– Спасибо, я непьющий, – нахмурился Серафим.
– Как вы себя чувствуете? – уже более серьёзно поинтересовался Арден.
– Что вам даёт повод об этом спрашивать? – склонив голову набок, спросил Серафим. – Разве я плохо выгляжу?
Арден отметил, что, несмотря на измождённый вид, парень всегда держится молодцом. Он начинал понимать полковника. Арден с большим уважением посмотрел на него и сказал:
– Просто хотелось с чего-то начать наш разговор. Если попытка не удачная, то простите. Попробую ещё раз. Ну, например, как ваши дела?
– А вот это хороший вопрос. Охотно отвечу, – Серафим закинул ногу на ногу и начал говорить, поглаживая вспотевшей от напряжения ладонью полированный подлокотник дивана. – Мои дела лучше, чем вчера, что говорит о том, что нельзя терять надежду, а всегда надо надеяться на лучшее. Но в целом вся неделя была вполне сносной. Я в основном, отдыхал и занимался своим здоровьем. Наконец, стал бегать по утрам, сел на диету. Сильно похудел и снова стал нравиться девчонкам. И, – аллилуйя, – я смогу теперь влезть в прошлогоднюю одежду. Так что рекомендую. А у вас как дела? Вид у вас не очень. Как вы провели вчерашний вечер?
Он поднял глаза на Ардена, настороженно и холодно посмотрев на него. Ардена больно ранил его пассаж, насчёт «нравиться девчонкам», но он, помолившись и попросив у Господа сил, чтобы сохранить внутренний мир, устало улыбнулся и подхватил шутливой тон.
– Спасибо, что поинтересовались. Вчера вечер был чудесный. Я исключительно занимался тем, чтобы состоялся день сегодняшний. То же могу сказать и о ночи, и о первой половине дня до обеда. Хотя вся неделя была весёлой.
Серафим отвёл глаза от его лица, посмотрел в окно и истомлённым голосом произнёс:
– Чем же повеселиться можно в Вознесенке? Как-то тут у вас уныло.
– Из чего это вы заключили? – спросил Арден. – Из осмотра архитектуры по пути от парковки до порога этого дома? Людей вы ещё не видели. Как говорят, церковь не в бревнах, а в ребрах. Продолжая, можно сказать, что веселье не в этих домах, которые вы видели, а в общении с людьми, которые в них живут.
– Вот тут я с вами полностью соглашусь. Как точно вы сказали! – с издёвкой проговорил Серафим. – Никогда бы не зародились в моём сердце веселье и любовь к Альберту, если бы не трещина в ребрах.
Серафим снял ногу с ноги и подался вперёд, поставив локти на колени и нервно сцепив пальцы замком.
– Так что: вам на меня донёс сержант Альберт? – спросил он.
– Нет, Серафим, бери выше, – ответил Арден.
– Как… сам полковник Проханов? – с прискорбием спросил Серафим. – Что же, скажите ещё, что полиция мегаполиса в полном составе прошла катехизацию в братстве и стали еретиками? А я, дурак, надеялся всех их обратить своей проповедью в истинную веру!
Итак, со времени их встречи в Луговом они поменялись ролями. Неужели теперь, удерживая его тут насильно, они ожидают, что Серафим будет трепетать перед ними и перед их допросами? Что ж, придётся им показать всю тщету их горделивого самообмана. Серафим немного опустил голову, из-под нахмуренных бровей колко глядя на Ардена.
– Я тут по-вашему приглашению? Вы – старший Вознесенки? Вы – пресвитер? – перешёл в наступление он.
– Нет, Серафим, я не старший, – ответил Арден. – Но пригласил вас действительно я.
– Что вы от меня хотите?
– Да, собственно, ничего. Наоборот, у меня есть то, что нужно вам…
– Звучит зловеще, – произнёс Серафим. – Но мне, вроде, ничего не нужно.
– Так уж и ничего? Разве нет того, чего ваша душа хотела бы больше всего?
– Я даже не знаю, что бы это могло быть… – напряженно ответил Серафим. – Хотя, постойте, есть, конечно, одно, но, увы: вам это дать мне не под силу, если конечно, вы не сам Господь Бог.
