Сразу после женитьбы Андрей Александрович планировал значительно увеличить коллекцию семьи, ибо девятнадцатый век, в коем ему посчастливилось жить, окажется особенно богат на шедевры.
Кабинет Николаева, расположенный в смежной с библиотекой комнате, Андрей Александрович использовал исключительно для хозяйственных дел, переговоров с управляющим и редкими деловыми встречами. Когда же он планировал заняться тем, что он считал призванием и смыслом своего существования, он использовал только библиотеку.
Поэтому в отличие от кабинета, хранившего дух предков Николаева, эта комната была декорирована по вкусу молодого хозяина — стены радовали глаз зелеными обоями, которые, как известно, способствуют повышению настроения; посредине стояла мягкая софа с подушками, где так восхитительно провести час безмятежности в компании любимых книг; рабочий стол Николаев после смерти отца велел перенести к окну, чтобы взор отдыхал в наблюдениях за степенным, буйным, благородным ежедневным обновлением природы. И, конечно, в его библиотеке было много света. Он терпеть не мог темноты и уныния.
Так что первым делом, зайдя в библиотеку, он зажёг от свечи, которую принёс с собой остальные. Тени не без озорства заплясали по корешкам древних книг.
— Ничего себе, — присвистнула Маша.
Николаев обернулся и увидел неподдельное восхищение в её глазах. Она поедала уходящие под потолок, наполненные до отказа полки глазами, потом не выдержала, подошла ближе и осторожно пробежала пальцами по кожаным переплётам — так касаются иные барышни маленьких котят, боясь их сломать.
— Пещера Али-Бабы, — выдохнула она. Всегда, сколько себя помнила, мечтала Маша иметь такую библиотеку — до отказала наполненную книгами и предвкушением все их прочесть. Не хватает только глубокого кресла и вазы с зелеными яблоками рядом на столике.
— Да, все это немало стоит, — неверно истолковал её интерес Николаев. Маша поняла о чем речь, бросила на него короткий взгляд искоса, но переубеждать не стала. Пусть думает о ней, что хочет. — Располагайтесь, где вам будет удобно, — предложил Николаев. Он дождался пока Маша усядется и автоматически разгладит складки нового платья, а затем сам опустился в жёсткое кресло за столом с витиеватыми резными деревянными подлокотниками.
Пока он думал, как начать разговор, Маша устала ждать и спросила.
— Меня как будто с родителями вызвали к директору, — попыталась она расшевелить Николаева, — Так что я опять не так сделала?
В игривой обманчивости танцующего света Николаев смотрел на Машино лицо. Он специально сел так, чтобы его пристальное внимание осталось незамеченным. Линии её лица, когда она не знала, что за ней наблюдают, становились мягче, взгляд более задумчивым, расслабленным. Николаев вдруг подумал, что именно так выглядит Мария Игоревна по утрам, едва проснувшись.
Хорошо, она не может видеть, как он покраснел!
— Так и будете молчать? — недовольно спросила Маша, прищуриваясь. Ей не нравилось, что она не видит его. Действительно будто на допросе. — Я сейчас усну тут. Что делать будете?
«Отнесу на руках в комнату», — мысленно ответил ей Николаев, и на какую-то секунду всерьёз пожелал, чтобы Маша вдруг внезапно уснула.
— Извините, — нарушил он молчание, отмахиваясь от странных (очень странных) фантазий. — Просто, если честно, не знаю, с чего начать, — признался он, наконец.
— Ммм, — промычала Маша, ничего не понимая. Ей хорошо здесь. Тихо, мягко, сумрачно. Она могла бы и дальше молчать, обнаружив, что молчать в обществе Николаева ей приятно. — Извините, ничем не могу помочь. В отличие от вас я никакими сверхспособностями не обладаю. В частности, мысли читать не умею.
