— Просыпайся уже! Нам не сюда.
Неохотно обернувшись, Настя еще раз широко зевнула, нимало не стесняясь, продемонстрировала зубастый рот и пожала плечами.
— Мне барыня велела вас в другую комнату отвести. Не годиться, говорит, нашей родне на чердаках обитать. Следуйте за мной. Так сказать.
Маша с Агафьей переглянулись — такого поворота они не ожидали. К добру это или нет, но положение в доме Маши с приездом невесты Николаева внезапно изменилось. Такой стремительной карьеры по социальной лестнице у нее и в двадцать первом веке не было.
Они завернули за угол и Агафья, побледнев, схватила Машу за руку.
— Я боюсь ошибиться... Но кажется...
Дверь, перед которой остановилась Настя, была прикрыта, но не заперта. Толкнув ее, девица отошла в сторону.
— Милости просим — ваша новая комната, — и, казалось, только тут заметила некие странности в облике непрошеной гостьи, «о которой так печется милый ее сердцу Андрей Александрович», — Топорик-то, может, отдадите? Ручки-то совсем вон занемели.
Но Маша смотрела не на нее (а с топором она уже вообще сжилась, даже забыла, что все также сжимает его рукоять в кулаке). Все ее внимание было приковано к Вилене.
Побледнев, та схватилась за горло, слово пытаясь сдержать крик. В итоге он все-таки вырвался в виде сдавленного писка.
— Вы чего? Помирать вздумали? Не смейте! — возмутилась Маша, откинула с шумом топор в сторону (Настя вовремя успела отскочить и окончательно проснулась — «Во дают!» — выпучила она глаза. — «Ведьмы проклятые») и подхватила Агафью под руку.
Едва справляясь с мелкой дрожью, старуха сказала.
— Все так. Это комната Софьи Петровны.
— Верно, — с готовностью подтвердила Настя, обрадовавшись, что хоть что-то понимает в происходящем. — Барыня так и сказала — веди, говорит, Настька, этих двух в комнаты покойной сестры барина. Нечего, говорит, пауков там разводить, — тут она нахмурилась и заглянула в тускло освященную пасмурным утром в ярко-цветочном стиле убранную спальню старой девы, и обеспокоенно спросила, непонятно к кому конкретно обращаясь. — Думаете там привидения есть? А, может, и правда есть, — задумчиво ответила сама себе и отошла подальше от входа. — Батюшки, а мне там еще прибираться...
Впрочем, ее никто не слушал. Машу в этот момент озарила блестящая идея.
— Вилена, так это же прекрасно! Теперь мы точно ваши сокровища найдем, — шепотом, чтобы не услышала любопытная и остроухая Настя, сказала она.
— Мария Игоревна, — эхом разнеслось по пустому коридору.
Быстрым шагом к ним спешил Николаев. Глаза его горели недобрым огнем.
Довольно скоро достигнув бывших покоев своей тетки Софьи Павловны, где остановленные его окриком застыли в разной степени заинтересованности Маша, Агафья и Настя, Николаев, не глядя почему-то на Машу, хотя его злость вызвала именно она (а не Вилена своим кликушеством), обратился к Агафье, что со стороны выглядело по меньшей мере странно — элегантный джентльмен, одетый с иголочки несмотря на ранний час, почтительно склонился перед точно из сумасшедшего дома выпущенной старухой.
— Как вы? Неважно выглядите. Не знаю, что произошло, но, очевидно, ночь у вас выдалась непростая. Поэтому все разговоры после, — Агафья кивнула в знак согласия с чинностью, достойной герцогини. — Настя поможет вам раздеться и лечь спать. А я.., — он покосился на Машу, — желаю с Марией Игоревной с глазу на глаз переговорить.
Маша уставшая не меньше, чем Агафья, возмутилась.
— Вообще-то и я не прочь поспать. По мне тоже видно, что ночь не удалась. А вы идите лучше с невестой своей разговариваете с глазу на глаз.
Пропустив последние слова (как и первые, впрочем) Маши мимо ушей, Николаев продолжил диалог с Агафьей, явно польщенной его заботой.
