______________
Я больше не могла находиться внутри пустого дома.
Горло вновь сдавили спазмы, в груди при каждом вдохе чувствовалась странная боль.
Не знаю, сколько я просидела так на холодных камнях крыльца, уставившись в стену ограды через дорогу… Я не видела ее. В голове пусто, как в особняке за моей спиной.
Через какое-то время рядом притормозил новенький мерседес. Краем сознания отметила, что Манон неизменно прекрасна. Даже в черном. А я… Мне было все равно, как я выгляжу после бессонной ночи с заплывшими от слез глазами.
Манон в черном?..
Она встала передо мной:
– Где ключи? – бросила без приветствий.
Я протянула связку, машинально отметив, что рука дрожит. Все-таки решила подняться навстречу и слегка покачнулась: ноги затекли.
– Манон, почему на тебе траур… Себастьян… Себастьян... – слова вышли сиплыми и едва слышными, и я так и не смогла проговорить вслух "мертв". – Что же делать, Манон? – добавила растерянно.
– А что? – жестко ответила та, глядя на меня холодно и с каким-то злорадством. – Какое отношение имеют семейные дела Аркуров к твоей персоне? Разве ты не получила вчера четкие указания от Пьера?
Я снова покачнулась – теперь так, будто меня ударили и смешали с грязью. Но за что?
– Я не чужая, – откликнулась твердо. – Я – невеста Себастьяна, мы женимся…
Девушка презрительно скривила губы:
– Не смеши меня! Да какая из тебя невеста? Обычная золотоискательница, une fille de pute russe! Тебе ведь все равно, перед кем ноги раздвигать? Лишь бы подарочки получать да во Франции остаться... Вот и катись к своему любовнику.
– Что?.. – я отшатнулась. Переспросила заикаясь: – К-к-какому любовнику?
– Что слышала, – обрубила Манон. – Который сапоги тебе дарил. – И она ткнула мне чуть ли не в нос экран своего телефона. На фотографии мы с ребятами сидели в кафе. Дени протягивал пакет из итальянского бутика… Сто лет назад…
– Что за бред, – я недоуменно взглянула на девушку.
– Слава богу, Себастьян избежал участи быть женатым на такой меркантильной девице!
Я смотрела на нее во все глаза. Что она несет… Зачем все это сейчас? Чувствуя, как в груди медленно растет глухая ярость, мысленно я уже видела на щеке мерзавки след от пощечины, но в реальности и пальцем пошевелить не могла.
Я вдруг онемела. Забыла французский. Напрочь. Слова разбежались, не оставляя шанса достойно ответить на какие-то абсолютно нелепые и несправедливые обвинения.
А Манон спокойно и почти дружелюбно произнесла:
– Подвезти на вокзал? – И тут же глумливо усмехнулась. – Или, может, к любовнику?
Голос так и не вернулся, я все еще пыталась переварить странный и дикий диалог, только что произошедший между нами. Одно знала точно: никуда я с этой змеей не поеду.
Манон пожала плечами:
– Как хочешь. Adieu, chere Lucie, – последние слова она произнесла с нарочитой издевкой, пародируя обращение Себастьяна. – Скатертью дорожка.
В голове зашумело, и я наконец сделала шаг навстречу, готовая броситься на тварь с кулаками, но та уже села в машину и быстро ее развернула, не глядя больше в мою сторону.
Я безмолвно смотрела вслед удаляющемуся автомобилю. Потом подхватила чемодан и побрела на автобусную остановку…
Дорога до аэропорта запомнилась плохо. Я буквально заставила себя сосредоточиться на насущных проблемах, временно отбросив все черные мысли до того момента, как сяду в самолет. Как бы ни хотелось поставить жизнь на паузу и броситься в бездну отчаяния, такого я позволить себе не могла – дома ждали мама и бабушка. Мы созванивались в пятницу вечером и обсуждали, как буду добираться из Москвы. Мама попросила водителя с работы забрать меня от аэропорта: он как раз ехал в столицу по делам на выходные и в воскресенье возвращался обратно. Приходилось ехать вслепую, телефон с русской сим-картой я случайно утопила несколько дней назад. Себастьян тогда вновь посмеялся надо мной, назвав «ходячим несчастьем». Я вспомнила, как весело мы строили планы на будущее, как я мечтала рассказать маме о Себастьяне… Кажется, с момента того разговора прошла целая вечность.
