Предзакатные лучи заливали живым огнем верхушки пушистых сосен и раскидистых дубов, накрененных под углом в сорок пять градусов в одном направлении.
– Почему так? – указала я на аномалию.
– Это все мистраль, – ответил Себастьян. – Росток с самого рождения испытывает на себе его силу и приспосабливается, принимая направление ветра.
Под ногами шуршал мелкий песчаник. На особо крутой тропинке Себастьян взял меня за руку и больше не отпускал. Мы прошли мимо Гробницы Отшельника, где покоился прах Отца Крузе, удалившегося от мирской суеты в скалы холма де Мург. Нашли маленькую часовню Notre-Dames de Consolation, восстановленную пару лет назад. Себастьян показал фрески внутри через зарешеченное окно.
Потом посетили Зеленый летний амфитеатр – наследие греческих предков. И все это время хозяин рассказывал об истории города и окрестностей, удивляя и восхищая своими глубокими познаниями богатого на легенды края…
В конце концов, добрались до вершины холма и умостились на скамейке под дубовой кроной, рассматривая раскинувшуюся панораму. Многоуровневыми театральными декорациями окружали нас аббатство и форт, башня Филипа Красивого и Папский Дворец в Авиньоне, едва различимый в сгущающихся сумерках по ту сторону Роны...
Я вдыхала теплый аромат нагретой за день земли и наслаждалась величественной картиной, впитывая мельчайшие детали, стараясь навсегда запечатлеть в памяти этот момент. Но больше всего радовал тот факт, что разделяю его с любимым человеком, что мы вместе любуемся великолепием контрастов и красок, испытывая одни и те же чувства благоговения и покоя. Во всяком случае, я надеялась, что разделяем. Хотя Себастьян, конечно, сто раз уже наблюдал окружающие красоты.
Но, никак прочитав мои мысли, хозяин тихо заговорил:
– Когда я впервые увидел этот край в тринадцать лет, влюбился в него без памяти. И до сих пор подобное чувство не покидает меня. Приходя на вершину Холма, я будто делаю шаг навстречу Богу… Понимаю, почему духовенство облюбовало эти благодатные места для своей резиденции в свое время.
Я задумчиво кивнула, рассматривая церковный шпиль у подножия холма. Все-таки не зря мне в первые минуты пребывания в Авиньоне показалось, словно я вступила на райские земли. Ни у одной меня похожие мысли.
Себастьян меж тем продолжил:
– В то время я не очень любил Бога. Да и до сих пор у меня есть к нему претензии. Я тогда только что потерял мать, меня увезли в чужую страну, к чужим людям. Вся жизнь перевернулась с ног на голову.
Я на секунду подавилась дыханием:
– В чужую страну?..
Себастьян повернул лицо, грустно улыбнулся и крепче сжал мою ладонь:
– Мне кажется, ты уже поняла, что я говорю и понимаю по-русски. Интересно знать почему?
Я сглотнула, радуясь тому, что он готов мне открыться, и тревожась этому. Что я услышу? Какой дурой окажусь в итоге? Но все же кивнула, серьезно глядя ему в глаза.
Себастьян вновь отвернулся к городу и вдруг заговорил на чистейшем русском. Хотя все же небольшой, очень мягкий акцент слышался в произносимых словах…
– Моя мать русская, Люси. До неполных тринадцати лет я жил в Арзамасе и понятия не имел, кто мой отец и откуда. Маму звали Света. Она работала в музее, но закончила в свое время московский Университет Дружбы Народов. Познакомилась с отцом на последнем курсе во время стажировки в одной из немногочисленных тогда организаций, ведущих дела с зарубежными представительствами. Он тоже был там на практике. Приехал по обмену… До сих пор не могу понять, как Эвелин его в СССР отпустила. Она терпеть не могла советскую власть.
Себастьян ненадолго замолчал, а я не смела шелохнуться, ошеломленная его рассказом, при этом впитывая его голос, родную речь, удивляясь, но вместе с тем понимая, как естественно она звучит из его уст. И я молчала – боялась вспугнуть.