— Да и я тоже, — непроизвольно улыбнулся Николаев. Маша, по-прежнему не видя его лица, отчего-то сразу поняла, что он улыбается, и хмыкнула в ответ. — Дело в Алексее, — улыбка мигом сползла с Машином лица — как будто стерли мокрой тряпкой с грифельной доски. При чем тут Алексей? Неужели..? Что он успел рассказать брату? Эх, дура ты, Маша, дура — рано расслабилась. Эти Николаевы друг за дружку стоят и ничего друг от друга не скрывают. Ей стало душно и стыдно. Захотелось поскорее покончить с этим разговором и сбежать.
— И что там наговорил ваш братец? — с максимальным высокомерием в голосе спросила Маша. Только не опускать головы. Держись прямо. Заламывать руки будешь после.
Николаев ничего не заметил. Он все так же мучительно пытался подобрать слова, чтобы не обидеть Машу, не сделать ей больно.
— Алексей ничего мне не говорил. Не успел, — вздох облегчения. Камень оторвался и «бух» невидимо на пол. — Но и я не слепой, — Николаев решился— Я видел, чего вы пытались добиться. Но это невозможно, понимаете? Какие бы чувства он не испытывал к вам, как бы сильно его к вам не влекло — он никогда, никогда не сможет жениться на вас. Мы не можем себе этого позволить.
— Да уж, — отведя глаза, пробормотала Маша так тихо, что Николаев, увлеченный своей речью, и не заметил.
— Мы — особенные семьи не можем рисковать судьбой человечества ради собственного счастья и благополучия. Вы удивительная, замечательная девушка. Но вам нет места среди нас. Простите. Уже много веков мы сочетаемся браком только с членами таких же семей, как наша. Это наш рок, если хотите. Наша плата за честь, которая нам выпала. Он бы не женился на вас, чтобы не говорил.
«А он и не говорил», — закусив губу, с презрением к себе подумала Маша.
Значит, Алексей, блин, Александрович, ничего брату не рассказал. Впрочем, вряд ли это можно объяснить его благородством. Струсил правду говорить. Или тот ему шанса не дал. Сказала же Настя, что младшего барина спешно в Москву отправили. Можно предположить, что не добровольно.
Маша мстительно и недобро улыбнулась. Очень она надеется, что Алексею это путешествие будет неприятно, а еще лучше унизительно. А вдобавок, пусть его будущая жена окажется крокодилом. А то, как он там недавно ей втирал: «Мы почему еще особенные? Потому что самые красивые, умные и талантливые. И кровь свою никогда не мешаем во избежании недоразумений». Мерзота...
Вспоминая вчерашний вечер, Маша поймала себя на мысли, что думает о нем, как о событии, которое произошло когда-то очень и очень давно. И, скорее всего, не с ней. Сейчас ей довольно просто было посмотреть на эту сцену откуда-то сверху. Точно режиссер решил показать ее с высоты птичьего полета, с неодобрением отстранившись от героев.
Вот беседка, живописно украшенная осенью в темное покрывало рано постаревших листьев.
Молодой человек в шляпе и темном плаще взволнованно ходит туда-сюда, прикрывая, сидящей внутри даме пути к отступлению.
Дама порядком околела несмотря на то, что была укутана в теплую плюшевую пелерину. Из-под шляпки торчит ее посиневший нос. Губы бесцветные в тон лица.
Впрочем, если присмотреться, то зрители поймут, что это и не дама вовсе, а просто Маша, тридцати с лишнем лет от роду, завсегдатая дорогих московских баров, любительница путешествий, дружбы и любви без обязательств, паршивая овца в семье, по мнению матери и, возможно, сестры.
Маша очень хочет в тепло, но молодой человек умоляет ее подождать. И Маша ждет. Почти равнодушно ожидая предложения руки и сердца.
В том, что Алексей влюблен в нее по уши, Маша не сомневалась с той самой минуты, как увидела его под своими окнами. Его любовь ей не льстила и не доставляла удовольствия. Он был смазлив, обаятелен, но слишком восторжен — слишком, слишком предсказуем и поэтому неинтересен.
