Никогда раньше Вилена не испытывала приступа паники. Даже когда бродила пять дней по лесу, где её бросил мерзавец Александр Петрович. Даже потом, когда поняла, что каким-то невероятным образом перенеслась из маленькой железнодорожной станции в постсоветской России в Российскую империю восемнадцатого века. Но теперь, не то дым стремительно заполнял легкие, не то мозг отказывался принимать реальность происходящего, но Вилена поняла, что страх мешает ей вдохнуть, стены, невидимые в дыму надвигаются, готовые в любую секунду сдавить, прихлопнуть и положить конец этому бессмысленному с некоторых пор существованию.
— На пол ложитесь, на пол. Агафья! Вилена! Я вас не вижу. Ложитесь на пол. Через дверь мы не выйдем. Я попытаюсь найти окно. Ползите к окну!
Может, Агафья и услышала Машу, но, вернее, сама по себе рухнула на пол. Дышать стало чуть легче, но ползти никуда она не стала. Скукожилась в комочек, равнодушная к тому, что будет потом. А она прекрасно знала, что будет потом. Прежде чем сгореть, она потеряет сознание, надышавшись угарным газом. И уже никогда не проснётся.
«Бедная девочка. Бедная. Как же она?» — Агафья подумала о Дарье и закрыла глаза. Каждый вдох давал я ей с трудом.
Где-то совсем рядом оглушительно перебивая треск пожара криком надежды зазвенело разбитое стекло.
— Черт, черт, черт.
Не открывая глаз, Агафья хотела спросить «что случилось?», но не нашла сил разомкнуть губы.
— Агафья! — отчаянно звала Маша. — Да где вы, дьявол побери! Я же сказала, к окну ползите. Или.., — Агафья услышала испуг. — Вы там что в обморок грохнулись? Блин…
«Иди, уходи. Я тут останусь. Завещание Сонечки не нашла. Дура старая. Теперь-то уж никакой надобности спасаться нет», — и опять она сказала это не вслух, а про себя, но даже внутри каждое последующее слово звучало все тише и тише.
Агафья почти отключилась, когда Маша нашла её в чаду, и молча, пыхтя и кашляя поволокла куда-то.
«Ну зачем ещё? Брось», — думала Агафья, но, к собственному удивлению начала вяло помогать Маше.
— Жива! — обрадовалась Маша и начала двигаться быстрее.
Наверное, этот был тот единственный раз, когда им обеим стоило возрадоваться размеру лесной избушки. Очень скоро они оказались у окна.
— Маша, — наконец, подала голос Агафья, — Я не пролезу, не смогу. Старая уже.
— Поэтому пойдёте первой.
Маша потом сама удивлялась, где взяла силы, чтобы поднять вялое, а от этого тяжёлое тело щуплой Вилены и оттащить его к окну. Той уже ничего не оставалось, как самой вскарабкаться на стол и, царапаясь о битое стекло, вынырнуть наружу. Боли от падения она уже не почувствовала за чувством радости возвращающегося желания жить.
Следом, не мешкая, появилась Маша.
— На землю, на землю ложитесь, — прошипела она, увидев, что Агафья пытается привстать.
— Это почему ещё? Бежать же отсюда надо.
— Надо, — согласилась Маша. — Но, если этот урод, где-то здесь и увидит, что мы выбрались, он нас, как собак полудохлых добьет.
Агафья послушно легла на холодную землю. Кровь лениво стекала на палую листву из порезанный щеки. Где-то совсем близко бесновались встревоженный куры.
— Пропала записка Софьи Петровны, — обречённо сказала Агафья, глядя на полыхающий дом вместе со всеми её скромным пожитками и большими надеждами.
— Ерунда, — попыталась неуклюже успокоить её Маша. — И так найдём. Вы же хоть что-то из неё помните?
— Помню, — подтвердила Агафья. — Только я сказать не успела. Там приписка была. Рукой Софьи Петровны сделанная и гербовой печатью скрепленная.
— Вилена, — окликнула её Маша с почти прежней ей веселостью, — Это что за баян в вас проснулся? Говорите по-русски.