Почувствовав вновь накатывающее отчаяние, я стукнула себя со всей силы ладонью по лбу. Нельзя сейчас, нельзя! Приехала на вокзал, села в поезд до Парижа… Сошла через два часа на станции, занимающей нижние ярусы «Шарль-де-Голля». Затем с трудом втаскивала свою ношу по нескольким эскалаторам, потеряв по пути колесико. Тихонько матерясь под нос, вернулась, нашла пластмасску и кое-как приделала обратно. Хорошо, что все это случилось на последнем подъеме, иначе меня ждали бы большие проблемы. Чемодан казался неподъемным: все же много вещей скопилось за полгода. А приехала ведь с полупустым...
Наконец, с трудом втащив черную дуру на верхний этаж, я нашла регистрационную стойку и положила свой багаж на весы.
– У вас перевес. Нужно доплатить сто двадцать евро, – дежурно улыбнулась служащая аэропорта.
– Сколько? – растерялась я. – У меня только тридцать. – Часть оставшихся от январского подсчета денег я уже потратила.
– К сожалению, не могу вас пропустить дальше без оплаты. Или же попробуйте уменьшить вес.
– И как? – пробормотала я.
Но девушка уже обслуживала следующего пассажира, не уделяя мне больше внимания.
Так, погоди паниковать, Людмила. Я отошла к огромным, во всю стену, окнам зала ожидания и попыталась мыслить здраво. Здесь должны быть камеры хранения. Оставлю вещи там и позвоню Тетянке, чтобы забрала. Потом, может, перешлет, или как-нибудь заберу. Я отправилась на поиски. Но то ли мне просто не везло, то ли сыграла свою роль растрепанность чувств, – камеры я так и не нашла. На информационной карте они были обозначены, но в действительности их в нужном месте не оказалось. Вернее, проход в том месте был перекрыт: велись какие-то ремонтные работы. Может, их на время перенесли?.. Уже не оставалось времени на новый забег по огромной территории аэропорта, да и не факт, что хватило бы денег на оплату ячейки. Изначальные два часа форы, которыми я обладала по прибытии до окончания регистрации, превратились в несчастные сорок минут. Я присела, открывая чемодан, и начала лихорадочно перебирать вещи – одежду, обувь, книги... Есть старые вещи, которые я привезла из России, но многое подарено Себастьяном…
Копаясь в шмотках, я услышала объявление: «Осталось двадцать минут до конца регистрации на рейс N до Москвы».
На глаза навернулись слезы, я села на пол рядом с развороченным чемоданом. Я вспотела и тяжело дышала: пусть куртка расстёгнута, но в помещении слишком тепло. Безумно хотелось пить.
Зачем мне все это?.. Внезапно накатило отвращение – к себе, к этому бесполезному тряпью. Себастьяна больше нет. Зачем же мне все это?! Внезапно вспомнились жестокие слова Манон: «Тебе ведь все равно, перед кем ноги раздвигать? Лишь бы подарочки получать да во Франции остаться...»