– Ну… В результате этого знакомства как-то получился я, – отстраненно усмехнулся Себ. – Отец уехал еще до того, как беременность обнаружилась. Мать не знала, как поступить, ведь она только-только получила диплом, ее ждало место в одном из крупных госучреждений столицы. И все же она решила оставить меня. Вернулась домой, к родителям. И мы зажили вчетвером в тесной двушке хрущевки: мама, я и дедушка с бабушкой… Не знаю, почему мать выбрала имя Сева – Севастьян. Оно странное и редкое для тех лет. Но думаю, она все же надеялась, что когда-нибудь познакомит меня с отцом и выбирала его с прицелом на будущее.
Себастьян ненадолго замолчал, погрузившись в воспоминания. Но потом, встрепенувшись, продолжил глухим голосом:
– Маме поставили смертельный диагноз, когда я только пошел в седьмой класс. Это было… Это был жестокий удар. За год до того скончался дед, а бабушка слегла и больше не вставала. Мой мир рушился на глазах, и я не мог ничего поделать. Сорвался, ударился во все тяжкие: пил водку с алкашами из соседнего подъезда, закурил, перестал учиться, был даже привод в милицию из-за драки. Плохо помню тот период и мало горжусь им. Вместо того, чтобы поддержать родных мне женщин в последние дни их жизни, причинял одни страдания…
Я крепче сжала руку мужчины, меня потихоньку начала колотить дрожь. Перед глазами встал подросток с несчастными глазами, так похожий на Симона, который не знал, куда себя деть от надвигавшейся локальной катастрофы вселенского масштаба.
Себастьян в ответ пожал мои пальцы.
– И мать, отчаявшись, написала отцу. Она понятия не имела, дойдет ли письмо до адресата, ведь прошло тринадцать лет с тех пор, как он оставил свои координаты. Отослала мою фотографию и копию свидетельства о рождении, просила помочь и защитить их сына… Отец никогда меня особо не признавал. Его вообще не интересовали дети и вопросы семьи. Только тачки, гонки и женщины. Но взрослый ребенок пришелся кстати, чтобы утихомирить родителей, взывавших к совести единственного наследника начавшей тогда процветать бумажной империи. Вот он и сбагрил им меня, увезя буквально через неделю после смерти матери, почти силком. Он даже не дал толком попрощаться с бабушкой. Нанял ей сиделку и бросил одну, хотя я умолял его оставить меня с ней. Во мне тогда образовалась огромная дыра, я почти на год замкнулся, не хотел ни с кем общаться, упрямо разговаривал только на русском, хотя мать с детства учила французскому. Через полгода после моего отъезда умерла и баба Маша. В России не осталось никого, кто бы меня ждал…
Тут я не выдержала и, высвободив ладонь, прижалась сбоку к Себастьяну, обняв его за талию обеими руками. Почти физическая боль растекалась по всему телу, мысли носились растревоженными пчелами. Я даже не поняла, что по щекам уже несколько минут текли слезы. Только всхлипнув в мужское плечо, до меня дошло, что я реву. Себастьян вмиг всполошился:
– Эй, Люси, ты что? Не плачь, малыш, все давным-давно закончилось. Это жизнь, ничего не поделаешь. Не надо жалеть, – и Себастьян в свою очередь крепко обхватил меня, перетащив к себе на колени и уткнувшись в склоненную ему на грудь макушку. Я не выдержала и разрыдалась в голос. Это было действительно глупо – кто кого должен утешать, в конце концов?! Но я не могла остановиться, представляя одинокого мальчика с голубыми глазами, вырванного из привычного окружения, потерявшего самых любимых людей, не знающего, что ждет его впереди… Себастьян какое-то время гладил меня по спине и голове, что-то тихо нашептывая. Потом, когда я успокоилась, лишь тихонько всхлипывая в насквозь промокшую мужскую футболку и украдкой наматывая сопли на кулак, повторил: – Не надо меня жалеть, Люси. Если бы знал, что ты так отреагируешь, ничего не сказал бы.