Арден простодушно улыбнулся:
– Испытайте наши возможности, Серафим.
Серафим посмотрел на него с нарастающим раздражением. Ему было абсолютно ясно, что он просто хочет выудить сокровенную, трепетную надежду его сердца, чтобы затем насмехаться, плюнуть в неё. И кто же такое ему позволит?
Чтобы пресечь готовящуюся жестокость и показать свое пренебрежение к их садистским уловкам, Серафим с нарочитой беспечностью отвалился на спинку дивана и сказал:
– Хорошо, пожалуйста. Дайте мне вот что: я желаю увидеть, Арден Фрейзер, лично ваше отречение от братской ереси раскола в виде покаянной коленопреклоненной молитвы перед поместным епископом «Истинной церкви» с уничижительной просьбой принять вас обратно в лоно ортодоксальной церкви. Ну, а вслед за вами и всей вашей весёлой Вознесенки во главе с вашим лже-епископом. Будьте добры, пожалуйста.
Арден беззлобно рассмеялся в ответ:
– Разве это ваше сокровенное желание или, быть может, вашего епископа? Думаю последнее. Но что бы хотели лично вы?
Серафим от неожиданности, как проглотил язык, и вгляделся в лицо Ардена. Он шестым чувством ощущал: что-то тут было не так, ведь всё с самого начала было как-то странно. Безумием было настойчиво предлагать невозможное, и вдруг он понял… Ардену известно то, что он, Серафим, так болезненно хочет. А ведь ему больше жизни хотелось бы, чтобы его мудрый брат Савватий был жив, чтобы не погиб, нашёлся канувший в горах Максим, который хоть и мог постоять за себя всегда, но это каждый раз вызывало у Серафима скорее удивление, чем уверенность, насколько его боевые качества не вязались с его характером и внешностью. И самое трудное желание, мука, что терзала душу как ожоговая рана, – забыть глаза отца Александра, затянутые пеленой бешеной ненависти, забыть боль от брошенных страшных слов, хлыстом рассёкших его душу. Чушь. Не мог он вернуть ему сердце Наставника. Не мог Арден знать всего этого тайного желания, иначе вот так вот бессовестно не предлагал бы, если только не для того, чтоб истерзать ему душу. Арден внимательно смотрел в его глаза и, наконец, странным добрым и кажущимся вкрадчивым голосом произнёс:
– Ну, что же вы молчите? Позвольте угадать мне?
Серафим быстро изобразил поддельное равнодушие.
– Угадай-ка… что ж, хорошая игра! Попробуйте. А мне вам обязательно сообщать, угадали вы или нет?
– Серафим, – перебил его Арден. – Вы же хотите быть рядом со своими братьями. Со всеми вашими братьями и с вашим Наставником. Признайтесь же: вам, по большому счёту, наплевать на вашего епископа.
Серафим побледнел, у него от возбуждения мелкой дрожью затряслись руки. Вот оно что. Он понял, откуда у них такая уверенность, в каком смысле им всё возможно. Он вскочил и, с учащённым дыханием пройдя по комнате, с презрением то ли к ним, то ли к своему страху перед ними, сказал:
– И как вы собрались устроить мне встречу с братьями моими? Неужели вы точно знаете, что все они уже со святыми на небесах, и вы собираетесь отправить меня на тот свет, чтобы приложить к ним? Тогда знайте же: я люблю их, но всё же не очень спешу встретиться с ними. Всему своё время. И не думайте, что запросто так возьмёте мою жизнь.
Серафим быстро оглядел помещение на предмет возможной самообороны и бросил взгляд на входную дверь. Если войдёт Альберт, он попытается отработать блеф и возьмёт в заложники Ардена. Но с бойцами Альберта шутки плохи, надо хоть чем-то вооружиться. Он стремительно глянул в сторону входа в другую комнату, которая, скорее всего, была кухней. Там можно раздобыть нож.
– Успокойтесь, прошу вас, Серафим. Хватит уж воевать, – немного устало произнёс Арден. – Не преувеличивайте: здесь никто не покушается на вашу жизнь.