— Я могу дать распоряжение устроить вас на третьем этаже, но, — он отвёл глаза, '—подумал вам будет удобнее здесь...
— Удобно ей, удобно, — опять встряла Маша. Ни в коем случае нельзя им с Виленой разделяться. Особенно, когда кто-то из семейства Николаевых (будь это даже сам Андрей) предлагает такой сомнительный вариант. Знаем, что бывает, когда герои по своей наивности в разные стороны идут. Что их стоит по одному отщелкать? Да и не найти Маше наследство Софьи Петровны без помощи Вилены.
— Хорошо, — Николаев сделал вид, что это вовсе не Маша, а сама Агафья оценила его внимание. — Я знаю, что эта комната значит для вас, поэтому решил... решил, что вам захочется вновь здесь очутиться.
Получается, это его идея, переселить Машу. Ну и Вилену заодно.
Агафье ничего не оставалось, как опять кивнуть в знак согласия.
Дождавшись пока Агафья в сопровождении Насти, на чьем лице, с одной стороны, было написано нежелание оставлять Машу наедине с Николаевым, а, с другой, внезапный трепет перед спальней покойной барыни, возникшей, исключительно из-за ее собственных фантазий, Николаев, наконец, обратил на Машу полноценное внимание.
— Как вы уже, наверное, догадались, непредвиденные обстоятельства внесут коррективы в нашу только-только наладившуюся жизнь…
Изо всех сил пытаясь поймать его взгляд, который он старательно не хотел фокусировать на ней, Маша не стала молчать.
— Интересно, чего они припёрлась так рано — вы же их только через неделю ждали? Как-то не в духе вашего времени, в такое неприличное положение людей порядочных ставить, — и Маша выразительно посмотрела на свое испорченное платье.
Николаев вздохнул. Ранее появление Рогинских удивило его не меньше, чем теперь Машу. Невнятным объяснениям, которые дал будущий тесть, он не поверил. Находились, мол недалеко, решили, не возвращаться в Петербург, а сразу к родственникам наведаться. Нет, тут что-то еще. Они приехали слишком рано, наврали про письмо (в этом Николаев не сомневался — чутье редко его обманывало). Складывалось впечатление, что они спешили именно для того, чтобы не пропустить Машино явление (по-другому это и назвать нельзя).
От Николаева не ускользнуло пристальное внимание его невесты к Маше. Она как будто знала, что встретит ее здесь. Более того, вела себя так, точно хотела подчеркнуть разницу в своем и ее положении. Если поразмыслить хорошенько, Наталья Рогинская видела в Маше... соперницу — мысль, реальность которой сам Николаев для себя стал только недавно осознавать. Неужели его невеста из тех самых... Только этого не хватало.
— Нас должно было предупредить об их внезапном прибытии письмо, — повторил Николаев вслух ложь, придуманную Рогинскими. — Но оно затерялось в пути вместе с посыльным. Я толком не понял. В любом случае у меня теперь, как у хозяина, прибавится забот, и я не смогу уделять вам много времени.
«Можно подумать он до этого очень старался!»
— И для меня очень важно, чтобы вы теперь — особенно теперь, когда мама официально представила вас как нашу родственницу — вели себя благоразумно. Тем более, как мы теперь точно знаем, для вас это не составит особого труда.
Невозможно описать, какое разочарование Маша испытала от этих его слов. В душе она надеялась, что Николаев примчался сюда, бросив всех, движимый заботой о ней. Желанием узнать, в порядке ли Маша (неужели ни одной живой душе тут нет до этого дела?!), а он… А он беспокоится, как бы Маша репутацию их дома не подмочила… Все, как обычно.
— Не волнуйтесь. На съем я вашу Наталья Павловну, — буркнула она.
