Встречающиеся на пути слуги, увидев сталь в глазах барыни, вжимались в стену и втягивали головы, словно она могла снести её прочь, взглядом, как острой саблей. И хотя почти никогда не поднимала она руку лично, все, кто давно служил в доме, ожидали от неё нечто подобного в любую секунду.
Добравшись до залы, Ольга Павловна резко затормозила, и платье, не уловив вовремя намерений хозяйки, штормовой волной взмыло вверх.
Медленно повернув голову, Ольга Павловна посмотрела на портрет мужа, чье поразительное внешнее сходство со старшим сыном всегда вызывало в ней подсознательное раздражение по отношению к последнему.
Александр Петрович поймал её полный ненависти взгляд, и… он, что — ухмыльнулся? Мол, теперь ты меня не достаёшь, уже не страшна — пыхти, негодуй, злись — не достаёшь.
«Мерзавец!», — прошипела Ольга Павловна, бросаясь к язвительно смотрящему на неё портрету. — «Сына из-за тебя на заклание отдаю. Будь ты проклят, где бы ни был!»
«Ах, душенька, злись, злись. Ах, какое наслаждение», — Ольга Павловна уже не сомневалась, что слышит, и не в воображении, а наяву голос покойника.
Портрет Николаева-старшего висел достаточно высоко, но плевок его жены достиг цели, повиснув на подбородке мертвого барина. Возможно, она бы не ограничилась этим. Сорвала бы, а потом топтала и рвала ненавистное лицо в клочья, но в дверях появился Андрей.
— Мама! Вы здесь? Как наши… гости?
От неожиданности Ольга Павловна не успела спрятать ярость, и ее сын, когда она, пойманная врасплох, обернулась, с удивлением увидел раскрасневшееся лицо матери с воспаленными безумным блеском глазами. К счастью для нее, Николаев неверно оценил состояние матери. Он подошел к ней быстро и так стремительно, и Ольга Павловна, чтобы спрятаться, уткнулась лицом в его плечо. Ошеломленный невиданной доселе слабостью, Николаев стал неловко гладить мать по спине, настороженно ожидая, что она в любой момент оттолкнет его.
— Мама, мама, что с вами? Послать за доктором?
Воспользовавшись паузой и тем, что Андрей не может заглянуть ей в глаза, Ольга Павловна взяла себя в руки.
Ясновидящие (или прорицатели, как вам угодно) даже среди особенных семейств встречались не часто, и не сказать, чтобы их жаловали. За свою жизнь Ольга Павловна ни разу не сталкивалась с ними, но слышала, что держаться от дам, обладающих этим даром, нужно подальше. Неудивительно, что Рогинские не афишировали способность дочери.
Ясновидящие рождались в разных уголках планеты раз в сто-двести лет. Их имена держались в тайне. Все, что связано с ними, порождало скорее слухи и легенды, чем факты, которые любила Ольга Павловна.
Насколько она понимала, видения не сыпались на ясновидящих регулярно, и всегда были связаны с выбором партнера, так как их дар касался исключительно производства на свет ребенка — особого ребенка — после рождения которого талант к прорицанию, как правило, пропадал, равно как и способность к телепортации у мужчин по возвращении из будущего.
Зато теперь ясно, почему Рогинские не возражали, когда Ольга Павловна с молчаливого равнодушия мужа договаривалась о свадьбе между Андреем и Натальей Павловной. Это не Ольга Павловна выбрала их, это Наталья Рогинская выбрала Андрея.
Судя по всему, Рогинская увидела нечто, что могло помешать ее браку с Андреем и предотвратила возникновение препятствия своим поспешным приездом. Что же она видела? Но Наталья не знает ничего о Маше — кто она и откуда. Если бы знала, Павел Аполлонович нашел бы силы и средства расправится со всей их семьей во избежание огласки.
А эта девица рано или поздно себя выдаст... Бездельник Егор. Ольга Павловна сузила глаза. Ведь он что-то знает. Надо немедленно его найти.