– Прости, – прошептала я хрипло, – вечно вокруг тебя сырость развожу. Но как представлю тебя… – и снова «здравствуйте». Тьфу! – Прости-и-и…
Он оторвал меня от себя, укоризненно щелкнул по носу и продолжил с нарочитой веселостью в голосе:
– Хватит рыдать. Ведь все удачно сложилось. Я оказался богатым заморским наследником, почти принцем, а мог бы стать одним из миллионов постперестроечных сирот. Так что я везунчик. И вскоре, когда чуть подрос, сообразил это. Правда, не без помощи нескольких затрещин от прадедушки Пьера, – Себастьян машинально потер затылок. – Да-а… Рука у него не легче, чем у дедушки Миши.
Я не слишком искренне улыбнулась его попытке отвлечь меня от страданий по мальчику Севе. И спросила… Вернее попыталась спросить, но голос охрип от рыданий и долгого молчания, пришлось откашливаться для начала:
– И как же ты смог привыкнуть?
– Да как все… – пожал плечами Себ. – Время лечит. Невозможно страдать всю жизнь. Тем более активному подростку. Я рад, что Шарль спихнул меня на родителей. С ним бы я, наверное, точно неврастеником стал. Но бабуля с дедулей кнутом и пряником, а главное – любовью и заботой – выдернули меня из вселенской скорби. Через год я начал адаптироваться и к старшим классам уже вполне «офранцузился». Начал учиться, завел друзей, разбивал сердца девчонкам налево и направо. – Себастьян рассмеялся собственным воспоминаниям.
Я улыбнулась уже спокойнее и более открыто:
– Что, много разбил?
Себ шутливо вздернул бровь:
– Конечно, я ж красавчик. Да еще экзотический, с легендой. Этакий Рыцарь Печального Образа. Девчонки пачками на шею вешались. – Он подмигнул мне. – Я даже блокнот завел, куда имена своих пассий записывал.
Ну уж это была точно лишняя информация – явно, чтобы перевести разговор и развеселить меня. И то правда – хватит хандрить, а то примет еще за истеричку.
– Фу-ты ну-ты, – фыркнула я, нарочно клюнув на удочку. – Казанова авиньонского разлива.
– Ага, – Себастьян не упустил возможности отвлечь меня от мрачных дум. – Одни мамашки дочек от меня прятали, другие, наоборот, подсовывали чуть ли не в постель, надеясь, что богатый наследничек соблазнится и влюбится по уши. Своими любовными похождениями я, в итоге, даже папашу переплюнул, – усмехнулся Себастьян. И добавил с нарочитым пафосом, схватившись рукой за левую сторону груди: – Но единственное сердце свое я берег для самой-самой.
Мне вдруг снова сделалось грустно. «Самая-самая» уже случилась в жизни моего заморского принца. И это была не я. Мне в то время еще мама косички в садик заплетала… Эх.
Себ каким-то образом понял, что я вновь потихоньку скатываюсь в уныние, и тяжело вздохнул:
– Ну а теперь-то что случилось?
– Ничего, – буркнула в ответ. Вот не хотела, но получилось как-то обиженно. Люська, фу такой быть. Ревновать к усопшей жене – последнее дело.
– Ага, ну да… Совсем ничего. Только почему-то надулась снова как мышь на крупу.
– А вот и не мышь, – упрямо вякнула я.
– Ну да, не мышь… – покладисто согласился Себастьян. – Суслик.
– Что-о-о?? – задохнулась я возмущенно. – Кто-о-о??
– Снусмумрик? – продолжил дурачиться Себастьян, невинно заглядывая мне в глаза. – Или ежик? Весь такой круглый, колючий… – Он почесал подбородок, задумчиво прищурившись на меня. – Нет. Морская свинка! Они так же забавно щеки надувают и носом дергают. Во-во, прямо как ты сейчас.
– Ах ты… – Тут я не выдержала и начала шутливо мутузить его в грудь и бока кулачками. – Никто еще не сравнивал меня со свиньей, пусть и морской!