Агафья, которая теперь окончательно передумала умирать, грустно улыбнулась в ответ.
— В этой записке Софья Петровна подтверждала моё право на свои драгоценности.
Маша не успела обдумать то, что сообщила ей расстроенная Агафья — она услышала громкий «шлеп-с», приняла его за шаги, насильно пригнула голову Агафьи к земле и затаилась сама.
Труднее всего было сдерживать приступы кашля, которые как штормовое волны подкатывали к горлу и шебуршились там, точно мелкий гравий в кулаке.
Показалось ей или нет, но оставаться тут возле гигантского костра ещё недавно бывшего жилищем Агафьи было небезопасно. И холодно, черт побери. Они отползли на достаточное расстояние, чтобы огонь словно хамоватый поклонник не прихватил их в свои горячие объятия, и лежать на подмёрзшей к ночи земле стало, мягко говоря, неуютно.
Осторожно приподняв голову, Маша увидела курятник, откуда доносились испуганные крики запертых птиц. Она потрясла Агафью по плечу.
— Ползем туда, — кивнула Маша на курятник, — Только попу не отклячивайте. А то нас по ней мигом вычисляют.
— Может, в лес? — также шепотом отозвалась Агафья. — Нам бы только до имения дойти. Андрей нас пустит, я уверена. Хотя матушка его будет сильно против. Я ссорить их не хотела, поэтому особо на судьбу Андрею и не жаловалась. Но теперь-то уж крайний случай. Правда? И ещё, — она с беспокойство оглядела испачканное в крови и земле Машино лицо. — Ещё тебе, кажется, нужен доктор.
Маша на адреналине и в эйфории не чувствовала боли. Проведя рукой по лицу, она поднесла её к глазам. Агафья права.
— Нам обеим нужен врач, — ответила она, обрадовавшись, что, как выяснилось, она не из тех, падает в обморок при виде собственной крови. — Но до рассвета нам придётся обойтись вашими познаниями в медицине. Он все ещё может быть где-то рядом. Поэтому, — Маша настороженно оглянулась, — штурмуем курятник.
И, не дожидаясь ответа, поползла к цели. Судя по звукам сзади, Агафья последовала её примеру.
Если откровенно, полезти по жесткой ледяной земле, натыкаясь впотьмах на острые прутики, палки, забытую хозяйскую утварь и испражнения животных, удовольствие на любителя. Маша очень быстро поняла, что не фанат такого вида спорта.
В двадцать первом веке (Маша упорно не хотела думать о будущем в прошедшем времени) она вела довольно активный в плане физических нагрузок образ жизни. И пилатосом занималась, и боксом. Но больше всего любила пешие прогулки. Могла по три, четыре часа бесцельно бродить по улицам. «А надо было записаться на особую подготовку в спецназе», — нерадостно хмыкнула она про себя и тут же тихо ойкнула, наткнувшись на осколок от какой-то глиняной посуды неизвестного происхождения.
— Вилена, — она обернулась, — в следующий раз перед пожаром убирайтесь, пожалуйста, во дворе, — она показала ей черепок и отбросила его в сторону. — А потом археологи будут гадать, что за неаккуратные люди тут жили двести лет назад.
— Не будут, — успокоила её Агафья. — Через двести лет тут по-прежнему будут жить Николаевы. Потомки наших Николаевых. И никаких археологов они и близко сюда е подпустят.
—Когда домой вернусь, надо будет с ними познакомиться, — задумчиво, но недобро сказала Маша. — Уж я на них за Андрея Александровича, который меня во все это вытянул по полной отыграюсь.
Спорить и доказывать, что Маша домой никогда не вернётся Агафья не стала.
— Нам бы до драгоценностей Софьи Петровны добраться только…
— Давайте сначала доберёмся до курятника, — прервала полет фантазии Маша.
Не быстрым королём по земле они минут за десять достигли цели. Агафья запыхалась, но держалась молодцом. Не ныла, не жаловалась помирать больше уж точно не собиралась.
