Все-таки она с ней тогда не слишком вежливо обошлась, и вспоминать об этом было… стыдно, наверное, да. Возможно, Маша еще раньше нашла бы способ и время успокоить нервную девчонку, показать, что не так она страшна, как ее малюют, но столько дел, столько событий, столько эмоций… Однако раз уж девочка сама пришла. Кстати, а зачем она заявилась так поздно? Черт, платье же, точно.
Пока Маша оперативно перемалывала все эти вопросы в голове в четкие и логичные ответы, Дарья мялась у порога, теребя от волнения рукав сарафана. Потом сообразила, что не заперла за собой дверь, обрадовалась, придумав занятие на то время, пока барышня не соизволит заговорить первой, метнулась назад, мягко и бесшумно, как и все, что делала, потянула за ручку, вернулась обратно и робко посмотрела на Марию Игоревну. Та, в свою очередь, в задумчивости рассматривала ее.
— Чего топчешься там? — вполне себе дружелюбно сказала, наконец, Маша, плюхаясь с ногами на кровать и усаживаясь по-турецки. При этом она старалась не расхохотаться, видя, как округляются глаза Дарьи от ее не вполне дамского поведения. — Садись, вот, хоть на кресло, — Дарья активно замотала головой, и Маша нарочито грозно сдвинула брови. — Что насильно тебя сажать?
Испугавшись, что барышня чего доброго, и впрямь опять возьмется ее насильничать, Дарья поспешно села на самый краешек. Она даже не села, а, скорее замерла в полуприсяде, боясь испачкать господское кресло своим платьем.
Помолчали немного. И той, и другой было что сказать (Дарья, естественно, рассчитывала, что ей удастся высказаться при помощи жестов), но обе не знали, с чего начать.
Маша, например, не особо умела извиняться, поэтому ей было не просто выдавить из себя:
— Прости. — процедила она негромко, сквозь зубы.
Дарья, несмотря на всеобщее заблуждение, слышала прекрасно, но на этот раз ушам не поверила, и бросила на Марию Игоревну короткий вопросительный взгляд, который последняя неправильно истолковала.
— Прости меня, говорю, — гораздо громче произнесла Маша, но Дарья замахала руками, и та уточнила. — Не надо орать? — Дарья кивнула и робко, самыми-самыми краешками губ улыбнулась. Лицо ее сделалось приятным и умным. В комнате сразу стало веселее. — Я в тот раз сильно тебя... огрела? — скривившись в подобие виноватой ухмылки, спросила Маша. Дарья непроизвольно дотронулась до головы, где только-только начала проходить шишка и пожала плечами, как бы говоря: «Ну так, нормально». Однако она при этом не переставала улыбаться, и Маша расслабилась. — Хорошо, что все обошлось. Другого выхода не было, понимаешь? Они же меня тут взаперти держали, — Дарья едва заметно кивнула, опасаясь, чтобы ее ответ гостья не восприняла бы, как осуждение хозяев. — Помогли тебе травки Агафьи?
При упоминании имени лесной волшебницы Дарья встрепенулась. Легко и с облегчением вскочила, показала рукой сначала на Машу, а потом на дверь: пошли, мол, пошли. Маша намек поняла, но для верности уточнила.
— С тобой идти? — Дарья закивала, едва скрывая радость, что так просто удалось донести свою мысль. — А ты разве не мерки для дурацкого бального платья пришла снимать? — услышав ругательство, Дарья огорчилась, но продолжила активно махать рукой, как крылом мельницы, приглашая Машу следовать за ней. — Да куда ты меня на ночь глядя зовешь? — Маша кивнула на окно, в которое, с интересом наблюдая за происходящим, таращилась неполная луна. — Давай уже завтра? — решительное «нет» со стороны Дарьи удивило Машу. — Что, правда, так срочно? — она нехотя встала. — Хорошо. На улицу идем? — кивок. — Ладно. Дай, хоть накидку возьму.
Дарья охнула и бросилась, было, помогать Маше переодеться и переобуться, но Маша ее помощь решительно отмела.