Серафим без удивления, как на духу, признался себе, что он, грешный, тоже часто такое обещал. Только также часто не исполнял. Он немедля быстрым шагом направился на кухню и тут же на магнитной планке на стене нашел хороший разделочный нож. Почувствовав себя получше, он вернулся в комнату и, стиснув в руке нож, подошёл к Ардену и, как девятый вал, навис над ним.
– Я готов, – хриплым низким голосом произнёс он. – Зовите вашу шавку – Альберта.
– Серафим, не играйте с ножом. Наделаете глупостей, будете жалеть, – предостерёг Арден.
Серафим давно уже понял, что Арден тщетно пытается извернуться, и в этот момент до слуха Серафима донеслось, как кто-то тяжело поднимается по лестнице. Не один человек, несколько. Худшие предположения подтверждались. Он с горечью усмехнулся, схватил Ардена за шиворот, рывком поднял с кресла и, поставив его перед собой, приставил к его горлу нож.
Дверь открыл Альберт. Он вошёл вовнутрь, спокойно посмотрел на Серафима, только на секунду задержав взгляд на ноже у горла Ардена, затем отошёл в сторонку. За ним, передвигаясь с большим трудом, вошёл Максим. Его уставшее лицо было очень бледным, волосы всклокочены, одежда грязна и потрепана, а вид потерянный. Он поднял от пола глаза… и увидел Серафима. От изумления, казалось, он лишился последних сил.
– Брат Серафим! – воскликнул он и пошатнулся.
– О, Боже… Брат Максим...– ошеломлённо произнёс Серафим. – Ты… ты здесь, в Вознесенке?
– Брат Серафим, зачем ты держишь Ардена, отпусти его! – взволнованно вскричал Максим.
Серафим выронил нож и бросился к Максиму и, схватив его за ворот, стал кричать и трясти так, что у Максима болталась голова:
– Ты зачем оленя закопал?!! Я тебя спрашиваю, паскуда византийская, ты зачем оленя закопал? Меня из-за тебя чуть Наставник не убил!!! Я что, просил тебя оленя закопать?!! Я тебе сказал: ждать!!! А ты зачем оленя закопал?!! Да ещё какую-то ахинею на дереве написал!!!
Максим болтался в руках Серафима, как выбиваемый напольный коврик, и слёзы счастья лились из его глаз. Он, с обожанием глядя на Серафима, только и произносил:
– Жив, Господь… Как же я скучал без тебя, брат мой Серафим...
Серафим выдохся. Он, запрокинув голову, прижал Максима к груди и, не отпуская его, повернулся к Ардену:
– Простите, Арден, за мою выходку… Я ведь давно уже ни от людей, ни от Господа ничего не жду… Только сейчас я понял, что я уже давно потерял надежду и живу, как проклятый… без братьев, без Бога… – Он утёр кулаком слёзы, перемешанные с соплями, и продолжил: – Конечно, вам не вернуть мне брата Савватия, но я буду безблагодарной сволочью, если не скажу вам спасибо за брата Максима. Вы меня просто вернули к жизни.
Серафим заметил, что в глазах Ардена тоже были слёзы. Он повернулся снова к Максиму и его взгляд застыл. Время для него остановилось. За спиной Максима на пороге стоял отец Александр…
– Здравствуй, любимый брат Серафим… – тихо проговорил Александр, глядя на него таким родным, отеческим взглядом, что Серафим пришёл в исступление. Александр протянул к нему руку, и Серафим, не владея собой от радости, как мотылек на свет, не чуя ног, пошёл к нему, и Александр обнял его крепко, до боли, и долго держал, не отпуская, затем расцеловал в обе щёки с той отеческой нежностью, которую так любил в нём Серафим.
