Кир. В его глазах дрожали слёзы. Максим отметил про себя, каким измученным было его лицо, и участливо спросил:
– Что с тобой? Тебе плохо, Кир?
Кир медленно покачал головой и обнял его.
– Брат Максим… Ты даже не представляешь, как мне хорошо...
Максим тоже крепко обнял его. Киру казалось, что он, как неверующий Фома видит воскресение из мёртвых, которое происходит не когда-то в истории, а здесь и сейчас, на его глазах, прямо рядом с ним.
К ним подошёл Стефан. Максим радостно встретил его улыбкой и спросил:
– Ваше предложение в силе? Я был бы рад, если бы вы уделили мне время.
Стефан удивился его напором:
– Конечно! Вы завтракали? – и когда узнал, что нет, тут же пригласил к себе в дом.
Максим выразил сомнение, насколько уместен визит гостя в столь ранний час, на что Стефан возразил, что для братства, как и для монахов, утро начинается рано, и к этому времени уже никто не спит. И Максим со спокойным сердцем тогда согласился. Стефан приглашал ещё и Ардена, но тот отказался, сославшись, что у него появились срочные дела. Уходя, он строго посмотрел на Кира.
Стефан привёл Максима и Кира в свой дом. Их встретила женщина намного старше Стефана, и Максим тихо спросил Кира, почему у него такая старая жена. Кир засмеялся и ответил, что Стефан не женат. Он, как и некоторые братья и сёстры в братстве имеет обет безбрачия, а эта женщина – сестра, которая помогает ему в доме. Ведь это так удобно, помогать друг другу, если возникает в этом потребность. Максим приятно удивился такой практике.
Дом у Стефана был чистым и строгим, под стать самому хозяину. В гостиной стоял большой стол, вокруг которого было много стульев. Стол был быстро накрыт. Стефан усадил их и, помолившись и благословив трапезу, спросил:
– Ну, Максим! Выбирай! Что бы тебе сегодня хотелось посмотреть: выставку картин, которые пишут братья и сёстры, или выставку по истории Церкви?
– Мы договаривались, что вы мне расскажите об истории Церкви, – сказал Максим, – но я очень люблю живопись и с радостью посетил бы и то, и другое, если это возможно.
– Вы любите живопись? – поднял брови Стефан. – И что же предпочитаете?
– Конечно, итальянскую школу живописи, прежде всего работы таких мэтров, как Рафаэль, Тициан, Рембрандт, Рубенс, Пьер Жан Баптист Мари. Но, конечно, очень люблю и русскую живопись: Крамского, Левитана, Айвазовского, Поленова, Куинджи. На определённом этапе у них я учился живописи и, конечно, почитаю их как своих учителей. Но уверовав, всё больше я стал понимать, что люблю их работы только те, которые они посвятили религиозной тематике. Вообще я очень люблю Эль Греко. На мой взгляд, ему особенно удавалось передать молитвенный дух монаха. Хотя может быть, это субъективно: он мне близок, потому что имел греческие корни, хотя его называли самым испанским художником. Его картина «Стигматизация святого Франциска» совершенно особенным образом трогает мне душу. Но всё же отмечу, что в живописи много эмоций и страсти. Она будит успокоившийся ум монаха и терзает прежними страданиями разожжённой плоти. В последнее время мой разум обретает мир в созерцании иконописи, особенно византийской, как в идеальном сочетании смысла, духа и красоты. Искусство Византии – это всегда прорыв к свету, в нём нет тем тьмы и отчаяния, как в средневековом искусстве Западной Европы.
Стефан слушал его с выражением изумления на лице.
– Как хорошо вы это сказали! Позвольте же спросить… вы имеете греческие корни?
Максим вдруг провалился куда-то вовнутрь себя и тихо сказал:
– Да, моя мать была дочерью… – он запнулся. — Моя мама была гречанкой… Мой отец… я про него мало знаю… возможно и нет...
– Мне радостно, что ваш опыт родственен моему опыту! – с радостью сказал Стефан. – В нашем техногенном веке, после "смерти Бога"...
