УРАГАН.
Каждое утро, в половине десятого, когда я стою на автобусной оста-новке в своем спальном районе, мимо неторопливо прокатывает ее машина. Она едет из коттеджного поселка, расположенного почти сразу за кольцевой. Именно здесь, поравнявшись с остановкой, она закуривает первую из восьми сигарет - столько она себе разрешила на день. Этой нормы она - Ира Зайцева, в девичестве Кожина, придерживается уже много лет.
Много лет я ее знаю.
Мы вместе учились и вместе заканчивали институт - не самый приви-легированный, но один из весьма престижных. В неразлучной нашей ком-пании было шестеро: кроме нее и меня, еще четверо ребят. Нас так и звали - "эта команда".
Ребята и сейчас бывают у меня часто. С ней мы не виделись с того са-мого дня, когда нам вручили дипломы - в пыльной аудитории, без речей и оркестров, с мятыми розовыми гвоздиками (по одной на нос, по две для от-личников). Событие это было должным образом отмечено в пиццерии, одну из первых в Москве - туда в студенческие времена уходили мы тратить сти-пендию, туда шли наши влюбленные выяснять отношения, туда заходили когда-то и мы с нею вдвоем, когда сбегали с лекции. Где теперь те пиццерии, где те времена, где мы?…
Чаще всего мы удирали с лекций по электротехнике, их читал наш зам. Декана, Александр Матвеевич Зайцев, прозванный в народе, конечно, Зайчиком - не только за фамилию, но и за видимую безвредность, и за ис-ключительную пугливость. Читал он на редкость плохо, до сих пор все электроприборы и вообще электричество остаются для меня страшной тай-ной. Вместе со всеми она потешалась на его лекциях, высмеивала его по-ходку, его лысину, его манеру одеваться - мы были жестоки, как жестоки бывают все очень молодые и уверенные в себе. Как я поняла потом, он был не так уж стар - около сорока пяти, и администратор он был превосходный. Его широкие и неожиданные деловые связи позволили ему не просто не утонуть, в бурном начале девяностых - он взлетел, и его банк устоял во всех кризисных моментах. Зайчик не ездит на "шестисотом" только потому, что предпочитает "Линкольн", и рядом с ним в этой машине обычно сидит она.
Тогда, в тот вечер после получения диплома, мы все удивились… нет, мы были в шоке, услышав о предстоящем ее бракосочетании с Зайчиком. С тех самых пор и прервались наши отношения, до того прочные и, казалось, очень близкие. Мы были ей более не нужны.
Впрочем, не до нее мне сейчас.
Я вижу приближающийся автобус и понимаю, что, если не влезу в него - придется снова брать тачку, а этого мой бюджет не выдержит. И я со-средотачиваюсь на ближайшей цели.
Вот проехала ее темно-вишневая "Ауди"; если бы она узнала меня с толпе ожидающих автобуса, то, возможно, остановилась бы и подвезла. А может быть, и нет. Скорее всего, нет. И "Ауди" благополучно достигает пе-рекрестка.
Сегодня пятница, середина мая 1998 года.
В эту пятницу на остановке почему-то особенно много. И проехать-то надо всего две остановки. Правда, длинные. Надо было сразу идти пешком. А теперь уже нет времени - в мою контору нужно приходить вовремя.
Открылись двери - впихиваемся, живенько - место у окна свободно, надо же - а, черт, садитесь, бабушка - носит же этих старух ездить в часы пик - занятный плащ на этой девице - книжку, конечно, не вынешь, ладно, до метро подожду - мерзкие автобусы, это же пытка - не могли родители квартиру в центре сделать… здесь мысли мои как бы спотыкаются: за квар-тиру я ежедневно благодарю бога. Если бы родители не схватили ее тогда, в восемьдесят девятом - фиг бы потом купили, откуда такие деньги. А без квартиры я бы волком выла.
Автобус резко сворачивает к метро и тормозит.