– Брат Серафим! Всем сердцем славлю милосердного Господа, что Он изволил помиловать меня, совершившего против тебя тяжелейшее преступление, и не покарал, не отнял тебя у меня, а позволил пережить покаяние и радость встречи с тобой! О, как я благодарю Всевышнего, что ты жив… прости же меня, прости любимый брат мой Серафим…
Александр, не сводя с него глаз, медленно опустился перед ним на колени. Серафим с волнением и восторгом вспомнил исповедь Наставника в гостинице, и радость охватила его, когда он понял, что произошло невероятное чудо. Не мог Наставник такого сказать в плену чар противоречащего. Он свободен. Серафим не мог позволить Наставнику стоять перед собою на коленях и, поэтому тоже быстро опустился на колени рядом с ним. Наставник смотрел на него так, как наверно на него смотрел бы сам Господь Бог. Серафим не мог выдержать этого взгляда и не мог от него оторваться. А Наставник всё говорил, и каждое слово его приносило исцеление измученной его душе:
– О, мой любимый брат, сколько же я причинил тебе жестоких страданий, как же я не понимал тебя и твоей ко мне искренней любви! Спасибо тебе, что ты, несмотря на моё сопротивление, не давал мне погибнуть от голода, спасибо, что пришёл за мной, когда я, гонимый бесовским безумием, на произвол судьбы оставил вас…
Невозможно было выразить словами ликование души Серафима. Наставник понял! Он его простил!!! Сердце Серафима уже не вынесло такой радости. Он стиснул в объятиях Наставника, счастливо плакал и в каком-то исступлении произносил:
– Мой Наставник… любимый отец мой Александр... светлая радость моя! Знай же, что ничто из того, что ты сделал против меня, не могло заставить меня тебя разлюбить. Я прошёл через ад боли, но я держался мыслью о тебе, я не мог поверить, что дьявол смог так оскудить твою душу, чтобы ты забыл меня, твоё верное духовное чадо! Как же мне стыдно было перед тобой, когда я сам испытал на себе ужас выбора между Козеозёрским монастырём и медленным самоубийством, за свою злость на тебя, за твою верность обетам, и как Хам, обнаживший наготу отца своего, так и я, подлец, насмехался над тобою перед братом Максимом! Всё... всё, что со мной совершил через тебя Господь – всё справедливо! И таким омерзительным было насилие, которое я над тобой учинил, что твой бедный разум двинулся, да так, что даже противоречащий показался тебе милее, чем я, твоё духовное чадо! Даже если бы мне пришлось сдохнуть на той скале… как мне судить тебя? Ведь ты, не раздумывая, принял обет и обрёк себя на смерть ради нас!
Александр выслушал его с лицом, помрачённым мукой воспоминаний и, тихо взяв лицо Серафима руками, прижался дрожащими губами к его взмокшему лбу, к его мокрым глазам.
– Бедный мой брат… Прости за всё, что причинил я тебе, за каждый миг твоей физической и душевной боли! Прости за нелюбовь, которой казнил тебя, не поверив тебе! В мучительных ночных кошмарах я слышал, как ты кричал, когда я калечил тебе руки, и видел твои несчастные глаза, которыми ты на меня смотрел, как верная собака, когда я уже готов был выстрелить тебе в лицо… О, мой бедный брат… Я был в ослеплении, во власти тёмных сил, во власти противоречия, которое Господь во мне победил. Он видел, как сильно я люблю тебя, моё чадо, как я нуждаюсь в твоём прощении!.. Пожалуйста… брат мой... друг мой… прости меня… прости...
Даже в те минуты, когда от сердца Серафима отступало отчаяние и одиночество, он не мог даже и надеяться услышать такие слова от Наставника. Он мог поклясться, что даже в обители не знал от Наставника такой любви. Что-то с ним невероятное произошло за время их разлуки, как будто он к нему спустился с самого Неба!
– Наставник мой, – в изнеможения от счастья воскликнул Серафим, – и ты меня прости за то, что я такой непослушный послушник! Для меня большое обличение, что ты так поносишь себя! Не ты же, а я во всём виноват! Это я творил бесчинства и ослушался твоего приказа! Из-за меня мы упустили противоречащего! Моя вина в том, что ты подвергся столь продолжительным страданиям от его дьявольского воздействия и твой бедный рассудок не выдержал пытки его плена! Твоё освобождение – просто невероятно! Мой любимый… мой дорогой Наставник… скажи, как же ты избавился от чар и убил противоречащего?
Александр с болезненным выражением лица посмотрел на Серафима и поцеловал его, как прощаясь с ним перед смертью. Он перевёл беспомощный взгляд на Ардена, как бы напоминая ему, что он предупреждал, что всё так кончится, затем опустил голову и замолчал.