– После смерти Бога? – испуганно переспросил Максим, и тут же себя одёрнул:
– Ах да… Бог умер… это сказал Ницше…
– Да, совершенно верно. После "смерти Бога", после смерти искусства, трудно найти хороших художников, тем более, иконописцев. Потеряв Бога, искусство потеряло середину, центр, который и притягивал людей. Искусство служило своеобразным катарсисом, оно очищало душу, приуготовляя её как добрую почву, в которую Бог сеял семена веры.
Растерянность бледнела на лице Максима, и Стефан осторожно спросил:
– А вы как считаете?
– Да. Всё так. Я тоже так считаю, – как будто пребывая в своих мыслях, ответил Максим.
Бог умер… это стало ясно уже очень давно… ещё пару веков назад это уже понял один человек… Ему почему-то стало холодно, как будто осколок разбитого ледяного зеркала, поранив глаз, вошёл вовнутрь и вонзился в сердце. Холод прорастал корнями в нём, тянулся к могильнику в центре его души, в котором было захоронено что-то, что никогда не должно было увидеть свет, иначе свет перестанет существовать.
Кир, после всего случившегося, был постоянно начеку. От него не укрылось ни малейшее изменение интонации в голосе Максима. Он тронул его рукой, но Максим не реагировал, его взгляд был обращён вовнутрь себя.
Кир, переполошившись, вскочил.
– Стефан, – сказал он. – Может быть, вы сходите с Максимом в другой раз?
Максим, как очнувшись, нервно улыбнулся:
– Почему, Кир?
– Ты себя неважно чувствуешь.
– Небольшая слабость, и только, – быстро пробормотал Максим. – Для меня общение – это удовольствие, а вы меня собираетесь снова в больничную койку уложить.
– Хорошо, Максим...
Кир медленно сел. Стефан повернулся к Максиму и сказал:
– Ну что ж! Не будем откладывать. Нам надо учесть, что у вас ещё мало сил.
Они быстро допили чай, попрощались с сестрой-хозяйкой и вышли. Выставочный центр находился в одном из домов на окраине Вознесенки, отсюда открывался живописный вид на лесок и поле, которое отделяла неглубокая узенькая речка с тёмной и тяжёлой как ртуть, водой. К ней вёл небольшой спуск, заросший высокой пожухшей травой. Это место показалось Максиму смутно знакомым.
Они вошли вовнутрь двухэтажного здания и по лестнице поднялись на второй этаж. Тут и располагались интерактивные стенды, из которых состояла выставка. Стефан активировал их и начал свой рассказ.
Максим слушал очень собранно, с огромным вниманием, стараясь всё запомнить и ничего не упустить. Стефан достаточно полно и подробно рассказал, что произошло в начале прошлого века, когда после восстаний и переворота к власти пришли безбожные силы, которые направили свою разрушительную мощь, прежде всего, на ортодоксальную церковь. Свой рассказ он подкреплял фотографиями тех лет, цитатами из средств массовой информации, но самое главное – это были личные записи очевидцев тех страшных дней, которые сохранились в их письмах. Увиденное ошеломило Максима. Фото взорванных храмов, тюремные фотографии репрессированных священников, монахов и монахинь, превращение монастырей в лагеря смерти… Максим не мог оторвать взгляда от фотографии, на которой заключённые в монастыре священники вязали рыболовные сети… Они смотрели на него из прошлого века, а он вглядывался в их спокойные, светлые глаза. Ему казалось, что он просто вошёл к ним, застав их за работой, а они повернули к нему свои святые лики. У него перехватило дыхание.
– Погодите… – не отрываясь от их глаз, произнёс Максим. – Что с ними со всеми потом стало?
– Они все погибли в лагерях от голода, непосильного труда, лишений и болезней.
Максима не держали ноги… Стефан продолжил рассказ. Он приводил цифры, и Максим понял, что речь идёт о сотнях тысяч репрессированных верующих, среди которых были как простые люди, так и священнослужители. Половина из них была беспощадно расстреляна, остальные томились и гибли в лагерях… А затем началась страшная и разрушительная война, которая охватила почти всю землю, и к её началу в живых осталось только четыре человека из высшего духовенства.
– Боже… – в волнении воскликнул Максим. – Как же тогда выжила церковь?
Стефан рассказал, что верующим пришлось уйти в подполье. Среди них мужчин уже практически не осталось, и всю ответственность за церковь взяли на себя женщины. Они прятали иконы, спасённые из разрушенных храмов, укрывали выживших и гонимых священников, которые проводили по домам тайные богослужения, но их выслеживали, преследовали и убивали. И не только их, а также всех тех, кто помогал им.