Вообще-то я люблю ездить в метро. Не говоря о том, что зачастую это быстрее, чем на машине, особенно в центре города - я люблю разглядывать публику на эскалаторе, на перроне, в вагоне. Сегодня напротив меня видит молодой человек, радующий меня до глубины души: на нем джинсы, белая рубашка - и синий галстук-бабочка. Я любуюсь этой картинкой до "Семе-новской", где он встает. Тут я с грустью вижу, что проклятая близорукость опять меня подвела: на парне просто белая рубашка с темным воротником. Галстук-бабочка улетучивается, ехидно помахивая мне крылышками.
От метро я бегу и на работу прилетаю вовремя.
Опаздывать неприятно (писать в журнале время прихода, а потом объясняться с начальством, фу!). Кроме того, в нашей организации это счи-тается дурным тоном. Хороший тон - приехать на четверть часа раньше. Так поступают начальники отделов - конечно, кроме тех случаев, когда они за-держиваются.
На широких подоконниках центральной лестницы уже сидят знакомые, полузнакомые и просто примелькавшиеся люди, курят, кивают, улыбаются. Здесь, на подоконниках, решаются обычно самые жгучие и серьезные вопросы, как личного, так и общественного характера. Порою и я заку-ривала, когда нужно было посочувствовать кому-то из подруг или прияте-лей, или посоветоваться с умным человеком (вообще-то я не курю, не пью и с мужиками держусь по возможности строго, так что все, что обычно обо мне рассказывают - это гнусные сплетни).
А где еще поговоришь так хорошо по секрету - только в курилке! Таблички "Место для курения" периодически снимались некурящей адми-нистрацией, урны исчезали, но борьба со стихией - дело бесполезное и за-ведомо бесперспективное. Вместо урн жаждущие приносят блюдца из ново-го сервиза, доводя этим до истерики хозяйственника Валентина Николаеви-ча, который этот сервиз сам лично выбирал, оплачивал и транспортировал; блюдца быстро переполняются, и пол и подоконник снова покрываются пе-плом и окурками.
Пора браться за дело. Еще пять минут на перекур, десять на кофе и личные звонки - и к компьютеру. У меня сегодня несколько писем партне-рам в Италию и в Штаты, в которых страшно заинтересован наш Генераль-ный, это означает, что письма будет вычитываться и перепроверяться до за-пятой.
Мой компьютер стоит в закутке, как бы аппендиксе большого зала, где, по западной моде, сидят почти все служащие нашей конторы. Большой зал превращен в отдельные "офисы" пластиковыми и стеклянными перего-родками нежно-голубого и гадко-сиреневого цвета, не доходящими до по-толка. Так что, если в одном конце зала кто-то чихает, то до другого конца долетает многократно отраженное эхо. Мне проще - мой аппендикс имеет с трех сторон настоящие стены, и даже окно, с видом на кирпичную стену со-седнего здания. Зато я могу разговаривать по телефону, не информируя о личных делах весь персонал нашей конторы.
Ибо персонал у нас преимущественно женский, и, вследствие этого, не только кашель долетает до противоположного конца зала в невероятно уси-ленном и искаженном виде - так же искажаются и украшаются и любые подробности личной биографии каждой сотрудницы. Особенно тех, кто не желает делать эти подробности достоянием общественности.
Тот, кто работал когда-нибудь в женских коллективах, знает, как бур-но и пышно цветут в них сплетни. То есть я не знаю, как это происходит в чисто мужских коллективах - не доводилось сталкиваться. Но один мой приятель, работающий в смешном банке, где не берут на работу женщин (даже секретари - и те мужского пола), утверждает: все то же.
Но о женском коллективе я знаю почти все. Сколько раз в моей жизни я слышала, с каким восторгом под страшным секретом (или не очень страшным) описываются тончайшие подробности любого события. Каждая более или менее хорошенькая или интересная женщина, приходящая на ра-боту, подвергается изучению, и уже через два дня всем, кто готов слушать, известно все. Любая местная сплетница точно знает, какая квартира у этой новой сотрудницы, и почему ей платят именно такую зарплату (в смысле - кто из начальников в ней лично заинтересован), сколько у нее детей и от ко-го они, сколько было, есть и будет любовников. О мужчинах рассказывали меньше - их у нас и было существенно меньше; но и их частная жизнь, по-видимому, касалась всех.