Непонятно как, но робость и смущение, которые охватывали меня раньше в компании хозяина, а также все сомнения вдруг испарились, развеялись бесследно утренним туманом в лучах солнца. Мое персональное солнце держало меня на коленях, хохотало, отбиваясь от моих тычков и пыталось щекотать в ответ. Будь что будет. Сейчас на душе так легко и светло. И пусть я не знаю его истинных чувств, хотя сама уже давно, как оказывается, поведала ему о своих, Себастьян открылся мне. Наверное, это чего-то стоит. Наверное, я дорога ему, раз он настолько доверился постороннему, по сути, человеку. И я точно знаю, что он меня хочет. Так какая разница, любит он меня или нет. Здесь и сейчас я хочу быть счастливой. Так что… будь что будет!
В какой-то момент я прижалась к нему слишком тесно и… почувствовала бедром мужское напряжение пониже пояса. Мы замерли, пытаясь отдышаться, вглядываясь друг другу в лица сквозь упавшие сумерки.
Веки Себастьяна потяжелели, глаза заволокло томлением. Наверное, я отразила его взгляд, потому что голова вдруг сделалась легкой, пустой, а внизу все потяжелело и запульсировало. Он протянул руку, обведя пальцами нос, скулы, подбородок, заправил мне за ухо прядь волос и прошептал:
– Ты очень красивая… И я безумно тебя хочу.
А я сделала то, о чем мечтала уже час как: пересела лицом к мужчине, согнув ноги в коленях по бокам от него, и обхватила его лицо ладонями. Затем склонилась, захватила в плен мякоть нижней губы, лаская ее языком, проводя им от одного уголка рта к другому. Потом переключилась на верхнюю, смакуя и ее шелковистую упругость.
Не к месту вспомнился аналогичный случай с Максом перед моим отъездом… Я невольно, краем сознания сравнила две ситуации и поняла, какая я дура. Их нельзя сравнивать. Словно равняешь компот и воду. Да, компот сладкий и вроде бы вкусный, но только водой можно напиться. Только она по-настоящему утоляет жажду. Лишь в ней можно раствориться без остатка, увидеть в ее зеркальной глади собственную суть и глубину всех своих чувств… Я чувствовала себя могущественной и ранимой одновременно, мне хотелось брать и отдавать, а не только отдавать… Правда, могущество свое я ощущала не слишком долго, потому что как только мой язык проник в мужской рот, стальные тиски тут же сомкнулись за спиной, отрезая путь к отступлению и выбивая остатки дыхания.
Себастьян беспощадно сминал мои губы, голодными движениями языка проникая все глубже и жестче, демонстрируя им все, что ждет меня в будущем в другом месте, в другое время и в расположении других органов. В паху сладко и чуть болезненно заныло, из головы вылетели последние мысли…
Не знаю, как долго мы целовались, яростно прижимаясь друг к другу, но в какой-то момент я застонала от нетерпения, а Себастьян настойчиво стал пробираться между нашими руками под подол моего сарафана. Нетерпеливо сдвинул трусики, найдя пальцами истекающую влагой расселину и, надавив на клитор, резко ввел в меня сразу два пальца, чуть согнув их внутри, уверенно находя ведомую лишь ему точку.
Я не выдержала.
И заорала.
Вернее, попыталась закричать, но мне, слава тебе боженька, закрыли рот другой рукой. Иначе бы весь парк переполошила.
Потому что волна экстаза накрыла меня так яростно и неожиданно, что терпеть больше не было сил. Меня буквально трясло на коленях Себастьяна, и, вспоминая этот эпизод задним числом, я с ужасом представляла, как пошло и красноречиво выглядела содрогающаяся в объятиях мужчины девушка со стороны. Хорошо, что скамья, где мы вздумали предаваться плотским утехам, находилась в уединении, в густой тени. Да и прохожие давно не встречались. Похоже, местные жители разбрелись по домам ужинать.
Пока меня било и качало на волнах наслаждения, Себастьян слегка отстранился, расстегнув джинсы, приподнялся вместе со мной, чуть спуская их и высвобождая восставшую часть себя. Он дышал так же шумно, как и я, и так же, как и я, потерял, по всей видимости, голову…
А в следующий миг приглушенно застонал сам, насадив мое тело на свое, проникая обжигающим естеством в мою пылающую суть. Это был один из самых сумасшедших и безумных половых актов в моей жизни на долгие годы вперед…
– Почему так? – указала я на аномалию.