– Наше братство и родилось из людей, которые в то страшное, но благодатное время сохранили веру. Мы – духовные наследники тех страдальцев, которые были убиты или замучены в лагерях за Христа. Их имена известны. Многие сейчас знают их и почитают как святых, и кланяются упавшему из их рук Кресту. Но можно поклоняться упавшему Кресту, а можно поднять и понести его.
Лицо Максима покрылось краской и стало напряжённым. Это заметил Стефан и перестал говорить. Максим поднял глаза на Стефана, его ноздри вздулись от волнения. До него вдруг стало доходить.
– Вы хотите сказать, – медленно произнёс он, – что «Истинная церковь» преследует ваше братство также, как безбожники преследовали ортодоксальную церковь? Вы хотите сказать, что мы – безбожники?..
Он отвернулся от Стефана и посмотрел на Кира, который в предельном волнении смотрел на него.
– Вы хотите сказать, что я не люблю Христа, а мой Наставник и мои братья – слуги антихриста? Вы хотите сказать, что мы уничтожаем церковь Христову? Что ваш епископ – мученик за веру, а мы – его мучители?
Стефан и Кир молчали. Лицо Максим алело, от задохнулся от гнева:
– Да как вы смеете!
– Брат Максим, – мирно и тихо изнутри творимой в сердце молитвы проговорил Кир. – Но разве ты хочешь сказать, что мы не любим Христа? Что я и мои братья и сёстры – слуги антихриста? Разве братья «Истинной церкви» не приходят с оружием в наши посёлки, разве не хватают и не ссылают в монастыри наших священников, где они гибнут под пытками, или возвращаются искалеченными и психически больными? Разве ты сам пришёл сюда не для того, чтобы убить нашего последнего епископа – владыку Питирима?
Максим был парализован. Он стоял, как загнанный в угол зверь и смотрел на Кира, как на своего палача. Кир смотрел прямо в его надорванную душу через его покрывшиеся мутью глаза и беспощадно добавил:
– Брат Максим, я очень ждал владыку Питирима и готовил себя к принятию священства. Вот, наконец, я признался, ты всё знаешь. Что ты теперь со мной сделаешь?
Максим перевёл взгляд на фотографию, с которой ясными спокойными глазами смотрели на него плетущие сети священники. Время остановилось. Оно ждало его ответа. Глядя им в глаза, Максим вытащил нательный крест, прижался к нему трепещущими губами, перекрестился и прошептал:
– Святые мученики и исповедники… Вы своими страданиями освятили всю землю. Помогите нам подражать вам в вере и терпении. Да упразднятся расколы в церкви нашей, да будут все едины. Да помилует Господь нас, далёких потомков ваших...
Он спрятал крест и, прижав через одежду его рукой к груди, повернулся и Киру и сказал:
– Я ничего не сделаю с тобой. Я люблю тебя, враг мой.
Он приблизился к Киру и обнял его. Кир, поражённый и огорчённый его словами, тоже обнял его.
Максим попросил отвести его обратно в больницу, сославшись на то, что устал. На самом деле, ему очень хотелось побыть одному и помолиться. Он сердечно поблагодарил Стефана за рассказ и, прощаясь, напомнил об обещании показать выставку картин. И они с Киром пошли в сторону больницы. Максим медленно брёл по дорожке. Он молился и молчал. Кир тихо шёл следом. Когда они добрались до больничной комнаты, Максим обернулся к Киру и попросил к нему не входить. Кир с пониманием кивнул и с волнением закрыл за ним дверь. Он не услышал, как Максим отходил, наоборот, почувствовал, как тот с другой стороны тяжело привалился к двери. Кир тоже опёрся плечом на дверь и прикоснулся ладонью к её поверхности, как будто бы хотел дотронуться до Максима через её толщу.
– Странно устроена жизнь, Максим, – тихо сказал он. – Ты хочешь стать священником, хочу стать священником и я. Ты имеешь безбрачные обеты, безбрачные обеты имею и я. Ты готов умереть за Христа, готов умереть за Христа и я. Ты любишь меня… люблю тебя и я. Почему же мы с тобой враги? Почему мы не можем быть, как братья, вместе?