– Как вы себя чувствуете? – уже более серьёзно поинтересовался Арден.
– Что вам даёт повод об этом спрашивать? – склонив голову набок, спросил Серафим. – Разве я плохо выгляжу?
Арден отметил, что, несмотря на измождённый вид, парень всегда держится молодцом. Он начинал понимать полковника. Арден с большим уважением посмотрел на него и сказал:
– Просто хотелось с чего-то начать наш разговор. Если попытка не удачная, то простите. Попробую ещё раз. Ну, например, как ваши дела?
– А вот это хороший вопрос. Охотно отвечу, – Серафим закинул ногу на ногу и начал говорить, поглаживая вспотевшей от напряжения ладонью полированный подлокотник дивана. – Мои дела лучше, чем вчера, что говорит о том, что нельзя терять надежду, а всегда надо надеяться на лучшее. Но в целом вся неделя была вполне сносной. Я в основном, отдыхал и занимался своим здоровьем. Наконец, стал бегать по утрам, сел на диету. Сильно похудел и снова стал нравиться девчонкам. И, – аллилуйя, – я смогу теперь влезть в прошлогоднюю одежду. Так что рекомендую. А у вас как дела? Вид у вас не очень. Как вы провели вчерашний вечер?
Он поднял глаза на Ардена, настороженно и холодно посмотрев на него. Ардена больно ранил его пассаж, насчёт «нравиться девчонкам», но он, помолившись и попросив у Господа сил, чтобы сохранить внутренний мир, устало улыбнулся и подхватил шутливой тон.
– Спасибо, что поинтересовались. Вчера вечер был чудесный. Я исключительно занимался тем, чтобы состоялся день сегодняшний. То же могу сказать и о ночи, и о первой половине дня до обеда. Хотя вся неделя была весёлой.
Серафим отвёл глаза от его лица, посмотрел в окно и истомлённым голосом произнёс:
– Чем же повеселиться можно в Вознесенке? Как-то тут у вас уныло.
– Из чего это вы заключили? – спросил Арден. – Из осмотра архитектуры по пути от парковки до порога этого дома? Людей вы ещё не видели. Как говорят, церковь не в бревнах, а в ребрах. Продолжая, можно сказать, что веселье не в этих домах, которые вы видели, а в общении с людьми, которые в них живут.
– Вот тут я с вами полностью соглашусь. Как точно вы сказали! – с издёвкой проговорил Серафим. – Никогда бы не зародились в моём сердце веселье и любовь к Альберту, если бы не трещина в ребрах.
Серафим снял ногу с ноги и подался вперёд, поставив локти на колени и нервно сцепив пальцы замком.
– Так что: вам на меня донёс сержант Альберт? – спросил он.
– Нет, Серафим, бери выше, – ответил Арден.
– Как… сам полковник Проханов? – с прискорбием спросил Серафим. – Что же, скажите ещё, что полиция мегаполиса в полном составе прошла катехизацию в братстве и стали еретиками? А я, дурак, надеялся всех их обратить своей проповедью в истинную веру!
Итак, со времени их встречи в Луговом они поменялись ролями. Неужели теперь, удерживая его тут насильно, они ожидают, что Серафим будет трепетать перед ними и перед их допросами? Что ж, придётся им показать всю тщету их горделивого самообмана. Серафим немного опустил голову, из-под нахмуренных бровей колко глядя на Ардена.
– Я тут по-вашему приглашению? Вы – старший Вознесенки? Вы – пресвитер? – перешёл в наступление он.
– Нет, Серафим, я не старший, – ответил Арден. – Но пригласил вас действительно я.
– Что вы от меня хотите?
– Да, собственно, ничего. Наоборот, у меня есть то, что нужно вам…
– Звучит зловеще, – произнёс Серафим. – Но мне, вроде, ничего не нужно.
– Так уж и ничего? Разве нет того, чего ваша душа хотела бы больше всего?
– Я даже не знаю, что бы это могло быть… – напряженно ответил Серафим. – Хотя, постойте, есть, конечно, одно, но, увы: вам это дать мне не под силу, если конечно, вы не сам Господь Бог.