Разумеется, сами персонажи этих сказаний узнавали подробности своей личной жизни последними.
Я впервые близко столкнулась в этой особенностью женских коллек-тивов давно, почти сразу после окончания института, когда я работала в большой проектной организации. В восемьдесят девятом такие конторы еще только начинали разваливаться, и местным сплетницам хватало времени, чтобы порезвиться - работой их тогда не обременяли.
Я работала там уже почти полгода. От сплетен, касающихся других, отмахивалась, а рассказов о себе пока не слышала. Но однажды, спускаясь по лестнице, краем уха поймала обрывок разговора, заинтересовавшего меня чрезвычайно.
- Я тебя уверяю, Литовцева давно его бросила! - с жаром доказывала жен-щина, с которой я раскланивалась в коридоре, но даже имени ее не знала. - Еще два месяца тому назад, она тогда завела бурный роман с завом третьего отдела, с Гариным, - длинный такой мужик в очках.
- Ей-богу, Ларис, глупости ты говоришь, - раздраженно отвечала ей собе-седница, знакомая мне столько же, если не меньше. - Литовцева не такая дура, чтоб не понимать, что у Штейнмана карьеру она сделает только так. И чтоб она его бросила! Да на черта ей Гарин, у них и тематика разная, и ставок свободных у него нет.
- Зато я сколько раз видела, как они вместе приходят, ясно? - с прежним пылом возразила ей Лариса… и замолчала, увидев меня.
Я спустилась по лестнице, поздоровавшись с обеими, и, не вслушиваясь в шепот у себя за спиной, ушла в свою комнату. Я могла утешаться только тем, что я лучше своей репутации - многие ли могут сказать о себе то же самое?
Случай этот принес мне и ощутимую пользу - именно тогда треснули ро-зовые очки, которыми всех нас снабжают в избытке сначала школа, а потом институт. Вдребезги эти очки разлетелись много позже - после моего корот-ко знакомства с нынешним шефом.
Шеф мой, Александр Брониславович Свентицкий, именуемый в даль-нейшем просто "шеф" или А.Б., находился в том золотом для мужчины воз-расте, когда молодые женщины уже почти перестают смотреть на него, как на брачную добычу, но все еще охотно идут на роман при небольшом коли-честве дополнительных возбуждающих факторов, вроде колечка к Новому Году или просто возможности занять более высокую должность. Когда карьера достигла высокой точки, и впереди, кажется, новые вершины, а до спуска еще далеко; словом, ему подошло к сорока пяти. Он был удачлив и обаятелен, ему отчаянно везло (и он все для этого делал), а когда ни везение, ни обаяние не помогали, мог взять кого надо за горло. Его связи не только были ощутимо полезны для его бизнеса, но и не особо его пачкали. Его идеи были своевременны, оригинальны и вполне реальны. Его "крыша" была неощутима, но очень эффективна, офис - в самом центре Москвы, со-трудники готовы были работать с утра до ночи. Его любовницами, по слу-хам, были самые эффектные модельки из соседствующего с нами модельно-го агентства. Говорили, что и свои сотрудницы также не оставались незаме-ченными.
Не то чтобы он был очень уж хорош собой, но высокий рост, прекрасная фигура (теннис, бассейн, тренажерный зал - он очень следит за собой), свет-лые густые волосы почти без седины и умение носить костюм безупречно, как дипломат хорошей школы - все это производит впечатление на самых железных женщин.
Ну вот, четыре письма из пяти закончены, отпечатаны так, как любит шеф, и сложены в аккуратную папочку.
Звонит местный телефон.
- Александра Андреевна? Письмо на "SB-automatics" готово? - Евгения Эдуардовна, личный секретарь шефа, мегера лет пятидесяти, прошедшая с ним вместе все огни, воды и медные трубы.
- Да, Евгения Эдуардовна.
- Занесите его шефу, пожалуйста.