Встала, запихала обратно старенькие вещи, приехавшие со мной из дома (с ними точно не было перевеса), прихватив из нового только подарки родным и словарь «Le Petit Larousse» – его мне подарили на Новый Год вскладчину ребята перед отъездом в Нидерланды. Я как-то обмолвилась Тетянке, что на протяжении всей учебы в университете мечтала иметь такой дома – вот они и подарили. Остальные вещи, разложенные по пакетам, решительно поставила рядом с мусорным баком. Если охрана не заберет в качестве подозрительного объекта, пусть порадуется какая-нибудь уборщица: ведь некоторые вещи стоили действительно дорого, а были и совсем новые, с бирками – из Галери Лафайет. Среди них остались злополучные итальянские сапоги – подарок Дени. В последний момент, спохватившись, вернулась за коробкой с дисками, на которые записала фотографии, сделанные за полгода: с семьей и Себом, с ребятами, прогулки по Ле-Ману… Достала коробку из пакета с бельем и только хотела положить в рюкзак, как по закону подлости нижний клапан открылся и диски посыпались на пол. Я безмолвно наблюдала, как скачут по неровностям кафеля, катятся и падают, вращаясь, на сторону с записью четыре месяца моих воспоминаний. Целая жизнь всего за сто двадцать дней. Некоторые диски укатились далеко и попались под ноги проходившим мимо пассажирам. Я отмерла и бросилась их собирать: интуиция подсказывала, что с поцарапанной поверхности вряд ли удастся что-то восстановить, но бросить их душа на позволяла. Когда я нашла последний, до конца регистрации оставались считанные минуты…
Бегом вернувшись к стойке регистрации, прошла ее в числе последних, сдав на сей раз чемодан без проблем.
За стойкой попала в зону дьюти-фри. Когда-то я мечтала там купить пробники разных дорогих духов по низкой цене и раздарить знакомым, но сейчас, даже не вспомнив, вихрем пронеслась мимо брэндовых бутиков и остановилась только у посадочных ворот. Горло терзала жестокая жажда…
Я пыталась тихонько отдышаться за спинами пассажиров, ожидающих очереди на посадку. Бок противно ныл, к разгоряченной спине неприятно липла футболка под свитером и курткой. Мне казалось, я прямо здесь рухну и больше не встану. Зато все посторонние мысли разом вышибло из головы, осталась лишь одна: быстрее сесть в самолет.
Быстрее улететь отсюда.
Быстрее все забыть…
Глава 24. Обратно.
В самолете мое место оказалось возле иллюминатора. Едва я опустилась в кресло, убрав рюкзак и куртку в отсек для ручной клади, меня начало трясти. Отпустившее, наконец, напряжение, жажда и пережитые тревоги сделали свое дело – я никак не могла унять дрожь. Рядом сидели две дамы лет шестидесяти. Они вежливо улыбнулись, здороваясь. Выглядела я, кажется, не очень, потому что одна участливо спросила:
– Мадемуазель, с вами все в порядке? Вы хорошо себя чувствуете?
Я с трудом улыбнулась и выдавила из себя: «C-ca va b-bien, merci», – спотыкаясь и едва ворочая пересохшим, распухшим языком.
Но то ли мои слова оказались не слишком убедительными, то ли дамы такие сердобольные попались, переживая, как бы мне ни поплохело во время полета, только они никак не отставали, допытываясь, в чем же дело и предлагая позвать капитана.
Из опасения вызвать переполох перед отлетом (этого еще не хватало) решила рассказать меньшее из всего, что на меня свалилось: историю про переплату на взвешивании багажа и оставленные в аэропорту вещи.
– Oh-la-la, милая! – пощелкала языком одна из собеседниц. – А у нас ведь были совсем пустые чемоданы: можно было бы в них переправить ваши вещи, а в Москве бы мы их вернули…
Ну, кто же знал… Сейчас мне было все равно по большому счету. Но из вежливости я еще посокрушалась вместе с ними над подобным несчастьем: видимо, история с выкинутым шмотьем задела за живое французскую женскую душу, – а потом мягонько отвалилась из разговора, уставившись за стекло.
Мы взлетели. Я даже не заметила. Вспомнился мой первый полет и предшествующая ему нервозность. Правильно говорила та путешественница с сыном: привыкнуть можно ко всему. Особенно если твои надуманные страхи о падающем самолете – мелочь по сравнению с ужасами, которые творятся в реальной жизни...
Проходящая мимо стюардесса с улыбкой предлагала напитки и закуски. Я взяла воду и выпила ее залпом. Слабость не отпускала, судороги по-прежнему прокатывались по всему телу, но хотя бы во рту стало не так противно. Справа осторожно дернули за рукав, я устало повернула голову.
Мадам протягивала мне маленькую бутылочку красного вина и улыбалась сочувствующе:
– По-моему, вам это сейчас нужнее.