Арден простодушно улыбнулся:
– Испытайте наши возможности, Серафим.
Серафим посмотрел на него с нарастающим раздражением. Ему было абсолютно ясно, что он просто хочет выудить сокровенную, трепетную надежду его сердца, чтобы затем насмехаться, плюнуть в неё. И кто же такое ему позволит?
Чтобы пресечь готовящуюся жестокость и показать свое пренебрежение к их садистским уловкам, Серафим с нарочитой беспечностью отвалился на спинку дивана и сказал:
– Хорошо, пожалуйста. Дайте мне вот что: я желаю увидеть, Арден Фрейзер, лично ваше отречение от братской ереси раскола в виде покаянной коленопреклоненной молитвы перед поместным епископом «Истинной церкви» с уничижительной просьбой принять вас обратно в лоно ортодоксальной церкви. Ну, а вслед за вами и всей вашей весёлой Вознесенки во главе с вашим лже-епископом. Будьте добры, пожалуйста.
Арден беззлобно рассмеялся в ответ:
– Разве это ваше сокровенное желание или, быть может, вашего епископа? Думаю последнее. Но что бы хотели лично вы?
Серафим от неожиданности, как проглотил язык, и вгляделся в лицо Ардена. Он шестым чувством ощущал: что-то тут было не так, ведь всё с самого начала было как-то странно. Безумием было настойчиво предлагать невозможное, и вдруг он понял… Ардену известно то, что он, Серафим, так болезненно хочет. А ведь ему больше жизни хотелось бы, чтобы его мудрый брат Савватий был жив, чтобы не погиб, нашёлся канувший в горах Максим, который хоть и мог постоять за себя всегда, но это каждый раз вызывало у Серафима скорее удивление, чем уверенность, насколько его боевые качества не вязались с его характером и внешностью. И самое трудное желание, мука, что терзала душу как ожоговая рана, – забыть глаза отца Александра, затянутые пеленой бешеной ненависти, забыть боль от брошенных страшных слов, хлыстом рассёкших его душу. Чушь. Не мог он вернуть ему сердце Наставника. Не мог Арден знать всего этого тайного желания, иначе вот так вот бессовестно не предлагал бы, если только не для того, чтоб истерзать ему душу. Арден внимательно смотрел в его глаза и, наконец, странным добрым и кажущимся вкрадчивым голосом произнёс:
– Ну, что же вы молчите? Позвольте угадать мне?
Серафим быстро изобразил поддельное равнодушие.
– Угадай-ка… что ж, хорошая игра! Попробуйте. А мне вам обязательно сообщать, угадали вы или нет?
– Серафим, – перебил его Арден. – Вы же хотите быть рядом со своими братьями. Со всеми вашими братьями и с вашим Наставником. Признайтесь же: вам, по большому счёту, наплевать на вашего епископа.
Серафим побледнел, у него от возбуждения мелкой дрожью затряслись руки. Вот оно что. Он понял, откуда у них такая уверенность, в каком смысле им всё возможно. Он вскочил и, с учащённым дыханием пройдя по комнате, с презрением то ли к ним, то ли к своему страху перед ними, сказал:
– И как вы собрались устроить мне встречу с братьями моими? Неужели вы точно знаете, что все они уже со святыми на небесах, и вы собираетесь отправить меня на тот свет, чтобы приложить к ним? Тогда знайте же: я люблю их, но всё же не очень спешу встретиться с ними. Всему своё время. И не думайте, что запросто так возьмёте мою жизнь.
Серафим быстро оглядел помещение на предмет возможной самообороны и бросил взгляд на входную дверь. Если войдёт Альберт, он попытается отработать блеф и возьмёт в заложники Ардена. Но с бойцами Альберта шутки плохи, надо хоть чем-то вооружиться. Он стремительно глянул в сторону входа в другую комнату, которая, скорее всего, была кухней. Там можно раздобыть нож.
– Успокойтесь, прошу вас, Серафим. Хватит уж воевать, – немного устало произнёс Арден. – Не преувеличивайте: здесь никто не покушается на вашу жизнь.
