Но так я чувствовала себя ближе к домашним. Я словно вернулась в детство. И рядом с мамой и бабушкой вновь стала ребенком, с облегчением сложив на несколько мгновений груз взрослых проблем и разочарований.
Меня не расспрашивали о семье, в которой я жила, только о дороге, погоде, да причитали, как я похудела и осунулась, плавно перейдя на кулинарную тему. На такие вопросы легко отвечалось. Часть мозга будто перешла в режим ожидания, отрубив дурные думы, и я с удовольствием рассказывала, что ела, что видела, куда ходила…
Разошлись мы в половине второго ночи. Маме завтра на работу, бабушка вообще обычно так поздно не ложится. А вот я выспалась в пути. Да и разница во времени сказывалась. Стоило завернуться в кокон одеяла на любимом кресле-кровати, как мысли, не встречающие больше преград на своем пути, стали накрывать. Слезы покатились из-под закрытых век, тут же промочив наволочку. В голове одно за другим возникали воспоминания, яркие, будто все случилось вчера. Себастьян, встречающий с улыбкой в аэропорту… Наши вечерние беседы… Первая прогулка по Ле-Ману… Ла-Боль… Авиньон… Уик-энд в Париже… И наше прощание.
В ту ночь я так и не заснула по-настоящему. Пережитые события прокручивались перед внутренним взором снова и снова, словно зажеванная пленка. Они причудливо изменялись и переплетались с несуществующими миражами. А под утро мне привиделся Себастьян под грудой бетона и щебня. Он лежал сломанной куклой, с окровавленной головой и открытыми глазами. Они были мертвыми, стеклянными… Я ползла к нему по куче камней и песка, увязая все глубже. Ноги пробуксовывали и не давали подняться выше, дотянуться до свисающей руки с безжизненными пальцами… Кажется, я кричала, звала по имени. Но он не слышал мой голос. Я и сама его не слышала…
В один момент видение стало настолько невыносимым, что я, наконец, очнулась. Сердце колотилось спятившим маятником, по лицу и груди катились капли пота. Долго не могла отдышаться, прислушиваясь, не разбудила ли кого из домашних… Слава Богу, что я не кричу во сне. И что родители спят в другой комнате.
Этот кошмар преследовал меня еще долго – до конца января. Я неизменно видела его, когда удавалось справиться с бессонницей...
Первые две недели я практически не выходила из дома. Сначала старалась найти хоть какие-нибудь новости о французах, пострадавших в Китае. Но если отечественные СМИ и упоминали о том, как продвигаются спасательные работы, то в самых общих чертах. Тогда я стала искать сведения в интернете. Но там было еще меньше упоминаний. Лишь в новостных лентах yahoo говорилось, что трое французских граждан погибли, остальные находятся в больнице в разной степени тяжелом состоянии. Но, естественно, ни одной конкретной фамилии. Я пыталась связаться с семьей Аркуров. Но мой французский телефон находился в роуминге, звонки не проходили – денег не хватало. На звонки со стационарного телефона никто не отвечал. Тогда я стала писать смс. Отправляла Пьеру, Эвелин, Тетянке. Никто не отвечал. Насчет подруги все ясно – она сама, наверное, находилась в то время в роуминге. Да и что бы она могла рассказать мне? Она не была знакома ни с кем из Аркуров, а те уже, наверное, вернулись домой, в Авиньон. Один раз я дозвонилась до Сесиль. Но и ей не были известны подробности. Кажется, она вообще забыла о том, что обещала узнать, как обстоят дела, – даром что подруга семьи… Но все наслаждались рождественскими и новогодними праздниками. Только мне было не до веселья.
Я нервничала, начала снова обкусывать заусенцы – привычка, от которой я с трудом избавилась после школы. Мама и бабушка, наверное, понимали, что со мной что-то не так, раз я целыми днями зависаю в компьютере и на телефоне. Или сижу, уставившись в одну точку. Но на любые попытки разговорить меня реакция была одна – слезы. Я тут же убегала к себе в комнату и закрывалась, обещая, что «расскажу чуть позже». Но в душе не чувствовала пока готовности отпустить ситуацию и выложить все близким.
Такое поведение мне не было свойственно. Обычно я всегда вываливаю на любимых ворох проблем, избавляясь от внутреннего напряжения и стресса, который не в состоянии перенести. Но сейчас понимала – никакие слова не помогут, ничьи объятия, ничьи утешения… Я должна пережить это сама.