Максим это услышал. Он молчал. Он знал почему: Кира впереди ждала вечная жизнь, его же – вечная смерть.
_______________
ПРИМЕЧАНИЯ
1 – Придите люди, встретим вместе Христа, восхвалим Его, в крещении всех нас очистившего.
2 – Haritomeno (милый – греч.)
3 – Христа восхвалим, в крещении всех нас очистившего.
– Прошу тебя, только будь аккуратнее, не соскользни! А то потом костей твоих не соберёшь! – Сказал Сергей, поддерживая Антона.
Антон с большим трудом, проваливаясь в снег, забрался на уступ повыше и присвистнул.
– Что там? – с нетерпением спросил Сергей.
Антон посмотрел на братьев, стоящих внизу около пикапов, и крикнул:
– Я вижу огромный чёрный квадрокоптер. Лежит на скалах опасно, под углом, прямо на краю обрыва. Его завалило лавиной. И больше никого. Ни единой души!
– Куда же все подевались?! – удивился Сергей.
– Могу только предположить, – сказал Антон. – Они устроили засаду и перегородили квадрокоптером дорогу. Внедорожник должен быть на этом участке. Но его тут нет!
Антон взглянул вниз и ахнул.
– Братья... Я что-то вижу! Под обрывом кто-то лежит! Кажется… он мёртв...
Максим слушал и живо представлял себе мучения распятого Христа, и сердце его сжималось от сопереживания и боли. Особенно ярко прозвучали для Максима слова, которые он слышал всегда, но сейчас они дошли до самой глубины его сердца и стали откровением: без креста нет и воскресения. И тогда, именно в ту самую минуту, Максим вдруг примирился со своими страданиями. Готовность пройти через что угодно, лишь бы воскреснуть в Царстве Бога, где нет страданий и слёз, и увидеть воскресших братьев своих, как необычайная радость появилась в сердце его, хотя он понимал, что все его страдания на самом деле – ничтожны, по сравнению со страданиями Христа на кресте.
После проповеди, когда хор запел снова, Максим находился в пространстве радости и света, и когда богослужение закончилось, он повернулся к мозаике Христа и, глядя снизу вверх в Его глаза, прошептал:
– Спасибо тебе, мой Господь! Я так часто страдал и так часто унывал… но сейчас я полюбил страдания, ведь я всей душой мечтаю пребывать с Тобой на Небесах в бессмертии Твоём, но телом смертным всё ещё влачу своё существование здесь. Но теперь я знаю: без крестных страданий нет и воскресения. Благодарю, что Ты мне это открыл!
И он прикоснулся кончиками пальцев к сверкающим камням мозаики, словно хотел передать Христу всю радость своего сердца.
"Христон анимнэсомэн… Тон эн то баптисмати… пантас хмас экафаранта..." – ответил шёпот в его сердце.
Подходили певчие и все обнимали его, и он каждому отвечал объятиями. Последним подошёл Кир. В его глазах дрожали слёзы. Максим отметил про себя, каким измученным было его лицо, и участливо спросил:
– Что с тобой? Тебе плохо, Кир?
Кир медленно покачал головой и обнял его.
– Брат Максим… Ты даже не представляешь, как мне хорошо...
Максим тоже крепко обнял его. Киру казалось, что он, как неверующий Фома видит воскресение из мёртвых, которое происходит не когда-то в истории, а здесь и сейчас, на его глазах, прямо рядом с ним.
К ним подошёл Стефан. Максим радостно встретил его улыбкой и спросил:
– Ваше предложение в силе? Я был бы рад, если бы вы уделили мне время.
Стефан удивился его напором:
– Конечно! Вы завтракали? – и когда узнал, что нет, тут же пригласил к себе в дом.
Максим выразил сомнение, насколько уместен визит гостя в столь ранний час, на что Стефан возразил, что для братства, как и для монахов, утро начинается рано, и к этому времени уже никто не спит. И Максим со спокойным сердцем тогда согласился. Стефан приглашал ещё и Ардена, но тот отказался, сославшись, что у него появились срочные дела. Уходя, он строго посмотрел на Кира.