— Сама справлюсь. Еще не разучилась, — буркнула она, запихивая распущенные волосы под шляпку. — А сама ты что — голая пойдешь? — поинтересовалась Маша, скептически окинув легкое Дарьино одеяние взглядом. Девушка, которая не верила до конца, что Мария Игоревна так легко согласится, не взяла с собой верхней одежды. Возвращаться за ней побоялась, поэтому только кивнула, подтверждая Машину догадку. — Вот еще, — Маша стянула с кресла теплую шаль, которой пользовалась в безветренные дни. — Держи.
Через несколько минут две женские фигуры выскользнули из главного дома и быстрыми шажками потрусили в сторону леса.
«Та-а-а-к-с. Любопытно, куда это они? Вот свезло, так свезло», — обрадовался Егор. Он только что вернулся из города, но при виде Марии Игоревны, которая, за каким-то лешем, опять по ночам шляется в одиночестве (Дарью-то он, понятно, в расчет не брал), оживился и, почувствовав новый прилив сил, двинулся за ними следом.
Вилена, известная в девятнадцатом веке под именем Агафья никакими паранормальными способностями не обладала, поэтому ни предчувствий в тот день, ни особых волнений не испытывала.
Напротив, отругав про себя от души Дарью за медлительность (мысли, что девушка ее ослушалась она не допускала), Агафья заперла на ночь дверь в размышлениях — выпить ли перед сном опостылевший за последние годы травяной чай или плеснуть себе воды, за которой она раз в три дня ходила к приличному в плане чистоты лесному ручью, и помечтать о настоящем кофе, который не пила с тех пор, как сестра старого хозяина отправилась на тот свет.
О Софье Петровне Николаевой Агафья сохранила самые приятные воспоминания. Хитрая и продуманная девица понравилась ей практически с первого взгляда. И это несмотря на то, что первое знакомство состоялось в самый, казалось бы, непростой (отвратительный, убийственный) момент ее жизни: с одной стороны она беспокоилась о своем рассудке, так как все еще не могла до конца принять тот факт, что перенеслась в прошлое за сто шестьдесят лет до рождения, ну, а с другой — за спиной скрежетал зубами Александр Петрович Николаев, недоумевая, как этой тетке удалось не просто выжить в лесу, но и заявиться к нему в дом.
А выжить Агафье (тогда еще Вилене) удалось благодаря бабке, которой она в последствии оказалась обязана не не только жизнью, но и вполне сносным существованием (пока жива была Софья Петровна, конечно).
Наверное, если бы Агафья обладала теми знаниями, что получила спустя уже сутки, она бы не стала выходить из кустов внезапно, а прежде подготовила старушку к своему эффектному появлению. Но в тот момент Вилена могла думать только лишь о собственном спасении. Старуха, при внешних странностях, которые, скорее всего, напугали бы ее при других обстоятельствах, стала первым живым человеком, которого она встретила спустя пять дней блужданий о лесу, когда уже находилась на той грани отчаяния, при которой страх уступает место инстинкту выживания.
Поэтому, собравшись с силами, Вилена, прихрамывая (да практически волоча за собой ногу) вышла на поляну навстречу своей спасительнице. Однако ей пришлось подойти практически вплотную к последней, ибо слепая и глухая бабка, не обращала на нее ровным счетом никакого внимания, пока Вилена не поборола брезгливость и не коснулась ее плеча.
— Эй, женщина, помогите... я заблуди.., — признаться, Вилена сама не ожидала, что ее голос прозвучит так сипло и глухо — как у вконец прокуренной пьяницы. Впрочем, бабка, скорее всего ее и не услышала. Она подняла глаза, почувствовав прикосновение, вытаращилась когда-то голубыми, а теперь выгоревшими до едва подкрашенной белизны глазами, часто закрестилась и упала перед Виленой на колени.
Так Вилена познакомилась Прасковьей.