После новогодних праздников – блеклых и тусклых – я принялась писать на номер Себастьяна. Знала, что это попахивало психиатрическим диагнозом, но не могла остановиться.
«С Новым Годом, любовь моя. Я желаю, чтобы ты был жив и здоров!»
«С Рождеством, Себастьян. Пусть Бог сохранит тебя в этом мире.»
«Мне ничего не нужно. Только живи».
И все в таком духе. Ни кошмары, ни пессимистичные мысли не могли убить во мне надежду на то, что Себастьян жив. Ведь никто не сказал мне обратного.
Деньги на телефоне закончились быстро, но не моя паранойя. Убрав подальше нокию и больше не заряжая ее – к чему? – я, наконец, вспомнила, что у нас с Себастьяном есть общий друг. Купив после праздников новый телефон и новую симку с более выгодным тарифом для международных звонков, попыталась связаться с Ольгой. Хорошо, что ее номер был записан у меня в блокноте. Но это оказалось бесполезной затеей: Ольга также пребывала вне зоны действия сети. Почему – я узнала чуть позже, когда, наконец, начала выходить на улицу в поисках работы.
___________________
За пару дней до моего запланированного прежде отлета во Францию (дату я сообщила родным давно, еще когда надеялась билеты купить) в комнату без стука вошла мама и решительно отодвинула меня вместе с креслом на колесиках от экрана компьютера. Глаза смотрели с тревогой, но решительно.
– Так, Люда, объясни, наконец, что происходит. Возвращаться, как я понимаю, ты не планируешь?
Я сглотнула комок, застрявший в горле. Мама редко называла меня так, предпочитая домашнее прозвище «Мила». «Людой» и «Людмилой» меня называли, только если мать сердилась на мои выкрутасы.
Честно говоря, я давно уже потерялась в датах и днях недели, понятия не имея, какое число сегодня. Молча смотрела в лицо матери, понятия не имея, с чего начать.
Она тяжело вздохнула и вдруг погладила меня по голове. Давно уже не случалось такого. В моей семье вообще телячьи нежности не были приняты. Даром, что женщины одни собрались. Слезы навернулись на глаза, в тысячный раз за последние две недели. И, уткнувшись головой в живот стоящей матери, я горько разрыдалась, выплескивая, наконец, со словами всю боль, что копилась внутри. Заикаясь и вытирая слезы, рассказала, как влюбилась в хозяина, как он ответил мне взаимностью. Как купил кольцо (к слову я носила его под одеждой на цепочке, вместе с нательным крестиком), попросил стать его женой. Как уехал в Китай и пропал без вести во время землетрясения. Как меня буквально выставили вон, так и не сказав толком, жив Себастьян или нет. И как я не могу ничего узнать о нем…
Мама слушала молча, продолжая гладить по голове, потом опустилась на колени и обняла крепко. Так мы замерли надолго, пока не закончился мой сбивчивый рассказ и не стихли рыдания.
Потом мне стало стыдно, что мама все еще стоит на коленях, а я, лошадь такая, сижу. Я высвободилась из объятий, вытерла глаза и неловко улыбнулась, не зная, что сказать теперь, после всех своих откровений.
Мама заговорила первой:
– Милонька, ты можешь не верить, но я, правда, тебя понимаю. Когда я осталась одна, с ребенком на руках, мне казалось, что жизнь закончилась. В мире больше ничего хорошего лично для меня не случится. Но тогда я впервые поняла: время действительно лечит. Пришли другие заботы, вытеснив прежние мысли о собственной несчастливой судьбе. Я смотрела, как ты растешь, радовалась дням, проведенным с тобой и мамой, нашла любимое дело. Как бы противно сейчас ни звучали для тебя слова, которые произнесу, но я все же скажу их: «Все пройдет. Пройдет и это». Поверь, нет ничего неотвратимого в мире, кроме твоей собственной смерти.
В душе действительно все поднялось против. Как… Как мне жить в мире, где не будет его?.. Но вслух сказала другое:
– Но что же мне делать, мама?