Стефан привёл Максима и Кира в свой дом. Их встретила женщина намного старше Стефана, и Максим тихо спросил Кира, почему у него такая старая жена. Кир засмеялся и ответил, что Стефан не женат. Он, как и некоторые братья и сёстры в братстве имеет обет безбрачия, а эта женщина – сестра, которая помогает ему в доме. Ведь это так удобно, помогать друг другу, если возникает в этом потребность. Максим приятно удивился такой практике.
Дом у Стефана был чистым и строгим, под стать самому хозяину. В гостиной стоял большой стол, вокруг которого было много стульев. Стол был быстро накрыт. Стефан усадил их и, помолившись и благословив трапезу, спросил:
– Ну, Максим! Выбирай! Что бы тебе сегодня хотелось посмотреть: выставку картин, которые пишут братья и сёстры, или выставку по истории Церкви?
– Мы договаривались, что вы мне расскажите об истории Церкви, – сказал Максим, – но я очень люблю живопись и с радостью посетил бы и то, и другое, если это возможно.
– Вы любите живопись? – поднял брови Стефан. – И что же предпочитаете?
– Конечно, итальянскую школу живописи, прежде всего работы таких мэтров, как Рафаэль, Тициан, Рембрандт, Рубенс, Пьер Жан Баптист Мари. Но, конечно, очень люблю и русскую живопись: Крамского, Левитана, Айвазовского, Поленова, Куинджи. На определённом этапе у них я учился живописи и, конечно, почитаю их как своих учителей. Но уверовав, всё больше я стал понимать, что люблю их работы только те, которые они посвятили религиозной тематике. Вообще я очень люблю Эль Греко. На мой взгляд, ему особенно удавалось передать молитвенный дух монаха. Хотя может быть, это субъективно: он мне близок, потому что имел греческие корни, хотя его называли самым испанским художником. Его картина «Стигматизация святого Франциска» совершенно особенным образом трогает мне душу. Но всё же отмечу, что в живописи много эмоций и страсти. Она будит успокоившийся ум монаха и терзает прежними страданиями разожжённой плоти. В последнее время мой разум обретает мир в созерцании иконописи, особенно византийской, как в идеальном сочетании смысла, духа и красоты. Искусство Византии – это всегда прорыв к свету, в нём нет тем тьмы и отчаяния, как в средневековом искусстве Западной Европы.
Стефан слушал его с выражением изумления на лице.
– Как хорошо вы это сказали! Позвольте же спросить… вы имеете греческие корни?
Максим вдруг провалился куда-то вовнутрь себя и тихо сказал:
– Да, моя мать была дочерью… – он запнулся. — Моя мама была гречанкой… Мой отец… я про него мало знаю… возможно и нет...
– Мне радостно, что ваш опыт родственен моему опыту! – с радостью сказал Стефан. – В нашем техногенном веке, после "смерти Бога"...
– После смерти Бога? – испуганно переспросил Максим, и тут же себя одёрнул:
– Ах да… Бог умер… это сказал Ницше…
– Да, совершенно верно. После "смерти Бога", после смерти искусства, трудно найти хороших художников, тем более, иконописцев. Потеряв Бога, искусство потеряло середину, центр, который и притягивал людей. Искусство служило своеобразным катарсисом, оно очищало душу, приуготовляя её как добрую почву, в которую Бог сеял семена веры.
Растерянность бледнела на лице Максима, и Стефан осторожно спросил:
– А вы как считаете?
– Да. Всё так. Я тоже так считаю, – как будто пребывая в своих мыслях, ответил Максим.
Бог умер… это стало ясно уже очень давно… ещё пару веков назад это уже понял один человек… Ему почему-то стало холодно, как будто осколок разбитого ледяного зеркала, поранив глаз, вошёл вовнутрь и вонзился в сердце. Холод прорастал корнями в нём, тянулся к могильнику в центре его души, в котором было захоронено что-то, что никогда не должно было увидеть свет, иначе свет перестанет существовать.
Кир, после всего случившегося, был постоянно начеку. От него не укрылось ни малейшее изменение интонации в голосе Максима. Он тронул его рукой, но Максим не реагировал, его взгляд был обращён вовнутрь себя.
Кир, переполошившись, вскочил.
– Стефан, – сказал он. – Может быть, вы сходите с Максимом в другой раз?
Максим, как очнувшись, нервно улыбнулся:
– Почему, Кир?
– Ты себя неважно чувствуешь.