Конечно, перед визитом к шефу я не удержусь от взгляда в зеркало. То, что там отражается, сегодня вполне можно одобрить. Что бы ни говорили, а я не выгляжу на тридцать один, и мне очень идут новые очки в тонкой ме-таллической оправе, и эта прическа.
Приемная, где сидит Мегера, больше похожа на тропический сад: она не просто фанатично ухаживает за всеми этими зелеными насаждениями в горшках, плошках и кадках - она таскает их за собой из одной организации в другую. Говорят, шефу это очень нравится.
Когда я вхожу, Мегера поливает какое-то пушистое и темно-зеленое… чуть не сказало "существо" - столько в ее движениях нежности.
- Посмотрите, Александра Андреевна, а ведь она собирается цвести!
- Неужели? - говорю я, и тут замечаю, что, в самом деле, из середины цветка вырывается бледная сильная стрелка, на конце которой разворачи-ваются алые лепестки. - Боже, какая красота! - вырывается у меня.
- Да, она цветет так редко, раз в десять лет, и только в особо благоприят-ных условиях, - отвечает Мегера.
- Ну, в таких условиях, какие Вы им создали, нельзя не зацвести! - улыба-юсь я. Пожалуй, придется придумать ей другое прозвище - вовсе она не Мегера! Очень милая тетка.
- Проходите, пожалуйста, шеф ждет Вас.
Я толкаю легкую белую дверь, и вхожу в кабинет А.Б. Кабинет большой, три окна, среднее из них - эркером. Светлые стены, мебель светлого дерева, книжные шкафы, большой письменный стол, удобные кресла возле низкого столика, на котором светится плоской панелью навороченный ноутбук.
- Как Вас зовут? - слышу я голос у себя за спиной. Поворачиваюсь и вижу шефа возле открытых дверец еще одного шкафа, большого, со стеклян-ными полками, плотно уставленными фигурками дельфинов - стекло, ке-рамика, бархат, дерево, золото...
- Ой, что это? - невольно говорю я. - Простите, Александр Брониславович, меня зовут Александра Андреевна. Вообще-то я работаю у Вас уже чет-вертый месяц, меня представляли Вам при зачислении в штат.
- Что ж, теперь я буду знать, как Вас зовут…
- Вот письма, Александр Брониславович, четыре из пяти готовы, а по по-следнему, на итальянскую фирму, есть несколько вопросов.
- Вы пишете по-английски?
- Американцам - да. Итальянцам - по-итальянски. - Господи, спасибо, что я рано поняла: единственные мои способности - к языкам, и выучила их столько, сколько преподавателей могли оплатить родители. В результате я хорошо знаю английский, итальянский, немецкий и греческий, сносно - датский и шведский, и могу болтать на бытовые темы по-испански и по-французски.
- Спасибо, Александра Андреевна. Но письмо на итальянском я не смогу прочесть, Вам придется мне его перевести.
- Хорошо, Александр Брониславович, я приложу перевод.
- Присядьте пока, я просмотрю этот текст. - Хорошо еще, что английский он знает вполне прилично, на переговорах обходится без переводчика.
Я утопаю в мягком кресле возле журнального столика, А.Б. нажимает на кнопку на своем большом столе, и через пару минут вплывает бывшая Ме-гера с двумя чашками кофе. Любопытно: в одной из чашек - черный кофе, в другой - капуччино с шоколадом, как раз как я люблю. Мне протягивают чашку с капуччино - ай да Мегера! Положительно, теперь буду называть ее Мамочкой!
Шеф быстро просматривает письма, подписывается - ни в одном никаких исправлений не сделал, хорошо, я молодец - и отдает их терпеливо ждущей Мамочке.
- Все можно отправлять, вот это и это - срочно. А как Вам моя коллекция, Александра Андреевна? Кстати, Вы позволите мне называть Вас просто по имени?
- Ваша коллекция прекрасна, Александр Брониславович, я много о ней слышала, и вижу, что говорили правду. А просто по имени… давайте уж пока оставим как есть, а то я буду чувствовать себя неловко.