Маша ошибалась. Как бы ни был Николаев озабочен неожиданным прибытием будущих родственников, куда больше его занимала Маша и мысль, в какую очередную неприятность она успела вляпаться после того, как он накануне живой и невредимой отправил её спать. Но нежелание выглядеть в её глазах жалким мальчишкой, которыми она, как он хорошо помнит, считала всех, кто слишком явно демонстрирует свои чувства (особенно по отношению к ней самой) удерживало его порывы в стойле. И все же…
— А теперь, когда мы все выяснили, может, потрудитесь объяснить, какого черта вы заявились под утро, да ещё в таком виде? Вы хотя бы можете представить, что я должен о вас подумать? — Николаев не дал Маше открыть рот, который она разинула от негодования, которое мигом пришло на смену разочарованию. — И во что вы втравили Агафью? Каким образом она-то оказалась втянута в ваши делишки?
— Мои делишики?!! — подавилась Маша вопиющей несправедливостью, которую учинил этот напыщенный самодур. Вроде бы и побеспокоился, но так, словно одолжение сделал. Конечно, что для него Маша? Как же она ошибалась, полагая, что Николаев отличается от остальных членов своей семейки. Сейчас он выглядит, как достойный сын своей мамаши. Ольга Павловна может им гордиться. Задваки они все. При этом Маша начисто стерла из памяти тот факт, что еще недавно смотрела на людей с отличными от нее возможностями ничуть не лучше Николаевых.
Движимая противоречиями, Маша уперла руки в боки, и зло на него посмотрела. Ишь, раскомандовался. Да вообще, кто он такой, чтобы так с ней разговаривать?
— Где хочу, там и гуляю. Когда хочу и с кем, — сказала она с вызовом вместо того, чтобы потребовать немедленно взять её на ручки и пожалеть, чего страстно хотела на самом деле.
Ее реакция лишний раз убедила Николаева, что он абсолютно прав, не выказывая до этого своей истинной заинтересованности.
— Пока вы, Мария Игоревна, живёте в моем доме. А теперь ещё и на правах родственницы, — холодно заметил он, — я праве требовать, чтобы вы соблюдали приличия. Если вам, конечно, знакомо это слово. Это у себя, в двадцать перовом веке, вы могли гулять, с кем хотите и при этом считаться свободной личностью. В наши дни таких женщин называют падшими. Даже беспринципный Бархатов на вас жениться раздумает, — добравил он спонтанно, чем окончательно привёл Машу в бешенство. Падшая женщина? Он что — серьезно? Этот человек восемь лет жил в ее мире, да так ничего и не понял. Женщины добились, наконец, того, что всегда было дозволено мужчинам — жить не по правилам, а в свое удовольствие, не будучи обязанной оправдываться за свое поведение.
— Вы лучше о своей свадьбе побеспокойтесь! Что-то мне подсказывает, невеста ваша, Андрей Александрович, не такой уж цветочек, каким вы её воображаете.
— Не волнуйтесь за меня, — едко парировал Николаев. — Всё у меня хорошо с Натальей Павловной будет.
— Ну и отлично, — почти выкрикнула Маша.
— Да, здорово! — ни остался в долгу Николаев. — Что у вас произошло, говорите сейчас! — Николаев вовсе на собирался ничего такого больше спрашивать, особенно после того, как отвратительно Мария Игоревна себя повела. Это кто-то другой в его костюме и его голосом потерял терпение и, в отличие от зажатого в тиски условностей Николаева, ринулся в атаку.
— Пожар у нас случился — вот что! Дом у Агафьи сгорел! И мы вместе с ним.
Ее слова точно камень разбили его, как стеклянную витрину. Едва представив какое непроправимое несчастье могло случиться с Машей, оба Николаева (потомственный дворянин из родовитого семейства с великой миссией и злой, как черт, мужчина не первой степени влюбленности) объединились, преодолели полшага, отделявшие их от Маши, взяли без дозволения ее за руки, за плечи, отвели назад растрепанные волосы — как она… жива...
— И вы молчали! Как это произошло? Господи… слава Богу…
Не отталкивая его, Маша сразу обмякла от его прикосновений.
— Я спать пойду. Устала очень. Мы выжили. Это главное, — но уходить она не торопилась, наслаждаясь своей слабостью, чувствуя его пальцы на своих щеках — Николаев не переходил границы дозволенного, но это работало… у сороки заболи, у вороны заболи, а у Маши заживи.