– Небольшая слабость, и только, – быстро пробормотал Максим. – Для меня общение – это удовольствие, а вы меня собираетесь снова в больничную койку уложить.
– Хорошо, Максим...
Кир медленно сел. Стефан повернулся к Максиму и сказал:
– Ну что ж! Не будем откладывать. Нам надо учесть, что у вас ещё мало сил.
Они быстро допили чай, попрощались с сестрой-хозяйкой и вышли. Выставочный центр находился в одном из домов на окраине Вознесенки, отсюда открывался живописный вид на лесок и поле, которое отделяла неглубокая узенькая речка с тёмной и тяжёлой как ртуть, водой. К ней вёл небольшой спуск, заросший высокой пожухшей травой. Это место показалось Максиму смутно знакомым.
Они вошли вовнутрь двухэтажного здания и по лестнице поднялись на второй этаж. Тут и располагались интерактивные стенды, из которых состояла выставка. Стефан активировал их и начал свой рассказ.
Максим слушал очень собранно, с огромным вниманием, стараясь всё запомнить и ничего не упустить. Стефан достаточно полно и подробно рассказал, что произошло в начале прошлого века, когда после восстаний и переворота к власти пришли безбожные силы, которые направили свою разрушительную мощь, прежде всего, на ортодоксальную церковь. Свой рассказ он подкреплял фотографиями тех лет, цитатами из средств массовой информации, но самое главное – это были личные записи очевидцев тех страшных дней, которые сохранились в их письмах. Увиденное ошеломило Максима. Фото взорванных храмов, тюремные фотографии репрессированных священников, монахов и монахинь, превращение монастырей в лагеря смерти… Максим не мог оторвать взгляда от фотографии, на которой заключённые в монастыре священники вязали рыболовные сети… Они смотрели на него из прошлого века, а он вглядывался в их спокойные, светлые глаза. Ему казалось, что он просто вошёл к ним, застав их за работой, а они повернули к нему свои святые лики. У него перехватило дыхание.
– Погодите… – не отрываясь от их глаз, произнёс Максим. – Что с ними со всеми потом стало?
– Они все погибли в лагерях от голода, непосильного труда, лишений и болезней.
Максима не держали ноги… Стефан продолжил рассказ. Он приводил цифры, и Максим понял, что речь идёт о сотнях тысяч репрессированных верующих, среди которых были как простые люди, так и священнослужители. Половина из них была беспощадно расстреляна, остальные томились и гибли в лагерях… А затем началась страшная и разрушительная война, которая охватила почти всю землю, и к её началу в живых осталось только четыре человека из высшего духовенства.
– Боже… – в волнении воскликнул Максим. – Как же тогда выжила церковь?
Стефан рассказал, что верующим пришлось уйти в подполье. Среди них мужчин уже практически не осталось, и всю ответственность за церковь взяли на себя женщины. Они прятали иконы, спасённые из разрушенных храмов, укрывали выживших и гонимых священников, которые проводили по домам тайные богослужения, но их выслеживали, преследовали и убивали. И не только их, а также всех тех, кто помогал им.
– Наше братство и родилось из людей, которые в то страшное, но благодатное время сохранили веру. Мы – духовные наследники тех страдальцев, которые были убиты или замучены в лагерях за Христа. Их имена известны. Многие сейчас знают их и почитают как святых, и кланяются упавшему из их рук Кресту. Но можно поклоняться упавшему Кресту, а можно поднять и понести его.
Лицо Максима покрылось краской и стало напряжённым. Это заметил Стефан и перестал говорить. Максим поднял глаза на Стефана, его ноздри вздулись от волнения. До него вдруг стало доходить.
– Вы хотите сказать, – медленно произнёс он, – что «Истинная церковь» преследует ваше братство также, как безбожники преследовали ортодоксальную церковь? Вы хотите сказать, что мы – безбожники?..
Он отвернулся от Стефана и посмотрел на Кира, который в предельном волнении смотрел на него.
– Вы хотите сказать, что я не люблю Христа, а мой Наставник и мои братья – слуги антихриста? Вы хотите сказать, что мы уничтожаем церковь Христову? Что ваш епископ – мученик за веру, а мы – его мучители?
Стефан и Кир молчали. Лицо Максим алело, от задохнулся от гнева:
– Да как вы смеете!