– Иди-ка ты, дочка, работать. Займи себя чем-нибудь. Поверь, страдать сразу расхочется. Будет просто некогда страдать…
И я пошла. Искать работу. Встала на биржу труда. Но переводчики в нашем захолустье не требовались. Зато требовались продавцы, уборщицы, швеи…
Разместив свое резюме на онлайн-платформе, я разок съездила в Москву. Требовался бухгалтер со знанием французского языка. Но, во-первых, у меня не было экономического образования, во-вторых, зарплата, обозначенная в вакансиях на сайте, оказалась в два раза меньше на месте. Да еще и с испытательным сроком без трудоустройства в течение двух месяцев. Приценившись к съемному жилью, поняла, что Москва пока не для меня, и вернулась домой.
Тогда я и встретила Наташу.
Спустившись с поезда в областном центре, завернула в ближайшее кафе: есть хотелось так, что желудок сводило. Еще больше часа добираться до дома – я бы не вытерпела. В последнее время меня постоянно мучил голод. Видимо, отпустили, наконец, переживания, и организм ринулся восполнять утраченные ресурсы…
Едва я сделала заказ и направилась к пустующему столику у окна, за него тут же уселась вывернувшая из ниоткуда девушка. Не успела я подобрать возмущенно отвисшую челюсть, как та обернулась ко мне, и я признала однокурсницу. Наталья училась на отделении немецкого языка. Мы не были слишком дружны, но часто общались на лекциях.
– О, Люська, ничего себе! Ты откуда? – защебетала приятельница, вставая и приобнимая меня. – Слышала, ты во Франции?
– Привет. Была, да, – я не стала вдаваться в подробности. – Вернулась пару недель назад.
Мы немного поболтали о моем путешествии. Я рассказала в общих чертах, опуская подробности личной жизни, – ни к чему они посторонним людям. А что вернулась раньше, чем контракт закончился, подумаешь. Бывает всякое. Характерами не сошлись и прочее…
– А что с Максом? – неожиданно спросила Наташка.
– А что с Максом? – невыразительно переспросила я.
– Вы же вроде встречаться перед отъездом твоим начали. – Девушка смотрела на меня с любопытством. – А потом он вдруг за Олейной в Австралию ломанулся посреди осени.
Я поперхнулась кофе:
– Куда-куда Ольга уехала?!
– В Австралию. По обмену преподавателями. А ты не в курсе, что ли? – Однокурсница недоуменно пожала плечами.
– Понятия не имела, – покачала головой. – Мы с ней последний раз в октябре созванивались.
– А вот она в конце октября и свалила. Говорят, у них там с Максимом Юрьевичем какой-то любовный скандал на кафедре приключился, она от него и сбежала. По слухам, конечно. И номер телефона сменила, даже почту электронную заблокировала.
Ну, теперь хотя бы понятно молчание Ольги Александровны… Но не совсем понятно, почему она новые координаты не сообщила. Натаха между тем продолжала рассказывать известные ей сплетни:
– А Максимка, видно, психанул, уволился из универа и рванул в кенгурятник следом. У них там все серьезно вышло… Ой, прости, Люсь, – Наташа смотрела на меня виновато. Наверное, подумала, что заденет мои чувства.
Но никаких чувств не было. Я даже удивилась. Словно слушала новости о совершенно постороннем человеке, с которым у меня нет ничего общего. Настолько безразличен мне оказался Максим. А я ведь, еще когда встречалась с ним, чисто женской интуицией понимала, что не все так просто. Не мог он просто подойти к обычной студентке. Выбрал ту, что поближе к Ольге казалась. Еще и уезжала я в скором времени – очень удобно. И Ольгу позлить, и самому не завязнуть в длительных отношениях. Браво, господин преподаватель. Отлично просчитанная комбинация. Математик, что взять с него.
Но все это провернулось в мозгу холодными мыслями, никак не затронув душу. Я давно вычеркнула Макса из сердца, и откровенно говоря, не имела права предъявлять ему какие-либо претензии. Мы оказались двумя кораблями, случайно пересекшимися в море бесконечного множества возможностей и благополучно разошедшимися, не задев друг друга бортами.
– Так, а что ты теперь делать собираешься? – переключилась Наташа с дней минувших на будущее.
– Работу вот ищу. Понятия не имею, куда податься… Что–то не слишком французский у нас нужен…
– Ой, и не говори! Я знаешь, сколько намучилась с немецким, пока нашла приличное место.
– А где ты сейчас? – поинтересовалась больше из вежливости.