— Там обычный засов? — спросила Маша, кивая на запертую дверь.
— Нет, королевский, — фыркнула Агафья. — А внутри золотые жердочки.
— Золотые — это хорошо, —ответила Маша, приподнялась на локтях, огляделась несколько раз по сторонам, удостоверилась, что, по крайней мере, в обозримом пространстве Егора не видно, вскочила, и не без усилий отперла засов. Юркнула внутрь, вызвав дополнительный стресс у и без до того ошалевших от ужаса хозяек жилища, и уже из курятника прошептала громко.
— Ну, же! Агафья! Милости просим. Мы с дамами вас заждались.
Когда Агафья полуприсяду дошла до сарая, Маша закрыла дверь изнутри, предварительно еще раз внимательно через маленькую щель осмотрев местность. Дверь она подперла ящиком. А поскольку это было единственный пригодный для сидения предмет мебели, то устроились прямо на соломе. Боль стала постепенно доходить до сознания. Чтобы отвлечься от нее Машу спросила.
— Вилена, я чего-то не поняла — если у вас все это время была бумага, которая доказывала, что Софья Петровна добровольно передала вам свои бирюльки, чего было прямо к Андрею не обратиться, — и не удержалась от ехидного комментария. — Он же такой весь из себя замечательный?
Агафья поскучнела и отвела взгляд.
С одной стороны, она не хотела никого посвящать в свою тайну, но с другой, желание покаяться, рассказав хоть одной живой душе о том, что ей пришлось сделать для спасения своей жизни, подталкивало ее открыться Маше. Этот пожар повязал их чем-то неосязаемым, но нерушимым. Чем-то, что они сами еще до конца не осознали.
Шестым чувством уловив перемену в настроении своей спутницы, Маша, чьи глаза еще не привыкли к темноте, попыталась поймать отсветы пожара, проникающие в курятник сквозь многочисленные щели. Но Агафья, так старательно скрывала лицо, что Маше ничего не оставалось, как прямо спросить.
— Так, уважаемая Вилена — простите, не знаю вашего отчества... А что, собственно, происходит?
— Адольфовна я, — печально отозвалась Агафья, отодвинувшись от Маши, хотя бок о бок сидеть было куда теплее.
Не поверив своим ушам, Маша переспросила.
— Адольфовна? Вот это да! У ваших родственников странный юмор.
— Не по паспорту, конечно, — добавила Агафья, одновременно размышляя, как открыть Маше правду и стоит ли вообще это делать. — Мои родные по отцу — немцы. Но им повезло. Их научная деятельность приносила государству больше пользы, чем повышение статистики по выявлению шпионов.
Одна из наиболее бойких кур подобралась к Машиной ноге, и та от неожиданности вздрогнула, почувствовав бархатисто-пижамное прикосновение.
— Хорошо, — отогнав курицу, чем вызвала ее клокочущее недовольство, сказала Маша. — Это мы выяснили. Итак, Вилена Адольфовна, что скрывать от меня изволите? Что еще наши любимые Николаевы натворить успели? Почему вы не можете Андрею права на драгоценности предъявить?
Агафья вздохнула и решилась.
— Мне стыдно. Я уважаю... нет — я люблю Андрея почти как сына, которого у меня никогда не было. И я не могу требовать у него свое наследство, учитывая, что я.., — тут Агафья все-таки запнулась — в горле у нее внезапно возник огромный ком, точно слепленный из кошачьей шерсти. Она даже откашлялась, но он и с места не сдвинулся. И Агафья подумала, что только вместе с правдой сможет избавиться от него и вновь начать дышать. — Учитывая, что я убила его отца, — хрипло договорила она, почувствовала облегчение и страх. И затаила дыхание уже добровольно, ожидая Машиной реакции. Ей нужно услышать осуждение, почувствовать презрение и понести, наконец, заслуженное наказание не столько от Маши, сколько от любого человека, живущего на свет по совести, вразрез с которой шло это признание.
Но Маша молчала. Можно подумать, она не услышала. Нет. Агафья знала — Маша услышала ее осипшее признание. Чего же она ждет? Пусть уже кидает в нее свой камень.