– Это все мистраль, – ответил Себастьян. – Росток с самого рождения испытывает на себе его силу и приспосабливается, принимая направление ветра.
Под ногами шуршал мелкий песчаник. На особо крутой тропинке Себастьян взял меня за руку и больше не отпускал. Мы прошли мимо Гробницы Отшельника, где покоился прах Отца Крузе, удалившегося от мирской суеты в скалы холма де Мург. Нашли маленькую часовню Notre-Dames de Consolation, восстановленную пару лет назад. Себастьян показал фрески внутри через зарешеченное окно.
Потом посетили Зеленый летний амфитеатр – наследие греческих предков. И все это время хозяин рассказывал об истории города и окрестностей, удивляя и восхищая своими глубокими познаниями богатого на легенды края…
В конце концов, добрались до вершины холма и умостились на скамейке под дубовой кроной, рассматривая раскинувшуюся панораму. Многоуровневыми театральными декорациями окружали нас аббатство и форт, башня Филипа Красивого и Папский Дворец в Авиньоне, едва различимый в сгущающихся сумерках по ту сторону Роны...
Я вдыхала теплый аромат нагретой за день земли и наслаждалась величественной картиной, впитывая мельчайшие детали, стараясь навсегда запечатлеть в памяти этот момент. Но больше всего радовал тот факт, что разделяю его с любимым человеком, что мы вместе любуемся великолепием контрастов и красок, испытывая одни и те же чувства благоговения и покоя. Во всяком случае, я надеялась, что разделяем. Хотя Себастьян, конечно, сто раз уже наблюдал окружающие красоты.
Но, никак прочитав мои мысли, хозяин тихо заговорил:
– Когда я впервые увидел этот край в тринадцать лет, влюбился в него без памяти. И до сих пор подобное чувство не покидает меня. Приходя на вершину Холма, я будто делаю шаг навстречу Богу… Понимаю, почему духовенство облюбовало эти благодатные места для своей резиденции в свое время.
Я задумчиво кивнула, рассматривая церковный шпиль у подножия холма. Все-таки не зря мне в первые минуты пребывания в Авиньоне показалось, словно я вступила на райские земли. Ни у одной меня похожие мысли.
Себастьян меж тем продолжил:
– В то время я не очень любил Бога. Да и до сих пор у меня есть к нему претензии. Я тогда только что потерял мать, меня увезли в чужую страну, к чужим людям. Вся жизнь перевернулась с ног на голову.
Я на секунду подавилась дыханием:
– В чужую страну?..
Себастьян повернул лицо, грустно улыбнулся и крепче сжал мою ладонь:
– Мне кажется, ты уже поняла, что я говорю и понимаю по-русски. Интересно знать почему?
Я сглотнула, радуясь тому, что он готов мне открыться, и тревожась этому. Что я услышу? Какой дурой окажусь в итоге? Но все же кивнула, серьезно глядя ему в глаза.
Себастьян вновь отвернулся к городу и вдруг заговорил на чистейшем русском. Хотя все же небольшой, очень мягкий акцент слышался в произносимых словах…
– Моя мать русская, Люси. До неполных тринадцати лет я жил в Арзамасе и понятия не имел, кто мой отец и откуда. Маму звали Света. Она работала в музее, но закончила в свое время московский Университет Дружбы Народов. Познакомилась с отцом на последнем курсе во время стажировки в одной из немногочисленных тогда организаций, ведущих дела с зарубежными представительствами. Он тоже был там на практике. Приехал по обмену… До сих пор не могу понять, как Эвелин его в СССР отпустила. Она терпеть не могла советскую власть.
Себастьян ненадолго замолчал, а я не смела шелохнуться, ошеломленная его рассказом, при этом впитывая его голос, родную речь, удивляясь, но вместе с тем понимая, как естественно она звучит из его уст. И я молчала – боялась вспугнуть.