– Да в местном техникуме индустриальном работаю. У нас же в городе. На Заречной, знаешь?
– Ага. И как?
– Ну так себе. Зарплата небольшая. Зато график плавающий, в начале семестра батрачить приходится по шесть пар каждый день, зато потом обалдуи сваливают на практику, а я декабрь и апрель-май отдыхаю. В июне и вовсе экзамены. А потом два месяца каникул. Только это и держит.
Мы помолчали немного, допивая кофе.
– Слу-у-ушай, – вдруг протянула Наталья, подозрительно взглянув на меня. – Только сейчас в голову пришло… Ты ведь вторым языком английский учила?
– А?.. Ну да, – я взглянула непонимающе.
– У нас тут казус приключился на почве политкорректности. Преподавательница английского прошлась по нации одного из студентов. А у него папаня – шишка какая-то в администрации… В общем, турнули ее. Теперь срочно ищут преподавателя, чтобы второй семестр довести.
– Так ты же сама английский учила, разве нет?
– Зайка, у меня и так две ставки. Ты знаешь, сколько там народу учится? У нас каждая группа пополам делится для изучения языка. Хочешь, замолвлю словечко? Вдруг они еще не нашли никого… С преподами иняза вообще туго почему-то сейчас. Все наши за границу замуж повыходили, одни мы с тобой остались, – хохотнула Наташка.
Я натянуто улыбнулась в ответ, сглотнув внезапно ставшую горькой от желчи слюну.
Девушка, не откладывая в долгий ящик, тут же при мне созвонилась с завучем, выяснила, что преподавателя действительно не нашли, и договорилась о нашей встрече.
– Ты, главное, вкладку дипломную ей покажи, – напутствовала она напоследок. – А то, когда меня брали, наша Кактусиха долго вертела в руках диплом, пытаясь понять, что ж я преподавать могу. Ты видела запись в дипломе? «Филолог-германист». Ой, у тебя, наверное, «романист»… «Специалист по зарубежной литературе». Тьфу. Хоть в поломойки с таким дипломом! Ладно, хоть во вкладыше прописано количество пройденных по профильному предмету часов…
Так я и оказалась преподавателем английского языка, который, к слову, знала не так уж и хорошо, как предполагалось, учитывая полторы тысячи выданных государством часов. Увы, в университете нам вместо навыков владения английским вкладывали в головы знания о путешествиях по Штатам и как туда эмигрировать. Исключительно на русском, заметьте.
Зато будни мои оказались максимально заполнены новыми заботами. О Себастьяне больше некогда было думать. Я выдавала по двенадцать академических часов ежедневно, а вечером и на выходных готовилась к парам, выискивая материал, составляя план урока и репетируя свои выступления перед аудиторией.
Без репетиций обойтись не могла. На моих первых парах произошел случай, оставивший постыдное пятно на моей педагогической карьере. После этого я поклялась себе, что больше не буду ходить к студентам неподготовленной.
Старшекурсники, у которых я вела занятие, были почти моими ровесниками, всего года на три младше. Парни сразу принялись смущать молодую преподавательницу заинтересованными улыбочками и дурацкими вопросами, типа «А есть у вас парень?»
Меня не расспрашивали о семье, в которой я жила, только о дороге, погоде, да причитали, как я похудела и осунулась, плавно перейдя на кулинарную тему. На такие вопросы легко отвечалось. Часть мозга будто перешла в режим ожидания, отрубив дурные думы, и я с удовольствием рассказывала, что ела, что видела, куда ходила…
Разошлись мы в половине второго ночи. Маме завтра на работу, бабушка вообще обычно так поздно не ложится. А вот я выспалась в пути. Да и разница во времени сказывалась. Стоило завернуться в кокон одеяла на любимом кресле-кровати, как мысли, не встречающие больше преград на своем пути, стали накрывать. Слезы покатились из-под закрытых век, тут же промочив наволочку. В голове одно за другим возникали воспоминания, яркие, будто все случилось вчера. Себастьян, встречающий с улыбкой в аэропорту… Наши вечерние беседы… Первая прогулка по Ле-Ману… Ла-Боль… Авиньон… Уик-энд в Париже… И наше прощание.