Агафья права. Конечно, Маша слышала и все правильно поняла. Однако она уже знала часть истории, чтобы торопиться с выводами. Трудно представить, что пережила Вилена, когда Николаев старший бросил ее в лесу. И можно догадаться, как развивались события, когда не стало ее заступницы Софьи Петровны.
Если бы Агафья все же была ведьмой или телепатом, она бы очень удивилась, узнав, что после ее убийственного признания Маше впервые стало ее по-настоящему жаль. Она могла предположить, что произошло после смерти Софьи, но все-таки спросила. Ей показалось, что Агафье надо выговориться до конца.
— Как это случилось? — тихо спросила она, коснувшись пальцами руки пожилой женщины. Да так легко, что та не заметила. А, может, она просто мысленно была очень далеко от этого места, в целом, и Маши, в частности?
— У меня не было другого выхода, — начала она. — Соня умерла около пяти утра. Мы все были там... Что же это я? Конечно, не все. Андрея как раз в эти дни отец по делам отправил в Петербург. Когда Соня сделала последний выдох, ее брат поднял глаза на меня. Он не оплакивал сестру, не утешал рыдающую Анну, не бодрил оторопевшего перед лицом смерти Алексея. Он упивался ненавистью, которую все эти годы испытывал ко мне.
— Но почему? — Маша водила пальцами по рукаву ночной сорочки пожилой москвички — Агафья действительно лишилась всего. Черт, она же заболеет. Маша развязала платок и накинула его на старую женщину. Улетев в свои воспоминания, Агафья автоматически поправила платок на плечах и поежилась. Наверное, только тогда она поняла, как сильно замерзла.
— Я много думала над этим. И, знаешь, мне кажется, дело не в том, что я могла выдать их тайное сообщество — Александру было всегда глубоко начхать на его особенное происхождение. Не будь Ольги, он и вовсе палец о палец не ударил для будущего человечества. Нет, Николаев старший всегда думал только о себе. Кажется, ему очень понравилось в будущем, и домой он возвращался с явной неохотой. Если бы не его врожденная трусость, так и остался бы в двадцатом веке. В итоге после долгих размышлений я пришла к выводу, что его неприязнь вызываю не лично я. Во мне он видел свою несостоявшуюся жизнь — брак с нелюбимой женщиной, какие-то непонятные для него обязанности. Но это лишь мои догадки. Он мертв, и мы уже никогда не узнаем, права я или нет.
— Как он умер? — подошла Маша к самому острому и болезненному.
Но Агафья была уже готова. Ей предстоит пройти этот путь до конца. Исповедаться единственному человеку на свете, кто, возможно, ее поймет.
— В тот миг, когда Соня умерла, он обошел кровать, взял меня за локоть, сжал так, что на том месте остались три синяка от его пальцев. «Вон», — прошипел он мне ухо и выволок в коридор. — «Егор! Егор!» — закричал, не смущаясь ни мало, что за дверью стремительно остывает его сестра. Старый хрыч точно знал, что понадобится этим утром. Он появился внезапно — как будто вышел из стены — и замер в низком поклоне перед хозяином. «Вышвырни ведьму из дома. Немедленно. И чтобы ноги ее больше не было в моем имении». Я понимала, что это конец моей прежней жизни, но в тот миг могла только плакать по моей дорогой Сонечке. По моей девочке, которую мне даже не дали поцеловать напоследок. Егор четко выполнил указания барина. Через десять минут я уже стояла за пределами имения. Вся моя одежда, вещи — абсолютно все осталось в доме. Мне предстояло начать жизнь с чистого листа, — Агафья подумала и усмехнулась. — Прямо, как теперь.
Она замолчала. Маша не торопила — пару часов (или все-таки немного меньше) у них в запасе есть.
Наверное, если бы Маша так не торопилась, она бы услышала голоса. Но выскочив неожиданно на главную аллею перед центральным входом, Маша остолбенела и не сразу сообразила вернуться обратно за угол. А к тому времени, как поняла, что происходит, вся компания, ярко освещенная факелами, дружно повернула голову в ее сторону.