Однако же он, в то же время, был Маше необходим. Ждать пока он надумает жениться она никак не может. Сколько ей тогда будет по возвращении? Сорок? А если за день в девятнадцатом веке в двадцать первом проходит восемь, как в случае с Николаевым? Тогда она вернется домой и прератиться мигом в прах. Или еще хуже — останется такой, как есть, а все, кого она знала, умрут? Как тогда жить дальше? Кому она будет нужна?
— Я люблю вас так, как только мужчина способен любить женщину, — прервал ее размышления голос Алексея. Только сейчас Маша заметила, что младший брат Николаева встал на колено и страстно сверлит ее глазами. Господи, где он этого пафоса набрался? Неужели нельзя просто, своими словами признаться девушке в любви, по-быстрому предложить пожениться и уже сегодня отравиться домой — к Маше домой? — До моей женитьбы еще не скоро, — дорвалось до Машиного сознания. Она встрепенулась, нахмурилась, решила, что ослышалась и на полуслове его оборвала.
— Что вы сейчас сказали? — уточнила она, склоняясь к нему. «Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие зубы?»
Если Алексей и покраснел, то на морозе не заметишь — его румяная молодость пылала, кажется, даже в темноте. Он поймал Машину руку и, прежде чем она ее вырвала, сказал.
— Вам нечего бояться — я не женюсь еще по меньшей мере лет семь. Моя нареченная невеста еще очень молода. У нас с вами впереди почти целая жизнь. Давеча мама предлагала мне отправится в путешествие — посмотреть мир. Поедемте со мной, Мария Игоревна! От брата я слышал, какие свободные нравы царят в вашем времени — прекрасное время, жаль, что я так рано родился. Поэтому вас не смутят условности моей эпохи. Я буду любить вас пока не свяжу себя законными узами брака, — он попытался припасть к Машиной руке, которую все еще мял в своей, но та отпрянула назад, и он чмокнул губами в воздухе. Что, впрочем, не остудило его пыл. — Ах, Мария Игоревна, я смотрю на вас и весь горю. Вы обязаны остудить мой пыл. Поедемте со мной, умоляю. Будьте милосердны к моим страданиям. Прекратите муки, которые я испытываю с того момента, как вас увидел.
Надо сказать, что Маша горела не меньше Алексея. Такого стыда она не испытывала никогда. Уже позже, перематывая в голове в сотый раз эту сцену, Маша увидела со стороны свое лицо в тот момент, когда Алексей предложил ей стать его любовницей. Именно так самоуверенность и предвкушение стирается с лица героинь, которым вместо кольца дарят, например, часы или вовсе предлагают расстаться. Остается надеяться, что Алексей в ажиотаже от собственной щедрости не заметил, в каком шоке пребывает его возлюбленная.
Хотя, наверное, что-то он все же заметил. Потому что, когда Маша нервно отняла у него руку и спрятала ее для надежности в складках пелерины, чтобы он не увидел, как она дрожит от ярости и стыда, Алексей поспешил ее успокоить.
— Не волнуйтесь, Мария Игоревна, я знаю вас волнует ваша будущая судьба. Я позабочусь о вашем финансовом благосостоянии после своей свадьбы. На старости лет вы не останетесь нищей.
На старости лет? В неполных сорок? Маша вскочила. Оставаться тут дольше не представлялось возможным. Сколько раз прежде она предлагала мужчинам не портить отношения браком, но впервые оказалась в столь щекотливой ситуации, когда ее записали в содержанки. Лариса Огудалова недоделанная.
— Спасибо, Алексей Александрович, — процедила она сквозь зубы. — Я обязательно подумаю над вашим щедрым предложением. Особенно меня тронуло, что вы не бросите старушку умирать с голоду после расставания. Не каждый джентльмен на такое способен. А теперь пойдемте домой. Холодно.
Алексей, не уверенный до конца в успехе своего предприятия, тем не менее, окрыленный надеждой потрусил по аллее, едва поспевая за Машей, которая разве что не бежала в сторону усадьбы.
Впервые Маша действительно, не понимала, что происходит и как к этому относиться.