– Ну… В результате этого знакомства как-то получился я, – отстраненно усмехнулся Себ. – Отец уехал еще до того, как беременность обнаружилась. Мать не знала, как поступить, ведь она только-только получила диплом, ее ждало место в одном из крупных госучреждений столицы. И все же она решила оставить меня. Вернулась домой, к родителям. И мы зажили вчетвером в тесной двушке хрущевки: мама, я и дедушка с бабушкой… Не знаю, почему мать выбрала имя Сева – Севастьян. Оно странное и редкое для тех лет. Но думаю, она все же надеялась, что когда-нибудь познакомит меня с отцом и выбирала его с прицелом на будущее.
Себастьян ненадолго замолчал, погрузившись в воспоминания. Но потом, встрепенувшись, продолжил глухим голосом:
– Маме поставили смертельный диагноз, когда я только пошел в седьмой класс. Это было… Это был жестокий удар. За год до того скончался дед, а бабушка слегла и больше не вставала. Мой мир рушился на глазах, и я не мог ничего поделать. Сорвался, ударился во все тяжкие: пил водку с алкашами из соседнего подъезда, закурил, перестал учиться, был даже привод в милицию из-за драки. Плохо помню тот период и мало горжусь им. Вместо того, чтобы поддержать родных мне женщин в последние дни их жизни, причинял одни страдания…
Я крепче сжала руку мужчины, меня потихоньку начала колотить дрожь. Перед глазами встал подросток с несчастными глазами, так похожий на Симона, который не знал, куда себя деть от надвигавшейся локальной катастрофы вселенского масштаба.
Себастьян в ответ пожал мои пальцы.
– И мать, отчаявшись, написала отцу. Она понятия не имела, дойдет ли письмо до адресата, ведь прошло тринадцать лет с тех пор, как он оставил свои координаты. Отослала мою фотографию и копию свидетельства о рождении, просила помочь и защитить их сына… Отец никогда меня особо не признавал. Его вообще не интересовали дети и вопросы семьи. Только тачки, гонки и женщины. Но взрослый ребенок пришелся кстати, чтобы утихомирить родителей, взывавших к совести единственного наследника начавшей тогда процветать бумажной империи. Вот он и сбагрил им меня, увезя буквально через неделю после смерти матери, почти силком. Он даже не дал толком попрощаться с бабушкой. Нанял ей сиделку и бросил одну, хотя я умолял его оставить меня с ней. Во мне тогда образовалась огромная дыра, я почти на год замкнулся, не хотел ни с кем общаться, упрямо разговаривал только на русском, хотя мать с детства учила французскому. Через полгода после моего отъезда умерла и баба Маша. В России не осталось никого, кто бы меня ждал…
Тут я не выдержала и, высвободив ладонь, прижалась сбоку к Себастьяну, обняв его за талию обеими руками. Почти физическая боль растекалась по всему телу, мысли носились растревоженными пчелами. Я даже не поняла, что по щекам уже несколько минут текли слезы. Только всхлипнув в мужское плечо, до меня дошло, что я реву. Себастьян вмиг всполошился:
– Эй, Люси, ты что? Не плачь, малыш, все давным-давно закончилось. Это жизнь, ничего не поделаешь. Не надо жалеть, – и Себастьян в свою очередь крепко обхватил меня, перетащив к себе на колени и уткнувшись в склоненную ему на грудь макушку. Я не выдержала и разрыдалась в голос. Это было действительно глупо – кто кого должен утешать, в конце концов?! Но я не могла остановиться, представляя одинокого мальчика с голубыми глазами, вырванного из привычного окружения, потерявшего самых любимых людей, не знающего, что ждет его впереди… Себастьян какое-то время гладил меня по спине и голове, что-то тихо нашептывая. Потом, когда я успокоилась, лишь тихонько всхлипывая в насквозь промокшую мужскую футболку и украдкой наматывая сопли на кулак, повторил: – Не надо меня жалеть, Люси. Если бы знал, что ты так отреагируешь, ничего не сказал бы.