— Это главное, — эхом согласился Николаев, осознавая, наконец, что будет всегда и везде, несмотря ни на что заботиться о Маше, оберегать её, даже если она сама воспротивится этому. Почему? Ну, а кто, коли не он? Она же без него пропадет. Ни выставку толком не откроет, ни в девятнадцать веке не выживет…
— Конечно, конечно, — отпуская Машу, сказал он вслух уже совсем другим голосом. Голосом человека, принявшего важное решение. — Один только еще вопрос. Вы... у вас есть понимание... нет, объяснение безумию, которое приключилось теперь с Егором? Не связано ли оно как-то с етм, что с вами приключилось?
Вот сейчас она должна открыть рот и выложить все, что ей известно — про пожар, про Егора, голос которого явственно слышала снаружи подожженной избы.
— А вы, Андрей Александрович, у него сами полюбопытствуйте, — сказала вместо этого Маша и отвернулась.
Да, именно так он и сделает.
Тем временем, Ольга Павловна, убедившись, что гости (особенно хрупкая здоровьем и больная нервами Елена Дмитриевна) благополучно устроились в своих комнатах, добилась короткого разговора с Павлом Аполлоновичем, не желая давать ему время, чтобы обдумать странности будущих родственниками и усомниться в том, что решение соединить их семьи было верным.
Ничего на свете не желала Ольга Павловна так страстно, как породнится с кланом Рогинских. С детства была она наслышана о подвигах этого в высшей степени благородного и родовитого семейства. Только прочная родственная связь с ними способна искупить попустительство к своим обязанностям ее покойного супруга.
Коснувшись рукава Павла Аполлоновича и стерпев его недовольный (раздраженный даже в ее сторону) взгляд, Ольга Павловна решительно спросила.
— Теперь, когда мы одни, скажите откровенно, что именно заставило вас переменить решение? Ведь не просто же так вы появились у нас именно сегодня?
Павел Аполлонович выразительно посмотрел на то место, которого коснулась рука Ольги Павловны, высокомерием демонстрируя, что не одобряет нарушения его личных пространств. Несмотря на то, что Николаева равнодушно выдержала его взгляд и спокойно отошла в сторону, внутри у нее все вскипело. Никто и никогда, сколько она себя помнила, не позволял себе так на неё смотреть. Обычно она встречала страх и ненависть в глазах окружающих, но никак не презрение.
— Раз вы настаиваете, — сказал Рогинский, убедившись к своему удовольствию, что одержал верх в этой маленькой схватке. — Сон Наташа видела. Нехороший. Проснулась и говорит, запрягай, отец, лошадей — к Николаевым срочно едем.
— И вы так-то ей сразу и поверили? — подняла тонкую бровь Ольга Павловна, чувствуя нарастающее беспокойство, природы которого еще не понимала.
— Так-то и поверил, — отрезал Рогинский. — Дочь моя пустого болтать не станет. Я, знаете ли, не в восторге был от этого брака — подостойнее хотел для Наташи жениха найти, — он говорил прямо, не стесняясь задеть её гордость, и Ольга Павловна задыхалась от унижения, а ещё больше от того, что вынуждена его терпеть. — Супруг ваш покойный неважную репутацию среди наших заработал, — это Ольга Павловна и без него знала — но слышать правду от посторонних было невыносимо. — Только Наташа сказала, что быть этому браку.
— Почему? — выдохнула Ольга Павловна глухо.
— Ребенок, — коротко ответил Рогинский. Этот разговор начал его утомлять своей малой для него информативностью.
Но Николаева не сдавалась.
— И часто ваша дочь такие сны интересные видит?
— Достаточно. — подтвердил её догадку Рогинский. Намекнул, повесил в воздухе многоточие и сдул его своим уходом.
Вот оно что. Ольга Павловна плыла по залитому холодным сумраком рассвета дому мимо призрачных в своих еще не оформившихся очертаниях комнат, утратившим за ночь блеск роскоши и богатства.