И дело уже даже не в том, что её планы вернуться домой лопнули, как… нет, не как воздушный шар или мыльный пузырь. Они лопнули, как мозоль, причинив дискомфорт на физическом уровне. Действительность, которую она не желала принимать, вдруг стала более осязаемой, чем привычная жизнь в двадцать первом веке. Получив щелчок по носу от самого, как она была уверена, ручного из Николаевых, Маша теперь по-другому смотрела на всю ситуацию в целом и свое сомнительное положение, в частности.
И тут Маша вспомнила об Агафье. Вспомнила и вздрогнула. Это что — такое будущее (да ещё в лучшем случае) её ожидает? Хотя, что ж это она. Агафья прибыла в прошлое дамой уже безнадёжно старой. Ее бы даже крепостной наверное в жены не взял — на кой ему древняя жена? А Маша, вон, перспективная. Со дня на день за нее Бархатов к Николаеву свататься прибудет. Прав был, Андрюха, ох, как прав — хорошую он ей партию нашёл.
Ну, Бархатова она после свадьбы, положим, быстро на место поставит — не таких обламовали. Но дальше то что? Сидеть тут и ждать, пока он изволит её покинуть на веки вечные? А вдруг ребёнок?
Фуууу… она что сейчас всерьёз думает замуж за этого индюка выходить? Да фигушки вам.
Николаев, который так увлёкся рассказом о семейных ценностях Николаевых и прочих особых семейств, что не заметил Машин отсутствующий взгляд. И поэтому неудивительно, что он был крайне изумлён, когда в самый патетический момент его пламенной речи Маша рассеяно полюбопытствовала.
— А у вашей невесты брат какой-нибудь неженатый случаем не имеется? — Николаев ушам не поверил, закрыл рот рукой, опустил, а затем вновь поднял на Машу полный недоумении взгляд.
— Мария Игоревна! Вы… Вы..
Неверно истолковав его недоумение, Маша перебила, не дав договорить.
— Николаев, ничего с вашими родственниками не случится. И с братом все было бы в порядке. Я просто хочу на хвост кому то из ваших сесть. Ну не желаю я в этом средневековье сгинуть! Я в ванную нормальную хочу! Мне ноги побрить надо, в конце концов! Я зубы нормально не чистила уже столько времени! Помоги мне, а, Николаев? — и она посмотрела на него так, что в груди у него что-то вздыбилось, уперлось локтями в ребра — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Чтобы не показать Марии Игоревне своей слабости он отвернулся, но сразу же услышал шелест юбки. Она подлетела сзади, положила решительно руки ему на спину и повторила. — Помоги! Я тебя прошу, — она перешла на ты, но не это беспокоило Николаева. Больше всего ему хотелось, чтобы она убрала руки прочь, пока не выжгла у него на спине два клейма — так пылало место, которого касались ее ладони.
Николаев не мальчик. Он понял, наконец, что не показалось ему давеча. Эта женщина что-то будит в нем — какую-то тоску по себе, стоит ей скрыться с его глаз. А, значит, как честный человек накануне свадьбы он просто обязан прекратить все это. Да, только один выход, очевидно.
Он повернулся так неожиданно, что Маша не успела (или не захотела) отойти в сторону. Они стояли рядом, и, кажется, брось теперь между ними сухой листик, он вспыхнет и сгорит дотла в считанные секунды
— Повторяю, никто их наших не допустит с вами связи более близкой, чем та, которую неприлично предалагать порядочной женщине. Но я обещаю, что постараюсь узнать, как осуществить то, о чем вы просите. Если это только возможно. Не делайте глупостей. В случае неудачи, вы испорите себе репутацию, и тут уже я ничего не смогу поделать.
Маше захотелось кричать. Сам о том не подозревая, Николаев её сейчас унизил, похлеще братца. Вот же вы какие — дамы и господа в девятнадцатом веке — лицемерные, лживые — да ничем не лучше, чем у нас. Маша хотя бы честная. С собой, во всяком случае.
Как захотелось ей влепить ему что-то побольнее пощечины. Честь у тебя, значит? Ну, ну.