Даже потом, когда старуха привела ее в свою халупу на окраине леса, отпоила и откормила, а позже, сама того не подозревая привела в дом врага, она, как и многие другие в последствии, не сомневалась, что помогла лесному духу (или что-то в этом роде). Виной всему была необычная красота Вилены, которая в двадцатом веке помешала ей создать нормальную семью, отпугивая стереотипами всех порядочных мужиков. С другой стороны, именно благодаря этой красоте, Софья Петровна, немедленно прониклась к Вилене обоюдной симпатией и сделала ее при себе не просто лекарем, которому доверяла больше немецких и, тем более, русских докторов, но, скорее, компаньонкой и подругой, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте.
Для того, чтобы осознать всю безнадежность своего положения Вилене потребовалось гораздо меньше времени, чем спустя тридцать лет Маше.
В первые же дни своего прибывания в доме Прасковьи она навидалась много разного деревенского народа, Зализывая раны на печи, незаметная для гостей, слушала она чужие тайны, сплетни и пустые разговоры, которые анализировала и, как это не удивительно, принимала.
Прасковья была местной травницей, знахаркой. Жила, к большой удаче Вилены, за пределами деревни, и, как поняла несостоявшийся кандидат наук, не по своей воле. Услугами Прасковьи пользовались все, но считали ее женщиной порочной, едва ли не павшей, поэтому свои походы к старухе не афишировали.
Однако самое любопытное открытие Вилена сделала на пятнадцатый день своего проживания в восемнадцатом веке, когда окрепла настолько, что стала активно помогать Прасковье по дому, пытаясь быть полезной, чтобы отблагодарить за свое спасение.
Явился к старухе ближе к ночи, таясь и стесняясь, управляющий местных помещиков.
«Собирайся, — говорит, — «И живее. Захвати, что надо. Опять барышне плохо. Пять минут тебе даю. Опоздаем — пеняй на себя».
Сказал и вышел, брезгливо зажимая нос, а Прасковья, кряхтя и охая, засобиралась в дорогу. Тут Вилена поняла — вот он ее шанс с образованными людьми пообщаться, почву прощупать — может знают чего? Четкого плана у Вилены не было. Только интуиция сработала на олично.
— Прасковья, дорогая, возьми меня с собой, — попросила Вилена.
Старуха на нее глаза испуганно вскинула.
— Что ты, Агафьюшка, — Вилена уже тогда именем своим настоящим называться не стала. — Как же я тебя возьму? Да и не выживет барышня, поди. Совсем плоха. Помрет, как пить дать, помрет. И мне несдобровать тогда. И тебе заодно.
— А ты все же попробуй, — настаивала Вилена. — Я в травах тоже кое-что понимаю. Скажешь, что я твоя коллега.
— Чего это? — не поняла Прасковья. Но тут, очень кстати, управляющий стал ее торопить, палкой в дверь поколачивать, и не стала старуха больше спорить.
— Пойдем, — согласилась она. — Поможешь корзину донести. Только стой в стороне и молчи.
Вилена так и собиралась. Стоять, молчать. Пока не придумает, что дальше делать.
Но все пошло не так. С того момента, как на пороге спальни больной барышни, куда их черным ходом провел управляющий, она нос к носу не столкнулась с мужиком, который ее в лесу кинул.
При виде Вилены его аж перекосило.
— Ты? Как?! — и шепотом в самый нос ей ужином дыхнул. — Ты ж пропасть должна была, окаянная!
У Маши не было чёткого понимания, за каким чертом она поперлась ночью в лес за Дарьей. Разве что не до конца осознанное чувство вины перед хрупкой и нелепой в своей впечатлительности девицей, которая хотя и шла впереди, но поминутно оглядывалась, не повернула ли Мария Игоревна обратно. И нельзя сказать, что такие мысли Машу не посещали.
Правда, чем дальше в лес они заходили, тем искушение смыться становилось все более слабым и беспомощным. Оно уже не так интенсивно тянуло Машу за руку назад — «ну, пошли, ну да-в-а-а-й, чего ты?».
Скорее, наоборот. Впечатляющая в темноте непроходимость подмосковного леса, очевидно, приятного весной и летом, и трескучего, подозрительно хрустящего и выжидательно-притихшего в октябре без особого труда убедила Машу пройти этот путь до конца и узнать, в конце концов, зачем она так сильно понадобилась Вилене-Агафье.