После того, как барин увел Егора со двора — подальше от глаз хозяйки и приезжего сурового господина, настроенного решительно против него (это Егор почувствовал даже сквозь временное помешательство, охватившего его при виде живой, пусть и потрепанной в огне Маши), он не сразу пошёл к себе, хоть Николаев и настаивал, а побрёл через фруктовый сад к часовне в надежде успокоить там, у запертой на засов двери, свою рвущуюся из-под рёбер душу.
Проходя под окнами гостевых спален он почувствовал не заглушаемым ничем чутьем охотника пристальный взгляд на себе. Неприятный, холодный, просачивающийся под телогрейку студеным зимним ветром, леденящим внутренности. Егор затравленно поднял глаза, но ничего и никого не увидел.
От этого стало ему совсем не по себе.
«Неужто нечистый со мной играет?» — печально подумал он, вдавливая в жесткую землю сапогом, сам того не замечая того, мерзлые яблоки.
Наступал хмурый неприветливый день. На фоне серого размазанного, точно грязным кулаком по белой печи, неба, на которое Егор то и дело смотрел, боясь увидеть или услышать нечто, что будет воспринято им, как знак всевышнего гнева — вполне заслуженного — цепляясь и не отпуская из последних сил мёртвые листья, грозились, покачивались от набегов ветра ветки яблонь.
Летом сквозь их щедрую зелень не видно ничего на пару шагов вперёд, и ароматом можно было напиться, как в детстве. А теперь ещё издалека приметил Егор крест и грязный отчего то этим утром, фасад часовни.
Идти до неё было недолго, однако то ли ноги плохо слушались ошалевшего от внутреннего огня мужика, то ли «нечистый», присутствие которого все яснее ощущал Егор, мешали ему добраться до прощения, но дорога показалась длинной, точно он шёл не наяву, а во сне, когда каждый шаг даётся с трудом, отнимая все силы и ни на сантиметр не приближая к цели.
«Его-о-ор», — почудился ему голос молодого барина. Как будто совсем рядом. Обернулся мужик. Никого.
Егор упал на колени и мелко задрожал. С одной стороны, он не мог ослушаться хозяина, с другой, — предстать перед ним теперь и промолчать, не рассказав всей правды про то, что удумал он сотворить с двумя живыми существами.
Закрыл он голову руками, уткнулся лицом в землю, мечтая слиться с ней, впитать её силу и правду, которой она не боится делиться со всеми живущими под небом.
«Просите, барин, простите... Ослушался Егор. Не хотели вы зла этой девице, кто бы не наслал ее на нашу голову. Трогать не велели. Ослушался я вас, барин».
Егор и сам и не понимал вслух он или про себя отчаянно просит прощения.
«Его-о-о-р», — услышал он на этот раз голос барыни и зарыдал беззвучно.
Не себя было ему жалко, хотя и осознавал, что участь его, когда старуха найдет, будет не завидной, а стыдно — увидеть её все равно, что заново избу Агафьи поджечь. Увидеть ее и снова потерять ниточку, которую он нащупал робко, когда увидел не тронутую огнём Машу. На ниточке этой он, как гусеница на ветке кустика, висел между небом и землей, в то время как внизу раскрыла уже зубастую пасть страшная бездна.
«Простите, барыня, простите. Не смог, не выполнил ваш приказ. Хотел, да не вышло — кто-то, видать, не хочет погибели этой несчастной».
Все стихно как будто. Егор поднял голову, но не встал. Крест на маковке часовни сверкал в огне одного-единственного солнечного луча, прорвавшегося сквозь тяжёлые занавеси туч, которыми Господь отгородился от него. Но идти вперёд сил не было.
Вскоре кажется, он задремал. Ему даже приснился сон — легкий и приятный. То была молоденькая девушка — ангел, чистая и непорочная — с длинными волосами.
Дарья, почему-то решил во сне Егор. Она присела рядом с ним на корточки, погладила косматые спутанные волосы. Никто, даже мать в раннем детстве, не был с ним нежен и так печален за него. А она была.
Она еще что-то говорила, но Егор ни слова не разобрал. Только подумал, как радостно стало — то ли слезы освободили его душу, наконец, от гнета совести, то ли прикосновения пришедшего во сне ангела подарили незаслуженное прощение, но умер он спокойно и почти счастливо. Боли Егор не почувствовал. И тонкая струйка крови омыла его закрытые глаза.