В ту ночь я так и не заснула по-настоящему. Пережитые события прокручивались перед внутренним взором снова и снова, словно зажеванная пленка. Они причудливо изменялись и переплетались с несуществующими миражами. А под утро мне привиделся Себастьян под грудой бетона и щебня. Он лежал сломанной куклой, с окровавленной головой и открытыми глазами. Они были мертвыми, стеклянными… Я ползла к нему по куче камней и песка, увязая все глубже. Ноги пробуксовывали и не давали подняться выше, дотянуться до свисающей руки с безжизненными пальцами… Кажется, я кричала, звала по имени. Но он не слышал мой голос. Я и сама его не слышала…
В один момент видение стало настолько невыносимым, что я, наконец, очнулась. Сердце колотилось спятившим маятником, по лицу и груди катились капли пота. Долго не могла отдышаться, прислушиваясь, не разбудила ли кого из домашних… Слава Богу, что я не кричу во сне. И что родители спят в другой комнате.
***
Этот кошмар преследовал меня еще долго – до конца января. Я неизменно видела его, когда удавалось справиться с бессонницей...
Первые две недели я практически не выходила из дома. Сначала старалась найти хоть какие-нибудь новости о французах, пострадавших в Китае. Но если отечественные СМИ и упоминали о том, как продвигаются спасательные работы, то в самых общих чертах. Тогда я стала искать сведения в интернете. Но там было еще меньше упоминаний. Лишь в новостных лентах yahoo говорилось, что трое французских граждан погибли, остальные находятся в больнице в разной степени тяжелом состоянии. Но, естественно, ни одной конкретной фамилии. Я пыталась связаться с семьей Аркуров. Но мой французский телефон находился в роуминге, звонки не проходили – денег не хватало. На звонки со стационарного телефона никто не отвечал. Тогда я стала писать смс. Отправляла Пьеру, Эвелин, Тетянке. Никто не отвечал. Насчет подруги все ясно – она сама, наверное, находилась в то время в роуминге. Да и что бы она могла рассказать мне? Она не была знакома ни с кем из Аркуров, а те уже, наверное, вернулись домой, в Авиньон. Один раз я дозвонилась до Сесиль. Но и ей не были известны подробности. Кажется, она вообще забыла о том, что обещала узнать, как обстоят дела, – даром что подруга семьи… Но все наслаждались рождественскими и новогодними праздниками. Только мне было не до веселья.
Я нервничала, начала снова обкусывать заусенцы – привычка, от которой я с трудом избавилась после школы. Мама и бабушка, наверное, понимали, что со мной что-то не так, раз я целыми днями зависаю в компьютере и на телефоне. Или сижу, уставившись в одну точку. Но на любые попытки разговорить меня реакция была одна – слезы. Я тут же убегала к себе в комнату и закрывалась, обещая, что «расскажу чуть позже». Но в душе не чувствовала пока готовности отпустить ситуацию и выложить все близким.
Такое поведение мне не было свойственно. Обычно я всегда вываливаю на любимых ворох проблем, избавляясь от внутреннего напряжения и стресса, который не в состоянии перенести. Но сейчас понимала – никакие слова не помогут, ничьи объятия, ничьи утешения… Я должна пережить это сама.
После новогодних праздников – блеклых и тусклых – я принялась писать на номер Себастьяна. Знала, что это попахивало психиатрическим диагнозом, но не могла остановиться.
«С Новым Годом, любовь моя. Я желаю, чтобы ты был жив и здоров!»
«С Рождеством, Себастьян. Пусть Бог сохранит тебя в этом мире.»
«Мне ничего не нужно. Только живи».
И все в таком духе. Ни кошмары, ни пессимистичные мысли не могли убить во мне надежду на то, что Себастьян жив. Ведь никто не сказал мне обратного.
Деньги на телефоне закончились быстро, но не моя паранойя. Убрав подальше нокию и больше не заряжая ее – к чему? – я, наконец, вспомнила, что у нас с Себастьяном есть общий друг. Купив после праздников новый телефон и новую симку с более выгодным тарифом для международных звонков, попыталась связаться с Ольгой. Хорошо, что ее номер был записан у меня в блокноте. Но это оказалось бесполезной затеей: Ольга также пребывала вне зоны действия сети. Почему – я узнала чуть позже, когда, наконец, начала выходить на улицу в поисках работы.