Надежд и ожиданий, что Агафья хоть как-то поможет ей выпутаться из её непростых обстоятельств не было. Да, она предсказала, что из Машиной затеи с Алексеем ничего не выйдет. И что с того? Может, от широты душевной она хочет сделать Машу наследницей своего лесного особняка? Научить её собирать травы и обманывать легковерных крестьян? Ну нет. Маша не по этой части. Она будет бороться и обязательно что-нибудь придумает. Опять же слабая надежда возлагалась на Николаева. Этого индюка надутого. Как можно подумать сгоряча.
Хотя… Надо признать, что в своей твердолобости Николаев тоже вызывал у Маши уважение (он ведь признался недавно, что уважает ее честность — низко она ему в ноги кланяется за это). И ещё он не пытается её надуть. А ещё… ей понравилось его целовать.
Пшшш… Задумавшись, Маша не заметила, как произнесла это внутренне «пшшш» вслух. Дарья, которую, как верно подметила Маша, не покидало чувство, что Мария Игоревна в любой момент может сорваться и ломануться через лес в противоположную сторону, остановилась и встревоженно на неё посмотрела.
Замер и Егор на расстоянии пяти-шести метров от женщин. Он старался не отставать, хотя ещё раньше понял, куда они направляются. К Агафье. Колдовать, что ли втроём будут?
Егор пожевал губы и сплюнул. Ясно, все они ведьмы одинаковы. Что в его родном девятнадцатом веке, что в будущем. И Дарья ведьма. Это и раньше очевидно было. Не даром немая.
Убеждая себя таким образом, Егор мысленно освобождал себя от ответственности за грех, который хозяйка на него возложила. Несмотря на косматую внешность Егору прежде не доводилось убивать никого разумнее лося, поэтому за грозной игрой бровей скрывалось пустословие, которое Ольга Павловна приняла за решимость к любой пакости.
Но другое дело, коли Маша ведьма. Тогда, да. Тогда это и не грех вовсе.
— Иди, иди, — выдав не то заклинание, не то, черт его разберёт что, головная боль старой хозяйки, приказала дурехе Дарье не останавливаться. — Замерзнем стоять-то.
Дашка недоверчиво повела носом и, заметно замедлив шаг, двинулись дальше.
Выждав, Егор услышал второе заклинание, которое Маша бросила Дашке в спину. Кажется, это было «ф-ф-ф-ф». Егор на всякий случай перекрестился и бесшумно двинулся следом.
Идти оставалось недолго. Когда девицы вышли на поляну, где едва живой горел огонёк в доме старухи, Егор юркнул в уже обжитые им кусты. Отсюда и будет наблюдать.
Следуя друг за другом, Дашка с ведьмой поднялись на крыльцо. Постучали. Скоренько дверь отворилась, и Агафья в длинной белой рубахе и распущенными по плечи седыми космами загородила собой дверной проем. Тьфу, срамота.
Разговор их подслушать Егору не удалось. Но, судя по тому, что Дарья, пятясь, сначала спустилась с крыльца, а потом, озираясь, как заяц пуганный, пошла обратно в лес, Агафья её прогнала.
А вот Машу впустила.
Егор проводил Дарью глазами. Ну, что ж. Живи, ведьма. Пока.
Маше, как и Егору, было удивительно, что Агафья, такая милая и цивилизованная с виду, отправила девушку обратно одну-одинешеньку.
— Может, она хотя бы тут, во дворе подождёт? Страшно жеж.
Маша оглянулась на казавшийся отсюда ещё более мрачным лес — точно маньяк он ждал, когда они разделятся, наконец, чтобы вцепится зубами в того, кто блондинка. А Дарья тут идеальный вариант.
— Ничего, — махнула рукой растрёпанная Агафья. — Она привычная. Хорошо лес знает. Не пропадёт.
«Привычная» Дарья выглядела испуганно, но Агафью послушалась.