И Маша поднялась на цыпочки, положила руки на колючие щеки и поцеловала мистера «все будет шито-крыто».
Кабинет Николаева, расположенный в смежной с библиотекой комнате, Андрей Александрович использовал исключительно для хозяйственных дел, переговоров с управляющим и редкими деловыми встречами. Когда же он планировал заняться тем, что он считал призванием и смыслом своего существования, он использовал только библиотеку.
Поэтому в отличие от кабинета, хранившего дух предков Николаева, эта комната была декорирована по вкусу молодого хозяина — стены радовали глаз зелеными обоями, которые, как известно, способствуют повышению настроения; посредине стояла мягкая софа с подушками, где так восхитительно провести час безмятежности в компании любимых книг; рабочий стол Николаев после смерти отца велел перенести к окну, чтобы взор отдыхал в наблюдениях за степенным, буйным, благородным ежедневным обновлением природы. И, конечно, в его библиотеке было много света. Он терпеть не мог темноты и уныния.
Так что первым делом, зайдя в библиотеку, он зажёг от свечи, которую принёс с собой остальные. Тени не без озорства заплясали по корешкам древних книг.
— Ничего себе, — присвистнула Маша.
Николаев обернулся и увидел неподдельное восхищение в её глазах. Она поедала уходящие под потолок, наполненные до отказа полки глазами, потом не выдержала, подошла ближе и осторожно пробежала пальцами по кожаным переплётам — так касаются иные барышни маленьких котят, боясь их сломать.
— Пещера Али-Бабы, — выдохнула она. Всегда, сколько себя помнила, мечтала Маша иметь такую библиотеку — до отказала наполненную книгами и предвкушением все их прочесть. Не хватает только глубокого кресла и вазы с зелеными яблоками рядом на столике.
— Да, все это немало стоит, — неверно истолковал её интерес Николаев. Маша поняла о чем речь, бросила на него короткий взгляд искоса, но переубеждать не стала. Пусть думает о ней, что хочет. — Располагайтесь, где вам будет удобно, — предложил Николаев. Он дождался пока Маша усядется и автоматически разгладит складки нового платья, а затем сам опустился в жёсткое кресло за столом с витиеватыми резными деревянными подлокотниками.
Пока он думал, как начать разговор, Маша устала ждать и спросила.
— Меня как будто с родителями вызвали к директору, — попыталась она расшевелить Николаева, — Так что я опять не так сделала?
В игривой обманчивости танцующего света Николаев смотрел на Машино лицо. Он специально сел так, чтобы его пристальное внимание осталось незамеченным. Линии её лица, когда она не знала, что за ней наблюдают, становились мягче, взгляд более задумчивым, расслабленным. Николаев вдруг подумал, что именно так выглядит Мария Игоревна по утрам, едва проснувшись.
Хорошо, она не может видеть, как он покраснел!
— Так и будете молчать? — недовольно спросила Маша, прищуриваясь. Ей не нравилось, что она не видит его. Действительно будто на допросе. — Я сейчас усну тут. Что делать будете?
«Отнесу на руках в комнату», — мысленно ответил ей Николаев, и на какую-то секунду всерьёз пожелал, чтобы Маша вдруг внезапно уснула.
— Извините, — нарушил он молчание, отмахиваясь от странных (очень странных) фантазий. — Просто, если честно, не знаю, с чего начать, — признался он, наконец.
— Ммм, — промычала Маша, ничего не понимая. Ей хорошо здесь. Тихо, мягко, сумрачно. Она могла бы и дальше молчать, обнаружив, что молчать в обществе Николаева ей приятно. — Извините, ничем не могу помочь. В отличие от вас я никакими сверхспособностями не обладаю. В частности, мысли читать не умею.
— Да и я тоже, — непроизвольно улыбнулся Николаев. Маша, по-прежнему не видя его лица, отчего-то сразу поняла, что он улыбается, и хмыкнула в ответ. — Дело в Алексее, — улыбка мигом сползла с Машином лица — как будто стерли мокрой тряпкой с грифельной доски. При чем тут Алексей? Неужели..? Что он успел рассказать брату? Эх, дура ты, Маша, дура — рано расслабилась. Эти Николаевы друг за дружку стоят и ничего друг от друга не скрывают. Ей стало душно и стыдно. Захотелось поскорее покончить с этим разговором и сбежать.