Первый кого увидела и узнала Маша, был Николаев. Он стоял, одетый в домашний сюртук рядом с невысокой незнакомой барышней в большом капоре, внутри которого, скрывалось ее лицо.
— На пол ложитесь, на пол. Агафья! Вилена! Я вас не вижу. Ложитесь на пол. Через дверь мы не выйдем. Я попытаюсь найти окно. Ползите к окну!
Может, Агафья и услышала Машу, но, вернее, сама по себе рухнула на пол. Дышать стало чуть легче, но ползти никуда она не стала. Скукожилась в комочек, равнодушная к тому, что будет потом. А она прекрасно знала, что будет потом. Прежде чем сгореть, она потеряет сознание, надышавшись угарным газом. И уже никогда не проснётся.
«Бедная девочка. Бедная. Как же она?» — Агафья подумала о Дарье и закрыла глаза. Каждый вдох давал я ей с трудом.
Где-то совсем рядом оглушительно перебивая треск пожара криком надежды зазвенело разбитое стекло.
— Черт, черт, черт.
Не открывая глаз, Агафья хотела спросить «что случилось?», но не нашла сил разомкнуть губы.
— Агафья! — отчаянно звала Маша. — Да где вы, дьявол побери! Я же сказала, к окну ползите. Или.., — Агафья услышала испуг. — Вы там что в обморок грохнулись? Блин…
«Иди, уходи. Я тут останусь. Завещание Сонечки не нашла. Дура старая. Теперь-то уж никакой надобности спасаться нет», — и опять она сказала это не вслух, а про себя, но даже внутри каждое последующее слово звучало все тише и тише.
Агафья почти отключилась, когда Маша нашла её в чаду, и молча, пыхтя и кашляя поволокла куда-то.
«Ну зачем ещё? Брось», — думала Агафья, но, к собственному удивлению начала вяло помогать Маше.
— Жива! — обрадовалась Маша и начала двигаться быстрее.
Наверное, этот был тот единственный раз, когда им обеим стоило возрадоваться размеру лесной избушки. Очень скоро они оказались у окна.
— Маша, — наконец, подала голос Агафья, — Я не пролезу, не смогу. Старая уже.
— Поэтому пойдёте первой.
Маша потом сама удивлялась, где взяла силы, чтобы поднять вялое, а от этого тяжёлое тело щуплой Вилены и оттащить его к окну. Той уже ничего не оставалось, как самой вскарабкаться на стол и, царапаясь о битое стекло, вынырнуть наружу. Боли от падения она уже не почувствовала за чувством радости возвращающегося желания жить.
Следом, не мешкая, появилась Маша.
— На землю, на землю ложитесь, — прошипела она, увидев, что Агафья пытается привстать.
— Это почему ещё? Бежать же отсюда надо.
— Надо, — согласилась Маша. — Но, если этот урод, где-то здесь и увидит, что мы выбрались, он нас, как собак полудохлых добьет.
Агафья послушно легла на холодную землю. Кровь лениво стекала на палую листву из порезанный щеки. Где-то совсем близко бесновались встревоженный куры.
— Пропала записка Софьи Петровны, — обречённо сказала Агафья, глядя на полыхающий дом вместе со всеми её скромным пожитками и большими надеждами.
— Ерунда, — попыталась неуклюже успокоить её Маша. — И так найдём. Вы же хоть что-то из неё помните?
— Помню, — подтвердила Агафья. — Только я сказать не успела. Там приписка была. Рукой Софьи Петровны сделанная и гербовой печатью скрепленная.
— Вилена, — окликнула её Маша с почти прежней ей веселостью, — Это что за баян в вас проснулся? Говорите по-русски.
Агафья, которая теперь окончательно передумала умирать, грустно улыбнулась в ответ.
— В этой записке Софья Петровна подтверждала моё право на свои драгоценности.