Неохотно обернувшись, Настя еще раз широко зевнула, нимало не стесняясь, продемонстрировала зубастый рот и пожала плечами.
— Мне барыня велела вас в другую комнату отвести. Не годиться, говорит, нашей родне на чердаках обитать. Следуйте за мной. Так сказать.
Маша с Агафьей переглянулись — такого поворота они не ожидали. К добру это или нет, но положение в доме Маши с приездом невесты Николаева внезапно изменилось. Такой стремительной карьеры по социальной лестнице у нее и в двадцать первом веке не было.
Они завернули за угол и Агафья, побледнев, схватила Машу за руку.
— Я боюсь ошибиться... Но кажется...
Дверь, перед которой остановилась Настя, была прикрыта, но не заперта. Толкнув ее, девица отошла в сторону.
— Милости просим — ваша новая комната, — и, казалось, только тут заметила некие странности в облике непрошеной гостьи, «о которой так печется милый ее сердцу Андрей Александрович», — Топорик-то, может, отдадите? Ручки-то совсем вон занемели.
Но Маша смотрела не на нее (а с топором она уже вообще сжилась, даже забыла, что все также сжимает его рукоять в кулаке). Все ее внимание было приковано к Вилене.
Побледнев, та схватилась за горло, слово пытаясь сдержать крик. В итоге он все-таки вырвался в виде сдавленного писка.
— Вы чего? Помирать вздумали? Не смейте! — возмутилась Маша, откинула с шумом топор в сторону (Настя вовремя успела отскочить и окончательно проснулась — «Во дают!» — выпучила она глаза. — «Ведьмы проклятые») и подхватила Агафью под руку.
Едва справляясь с мелкой дрожью, старуха сказала.
— Все так. Это комната Софьи Петровны.
— Верно, — с готовностью подтвердила Настя, обрадовавшись, что хоть что-то понимает в происходящем. — Барыня так и сказала — веди, говорит, Настька, этих двух в комнаты покойной сестры барина. Нечего, говорит, пауков там разводить, — тут она нахмурилась и заглянула в тускло освященную пасмурным утром в ярко-цветочном стиле убранную спальню старой девы, и обеспокоенно спросила, непонятно к кому конкретно обращаясь. — Думаете там привидения есть? А, может, и правда есть, — задумчиво ответила сама себе и отошла подальше от входа. — Батюшки, а мне там еще прибираться...
Впрочем, ее никто не слушал. Машу в этот момент озарила блестящая идея.
— Вилена, так это же прекрасно! Теперь мы точно ваши сокровища найдем, — шепотом, чтобы не услышала любопытная и остроухая Настя, сказала она.
— Мария Игоревна, — эхом разнеслось по пустому коридору.
Быстрым шагом к ним спешил Николаев. Глаза его горели недобрым огнем.
Глава двадцатая девятая
Довольно скоро достигнув бывших покоев своей тетки Софьи Павловны, где остановленные его окриком застыли в разной степени заинтересованности Маша, Агафья и Настя, Николаев, не глядя почему-то на Машу, хотя его злость вызвала именно она (а не Вилена своим кликушеством), обратился к Агафье, что со стороны выглядело по меньшей мере странно — элегантный джентльмен, одетый с иголочки несмотря на ранний час, почтительно склонился перед точно из сумасшедшего дома выпущенной старухой.
— Как вы? Неважно выглядите. Не знаю, что произошло, но, очевидно, ночь у вас выдалась непростая. Поэтому все разговоры после, — Агафья кивнула в знак согласия с чинностью, достойной герцогини. — Настя поможет вам раздеться и лечь спать. А я.., — он покосился на Машу, — желаю с Марией Игоревной с глазу на глаз переговорить.
Маша уставшая не меньше, чем Агафья, возмутилась.
— Вообще-то и я не прочь поспать. По мне тоже видно, что ночь не удалась. А вы идите лучше с невестой своей разговариваете с глазу на глаз.
Пропустив последние слова (как и первые, впрочем) Маши мимо ушей, Николаев продолжил диалог с Агафьей, явно польщенной его заботой.