Пятясь, спустилась она на тропинку и пошла прочь, спасая свою жизнь.
Осталась Маша с Агафьей наедине. Прогнав самым бесцеремонным образом
Пока Маша оперативно перемалывала все эти вопросы в голове в четкие и логичные ответы, Дарья мялась у порога, теребя от волнения рукав сарафана. Потом сообразила, что не заперла за собой дверь, обрадовалась, придумав занятие на то время, пока барышня не соизволит заговорить первой, метнулась назад, мягко и бесшумно, как и все, что делала, потянула за ручку, вернулась обратно и робко посмотрела на Марию Игоревну. Та, в свою очередь, в задумчивости рассматривала ее.
— Чего топчешься там? — вполне себе дружелюбно сказала, наконец, Маша, плюхаясь с ногами на кровать и усаживаясь по-турецки. При этом она старалась не расхохотаться, видя, как округляются глаза Дарьи от ее не вполне дамского поведения. — Садись, вот, хоть на кресло, — Дарья активно замотала головой, и Маша нарочито грозно сдвинула брови. — Что насильно тебя сажать?
Испугавшись, что барышня чего доброго, и впрямь опять возьмется ее насильничать, Дарья поспешно села на самый краешек. Она даже не села, а, скорее замерла в полуприсяде, боясь испачкать господское кресло своим платьем.
Помолчали немного. И той, и другой было что сказать (Дарья, естественно, рассчитывала, что ей удастся высказаться при помощи жестов), но обе не знали, с чего начать.
Маша, например, не особо умела извиняться, поэтому ей было не просто выдавить из себя:
— Прости. — процедила она негромко, сквозь зубы.
Дарья, несмотря на всеобщее заблуждение, слышала прекрасно, но на этот раз ушам не поверила, и бросила на Марию Игоревну короткий вопросительный взгляд, который последняя неправильно истолковала.
— Прости меня, говорю, — гораздо громче произнесла Маша, но Дарья замахала руками, и та уточнила. — Не надо орать? — Дарья кивнула и робко, самыми-самыми краешками губ улыбнулась. Лицо ее сделалось приятным и умным. В комнате сразу стало веселее. — Я в тот раз сильно тебя... огрела? — скривившись в подобие виноватой ухмылки, спросила Маша. Дарья непроизвольно дотронулась до головы, где только-только начала проходить шишка и пожала плечами, как бы говоря: «Ну так, нормально». Однако она при этом не переставала улыбаться, и Маша расслабилась. — Хорошо, что все обошлось. Другого выхода не было, понимаешь? Они же меня тут взаперти держали, — Дарья едва заметно кивнула, опасаясь, чтобы ее ответ гостья не восприняла бы, как осуждение хозяев. — Помогли тебе травки Агафьи?
При упоминании имени лесной волшебницы Дарья встрепенулась. Легко и с облегчением вскочила, показала рукой сначала на Машу, а потом на дверь: пошли, мол, пошли. Маша намек поняла, но для верности уточнила.
— С тобой идти? — Дарья закивала, едва скрывая радость, что так просто удалось донести свою мысль. — А ты разве не мерки для дурацкого бального платья пришла снимать? — услышав ругательство, Дарья огорчилась, но продолжила активно махать рукой, как крылом мельницы, приглашая Машу следовать за ней. — Да куда ты меня на ночь глядя зовешь? — Маша кивнула на окно, в которое, с интересом наблюдая за происходящим, таращилась неполная луна. — Давай уже завтра? — решительное «нет» со стороны Дарьи удивило Машу. — Что, правда, так срочно? — она нехотя встала. — Хорошо. На улицу идем? — кивок. — Ладно. Дай, хоть накидку возьму.
Дарья охнула и бросилась, было, помогать Маше переодеться и переобуться, но Маша ее помощь решительно отмела.