Серафим без удивления, как на духу, признался себе, что он, грешный, тоже часто такое обещал. Только также часто не исполнял. Он немедля быстрым шагом направился на кухню и тут же на магнитной планке на стене нашел хороший разделочный нож. Почувствовав себя получше, он вернулся в комнату и, стиснув в руке нож, подошёл к Ардену и, как девятый вал, навис над ним.
– Я готов, – хриплым низким голосом произнёс он. – Зовите вашу шавку – Альберта.
– Серафим, не играйте с ножом. Наделаете глупостей, будете жалеть, – предостерёг Арден.
Серафим давно уже понял, что Арден тщетно пытается извернуться, и в этот момент до слуха Серафима донеслось, как кто-то тяжело поднимается по лестнице. Не один человек, несколько. Худшие предположения подтверждались. Он с горечью усмехнулся, схватил Ардена за шиворот, рывком поднял с кресла и, поставив его перед собой, приставил к его горлу нож.
Дверь открыл Альберт. Он вошёл вовнутрь, спокойно посмотрел на Серафима, только на секунду задержав взгляд на ноже у горла Ардена, затем отошёл в сторонку. За ним, передвигаясь с большим трудом, вошёл Максим. Его уставшее лицо было очень бледным, волосы всклокочены, одежда грязна и потрепана, а вид потерянный. Он поднял от пола глаза… и увидел Серафима. От изумления, казалось, он лишился последних сил.
– Брат Серафим! – воскликнул он и пошатнулся.
– О, Боже… Брат Максим...– ошеломлённо произнёс Серафим. – Ты… ты здесь, в Вознесенке?
– Брат Серафим, зачем ты держишь Ардена, отпусти его! – взволнованно вскричал Максим.
Серафим выронил нож и бросился к Максиму и, схватив его за ворот, стал кричать и трясти так, что у Максима болталась голова:
– Ты зачем оленя закопал?!! Я тебя спрашиваю, паскуда византийская, ты зачем оленя закопал? Меня из-за тебя чуть Наставник не убил!!! Я что, просил тебя оленя закопать?!! Я тебе сказал: ждать!!! А ты зачем оленя закопал?!! Да ещё какую-то ахинею на дереве написал!!!
Максим болтался в руках Серафима, как выбиваемый напольный коврик, и слёзы счастья лились из его глаз. Он, с обожанием глядя на Серафима, только и произносил:
– Жив, Господь… Как же я скучал без тебя, брат мой Серафим...
Серафим выдохся. Он, запрокинув голову, прижал Максима к груди и, не отпуская его, повернулся к Ардену:
– Простите, Арден, за мою выходку… Я ведь давно уже ни от людей, ни от Господа ничего не жду… Только сейчас я понял, что я уже давно потерял надежду и живу, как проклятый… без братьев, без Бога… – Он утёр кулаком слёзы, перемешанные с соплями, и продолжил: – Конечно, вам не вернуть мне брата Савватия, но я буду безблагодарной сволочью, если не скажу вам спасибо за брата Максима. Вы меня просто вернули к жизни.
Серафим заметил, что в глазах Ардена тоже были слёзы. Он повернулся снова к Максиму и его взгляд застыл. Время для него остановилось. За спиной Максима на пороге стоял отец Александр…
– Здравствуй, любимый брат Серафим… – тихо проговорил Александр, глядя на него таким родным, отеческим взглядом, что Серафим пришёл в исступление. Александр протянул к нему руку, и Серафим, не владея собой от радости, как мотылек на свет, не чуя ног, пошёл к нему, и Александр обнял его крепко, до боли, и долго держал, не отпуская, затем расцеловал в обе щёки с той отеческой нежностью, которую так любил в нём Серафим.