___________________
***
За пару дней до моего запланированного прежде отлета во Францию (дату я сообщила родным давно, еще когда надеялась билеты купить) в комнату без стука вошла мама и решительно отодвинула меня вместе с креслом на колесиках от экрана компьютера. Глаза смотрели с тревогой, но решительно.
– Так, Люда, объясни, наконец, что происходит. Возвращаться, как я понимаю, ты не планируешь?
Я сглотнула комок, застрявший в горле. Мама редко называла меня так, предпочитая домашнее прозвище «Мила». «Людой» и «Людмилой» меня называли, только если мать сердилась на мои выкрутасы.
Честно говоря, я давно уже потерялась в датах и днях недели, понятия не имея, какое число сегодня. Молча смотрела в лицо матери, понятия не имея, с чего начать.
Она тяжело вздохнула и вдруг погладила меня по голове. Давно уже не случалось такого. В моей семье вообще телячьи нежности не были приняты. Даром, что женщины одни собрались. Слезы навернулись на глаза, в тысячный раз за последние две недели. И, уткнувшись головой в живот стоящей матери, я горько разрыдалась, выплескивая, наконец, со словами всю боль, что копилась внутри. Заикаясь и вытирая слезы, рассказала, как влюбилась в хозяина, как он ответил мне взаимностью. Как купил кольцо (к слову я носила его под одеждой на цепочке, вместе с нательным крестиком), попросил стать его женой. Как уехал в Китай и пропал без вести во время землетрясения. Как меня буквально выставили вон, так и не сказав толком, жив Себастьян или нет. И как я не могу ничего узнать о нем…
Мама слушала молча, продолжая гладить по голове, потом опустилась на колени и обняла крепко. Так мы замерли надолго, пока не закончился мой сбивчивый рассказ и не стихли рыдания.
Потом мне стало стыдно, что мама все еще стоит на коленях, а я, лошадь такая, сижу. Я высвободилась из объятий, вытерла глаза и неловко улыбнулась, не зная, что сказать теперь, после всех своих откровений.
Мама заговорила первой:
– Милонька, ты можешь не верить, но я, правда, тебя понимаю. Когда я осталась одна, с ребенком на руках, мне казалось, что жизнь закончилась. В мире больше ничего хорошего лично для меня не случится. Но тогда я впервые поняла: время действительно лечит. Пришли другие заботы, вытеснив прежние мысли о собственной несчастливой судьбе. Я смотрела, как ты растешь, радовалась дням, проведенным с тобой и мамой, нашла любимое дело. Как бы противно сейчас ни звучали для тебя слова, которые произнесу, но я все же скажу их: «Все пройдет. Пройдет и это». Поверь, нет ничего неотвратимого в мире, кроме твоей собственной смерти.
В душе действительно все поднялось против. Как… Как мне жить в мире, где не будет его?.. Но вслух сказала другое:
– Но что же мне делать, мама?
– Иди-ка ты, дочка, работать. Займи себя чем-нибудь. Поверь, страдать сразу расхочется. Будет просто некогда страдать…
И я пошла. Искать работу. Встала на биржу труда. Но переводчики в нашем захолустье не требовались. Зато требовались продавцы, уборщицы, швеи…
Разместив свое резюме на онлайн-платформе, я разок съездила в Москву. Требовался бухгалтер со знанием французского языка. Но, во-первых, у меня не было экономического образования, во-вторых, зарплата, обозначенная в вакансиях на сайте, оказалась в два раза меньше на месте. Да еще и с испытательным сроком без трудоустройства в течение двух месяцев. Приценившись к съемному жилью, поняла, что Москва пока не для меня, и вернулась домой.
Тогда я и встретила Наташу.
Спустившись с поезда в областном центре, завернула в ближайшее кафе: есть хотелось так, что желудок сводило. Еще больше часа добираться до дома – я бы не вытерпела. В последнее время меня постоянно мучил голод. Видимо, отпустили, наконец, переживания, и организм ринулся восполнять утраченные ресурсы…
Едва я сделала заказ и направилась к пустующему столику у окна, за него тут же уселась вывернувшая из ниоткуда девушка. Не успела я подобрать возмущенно отвисшую челюсть, как та обернулась ко мне, и я признала однокурсницу. Наталья училась на отделении немецкого языка. Мы не были слишком дружны, но часто общались на лекциях.
– О, Люська, ничего себе! Ты откуда? – защебетала приятельница, вставая и приобнимая меня. – Слышала, ты во Франции?