— Сама справлюсь. Еще не разучилась, — буркнула она, запихивая распущенные волосы под шляпку. — А сама ты что — голая пойдешь? — поинтересовалась Маша, скептически окинув легкое Дарьино одеяние взглядом. Девушка, которая не верила до конца, что Мария Игоревна так легко согласится, не взяла с собой верхней одежды. Возвращаться за ней побоялась, поэтому только кивнула, подтверждая Машину догадку. — Вот еще, — Маша стянула с кресла теплую шаль, которой пользовалась в безветренные дни. — Держи.
Через несколько минут две женские фигуры выскользнули из главного дома и быстрыми шажками потрусили в сторону леса.
«Та-а-а-к-с. Любопытно, куда это они? Вот свезло, так свезло», — обрадовался Егор. Он только что вернулся из города, но при виде Марии Игоревны, которая, за каким-то лешем, опять по ночам шляется в одиночестве (Дарью-то он, понятно, в расчет не брал), оживился и, почувствовав новый прилив сил, двинулся за ними следом.
Глава двадцатая четвертая
Вилена, известная в девятнадцатом веке под именем Агафья никакими паранормальными способностями не обладала, поэтому ни предчувствий в тот день, ни особых волнений не испытывала.
Напротив, отругав про себя от души Дарью за медлительность (мысли, что девушка ее ослушалась она не допускала), Агафья заперла на ночь дверь в размышлениях — выпить ли перед сном опостылевший за последние годы травяной чай или плеснуть себе воды, за которой она раз в три дня ходила к приличному в плане чистоты лесному ручью, и помечтать о настоящем кофе, который не пила с тех пор, как сестра старого хозяина отправилась на тот свет.
О Софье Петровне Николаевой Агафья сохранила самые приятные воспоминания. Хитрая и продуманная девица понравилась ей практически с первого взгляда. И это несмотря на то, что первое знакомство состоялось в самый, казалось бы, непростой (отвратительный, убийственный) момент ее жизни: с одной стороны она беспокоилась о своем рассудке, так как все еще не могла до конца принять тот факт, что перенеслась в прошлое за сто шестьдесят лет до рождения, ну, а с другой — за спиной скрежетал зубами Александр Петрович Николаев, недоумевая, как этой тетке удалось не просто выжить в лесу, но и заявиться к нему в дом.
А выжить Агафье (тогда еще Вилене) удалось благодаря бабке, которой она в последствии оказалась обязана не не только жизнью, но и вполне сносным существованием (пока жива была Софья Петровна, конечно).
Наверное, если бы Агафья обладала теми знаниями, что получила спустя уже сутки, она бы не стала выходить из кустов внезапно, а прежде подготовила старушку к своему эффектному появлению. Но в тот момент Вилена могла думать только лишь о собственном спасении. Старуха, при внешних странностях, которые, скорее всего, напугали бы ее при других обстоятельствах, стала первым живым человеком, которого она встретила спустя пять дней блужданий о лесу, когда уже находилась на той грани отчаяния, при которой страх уступает место инстинкту выживания.
Поэтому, собравшись с силами, Вилена, прихрамывая (да практически волоча за собой ногу) вышла на поляну навстречу своей спасительнице. Однако ей пришлось подойти практически вплотную к последней, ибо слепая и глухая бабка, не обращала на нее ровным счетом никакого внимания, пока Вилена не поборола брезгливость и не коснулась ее плеча.
— Эй, женщина, помогите... я заблуди.., — признаться, Вилена сама не ожидала, что ее голос прозвучит так сипло и глухо — как у вконец прокуренной пьяницы. Впрочем, бабка, скорее всего ее и не услышала. Она подняла глаза, почувствовав прикосновение, вытаращилась когда-то голубыми, а теперь выгоревшими до едва подкрашенной белизны глазами, часто закрестилась и упала перед Виленой на колени.
Так Вилена познакомилась Прасковьей.
Даже потом, когда старуха привела ее в свою халупу на окраине леса, отпоила и откормила, а позже, сама того не подозревая привела в дом врага, она, как и многие другие в последствии, не сомневалась, что помогла лесному духу (или что-то в этом роде). Виной всему была необычная красота Вилены, которая в двадцатом веке помешала ей создать нормальную семью, отпугивая стереотипами всех порядочных мужиков. С другой стороны, именно благодаря этой красоте, Софья Петровна, немедленно прониклась к Вилене обоюдной симпатией и сделала ее при себе не просто лекарем, которому доверяла больше немецких и, тем более, русских докторов, но, скорее, компаньонкой и подругой, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте.