Маша не успела обдумать то, что сообщила ей расстроенная Агафья — она услышала громкий «шлеп-с», приняла его за шаги, насильно пригнула голову Агафьи к земле и затаилась сама.
Труднее всего было сдерживать приступы кашля, которые как штормовое волны подкатывали к горлу и шебуршились там, точно мелкий гравий в кулаке.
Показалось ей или нет, но оставаться тут возле гигантского костра ещё недавно бывшего жилищем Агафьи было небезопасно. И холодно, черт побери. Они отползли на достаточное расстояние, чтобы огонь словно хамоватый поклонник не прихватил их в свои горячие объятия, и лежать на подмёрзшей к ночи земле стало, мягко говоря, неуютно.
Осторожно приподняв голову, Маша увидела курятник, откуда доносились испуганные крики запертых птиц. Она потрясла Агафью по плечу.
— Ползем туда, — кивнула Маша на курятник, — Только попу не отклячивайте. А то нас по ней мигом вычисляют.
— Может, в лес? — также шепотом отозвалась Агафья. — Нам бы только до имения дойти. Андрей нас пустит, я уверена. Хотя матушка его будет сильно против. Я ссорить их не хотела, поэтому особо на судьбу Андрею и не жаловалась. Но теперь-то уж крайний случай. Правда? И ещё, — она с беспокойство оглядела испачканное в крови и земле Машино лицо. — Ещё тебе, кажется, нужен доктор.
Маша на адреналине и в эйфории не чувствовала боли. Проведя рукой по лицу, она поднесла её к глазам. Агафья права.
— Нам обеим нужен врач, — ответила она, обрадовавшись, что, как выяснилось, она не из тех, падает в обморок при виде собственной крови. — Но до рассвета нам придётся обойтись вашими познаниями в медицине. Он все ещё может быть где-то рядом. Поэтому, — Маша настороженно оглянулась, — штурмуем курятник.
И, не дожидаясь ответа, поползла к цели. Судя по звукам сзади, Агафья последовала её примеру.
Если откровенно, полезти по жесткой ледяной земле, натыкаясь впотьмах на острые прутики, палки, забытую хозяйскую утварь и испражнения животных, удовольствие на любителя. Маша очень быстро поняла, что не фанат такого вида спорта.
В двадцать первом веке (Маша упорно не хотела думать о будущем в прошедшем времени) она вела довольно активный в плане физических нагрузок образ жизни. И пилатосом занималась, и боксом. Но больше всего любила пешие прогулки. Могла по три, четыре часа бесцельно бродить по улицам. «А надо было записаться на особую подготовку в спецназе», — нерадостно хмыкнула она про себя и тут же тихо ойкнула, наткнувшись на осколок от какой-то глиняной посуды неизвестного происхождения.
— Вилена, — она обернулась, — в следующий раз перед пожаром убирайтесь, пожалуйста, во дворе, — она показала ей черепок и отбросила его в сторону. — А потом археологи будут гадать, что за неаккуратные люди тут жили двести лет назад.
— Не будут, — успокоила её Агафья. — Через двести лет тут по-прежнему будут жить Николаевы. Потомки наших Николаевых. И никаких археологов они и близко сюда е подпустят.
—Когда домой вернусь, надо будет с ними познакомиться, — задумчиво, но недобро сказала Маша. — Уж я на них за Андрея Александровича, который меня во все это вытянул по полной отыграюсь.
Спорить и доказывать, что Маша домой никогда не вернётся Агафья не стала.
— Нам бы до драгоценностей Софьи Петровны добраться только…
— Давайте сначала доберёмся до курятника, — прервала полет фантазии Маша.
Не быстрым королём по земле они минут за десять достигли цели. Агафья запыхалась, но держалась молодцом. Не ныла, не жаловалась помирать больше уж точно не собиралась.
— Там обычный засов? — спросила Маша, кивая на запертую дверь.
— Нет, королевский, — фыркнула Агафья. — А внутри золотые жердочки.