Каждое утро, в половине десятого, когда я стою на автобусной оста-новке в своем спальном районе, мимо неторопливо прокатывает ее машина. Она едет из коттеджного поселка, расположенного почти сразу за кольцевой. Именно здесь, поравнявшись с остановкой, она закуривает первую из восьми сигарет - столько она себе разрешила на день. Этой нормы она - Ира Зайцева, в девичестве Кожина, придерживается уже много лет.
Много лет я ее знаю.
Мы вместе учились и вместе заканчивали институт - не самый приви-легированный, но один из весьма престижных. В неразлучной нашей ком-пании было шестеро: кроме нее и меня, еще четверо ребят. Нас так и звали - "эта команда".
Ребята и сейчас бывают у меня часто. С ней мы не виделись с того са-мого дня, когда нам вручили дипломы - в пыльной аудитории, без речей и оркестров, с мятыми розовыми гвоздиками (по одной на нос, по две для от-личников). Событие это было должным образом отмечено в пиццерии, одну из первых в Москве - туда в студенческие времена уходили мы тратить сти-пендию, туда шли наши влюбленные выяснять отношения, туда заходили когда-то и мы с нею вдвоем, когда сбегали с лекции. Где теперь те пиццерии, где те времена, где мы?…
Чаще всего мы удирали с лекций по электротехнике, их читал наш зам. Декана, Александр Матвеевич Зайцев, прозванный в народе, конечно, Зайчиком - не только за фамилию, но и за видимую безвредность, и за ис-ключительную пугливость. Читал он на редкость плохо, до сих пор все электроприборы и вообще электричество остаются для меня страшной тай-ной. Вместе со всеми она потешалась на его лекциях, высмеивала его по-ходку, его лысину, его манеру одеваться - мы были жестоки, как жестоки бывают все очень молодые и уверенные в себе. Как я поняла потом, он был не так уж стар - около сорока пяти, и администратор он был превосходный. Его широкие и неожиданные деловые связи позволили ему не просто не утонуть, в бурном начале девяностых - он взлетел, и его банк устоял во всех кризисных моментах. Зайчик не ездит на "шестисотом" только потому, что предпочитает "Линкольн", и рядом с ним в этой машине обычно сидит она.
Тогда, в тот вечер после получения диплома, мы все удивились… нет, мы были в шоке, услышав о предстоящем ее бракосочетании с Зайчиком. С тех самых пор и прервались наши отношения, до того прочные и, казалось, очень близкие. Мы были ей более не нужны.
Впрочем, не до нее мне сейчас.
Я вижу приближающийся автобус и понимаю, что, если не влезу в него - придется снова брать тачку, а этого мой бюджет не выдержит. И я со-средотачиваюсь на ближайшей цели.
Вот проехала ее темно-вишневая "Ауди"; если бы она узнала меня с толпе ожидающих автобуса, то, возможно, остановилась бы и подвезла. А может быть, и нет. Скорее всего, нет. И "Ауди" благополучно достигает пе-рекрестка.
Сегодня пятница, середина мая 1998 года.
В эту пятницу на остановке почему-то особенно много. И проехать-то надо всего две остановки. Правда, длинные. Надо было сразу идти пешком. А теперь уже нет времени - в мою контору нужно приходить вовремя.
Открылись двери - впихиваемся, живенько - место у окна свободно, надо же - а, черт, садитесь, бабушка - носит же этих старух ездить в часы пик - занятный плащ на этой девице - книжку, конечно, не вынешь, ладно, до метро подожду - мерзкие автобусы, это же пытка - не могли родители квартиру в центре сделать… здесь мысли мои как бы спотыкаются: за квар-тиру я ежедневно благодарю бога. Если бы родители не схватили ее тогда, в восемьдесят девятом - фиг бы потом купили, откуда такие деньги. А без квартиры я бы волком выла.
Автобус резко сворачивает к метро и тормозит.