– Брат Серафим! Всем сердцем славлю милосердного Господа, что Он изволил помиловать меня, совершившего против тебя тяжелейшее преступление, и не покарал, не отнял тебя у меня, а позволил пережить покаяние и радость встречи с тобой! О, как я благодарю Всевышнего, что ты жив… прости же меня, прости любимый брат мой Серафим…
Александр, не сводя с него глаз, медленно опустился перед ним на колени. Серафим с волнением и восторгом вспомнил исповедь Наставника в гостинице, и радость охватила его, когда он понял, что произошло невероятное чудо. Не мог Наставник такого сказать в плену чар противоречащего. Он свободен. Серафим не мог позволить Наставнику стоять перед собою на коленях и, поэтому тоже быстро опустился на колени рядом с ним. Наставник смотрел на него так, как наверно на него смотрел бы сам Господь Бог. Серафим не мог выдержать этого взгляда и не мог от него оторваться. А Наставник всё говорил, и каждое слово его приносило исцеление измученной его душе:
– О, мой любимый брат, сколько же я причинил тебе жестоких страданий, как же я не понимал тебя и твоей ко мне искренней любви! Спасибо тебе, что ты, несмотря на моё сопротивление, не давал мне погибнуть от голода, спасибо, что пришёл за мной, когда я, гонимый бесовским безумием, на произвол судьбы оставил вас…
Невозможно было выразить словами ликование души Серафима. Наставник понял! Он его простил!!! Сердце Серафима уже не вынесло такой радости. Он стиснул в объятиях Наставника, счастливо плакал и в каком-то исступлении произносил:
– Мой Наставник… любимый отец мой Александр... светлая радость моя! Знай же, что ничто из того, что ты сделал против меня, не могло заставить меня тебя разлюбить. Я прошёл через ад боли, но я держался мыслью о тебе, я не мог поверить, что дьявол смог так оскудить твою душу, чтобы ты забыл меня, твоё верное духовное чадо! Как же мне стыдно было перед тобой, когда я сам испытал на себе ужас выбора между Козеозёрским монастырём и медленным самоубийством, за свою злость на тебя, за твою верность обетам, и как Хам, обнаживший наготу отца своего, так и я, подлец, насмехался над тобою перед братом Максимом! Всё... всё, что со мной совершил через тебя Господь – всё справедливо! И таким омерзительным было насилие, которое я над тобой учинил, что твой бедный разум двинулся, да так, что даже противоречащий показался тебе милее, чем я, твоё духовное чадо! Даже если бы мне пришлось сдохнуть на той скале… как мне судить тебя? Ведь ты, не раздумывая, принял обет и обрёк себя на смерть ради нас!
Александр выслушал его с лицом, помрачённым мукой воспоминаний и, тихо взяв лицо Серафима руками, прижался дрожащими губами к его взмокшему лбу, к его мокрым глазам.
– Бедный мой брат… Прости за всё, что причинил я тебе, за каждый миг твоей физической и душевной боли! Прости за нелюбовь, которой казнил тебя, не поверив тебе! В мучительных ночных кошмарах я слышал, как ты кричал, когда я калечил тебе руки, и видел твои несчастные глаза, которыми ты на меня смотрел, как верная собака, когда я уже готов был выстрелить тебе в лицо… О, мой бедный брат… Я был в ослеплении, во власти тёмных сил, во власти противоречия, которое Господь во мне победил. Он видел, как сильно я люблю тебя, моё чадо, как я нуждаюсь в твоём прощении!.. Пожалуйста… брат мой... друг мой… прости меня… прости...
Даже в те минуты, когда от сердца Серафима отступало отчаяние и одиночество, он не мог даже и надеяться услышать такие слова от Наставника. Он мог поклясться, что даже в обители не знал от Наставника такой любви. Что-то с ним невероятное произошло за время их разлуки, как будто он к нему спустился с самого Неба!
– Наставник мой, – в изнеможения от счастья воскликнул Серафим, – и ты меня прости за то, что я такой непослушный послушник! Для меня большое обличение, что ты так поносишь себя! Не ты же, а я во всём виноват! Это я творил бесчинства и ослушался твоего приказа! Из-за меня мы упустили противоречащего! Моя вина в том, что ты подвергся столь продолжительным страданиям от его дьявольского воздействия и твой бедный рассудок не выдержал пытки его плена! Твоё освобождение – просто невероятно! Мой любимый… мой дорогой Наставник… скажи, как же ты избавился от чар и убил противоречащего?
Александр с болезненным выражением лица посмотрел на Серафима и поцеловал его, как прощаясь с ним перед смертью. Он перевёл беспомощный взгляд на Ардена, как бы напоминая ему, что он предупреждал, что всё так кончится, затем опустил голову и замолчал.