Добравшись до залы, Ольга Павловна резко затормозила, и платье, не уловив вовремя намерений хозяйки, штормовой волной взмыло вверх.
Медленно повернув голову, Ольга Павловна посмотрела на портрет мужа, чье поразительное внешнее сходство со старшим сыном всегда вызывало в ней подсознательное раздражение по отношению к последнему.
Александр Петрович поймал её полный ненависти взгляд, и… он, что — ухмыльнулся? Мол, теперь ты меня не достаёшь, уже не страшна — пыхти, негодуй, злись — не достаёшь.
«Мерзавец!», — прошипела Ольга Павловна, бросаясь к язвительно смотрящему на неё портрету. — «Сына из-за тебя на заклание отдаю. Будь ты проклят, где бы ни был!»
«Ах, душенька, злись, злись. Ах, какое наслаждение», — Ольга Павловна уже не сомневалась, что слышит, и не в воображении, а наяву голос покойника.
Портрет Николаева-старшего висел достаточно высоко, но плевок его жены достиг цели, повиснув на подбородке мертвого барина. Возможно, она бы не ограничилась этим. Сорвала бы, а потом топтала и рвала ненавистное лицо в клочья, но в дверях появился Андрей.
— Мама! Вы здесь? Как наши… гости?
От неожиданности Ольга Павловна не успела спрятать ярость, и ее сын, когда она, пойманная врасплох, обернулась, с удивлением увидел раскрасневшееся лицо матери с воспаленными безумным блеском глазами. К счастью для нее, Николаев неверно оценил состояние матери. Он подошел к ней быстро и так стремительно, и Ольга Павловна, чтобы спрятаться, уткнулась лицом в его плечо. Ошеломленный невиданной доселе слабостью, Николаев стал неловко гладить мать по спине, настороженно ожидая, что она в любой момент оттолкнет его.
— Мама, мама, что с вами? Послать за доктором?
Воспользовавшись паузой и тем, что Андрей не может заглянуть ей в глаза, Ольга Павловна взяла себя в руки.
Ясновидящие (или прорицатели, как вам угодно) даже среди особенных семейств встречались не часто, и не сказать, чтобы их жаловали. За свою жизнь Ольга Павловна ни разу не сталкивалась с ними, но слышала, что держаться от дам, обладающих этим даром, нужно подальше. Неудивительно, что Рогинские не афишировали способность дочери.
Ясновидящие рождались в разных уголках планеты раз в сто-двести лет. Их имена держались в тайне. Все, что связано с ними, порождало скорее слухи и легенды, чем факты, которые любила Ольга Павловна.
Насколько она понимала, видения не сыпались на ясновидящих регулярно, и всегда были связаны с выбором партнера, так как их дар касался исключительно производства на свет ребенка — особого ребенка — после рождения которого талант к прорицанию, как правило, пропадал, равно как и способность к телепортации у мужчин по возвращении из будущего.
Зато теперь ясно, почему Рогинские не возражали, когда Ольга Павловна с молчаливого равнодушия мужа договаривалась о свадьбе между Андреем и Натальей Павловной. Это не Ольга Павловна выбрала их, это Наталья Рогинская выбрала Андрея.
Судя по всему, Рогинская увидела нечто, что могло помешать ее браку с Андреем и предотвратила возникновение препятствия своим поспешным приездом. Что же она видела? Но Наталья не знает ничего о Маше — кто она и откуда. Если бы знала, Павел Аполлонович нашел бы силы и средства расправится со всей их семьей во избежание огласки.
А эта девица рано или поздно себя выдаст... Бездельник Егор. Ольга Павловна сузила глаза. Ведь он что-то знает. Надо немедленно его найти.
После того, как барин увел Егора со двора — подальше от глаз хозяйки и приезжего сурового господина, настроенного решительно против него (это Егор почувствовал даже сквозь временное помешательство, охватившего его при виде живой, пусть и потрепанной в огне Маши), он не сразу пошёл к себе, хоть Николаев и настаивал, а побрёл через фруктовый сад к часовне в надежде успокоить там, у запертой на засов двери, свою рвущуюся из-под рёбер душу.