Не стала спорить и, вяло поблагодарив, приняла напиток. Вино горячей волной спустилось по пищеводу в пустой желудок: я ведь даже не завтракала. Да и ужин накануне вечером был не слишком обилен. Я не помню, что ела…
Алкоголь сделал свое дело: руки согрелись, дрожь унялась, голова стала легкой, словно воздушный шарик, и я с облегчением отключилась.
***
Москва встретила меня забытым уже снегом, грязными дорогами, мрачными красками и кутающимися в темные одежды хмурыми людьми.
А ведь я действительно привыкла к солнечному французскому небу, пусть и дождливым, но бесснежным декабрьским дням в Ле-Мане, и улыбчивым, легким на приветливое слово французам. Контраст был настолько шокирующим, что я вдруг ощутила себя вернувшейся из Нарнии Люси. Только сейчас, кажется, смогла я понять в полной мере, что чувствовали оказавшиеся в реальном мире дети Певенси после прожитой в волшебной стране жизни. И чувства эти были, мягко говоря, не слишком приятными.
Встречал меня дядя Саша. Ну да, «водитель с работы» – кто бы еще это мог быть. У мамы периодически вспыхивал с ним служебный роман, но так и не перерос во что-то значительное. Он уже несколько лет, как овдовел, и, кажется, не оставлял надежды занять прочное положение в жизни строптивой коллеги: часто помогал с мужскими делами по дому, иногда подвозил с работы. Мне нравился его веселый характер и всегда остроумные шутки. Но мать отличалась независимым нравом и кавалеру не поддавалась.
– Привет, француженка, – улыбнулся старый знакомый. – Как долетела?
Я выдавила ответную улыбку, пожимая протянутую руку:
– Да все нормально, без приключений. Устала только…
– Давай-ка торбу свою, – дядя Саша подхватил мой чемодан и решительно взял за руку, потащив к выходу.
В мозгу тут же возникли непрошеные параллели с августовской встречей в «Шарль-де-Голле». Я непроизвольно тряхнула головой: нет, только не думать. Не сейчас…
Черная волга выбралась из толчеи выезжающих с парковки машин и понеслась по широким московским шоссе.
Дядя Саша что-то расспрашивал о моей «забугорной» жизни, я говорила через силу. Иногда невпопад. Голова, все еще тяжелая после перелета и выпитого на голодный желудок вина, гудела и не хотела выдавать необходимые ответы. Да и перестраивалась обратно на родной язык я с трудом. Все же погружение в языковую среду не прошло даром – на ум теперь первыми приходили фразы на французском, а не на русском.
Дядя Саша, кажется, понял, что со мной не все ладно, и замолчал. Машина неслась в темноте, разбиваемой лишь придорожными фонарями. Разница во времени и ранние зимние сумерки мгновенно перенесли меня из разгара дня практически в ночь.
Внутри теплого салона быстро разморило, и спасительный полусон отогнал прочь горькие воспоминания, попытавшиеся было вновь завладеть моими мыслями.
Приехали мы почти в полночь. Дядя Саша проводил до квартиры, но оставаться на чай не стал: с утра ему предстояло выходить на работу, да и не хотел, наверное, мешать долгожданному воссоединению нашей семьи.
Радость встречи стала первой положительной эмоцией за прошедшие сорок часов. «И двух дней не прошло…», – подумалось вдруг. Но вся моя жизнь перевернулась, будто минуло два десятка лет. Раньше я не понимала, как в книгах события разворачиваются с такой огромной скоростью, что жизнь героев кардинально меняется в течение нескольких часов. А теперь оказалась на их месте…
Дома меня обжалели, зацеловали и заобнимали, даря так необходимое сейчас душевное тепло близких людей. Я на какое-то время забыла о своих печалях, пока ужинала с дороги вкусной бабушкиной картошкой из чугунка, закусывая хрустящим соленым огурцом, пока смывала дорожную грязь и усталость под струями горячей воды.
Как непривычно было вновь ходить по тесным коридорам нашей хрущевки, ютиться втроем на крохотном пятачке кухни после просторных комнат хозяйского особняка.