— И что там наговорил ваш братец? — с максимальным высокомерием в голосе спросила Маша. Только не опускать головы. Держись прямо. Заламывать руки будешь после.
Николаев ничего не заметил. Он все так же мучительно пытался подобрать слова, чтобы не обидеть Машу, не сделать ей больно.
— Алексей ничего мне не говорил. Не успел, — вздох облегчения. Камень оторвался и «бух» невидимо на пол. — Но и я не слепой, — Николаев решился— Я видел, чего вы пытались добиться. Но это невозможно, понимаете? Какие бы чувства он не испытывал к вам, как бы сильно его к вам не влекло — он никогда, никогда не сможет жениться на вас. Мы не можем себе этого позволить.
— Да уж, — отведя глаза, пробормотала Маша так тихо, что Николаев, увлеченный своей речью, и не заметил.
— Мы — особенные семьи не можем рисковать судьбой человечества ради собственного счастья и благополучия. Вы удивительная, замечательная девушка. Но вам нет места среди нас. Простите. Уже много веков мы сочетаемся браком только с членами таких же семей, как наша. Это наш рок, если хотите. Наша плата за честь, которая нам выпала. Он бы не женился на вас, чтобы не говорил.
«А он и не говорил», — закусив губу, с презрением к себе подумала Маша.
Значит, Алексей, блин, Александрович, ничего брату не рассказал. Впрочем, вряд ли это можно объяснить его благородством. Струсил правду говорить. Или тот ему шанса не дал. Сказала же Настя, что младшего барина спешно в Москву отправили. Можно предположить, что не добровольно.
Маша мстительно и недобро улыбнулась. Очень она надеется, что Алексею это путешествие будет неприятно, а еще лучше унизительно. А вдобавок, пусть его будущая жена окажется крокодилом. А то, как он там недавно ей втирал: «Мы почему еще особенные? Потому что самые красивые, умные и талантливые. И кровь свою никогда не мешаем во избежании недоразумений». Мерзота...
Вспоминая вчерашний вечер, Маша поймала себя на мысли, что думает о нем, как о событии, которое произошло когда-то очень и очень давно. И, скорее всего, не с ней. Сейчас ей довольно просто было посмотреть на эту сцену откуда-то сверху. Точно режиссер решил показать ее с высоты птичьего полета, с неодобрением отстранившись от героев.
Вот беседка, живописно украшенная осенью в темное покрывало рано постаревших листьев.
Молодой человек в шляпе и темном плаще взволнованно ходит туда-сюда, прикрывая, сидящей внутри даме пути к отступлению.
Дама порядком околела несмотря на то, что была укутана в теплую плюшевую пелерину. Из-под шляпки торчит ее посиневший нос. Губы бесцветные в тон лица.
Впрочем, если присмотреться, то зрители поймут, что это и не дама вовсе, а просто Маша, тридцати с лишнем лет от роду, завсегдатая дорогих московских баров, любительница путешествий, дружбы и любви без обязательств, паршивая овца в семье, по мнению матери и, возможно, сестры.
Маша очень хочет в тепло, но молодой человек умоляет ее подождать. И Маша ждет. Почти равнодушно ожидая предложения руки и сердца.
В том, что Алексей влюблен в нее по уши, Маша не сомневалась с той самой минуты, как увидела его под своими окнами. Его любовь ей не льстила и не доставляла удовольствия. Он был смазлив, обаятелен, но слишком восторжен — слишком, слишком предсказуем и поэтому неинтересен.
Однако же он, в то же время, был Маше необходим. Ждать пока он надумает жениться она никак не может. Сколько ей тогда будет по возвращении? Сорок? А если за день в девятнадцатом веке в двадцать первом проходит восемь, как в случае с Николаевым? Тогда она вернется домой и прератиться мигом в прах. Или еще хуже — останется такой, как есть, а все, кого она знала, умрут? Как тогда жить дальше? Кому она будет нужна?