— Я могу дать распоряжение устроить вас на третьем этаже, но, — он отвёл глаза, '—подумал вам будет удобнее здесь...
— Удобно ей, удобно, — опять встряла Маша. Ни в коем случае нельзя им с Виленой разделяться. Особенно, когда кто-то из семейства Николаевых (будь это даже сам Андрей) предлагает такой сомнительный вариант. Знаем, что бывает, когда герои по своей наивности в разные стороны идут. Что их стоит по одному отщелкать? Да и не найти Маше наследство Софьи Петровны без помощи Вилены.
— Хорошо, — Николаев сделал вид, что это вовсе не Маша, а сама Агафья оценила его внимание. — Я знаю, что эта комната значит для вас, поэтому решил... решил, что вам захочется вновь здесь очутиться.
Получается, это его идея, переселить Машу. Ну и Вилену заодно.
Агафье ничего не оставалось, как опять кивнуть в знак согласия.
Дождавшись пока Агафья в сопровождении Насти, на чьем лице, с одной стороны, было написано нежелание оставлять Машу наедине с Николаевым, а, с другой, внезапный трепет перед спальней покойной барыни, возникшей, исключительно из-за ее собственных фантазий, Николаев, наконец, обратил на Машу полноценное внимание.
— Как вы уже, наверное, догадались, непредвиденные обстоятельства внесут коррективы в нашу только-только наладившуюся жизнь…
Изо всех сил пытаясь поймать его взгляд, который он старательно не хотел фокусировать на ней, Маша не стала молчать.
— Интересно, чего они припёрлась так рано — вы же их только через неделю ждали? Как-то не в духе вашего времени, в такое неприличное положение людей порядочных ставить, — и Маша выразительно посмотрела на свое испорченное платье.
Николаев вздохнул. Ранее появление Рогинских удивило его не меньше, чем теперь Машу. Невнятным объяснениям, которые дал будущий тесть, он не поверил. Находились, мол недалеко, решили, не возвращаться в Петербург, а сразу к родственникам наведаться. Нет, тут что-то еще. Они приехали слишком рано, наврали про письмо (в этом Николаев не сомневался — чутье редко его обманывало). Складывалось впечатление, что они спешили именно для того, чтобы не пропустить Машино явление (по-другому это и назвать нельзя).
От Николаева не ускользнуло пристальное внимание его невесты к Маше. Она как будто знала, что встретит ее здесь. Более того, вела себя так, точно хотела подчеркнуть разницу в своем и ее положении. Если поразмыслить хорошенько, Наталья Рогинская видела в Маше... соперницу — мысль, реальность которой сам Николаев для себя стал только недавно осознавать. Неужели его невеста из тех самых... Только этого не хватало.
— Нас должно было предупредить об их внезапном прибытии письмо, — повторил Николаев вслух ложь, придуманную Рогинскими. — Но оно затерялось в пути вместе с посыльным. Я толком не понял. В любом случае у меня теперь, как у хозяина, прибавится забот, и я не смогу уделять вам много времени.
«Можно подумать он до этого очень старался!»
— И для меня очень важно, чтобы вы теперь — особенно теперь, когда мама официально представила вас как нашу родственницу — вели себя благоразумно. Тем более, как мы теперь точно знаем, для вас это не составит особого труда.
Невозможно описать, какое разочарование Маша испытала от этих его слов. В душе она надеялась, что Николаев примчался сюда, бросив всех, движимый заботой о ней. Желанием узнать, в порядке ли Маша (неужели ни одной живой душе тут нет до этого дела?!), а он… А он беспокоится, как бы Маша репутацию их дома не подмочила… Все, как обычно.
— Не волнуйтесь. На съем я вашу Наталья Павловну, — буркнула она.