Для того, чтобы осознать всю безнадежность своего положения Вилене потребовалось гораздо меньше времени, чем спустя тридцать лет Маше.
В первые же дни своего прибывания в доме Прасковьи она навидалась много разного деревенского народа, Зализывая раны на печи, незаметная для гостей, слушала она чужие тайны, сплетни и пустые разговоры, которые анализировала и, как это не удивительно, принимала.
Прасковья была местной травницей, знахаркой. Жила, к большой удаче Вилены, за пределами деревни, и, как поняла несостоявшийся кандидат наук, не по своей воле. Услугами Прасковьи пользовались все, но считали ее женщиной порочной, едва ли не павшей, поэтому свои походы к старухе не афишировали.
Однако самое любопытное открытие Вилена сделала на пятнадцатый день своего проживания в восемнадцатом веке, когда окрепла настолько, что стала активно помогать Прасковье по дому, пытаясь быть полезной, чтобы отблагодарить за свое спасение.
Явился к старухе ближе к ночи, таясь и стесняясь, управляющий местных помещиков.
«Собирайся, — говорит, — «И живее. Захвати, что надо. Опять барышне плохо. Пять минут тебе даю. Опоздаем — пеняй на себя».
Сказал и вышел, брезгливо зажимая нос, а Прасковья, кряхтя и охая, засобиралась в дорогу. Тут Вилена поняла — вот он ее шанс с образованными людьми пообщаться, почву прощупать — может знают чего? Четкого плана у Вилены не было. Только интуиция сработала на олично.
— Прасковья, дорогая, возьми меня с собой, — попросила Вилена.
Старуха на нее глаза испуганно вскинула.
— Что ты, Агафьюшка, — Вилена уже тогда именем своим настоящим называться не стала. — Как же я тебя возьму? Да и не выживет барышня, поди. Совсем плоха. Помрет, как пить дать, помрет. И мне несдобровать тогда. И тебе заодно.
— А ты все же попробуй, — настаивала Вилена. — Я в травах тоже кое-что понимаю. Скажешь, что я твоя коллега.
— Чего это? — не поняла Прасковья. Но тут, очень кстати, управляющий стал ее торопить, палкой в дверь поколачивать, и не стала старуха больше спорить.
— Пойдем, — согласилась она. — Поможешь корзину донести. Только стой в стороне и молчи.
Вилена так и собиралась. Стоять, молчать. Пока не придумает, что дальше делать.
Но все пошло не так. С того момента, как на пороге спальни больной барышни, куда их черным ходом провел управляющий, она нос к носу не столкнулась с мужиком, который ее в лесу кинул.
При виде Вилены его аж перекосило.
— Ты? Как?! — и шепотом в самый нос ей ужином дыхнул. — Ты ж пропасть должна была, окаянная!
Глава двадцатая пятая
У Маши не было чёткого понимания, за каким чертом она поперлась ночью в лес за Дарьей. Разве что не до конца осознанное чувство вины перед хрупкой и нелепой в своей впечатлительности девицей, которая хотя и шла впереди, но поминутно оглядывалась, не повернула ли Мария Игоревна обратно. И нельзя сказать, что такие мысли Машу не посещали.
Правда, чем дальше в лес они заходили, тем искушение смыться становилось все более слабым и беспомощным. Оно уже не так интенсивно тянуло Машу за руку назад — «ну, пошли, ну да-в-а-а-й, чего ты?».
Скорее, наоборот. Впечатляющая в темноте непроходимость подмосковного леса, очевидно, приятного весной и летом, и трескучего, подозрительно хрустящего и выжидательно-притихшего в октябре без особого труда убедила Машу пройти этот путь до конца и узнать, в конце концов, зачем она так сильно понадобилась Вилене-Агафье.