— Золотые — это хорошо, —ответила Маша, приподнялась на локтях, огляделась несколько раз по сторонам, удостоверилась, что, по крайней мере, в обозримом пространстве Егора не видно, вскочила, и не без усилий отперла засов. Юркнула внутрь, вызвав дополнительный стресс у и без до того ошалевших от ужаса хозяек жилища, и уже из курятника прошептала громко.
— Ну, же! Агафья! Милости просим. Мы с дамами вас заждались.
Когда Агафья полуприсяду дошла до сарая, Маша закрыла дверь изнутри, предварительно еще раз внимательно через маленькую щель осмотрев местность. Дверь она подперла ящиком. А поскольку это было единственный пригодный для сидения предмет мебели, то устроились прямо на соломе. Боль стала постепенно доходить до сознания. Чтобы отвлечься от нее Машу спросила.
— Вилена, я чего-то не поняла — если у вас все это время была бумага, которая доказывала, что Софья Петровна добровольно передала вам свои бирюльки, чего было прямо к Андрею не обратиться, — и не удержалась от ехидного комментария. — Он же такой весь из себя замечательный?
Агафья поскучнела и отвела взгляд.
С одной стороны, она не хотела никого посвящать в свою тайну, но с другой, желание покаяться, рассказав хоть одной живой душе о том, что ей пришлось сделать для спасения своей жизни, подталкивало ее открыться Маше. Этот пожар повязал их чем-то неосязаемым, но нерушимым. Чем-то, что они сами еще до конца не осознали.
Шестым чувством уловив перемену в настроении своей спутницы, Маша, чьи глаза еще не привыкли к темноте, попыталась поймать отсветы пожара, проникающие в курятник сквозь многочисленные щели. Но Агафья, так старательно скрывала лицо, что Маше ничего не оставалось, как прямо спросить.
— Так, уважаемая Вилена — простите, не знаю вашего отчества... А что, собственно, происходит?
— Адольфовна я, — печально отозвалась Агафья, отодвинувшись от Маши, хотя бок о бок сидеть было куда теплее.
Не поверив своим ушам, Маша переспросила.
— Адольфовна? Вот это да! У ваших родственников странный юмор.
— Не по паспорту, конечно, — добавила Агафья, одновременно размышляя, как открыть Маше правду и стоит ли вообще это делать. — Мои родные по отцу — немцы. Но им повезло. Их научная деятельность приносила государству больше пользы, чем повышение статистики по выявлению шпионов.
Одна из наиболее бойких кур подобралась к Машиной ноге, и та от неожиданности вздрогнула, почувствовав бархатисто-пижамное прикосновение.
— Хорошо, — отогнав курицу, чем вызвала ее клокочущее недовольство, сказала Маша. — Это мы выяснили. Итак, Вилена Адольфовна, что скрывать от меня изволите? Что еще наши любимые Николаевы натворить успели? Почему вы не можете Андрею права на драгоценности предъявить?
Агафья вздохнула и решилась.
— Мне стыдно. Я уважаю... нет — я люблю Андрея почти как сына, которого у меня никогда не было. И я не могу требовать у него свое наследство, учитывая, что я.., — тут Агафья все-таки запнулась — в горле у нее внезапно возник огромный ком, точно слепленный из кошачьей шерсти. Она даже откашлялась, но он и с места не сдвинулся. И Агафья подумала, что только вместе с правдой сможет избавиться от него и вновь начать дышать. — Учитывая, что я убила его отца, — хрипло договорила она, почувствовала облегчение и страх. И затаила дыхание уже добровольно, ожидая Машиной реакции. Ей нужно услышать осуждение, почувствовать презрение и понести, наконец, заслуженное наказание не столько от Маши, сколько от любого человека, живущего на свет по совести, вразрез с которой шло это признание.
Но Маша молчала. Можно подумать, она не услышала. Нет. Агафья знала — Маша услышала ее осипшее признание. Чего же она ждет? Пусть уже кидает в нее свой камень.
Агафья права. Конечно, Маша слышала и все правильно поняла. Однако она уже знала часть истории, чтобы торопиться с выводами. Трудно представить, что пережила Вилена, когда Николаев старший бросил ее в лесу. И можно догадаться, как развивались события, когда не стало ее заступницы Софьи Петровны.