— Я люблю вас так, как только мужчина способен любить женщину, — прервал ее размышления голос Алексея. Только сейчас Маша заметила, что младший брат Николаева встал на колено и страстно сверлит ее глазами. Господи, где он этого пафоса набрался? Неужели нельзя просто, своими словами признаться девушке в любви, по-быстрому предложить пожениться и уже сегодня отравиться домой — к Маше домой? — До моей женитьбы еще не скоро, — дорвалось до Машиного сознания. Она встрепенулась, нахмурилась, решила, что ослышалась и на полуслове его оборвала.
— Что вы сейчас сказали? — уточнила она, склоняясь к нему. «Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие зубы?»
Если Алексей и покраснел, то на морозе не заметишь — его румяная молодость пылала, кажется, даже в темноте. Он поймал Машину руку и, прежде чем она ее вырвала, сказал.
— Вам нечего бояться — я не женюсь еще по меньшей мере лет семь. Моя нареченная невеста еще очень молода. У нас с вами впереди почти целая жизнь. Давеча мама предлагала мне отправится в путешествие — посмотреть мир. Поедемте со мной, Мария Игоревна! От брата я слышал, какие свободные нравы царят в вашем времени — прекрасное время, жаль, что я так рано родился. Поэтому вас не смутят условности моей эпохи. Я буду любить вас пока не свяжу себя законными узами брака, — он попытался припасть к Машиной руке, которую все еще мял в своей, но та отпрянула назад, и он чмокнул губами в воздухе. Что, впрочем, не остудило его пыл. — Ах, Мария Игоревна, я смотрю на вас и весь горю. Вы обязаны остудить мой пыл. Поедемте со мной, умоляю. Будьте милосердны к моим страданиям. Прекратите муки, которые я испытываю с того момента, как вас увидел.
Надо сказать, что Маша горела не меньше Алексея. Такого стыда она не испытывала никогда. Уже позже, перематывая в голове в сотый раз эту сцену, Маша увидела со стороны свое лицо в тот момент, когда Алексей предложил ей стать его любовницей. Именно так самоуверенность и предвкушение стирается с лица героинь, которым вместо кольца дарят, например, часы или вовсе предлагают расстаться. Остается надеяться, что Алексей в ажиотаже от собственной щедрости не заметил, в каком шоке пребывает его возлюбленная.
Хотя, наверное, что-то он все же заметил. Потому что, когда Маша нервно отняла у него руку и спрятала ее для надежности в складках пелерины, чтобы он не увидел, как она дрожит от ярости и стыда, Алексей поспешил ее успокоить.
— Не волнуйтесь, Мария Игоревна, я знаю вас волнует ваша будущая судьба. Я позабочусь о вашем финансовом благосостоянии после своей свадьбы. На старости лет вы не останетесь нищей.
На старости лет? В неполных сорок? Маша вскочила. Оставаться тут дольше не представлялось возможным. Сколько раз прежде она предлагала мужчинам не портить отношения браком, но впервые оказалась в столь щекотливой ситуации, когда ее записали в содержанки. Лариса Огудалова недоделанная.
— Спасибо, Алексей Александрович, — процедила она сквозь зубы. — Я обязательно подумаю над вашим щедрым предложением. Особенно меня тронуло, что вы не бросите старушку умирать с голоду после расставания. Не каждый джентльмен на такое способен. А теперь пойдемте домой. Холодно.
Алексей, не уверенный до конца в успехе своего предприятия, тем не менее, окрыленный надеждой потрусил по аллее, едва поспевая за Машей, которая разве что не бежала в сторону усадьбы.
Впервые Маша действительно, не понимала, что происходит и как к этому относиться.