– Прости, – прошептала я хрипло, – вечно вокруг тебя сырость развожу. Но как представлю тебя… – и снова «здравствуйте». Тьфу! – Прости-и-и…
Он оторвал меня от себя, укоризненно щелкнул по носу и продолжил с нарочитой веселостью в голосе:
– Хватит рыдать. Ведь все удачно сложилось. Я оказался богатым заморским наследником, почти принцем, а мог бы стать одним из миллионов постперестроечных сирот. Так что я везунчик. И вскоре, когда чуть подрос, сообразил это. Правда, не без помощи нескольких затрещин от прадедушки Пьера, – Себастьян машинально потер затылок. – Да-а… Рука у него не легче, чем у дедушки Миши.
Я не слишком искренне улыбнулась его попытке отвлечь меня от страданий по мальчику Севе. И спросила… Вернее попыталась спросить, но голос охрип от рыданий и долгого молчания, пришлось откашливаться для начала:
– И как же ты смог привыкнуть?
– Да как все… – пожал плечами Себ. – Время лечит. Невозможно страдать всю жизнь. Тем более активному подростку. Я рад, что Шарль спихнул меня на родителей. С ним бы я, наверное, точно неврастеником стал. Но бабуля с дедулей кнутом и пряником, а главное – любовью и заботой – выдернули меня из вселенской скорби. Через год я начал адаптироваться и к старшим классам уже вполне «офранцузился». Начал учиться, завел друзей, разбивал сердца девчонкам налево и направо. – Себастьян рассмеялся собственным воспоминаниям.
Я улыбнулась уже спокойнее и более открыто:
– Что, много разбил?
Себ шутливо вздернул бровь:
– Конечно, я ж красавчик. Да еще экзотический, с легендой. Этакий Рыцарь Печального Образа. Девчонки пачками на шею вешались. – Он подмигнул мне. – Я даже блокнот завел, куда имена своих пассий записывал.
Ну уж это была точно лишняя информация – явно, чтобы перевести разговор и развеселить меня. И то правда – хватит хандрить, а то примет еще за истеричку.
– Фу-ты ну-ты, – фыркнула я, нарочно клюнув на удочку. – Казанова авиньонского разлива.
– Ага, – Себастьян не упустил возможности отвлечь меня от мрачных дум. – Одни мамашки дочек от меня прятали, другие, наоборот, подсовывали чуть ли не в постель, надеясь, что богатый наследничек соблазнится и влюбится по уши. Своими любовными похождениями я, в итоге, даже папашу переплюнул, – усмехнулся Себастьян. И добавил с нарочитым пафосом, схватившись рукой за левую сторону груди: – Но единственное сердце свое я берег для самой-самой.
Мне вдруг снова сделалось грустно. «Самая-самая» уже случилась в жизни моего заморского принца. И это была не я. Мне в то время еще мама косички в садик заплетала… Эх.
Себ каким-то образом понял, что я вновь потихоньку скатываюсь в уныние, и тяжело вздохнул:
– Ну а теперь-то что случилось?
– Ничего, – буркнула в ответ. Вот не хотела, но получилось как-то обиженно. Люська, фу такой быть. Ревновать к усопшей жене – последнее дело.
– Ага, ну да… Совсем ничего. Только почему-то надулась снова как мышь на крупу.
– А вот и не мышь, – упрямо вякнула я.
– Ну да, не мышь… – покладисто согласился Себастьян. – Суслик.
– Что-о-о?? – задохнулась я возмущенно. – Кто-о-о??
– Снусмумрик? – продолжил дурачиться Себастьян, невинно заглядывая мне в глаза. – Или ежик? Весь такой круглый, колючий… – Он почесал подбородок, задумчиво прищурившись на меня. – Нет. Морская свинка! Они так же забавно щеки надувают и носом дергают. Во-во, прямо как ты сейчас.
– Ах ты… – Тут я не выдержала и начала шутливо мутузить его в грудь и бока кулачками. – Никто еще не сравнивал меня со свиньей, пусть и морской!