Маша ошибалась. Как бы ни был Николаев озабочен неожиданным прибытием будущих родственников, куда больше его занимала Маша и мысль, в какую очередную неприятность она успела вляпаться после того, как он накануне живой и невредимой отправил её спать. Но нежелание выглядеть в её глазах жалким мальчишкой, которыми она, как он хорошо помнит, считала всех, кто слишком явно демонстрирует свои чувства (особенно по отношению к ней самой) удерживало его порывы в стойле. И все же…
— А теперь, когда мы все выяснили, может, потрудитесь объяснить, какого черта вы заявились под утро, да ещё в таком виде? Вы хотя бы можете представить, что я должен о вас подумать? — Николаев не дал Маше открыть рот, который она разинула от негодования, которое мигом пришло на смену разочарованию. — И во что вы втравили Агафью? Каким образом она-то оказалась втянута в ваши делишки?
— Мои делишики?!! — подавилась Маша вопиющей несправедливостью, которую учинил этот напыщенный самодур. Вроде бы и побеспокоился, но так, словно одолжение сделал. Конечно, что для него Маша? Как же она ошибалась, полагая, что Николаев отличается от остальных членов своей семейки. Сейчас он выглядит, как достойный сын своей мамаши. Ольга Павловна может им гордиться. Задваки они все. При этом Маша начисто стерла из памяти тот факт, что еще недавно смотрела на людей с отличными от нее возможностями ничуть не лучше Николаевых.
Движимая противоречиями, Маша уперла руки в боки, и зло на него посмотрела. Ишь, раскомандовался. Да вообще, кто он такой, чтобы так с ней разговаривать?
— Где хочу, там и гуляю. Когда хочу и с кем, — сказала она с вызовом вместо того, чтобы потребовать немедленно взять её на ручки и пожалеть, чего страстно хотела на самом деле.
Ее реакция лишний раз убедила Николаева, что он абсолютно прав, не выказывая до этого своей истинной заинтересованности.
— Пока вы, Мария Игоревна, живёте в моем доме. А теперь ещё и на правах родственницы, — холодно заметил он, — я праве требовать, чтобы вы соблюдали приличия. Если вам, конечно, знакомо это слово. Это у себя, в двадцать перовом веке, вы могли гулять, с кем хотите и при этом считаться свободной личностью. В наши дни таких женщин называют падшими. Даже беспринципный Бархатов на вас жениться раздумает, — добравил он спонтанно, чем окончательно привёл Машу в бешенство. Падшая женщина? Он что — серьезно? Этот человек восемь лет жил в ее мире, да так ничего и не понял. Женщины добились, наконец, того, что всегда было дозволено мужчинам — жить не по правилам, а в свое удовольствие, не будучи обязанной оправдываться за свое поведение.
— Вы лучше о своей свадьбе побеспокойтесь! Что-то мне подсказывает, невеста ваша, Андрей Александрович, не такой уж цветочек, каким вы её воображаете.
— Не волнуйтесь за меня, — едко парировал Николаев. — Всё у меня хорошо с Натальей Павловной будет.
— Ну и отлично, — почти выкрикнула Маша.
— Да, здорово! — ни остался в долгу Николаев. — Что у вас произошло, говорите сейчас! — Николаев вовсе на собирался ничего такого больше спрашивать, особенно после того, как отвратительно Мария Игоревна себя повела. Это кто-то другой в его костюме и его голосом потерял терпение и, в отличие от зажатого в тиски условностей Николаева, ринулся в атаку.
— Пожар у нас случился — вот что! Дом у Агафьи сгорел! И мы вместе с ним.
Ее слова точно камень разбили его, как стеклянную витрину. Едва представив какое непроправимое несчастье могло случиться с Машей, оба Николаева (потомственный дворянин из родовитого семейства с великой миссией и злой, как черт, мужчина не первой степени влюбленности) объединились, преодолели полшага, отделявшие их от Маши, взяли без дозволения ее за руки, за плечи, отвели назад растрепанные волосы — как она… жива...
— И вы молчали! Как это произошло? Господи… слава Богу…
Не отталкивая его, Маша сразу обмякла от его прикосновений.
— Я спать пойду. Устала очень. Мы выжили. Это главное, — но уходить она не торопилась, наслаждаясь своей слабостью, чувствуя его пальцы на своих щеках — Николаев не переходил границы дозволенного, но это работало… у сороки заболи, у вороны заболи, а у Маши заживи.