Проходя под окнами гостевых спален он почувствовал не заглушаемым ничем чутьем охотника пристальный взгляд на себе. Неприятный, холодный, просачивающийся под телогрейку студеным зимним ветром, леденящим внутренности. Егор затравленно поднял глаза, но ничего и никого не увидел.
От этого стало ему совсем не по себе.
«Неужто нечистый со мной играет?» — печально подумал он, вдавливая в жесткую землю сапогом, сам того не замечая того, мерзлые яблоки.
Наступал хмурый неприветливый день. На фоне серого размазанного, точно грязным кулаком по белой печи, неба, на которое Егор то и дело смотрел, боясь увидеть или услышать нечто, что будет воспринято им, как знак всевышнего гнева — вполне заслуженного — цепляясь и не отпуская из последних сил мёртвые листья, грозились, покачивались от набегов ветра ветки яблонь.
Летом сквозь их щедрую зелень не видно ничего на пару шагов вперёд, и ароматом можно было напиться, как в детстве. А теперь ещё издалека приметил Егор крест и грязный отчего то этим утром, фасад часовни.
Идти до неё было недолго, однако то ли ноги плохо слушались ошалевшего от внутреннего огня мужика, то ли «нечистый», присутствие которого все яснее ощущал Егор, мешали ему добраться до прощения, но дорога показалась длинной, точно он шёл не наяву, а во сне, когда каждый шаг даётся с трудом, отнимая все силы и ни на сантиметр не приближая к цели.
«Его-о-ор», — почудился ему голос молодого барина. Как будто совсем рядом. Обернулся мужик. Никого.
Егор упал на колени и мелко задрожал. С одной стороны, он не мог ослушаться хозяина, с другой, — предстать перед ним теперь и промолчать, не рассказав всей правды про то, что удумал он сотворить с двумя живыми существами.
Закрыл он голову руками, уткнулся лицом в землю, мечтая слиться с ней, впитать её силу и правду, которой она не боится делиться со всеми живущими под небом.
«Просите, барин, простите... Ослушался Егор. Не хотели вы зла этой девице, кто бы не наслал ее на нашу голову. Трогать не велели. Ослушался я вас, барин».
Егор и сам и не понимал вслух он или про себя отчаянно просит прощения.
«Его-о-о-р», — услышал он на этот раз голос барыни и зарыдал беззвучно.
Не себя было ему жалко, хотя и осознавал, что участь его, когда старуха найдет, будет не завидной, а стыдно — увидеть её все равно, что заново избу Агафьи поджечь. Увидеть ее и снова потерять ниточку, которую он нащупал робко, когда увидел не тронутую огнём Машу. На ниточке этой он, как гусеница на ветке кустика, висел между небом и землей, в то время как внизу раскрыла уже зубастую пасть страшная бездна.
«Простите, барыня, простите. Не смог, не выполнил ваш приказ. Хотел, да не вышло — кто-то, видать, не хочет погибели этой несчастной».
Все стихно как будто. Егор поднял голову, но не встал. Крест на маковке часовни сверкал в огне одного-единственного солнечного луча, прорвавшегося сквозь тяжёлые занавеси туч, которыми Господь отгородился от него. Но идти вперёд сил не было.
Вскоре кажется, он задремал. Ему даже приснился сон — легкий и приятный. То была молоденькая девушка — ангел, чистая и непорочная — с длинными волосами.
Дарья, почему-то решил во сне Егор. Она присела рядом с ним на корточки, погладила косматые спутанные волосы. Никто, даже мать в раннем детстве, не был с ним нежен и так печален за него. А она была.
Она еще что-то говорила, но Егор ни слова не разобрал. Только подумал, как радостно стало — то ли слезы освободили его душу, наконец, от гнета совести, то ли прикосновения пришедшего во сне ангела подарили незаслуженное прощение, но умер он спокойно и почти счастливо. Боли Егор не почувствовал. И тонкая струйка крови омыла его закрытые глаза.