Непонятно как, но робость и смущение, которые охватывали меня раньше в компании хозяина, а также все сомнения вдруг испарились, развеялись бесследно утренним туманом в лучах солнца. Мое персональное солнце держало меня на коленях, хохотало, отбиваясь от моих тычков и пыталось щекотать в ответ. Будь что будет. Сейчас на душе так легко и светло. И пусть я не знаю его истинных чувств, хотя сама уже давно, как оказывается, поведала ему о своих, Себастьян открылся мне. Наверное, это чего-то стоит. Наверное, я дорога ему, раз он настолько доверился постороннему, по сути, человеку. И я точно знаю, что он меня хочет. Так какая разница, любит он меня или нет. Здесь и сейчас я хочу быть счастливой. Так что… будь что будет!
В какой-то момент я прижалась к нему слишком тесно и… почувствовала бедром мужское напряжение пониже пояса. Мы замерли, пытаясь отдышаться, вглядываясь друг другу в лица сквозь упавшие сумерки.
Веки Себастьяна потяжелели, глаза заволокло томлением. Наверное, я отразила его взгляд, потому что голова вдруг сделалась легкой, пустой, а внизу все потяжелело и запульсировало. Он протянул руку, обведя пальцами нос, скулы, подбородок, заправил мне за ухо прядь волос и прошептал:
– Ты очень красивая… И я безумно тебя хочу.
А я сделала то, о чем мечтала уже час как: пересела лицом к мужчине, согнув ноги в коленях по бокам от него, и обхватила его лицо ладонями. Затем склонилась, захватила в плен мякоть нижней губы, лаская ее языком, проводя им от одного уголка рта к другому. Потом переключилась на верхнюю, смакуя и ее шелковистую упругость.
Не к месту вспомнился аналогичный случай с Максом перед моим отъездом… Я невольно, краем сознания сравнила две ситуации и поняла, какая я дура. Их нельзя сравнивать. Словно равняешь компот и воду. Да, компот сладкий и вроде бы вкусный, но только водой можно напиться. Только она по-настоящему утоляет жажду. Лишь в ней можно раствориться без остатка, увидеть в ее зеркальной глади собственную суть и глубину всех своих чувств… Я чувствовала себя могущественной и ранимой одновременно, мне хотелось брать и отдавать, а не только отдавать… Правда, могущество свое я ощущала не слишком долго, потому что как только мой язык проник в мужской рот, стальные тиски тут же сомкнулись за спиной, отрезая путь к отступлению и выбивая остатки дыхания.
Себастьян беспощадно сминал мои губы, голодными движениями языка проникая все глубже и жестче, демонстрируя им все, что ждет меня в будущем в другом месте, в другое время и в расположении других органов. В паху сладко и чуть болезненно заныло, из головы вылетели последние мысли…
Не знаю, как долго мы целовались, яростно прижимаясь друг к другу, но в какой-то момент я застонала от нетерпения, а Себастьян настойчиво стал пробираться между нашими руками под подол моего сарафана. Нетерпеливо сдвинул трусики, найдя пальцами истекающую влагой расселину и, надавив на клитор, резко ввел в меня сразу два пальца, чуть согнув их внутри, уверенно находя ведомую лишь ему точку.
Я не выдержала.
И заорала.
Вернее, попыталась закричать, но мне, слава тебе боженька, закрыли рот другой рукой. Иначе бы весь парк переполошила.
Потому что волна экстаза накрыла меня так яростно и неожиданно, что терпеть больше не было сил. Меня буквально трясло на коленях Себастьяна, и, вспоминая этот эпизод задним числом, я с ужасом представляла, как пошло и красноречиво выглядела содрогающаяся в объятиях мужчины девушка со стороны. Хорошо, что скамья, где мы вздумали предаваться плотским утехам, находилась в уединении, в густой тени. Да и прохожие давно не встречались. Похоже, местные жители разбрелись по домам ужинать.
Пока меня било и качало на волнах наслаждения, Себастьян слегка отстранился, расстегнув джинсы, приподнялся вместе со мной, чуть спуская их и высвобождая восставшую часть себя. Он дышал так же шумно, как и я, и так же, как и я, потерял, по всей видимости, голову…
А в следующий миг приглушенно застонал сам, насадив мое тело на свое, проникая обжигающим естеством в мою пылающую суть. Это был один из самых сумасшедших и безумных половых актов в моей жизни на долгие годы вперед…