Надежд и ожиданий, что Агафья хоть как-то поможет ей выпутаться из её непростых обстоятельств не было. Да, она предсказала, что из Машиной затеи с Алексеем ничего не выйдет. И что с того? Может, от широты душевной она хочет сделать Машу наследницей своего лесного особняка? Научить её собирать травы и обманывать легковерных крестьян? Ну нет. Маша не по этой части. Она будет бороться и обязательно что-нибудь придумает. Опять же слабая надежда возлагалась на Николаева. Этого индюка надутого. Как можно подумать сгоряча.
Хотя… Надо признать, что в своей твердолобости Николаев тоже вызывал у Маши уважение (он ведь признался недавно, что уважает ее честность — низко она ему в ноги кланяется за это). И ещё он не пытается её надуть. А ещё… ей понравилось его целовать.
Пшшш… Задумавшись, Маша не заметила, как произнесла это внутренне «пшшш» вслух. Дарья, которую, как верно подметила Маша, не покидало чувство, что Мария Игоревна в любой момент может сорваться и ломануться через лес в противоположную сторону, остановилась и встревоженно на неё посмотрела.
Замер и Егор на расстоянии пяти-шести метров от женщин. Он старался не отставать, хотя ещё раньше понял, куда они направляются. К Агафье. Колдовать, что ли втроём будут?
Егор пожевал губы и сплюнул. Ясно, все они ведьмы одинаковы. Что в его родном девятнадцатом веке, что в будущем. И Дарья ведьма. Это и раньше очевидно было. Не даром немая.
Убеждая себя таким образом, Егор мысленно освобождал себя от ответственности за грех, который хозяйка на него возложила. Несмотря на косматую внешность Егору прежде не доводилось убивать никого разумнее лося, поэтому за грозной игрой бровей скрывалось пустословие, которое Ольга Павловна приняла за решимость к любой пакости.
Но другое дело, коли Маша ведьма. Тогда, да. Тогда это и не грех вовсе.
— Иди, иди, — выдав не то заклинание, не то, черт его разберёт что, головная боль старой хозяйки, приказала дурехе Дарье не останавливаться. — Замерзнем стоять-то.
Дашка недоверчиво повела носом и, заметно замедлив шаг, двинулись дальше.
Выждав, Егор услышал второе заклинание, которое Маша бросила Дашке в спину. Кажется, это было «ф-ф-ф-ф». Егор на всякий случай перекрестился и бесшумно двинулся следом.
Идти оставалось недолго. Когда девицы вышли на поляну, где едва живой горел огонёк в доме старухи, Егор юркнул в уже обжитые им кусты. Отсюда и будет наблюдать.
Следуя друг за другом, Дашка с ведьмой поднялись на крыльцо. Постучали. Скоренько дверь отворилась, и Агафья в длинной белой рубахе и распущенными по плечи седыми космами загородила собой дверной проем. Тьфу, срамота.
Разговор их подслушать Егору не удалось. Но, судя по тому, что Дарья, пятясь, сначала спустилась с крыльца, а потом, озираясь, как заяц пуганный, пошла обратно в лес, Агафья её прогнала.
А вот Машу впустила.
Егор проводил Дарью глазами. Ну, что ж. Живи, ведьма. Пока.
Маше, как и Егору, было удивительно, что Агафья, такая милая и цивилизованная с виду, отправила девушку обратно одну-одинешеньку.
— Может, она хотя бы тут, во дворе подождёт? Страшно жеж.
Маша оглянулась на казавшийся отсюда ещё более мрачным лес — точно маньяк он ждал, когда они разделятся, наконец, чтобы вцепится зубами в того, кто блондинка. А Дарья тут идеальный вариант.
— Ничего, — махнула рукой растрёпанная Агафья. — Она привычная. Хорошо лес знает. Не пропадёт.
«Привычная» Дарья выглядела испуганно, но Агафью послушалась.
Пятясь, спустилась она на тропинку и пошла прочь, спасая свою жизнь.
***
Осталась Маша с Агафьей наедине. Прогнав самым бесцеремонным образом