– Брат Максим, – мирно и тихо изнутри творимой в сердце молитвы проговорил Кир. – Но разве ты хочешь сказать, что мы не любим Христа? Что я и мои братья и сёстры – слуги антихриста? Разве братья «Истинной церкви» не приходят с оружием в наши посёлки, разве не хватают и не ссылают в монастыри наших священников, где они гибнут под пытками, или возвращаются искалеченными и психически больными? Разве ты сам пришёл сюда не для того, чтобы убить нашего последнего епископа – владыку Питирима?
Максим был парализован. Он стоял, как загнанный в угол зверь и смотрел на Кира, как на своего палача. Кир смотрел прямо в его надорванную душу через его покрывшиеся мутью глаза и беспощадно добавил:
– Брат Максим, я очень ждал владыку Питирима и готовил себя к принятию священства. Вот, наконец, я признался, ты всё знаешь. Что ты теперь со мной сделаешь?
Максим перевёл взгляд на фотографию, с которой ясными спокойными глазами смотрели на него плетущие сети священники. Время остановилось. Оно ждало его ответа. Глядя им в глаза, Максим вытащил нательный крест, прижался к нему трепещущими губами, перекрестился и прошептал:
– Святые мученики и исповедники… Вы своими страданиями освятили всю землю. Помогите нам подражать вам в вере и терпении. Да упразднятся расколы в церкви нашей, да будут все едины. Да помилует Господь нас, далёких потомков ваших...
Он спрятал крест и, прижав через одежду его рукой к груди, повернулся и Киру и сказал:
– Я ничего не сделаю с тобой. Я люблю тебя, враг мой.
Он приблизился к Киру и обнял его. Кир, поражённый и огорчённый его словами, тоже обнял его.
Максим попросил отвести его обратно в больницу, сославшись на то, что устал. На самом деле, ему очень хотелось побыть одному и помолиться. Он сердечно поблагодарил Стефана за рассказ и, прощаясь, напомнил об обещании показать выставку картин. И они с Киром пошли в сторону больницы. Максим медленно брёл по дорожке. Он молился и молчал. Кир тихо шёл следом. Когда они добрались до больничной комнаты, Максим обернулся к Киру и попросил к нему не входить. Кир с пониманием кивнул и с волнением закрыл за ним дверь. Он не услышал, как Максим отходил, наоборот, почувствовал, как тот с другой стороны тяжело привалился к двери. Кир тоже опёрся плечом на дверь и прикоснулся ладонью к её поверхности, как будто бы хотел дотронуться до Максима через её толщу.
– Странно устроена жизнь, Максим, – тихо сказал он. – Ты хочешь стать священником, хочу стать священником и я. Ты имеешь безбрачные обеты, безбрачные обеты имею и я. Ты готов умереть за Христа, готов умереть за Христа и я. Ты любишь меня… люблю тебя и я. Почему же мы с тобой враги? Почему мы не можем быть, как братья, вместе?
Максим это услышал. Он молчал. Он знал почему: Кира впереди ждала вечная жизнь, его же – вечная смерть.
_______________
ПРИМЕЧАНИЯ
1 – Придите люди, встретим вместе Христа, восхвалим Его, в крещении всех нас очистившего.
2 – Haritomeno (милый – греч.)
3 – Христа восхвалим, в крещении всех нас очистившего.
Глава 27. Арамейское чудо
– Прошу тебя, только будь аккуратнее, не соскользни! А то потом костей твоих не соберёшь! – Сказал Сергей, поддерживая Антона.
Антон с большим трудом, проваливаясь в снег, забрался на уступ повыше и присвистнул.
– Что там? – с нетерпением спросил Сергей.
Антон посмотрел на братьев, стоящих внизу около пикапов, и крикнул:
– Я вижу огромный чёрный квадрокоптер. Лежит на скалах опасно, под углом, прямо на краю обрыва. Его завалило лавиной. И больше никого. Ни единой души!
– Куда же все подевались?! – удивился Сергей.
– Могу только предположить, – сказал Антон. – Они устроили засаду и перегородили квадрокоптером дорогу. Внедорожник должен быть на этом участке. Но его тут нет!
Антон взглянул вниз и ахнул.
– Братья... Я что-то вижу! Под обрывом кто-то лежит! Кажется… он мёртв...