Вообще-то я люблю ездить в метро. Не говоря о том, что зачастую это быстрее, чем на машине, особенно в центре города - я люблю разглядывать публику на эскалаторе, на перроне, в вагоне. Сегодня напротив меня видит молодой человек, радующий меня до глубины души: на нем джинсы, белая рубашка - и синий галстук-бабочка. Я любуюсь этой картинкой до "Семе-новской", где он встает. Тут я с грустью вижу, что проклятая близорукость опять меня подвела: на парне просто белая рубашка с темным воротником. Галстук-бабочка улетучивается, ехидно помахивая мне крылышками.
От метро я бегу и на работу прилетаю вовремя.
Опаздывать неприятно (писать в журнале время прихода, а потом объясняться с начальством, фу!). Кроме того, в нашей организации это счи-тается дурным тоном. Хороший тон - приехать на четверть часа раньше. Так поступают начальники отделов - конечно, кроме тех случаев, когда они за-держиваются.
На широких подоконниках центральной лестницы уже сидят знакомые, полузнакомые и просто примелькавшиеся люди, курят, кивают, улыбаются. Здесь, на подоконниках, решаются обычно самые жгучие и серьезные вопросы, как личного, так и общественного характера. Порою и я заку-ривала, когда нужно было посочувствовать кому-то из подруг или прияте-лей, или посоветоваться с умным человеком (вообще-то я не курю, не пью и с мужиками держусь по возможности строго, так что все, что обычно обо мне рассказывают - это гнусные сплетни).
А где еще поговоришь так хорошо по секрету - только в курилке! Таблички "Место для курения" периодически снимались некурящей адми-нистрацией, урны исчезали, но борьба со стихией - дело бесполезное и за-ведомо бесперспективное. Вместо урн жаждущие приносят блюдца из ново-го сервиза, доводя этим до истерики хозяйственника Валентина Николаеви-ча, который этот сервиз сам лично выбирал, оплачивал и транспортировал; блюдца быстро переполняются, и пол и подоконник снова покрываются пе-плом и окурками.
Пора браться за дело. Еще пять минут на перекур, десять на кофе и личные звонки - и к компьютеру. У меня сегодня несколько писем партне-рам в Италию и в Штаты, в которых страшно заинтересован наш Генераль-ный, это означает, что письма будет вычитываться и перепроверяться до за-пятой.
Мой компьютер стоит в закутке, как бы аппендиксе большого зала, где, по западной моде, сидят почти все служащие нашей конторы. Большой зал превращен в отдельные "офисы" пластиковыми и стеклянными перего-родками нежно-голубого и гадко-сиреневого цвета, не доходящими до по-толка. Так что, если в одном конце зала кто-то чихает, то до другого конца долетает многократно отраженное эхо. Мне проще - мой аппендикс имеет с трех сторон настоящие стены, и даже окно, с видом на кирпичную стену со-седнего здания. Зато я могу разговаривать по телефону, не информируя о личных делах весь персонал нашей конторы.
Ибо персонал у нас преимущественно женский, и, вследствие этого, не только кашель долетает до противоположного конца зала в невероятно уси-ленном и искаженном виде - так же искажаются и украшаются и любые подробности личной биографии каждой сотрудницы. Особенно тех, кто не желает делать эти подробности достоянием общественности.
Тот, кто работал когда-нибудь в женских коллективах, знает, как бур-но и пышно цветут в них сплетни. То есть я не знаю, как это происходит в чисто мужских коллективах - не доводилось сталкиваться. Но один мой приятель, работающий в смешном банке, где не берут на работу женщин (даже секретари - и те мужского пола), утверждает: все то же.
Но о женском коллективе я знаю почти все. Сколько раз в моей жизни я слышала, с каким восторгом под страшным секретом (или не очень страшным) описываются тончайшие подробности любого события. Каждая более или менее хорошенькая или интересная женщина, приходящая на ра-боту, подвергается изучению, и уже через два дня всем, кто готов слушать, известно все. Любая местная сплетница точно знает, какая квартира у этой новой сотрудницы, и почему ей платят именно такую зарплату (в смысле - кто из начальников в ней лично заинтересован), сколько у нее детей и от ко-го они, сколько было, есть и будет любовников. О мужчинах рассказывали меньше - их у нас и было существенно меньше; но и их частная жизнь, по-видимому, касалась всех.