И дело уже даже не в том, что её планы вернуться домой лопнули, как… нет, не как воздушный шар или мыльный пузырь. Они лопнули, как мозоль, причинив дискомфорт на физическом уровне. Действительность, которую она не желала принимать, вдруг стала более осязаемой, чем привычная жизнь в двадцать первом веке. Получив щелчок по носу от самого, как она была уверена, ручного из Николаевых, Маша теперь по-другому смотрела на всю ситуацию в целом и свое сомнительное положение, в частности.
И тут Маша вспомнила об Агафье. Вспомнила и вздрогнула. Это что — такое будущее (да ещё в лучшем случае) её ожидает? Хотя, что ж это она. Агафья прибыла в прошлое дамой уже безнадёжно старой. Ее бы даже крепостной наверное в жены не взял — на кой ему древняя жена? А Маша, вон, перспективная. Со дня на день за нее Бархатов к Николаеву свататься прибудет. Прав был, Андрюха, ох, как прав — хорошую он ей партию нашёл.
Ну, Бархатова она после свадьбы, положим, быстро на место поставит — не таких обламовали. Но дальше то что? Сидеть тут и ждать, пока он изволит её покинуть на веки вечные? А вдруг ребёнок?
Фуууу… она что сейчас всерьёз думает замуж за этого индюка выходить? Да фигушки вам.
Николаев, который так увлёкся рассказом о семейных ценностях Николаевых и прочих особых семейств, что не заметил Машин отсутствующий взгляд. И поэтому неудивительно, что он был крайне изумлён, когда в самый патетический момент его пламенной речи Маша рассеяно полюбопытствовала.
— А у вашей невесты брат какой-нибудь неженатый случаем не имеется? — Николаев ушам не поверил, закрыл рот рукой, опустил, а затем вновь поднял на Машу полный недоумении взгляд.
— Мария Игоревна! Вы… Вы..
Неверно истолковав его недоумение, Маша перебила, не дав договорить.
— Николаев, ничего с вашими родственниками не случится. И с братом все было бы в порядке. Я просто хочу на хвост кому то из ваших сесть. Ну не желаю я в этом средневековье сгинуть! Я в ванную нормальную хочу! Мне ноги побрить надо, в конце концов! Я зубы нормально не чистила уже столько времени! Помоги мне, а, Николаев? — и она посмотрела на него так, что в груди у него что-то вздыбилось, уперлось локтями в ребра — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Чтобы не показать Марии Игоревне своей слабости он отвернулся, но сразу же услышал шелест юбки. Она подлетела сзади, положила решительно руки ему на спину и повторила. — Помоги! Я тебя прошу, — она перешла на ты, но не это беспокоило Николаева. Больше всего ему хотелось, чтобы она убрала руки прочь, пока не выжгла у него на спине два клейма — так пылало место, которого касались ее ладони.
Николаев не мальчик. Он понял, наконец, что не показалось ему давеча. Эта женщина что-то будит в нем — какую-то тоску по себе, стоит ей скрыться с его глаз. А, значит, как честный человек накануне свадьбы он просто обязан прекратить все это. Да, только один выход, очевидно.
Он повернулся так неожиданно, что Маша не успела (или не захотела) отойти в сторону. Они стояли рядом, и, кажется, брось теперь между ними сухой листик, он вспыхнет и сгорит дотла в считанные секунды
— Повторяю, никто их наших не допустит с вами связи более близкой, чем та, которую неприлично предалагать порядочной женщине. Но я обещаю, что постараюсь узнать, как осуществить то, о чем вы просите. Если это только возможно. Не делайте глупостей. В случае неудачи, вы испорите себе репутацию, и тут уже я ничего не смогу поделать.
Маше захотелось кричать. Сам о том не подозревая, Николаев её сейчас унизил, похлеще братца. Вот же вы какие — дамы и господа в девятнадцатом веке — лицемерные, лживые — да ничем не лучше, чем у нас. Маша хотя бы честная. С собой, во всяком случае.
Как захотелось ей влепить ему что-то побольнее пощечины. Честь у тебя, значит? Ну, ну.
И Маша поднялась на цыпочки, положила руки на колючие щеки и поцеловала мистера «все будет шито-крыто».