Если бы Агафья все же была ведьмой или телепатом, она бы очень удивилась, узнав, что после ее убийственного признания Маше впервые стало ее по-настоящему жаль. Она могла предположить, что произошло после смерти Софьи, но все-таки спросила. Ей показалось, что Агафье надо выговориться до конца.
— Как это случилось? — тихо спросила она, коснувшись пальцами руки пожилой женщины. Да так легко, что та не заметила. А, может, она просто мысленно была очень далеко от этого места, в целом, и Маши, в частности?
— У меня не было другого выхода, — начала она. — Соня умерла около пяти утра. Мы все были там... Что же это я? Конечно, не все. Андрея как раз в эти дни отец по делам отправил в Петербург. Когда Соня сделала последний выдох, ее брат поднял глаза на меня. Он не оплакивал сестру, не утешал рыдающую Анну, не бодрил оторопевшего перед лицом смерти Алексея. Он упивался ненавистью, которую все эти годы испытывал ко мне.
— Но почему? — Маша водила пальцами по рукаву ночной сорочки пожилой москвички — Агафья действительно лишилась всего. Черт, она же заболеет. Маша развязала платок и накинула его на старую женщину. Улетев в свои воспоминания, Агафья автоматически поправила платок на плечах и поежилась. Наверное, только тогда она поняла, как сильно замерзла.
— Я много думала над этим. И, знаешь, мне кажется, дело не в том, что я могла выдать их тайное сообщество — Александру было всегда глубоко начхать на его особенное происхождение. Не будь Ольги, он и вовсе палец о палец не ударил для будущего человечества. Нет, Николаев старший всегда думал только о себе. Кажется, ему очень понравилось в будущем, и домой он возвращался с явной неохотой. Если бы не его врожденная трусость, так и остался бы в двадцатом веке. В итоге после долгих размышлений я пришла к выводу, что его неприязнь вызываю не лично я. Во мне он видел свою несостоявшуюся жизнь — брак с нелюбимой женщиной, какие-то непонятные для него обязанности. Но это лишь мои догадки. Он мертв, и мы уже никогда не узнаем, права я или нет.
— Как он умер? — подошла Маша к самому острому и болезненному.
Но Агафья была уже готова. Ей предстоит пройти этот путь до конца. Исповедаться единственному человеку на свете, кто, возможно, ее поймет.
— В тот миг, когда Соня умерла, он обошел кровать, взял меня за локоть, сжал так, что на том месте остались три синяка от его пальцев. «Вон», — прошипел он мне ухо и выволок в коридор. — «Егор! Егор!» — закричал, не смущаясь ни мало, что за дверью стремительно остывает его сестра. Старый хрыч точно знал, что понадобится этим утром. Он появился внезапно — как будто вышел из стены — и замер в низком поклоне перед хозяином. «Вышвырни ведьму из дома. Немедленно. И чтобы ноги ее больше не было в моем имении». Я понимала, что это конец моей прежней жизни, но в тот миг могла только плакать по моей дорогой Сонечке. По моей девочке, которую мне даже не дали поцеловать напоследок. Егор четко выполнил указания барина. Через десять минут я уже стояла за пределами имения. Вся моя одежда, вещи — абсолютно все осталось в доме. Мне предстояло начать жизнь с чистого листа, — Агафья подумала и усмехнулась. — Прямо, как теперь.
Она замолчала. Маша не торопила — пару часов (или все-таки немного меньше) у них в запасе есть.
Наверное, если бы Маша так не торопилась, она бы услышала голоса. Но выскочив неожиданно на главную аллею перед центральным входом, Маша остолбенела и не сразу сообразила вернуться обратно за угол. А к тому времени, как поняла, что происходит, вся компания, ярко освещенная факелами, дружно повернула голову в ее сторону.
Первый кого увидела и узнала Маша, был Николаев. Он стоял, одетый в домашний сюртук рядом с невысокой незнакомой барышней в большом капоре, внутри которого, скрывалось ее лицо.