Разумеется, сами персонажи этих сказаний узнавали подробности своей личной жизни последними.
Я впервые близко столкнулась в этой особенностью женских коллек-тивов давно, почти сразу после окончания института, когда я работала в большой проектной организации. В восемьдесят девятом такие конторы еще только начинали разваливаться, и местным сплетницам хватало времени, чтобы порезвиться - работой их тогда не обременяли.
Я работала там уже почти полгода. От сплетен, касающихся других, отмахивалась, а рассказов о себе пока не слышала. Но однажды, спускаясь по лестнице, краем уха поймала обрывок разговора, заинтересовавшего меня чрезвычайно.
- Я тебя уверяю, Литовцева давно его бросила! - с жаром доказывала жен-щина, с которой я раскланивалась в коридоре, но даже имени ее не знала. - Еще два месяца тому назад, она тогда завела бурный роман с завом третьего отдела, с Гариным, - длинный такой мужик в очках.
- Ей-богу, Ларис, глупости ты говоришь, - раздраженно отвечала ей собе-седница, знакомая мне столько же, если не меньше. - Литовцева не такая дура, чтоб не понимать, что у Штейнмана карьеру она сделает только так. И чтоб она его бросила! Да на черта ей Гарин, у них и тематика разная, и ставок свободных у него нет.
- Зато я сколько раз видела, как они вместе приходят, ясно? - с прежним пылом возразила ей Лариса… и замолчала, увидев меня.
Я спустилась по лестнице, поздоровавшись с обеими, и, не вслушиваясь в шепот у себя за спиной, ушла в свою комнату. Я могла утешаться только тем, что я лучше своей репутации - многие ли могут сказать о себе то же самое?
Случай этот принес мне и ощутимую пользу - именно тогда треснули ро-зовые очки, которыми всех нас снабжают в избытке сначала школа, а потом институт. Вдребезги эти очки разлетелись много позже - после моего корот-ко знакомства с нынешним шефом.
Шеф мой, Александр Брониславович Свентицкий, именуемый в даль-нейшем просто "шеф" или А.Б., находился в том золотом для мужчины воз-расте, когда молодые женщины уже почти перестают смотреть на него, как на брачную добычу, но все еще охотно идут на роман при небольшом коли-честве дополнительных возбуждающих факторов, вроде колечка к Новому Году или просто возможности занять более высокую должность. Когда карьера достигла высокой точки, и впереди, кажется, новые вершины, а до спуска еще далеко; словом, ему подошло к сорока пяти. Он был удачлив и обаятелен, ему отчаянно везло (и он все для этого делал), а когда ни везение, ни обаяние не помогали, мог взять кого надо за горло. Его связи не только были ощутимо полезны для его бизнеса, но и не особо его пачкали. Его идеи были своевременны, оригинальны и вполне реальны. Его "крыша" была неощутима, но очень эффективна, офис - в самом центре Москвы, со-трудники готовы были работать с утра до ночи. Его любовницами, по слу-хам, были самые эффектные модельки из соседствующего с нами модельно-го агентства. Говорили, что и свои сотрудницы также не оставались незаме-ченными.
Не то чтобы он был очень уж хорош собой, но высокий рост, прекрасная фигура (теннис, бассейн, тренажерный зал - он очень следит за собой), свет-лые густые волосы почти без седины и умение носить костюм безупречно, как дипломат хорошей школы - все это производит впечатление на самых железных женщин.
Ну вот, четыре письма из пяти закончены, отпечатаны так, как любит шеф, и сложены в аккуратную папочку.
Звонит местный телефон.
- Александра Андреевна? Письмо на "SB-automatics" готово? - Евгения Эдуардовна, личный секретарь шефа, мегера лет пятидесяти, прошедшая с ним вместе все огни, воды и медные трубы.
- Да, Евгения Эдуардовна.
- Занесите его шефу, пожалуйста.