— Это главное, — эхом согласился Николаев, осознавая, наконец, что будет всегда и везде, несмотря ни на что заботиться о Маше, оберегать её, даже если она сама воспротивится этому. Почему? Ну, а кто, коли не он? Она же без него пропадет. Ни выставку толком не откроет, ни в девятнадцать веке не выживет…
— Конечно, конечно, — отпуская Машу, сказал он вслух уже совсем другим голосом. Голосом человека, принявшего важное решение. — Один только еще вопрос. Вы... у вас есть понимание... нет, объяснение безумию, которое приключилось теперь с Егором? Не связано ли оно как-то с етм, что с вами приключилось?
Вот сейчас она должна открыть рот и выложить все, что ей известно — про пожар, про Егора, голос которого явственно слышала снаружи подожженной избы.
— А вы, Андрей Александрович, у него сами полюбопытствуйте, — сказала вместо этого Маша и отвернулась.
Да, именно так он и сделает.
***
Тем временем, Ольга Павловна, убедившись, что гости (особенно хрупкая здоровьем и больная нервами Елена Дмитриевна) благополучно устроились в своих комнатах, добилась короткого разговора с Павлом Аполлоновичем, не желая давать ему время, чтобы обдумать странности будущих родственниками и усомниться в том, что решение соединить их семьи было верным.
Ничего на свете не желала Ольга Павловна так страстно, как породнится с кланом Рогинских. С детства была она наслышана о подвигах этого в высшей степени благородного и родовитого семейства. Только прочная родственная связь с ними способна искупить попустительство к своим обязанностям ее покойного супруга.
Коснувшись рукава Павла Аполлоновича и стерпев его недовольный (раздраженный даже в ее сторону) взгляд, Ольга Павловна решительно спросила.
— Теперь, когда мы одни, скажите откровенно, что именно заставило вас переменить решение? Ведь не просто же так вы появились у нас именно сегодня?
Павел Аполлонович выразительно посмотрел на то место, которого коснулась рука Ольги Павловны, высокомерием демонстрируя, что не одобряет нарушения его личных пространств. Несмотря на то, что Николаева равнодушно выдержала его взгляд и спокойно отошла в сторону, внутри у нее все вскипело. Никто и никогда, сколько она себя помнила, не позволял себе так на неё смотреть. Обычно она встречала страх и ненависть в глазах окружающих, но никак не презрение.
— Раз вы настаиваете, — сказал Рогинский, убедившись к своему удовольствию, что одержал верх в этой маленькой схватке. — Сон Наташа видела. Нехороший. Проснулась и говорит, запрягай, отец, лошадей — к Николаевым срочно едем.
— И вы так-то ей сразу и поверили? — подняла тонкую бровь Ольга Павловна, чувствуя нарастающее беспокойство, природы которого еще не понимала.
— Так-то и поверил, — отрезал Рогинский. — Дочь моя пустого болтать не станет. Я, знаете ли, не в восторге был от этого брака — подостойнее хотел для Наташи жениха найти, — он говорил прямо, не стесняясь задеть её гордость, и Ольга Павловна задыхалась от унижения, а ещё больше от того, что вынуждена его терпеть. — Супруг ваш покойный неважную репутацию среди наших заработал, — это Ольга Павловна и без него знала — но слышать правду от посторонних было невыносимо. — Только Наташа сказала, что быть этому браку.
— Почему? — выдохнула Ольга Павловна глухо.
— Ребенок, — коротко ответил Рогинский. Этот разговор начал его утомлять своей малой для него информативностью.
Но Николаева не сдавалась.
— И часто ваша дочь такие сны интересные видит?
— Достаточно. — подтвердил её догадку Рогинский. Намекнул, повесил в воздухе многоточие и сдул его своим уходом.
Вот оно что. Ольга Павловна плыла по залитому холодным сумраком рассвета дому мимо призрачных в своих еще не оформившихся очертаниях комнат, утратившим за ночь блеск роскоши и богатства.