Конечно, перед визитом к шефу я не удержусь от взгляда в зеркало. То, что там отражается, сегодня вполне можно одобрить. Что бы ни говорили, а я не выгляжу на тридцать один, и мне очень идут новые очки в тонкой ме-таллической оправе, и эта прическа.
Приемная, где сидит Мегера, больше похожа на тропический сад: она не просто фанатично ухаживает за всеми этими зелеными насаждениями в горшках, плошках и кадках - она таскает их за собой из одной организации в другую. Говорят, шефу это очень нравится.
Когда я вхожу, Мегера поливает какое-то пушистое и темно-зеленое… чуть не сказало "существо" - столько в ее движениях нежности.
- Посмотрите, Александра Андреевна, а ведь она собирается цвести!
- Неужели? - говорю я, и тут замечаю, что, в самом деле, из середины цветка вырывается бледная сильная стрелка, на конце которой разворачи-ваются алые лепестки. - Боже, какая красота! - вырывается у меня.
- Да, она цветет так редко, раз в десять лет, и только в особо благоприят-ных условиях, - отвечает Мегера.
- Ну, в таких условиях, какие Вы им создали, нельзя не зацвести! - улыба-юсь я. Пожалуй, придется придумать ей другое прозвище - вовсе она не Мегера! Очень милая тетка.
- Проходите, пожалуйста, шеф ждет Вас.
Я толкаю легкую белую дверь, и вхожу в кабинет А.Б. Кабинет большой, три окна, среднее из них - эркером. Светлые стены, мебель светлого дерева, книжные шкафы, большой письменный стол, удобные кресла возле низкого столика, на котором светится плоской панелью навороченный ноутбук.
- Как Вас зовут? - слышу я голос у себя за спиной. Поворачиваюсь и вижу шефа возле открытых дверец еще одного шкафа, большого, со стеклян-ными полками, плотно уставленными фигурками дельфинов - стекло, ке-рамика, бархат, дерево, золото...
- Ой, что это? - невольно говорю я. - Простите, Александр Брониславович, меня зовут Александра Андреевна. Вообще-то я работаю у Вас уже чет-вертый месяц, меня представляли Вам при зачислении в штат.
- Что ж, теперь я буду знать, как Вас зовут…
- Вот письма, Александр Брониславович, четыре из пяти готовы, а по по-следнему, на итальянскую фирму, есть несколько вопросов.
- Вы пишете по-английски?
- Американцам - да. Итальянцам - по-итальянски. - Господи, спасибо, что я рано поняла: единственные мои способности - к языкам, и выучила их столько, сколько преподавателей могли оплатить родители. В результате я хорошо знаю английский, итальянский, немецкий и греческий, сносно - датский и шведский, и могу болтать на бытовые темы по-испански и по-французски.
- Спасибо, Александра Андреевна. Но письмо на итальянском я не смогу прочесть, Вам придется мне его перевести.
- Хорошо, Александр Брониславович, я приложу перевод.
- Присядьте пока, я просмотрю этот текст. - Хорошо еще, что английский он знает вполне прилично, на переговорах обходится без переводчика.
Я утопаю в мягком кресле возле журнального столика, А.Б. нажимает на кнопку на своем большом столе, и через пару минут вплывает бывшая Ме-гера с двумя чашками кофе. Любопытно: в одной из чашек - черный кофе, в другой - капуччино с шоколадом, как раз как я люблю. Мне протягивают чашку с капуччино - ай да Мегера! Положительно, теперь буду называть ее Мамочкой!
Шеф быстро просматривает письма, подписывается - ни в одном никаких исправлений не сделал, хорошо, я молодец - и отдает их терпеливо ждущей Мамочке.
- Все можно отправлять, вот это и это - срочно. А как Вам моя коллекция, Александра Андреевна? Кстати, Вы позволите мне называть Вас просто по имени?
- Ваша коллекция прекрасна, Александр Брониславович, я много о ней слышала, и вижу, что говорили правду. А просто по имени… давайте уж пока оставим как есть, а то я буду чувствовать себя неловко.