– Привет. Была, да, – я не стала вдаваться в подробности. – Вернулась пару недель назад.
Мы немного поболтали о моем путешествии. Я рассказала в общих чертах, опуская подробности личной жизни, – ни к чему они посторонним людям. А что вернулась раньше, чем контракт закончился, подумаешь. Бывает всякое. Характерами не сошлись и прочее…
– А что с Максом? – неожиданно спросила Наташка.
– А что с Максом? – невыразительно переспросила я.
– Вы же вроде встречаться перед отъездом твоим начали. – Девушка смотрела на меня с любопытством. – А потом он вдруг за Олейной в Австралию ломанулся посреди осени.
Я поперхнулась кофе:
– Куда-куда Ольга уехала?!
– В Австралию. По обмену преподавателями. А ты не в курсе, что ли? – Однокурсница недоуменно пожала плечами.
– Понятия не имела, – покачала головой. – Мы с ней последний раз в октябре созванивались.
– А вот она в конце октября и свалила. Говорят, у них там с Максимом Юрьевичем какой-то любовный скандал на кафедре приключился, она от него и сбежала. По слухам, конечно. И номер телефона сменила, даже почту электронную заблокировала.
Ну, теперь хотя бы понятно молчание Ольги Александровны… Но не совсем понятно, почему она новые координаты не сообщила. Натаха между тем продолжала рассказывать известные ей сплетни:
– А Максимка, видно, психанул, уволился из универа и рванул в кенгурятник следом. У них там все серьезно вышло… Ой, прости, Люсь, – Наташа смотрела на меня виновато. Наверное, подумала, что заденет мои чувства.
Но никаких чувств не было. Я даже удивилась. Словно слушала новости о совершенно постороннем человеке, с которым у меня нет ничего общего. Настолько безразличен мне оказался Максим. А я ведь, еще когда встречалась с ним, чисто женской интуицией понимала, что не все так просто. Не мог он просто подойти к обычной студентке. Выбрал ту, что поближе к Ольге казалась. Еще и уезжала я в скором времени – очень удобно. И Ольгу позлить, и самому не завязнуть в длительных отношениях. Браво, господин преподаватель. Отлично просчитанная комбинация. Математик, что взять с него.
Но все это провернулось в мозгу холодными мыслями, никак не затронув душу. Я давно вычеркнула Макса из сердца, и откровенно говоря, не имела права предъявлять ему какие-либо претензии. Мы оказались двумя кораблями, случайно пересекшимися в море бесконечного множества возможностей и благополучно разошедшимися, не задев друг друга бортами.
– Так, а что ты теперь делать собираешься? – переключилась Наташа с дней минувших на будущее.
– Работу вот ищу. Понятия не имею, куда податься… Что–то не слишком французский у нас нужен…
– Ой, и не говори! Я знаешь, сколько намучилась с немецким, пока нашла приличное место.
– А где ты сейчас? – поинтересовалась больше из вежливости.
– Да в местном техникуме индустриальном работаю. У нас же в городе. На Заречной, знаешь?
– Ага. И как?
– Ну так себе. Зарплата небольшая. Зато график плавающий, в начале семестра батрачить приходится по шесть пар каждый день, зато потом обалдуи сваливают на практику, а я декабрь и апрель-май отдыхаю. В июне и вовсе экзамены. А потом два месяца каникул. Только это и держит.
Мы помолчали немного, допивая кофе.
– Слу-у-ушай, – вдруг протянула Наталья, подозрительно взглянув на меня. – Только сейчас в голову пришло… Ты ведь вторым языком английский учила?
– А?.. Ну да, – я взглянула непонимающе.
– У нас тут казус приключился на почве политкорректности. Преподавательница английского прошлась по нации одного из студентов. А у него папаня – шишка какая-то в администрации… В общем, турнули ее. Теперь срочно ищут преподавателя, чтобы второй семестр довести.
– Так ты же сама английский учила, разве нет?
– Зайка, у меня и так две ставки. Ты знаешь, сколько там народу учится? У нас каждая группа пополам делится для изучения языка. Хочешь, замолвлю словечко? Вдруг они еще не нашли никого… С преподами иняза вообще туго почему-то сейчас. Все наши за границу замуж повыходили, одни мы с тобой остались, – хохотнула Наташка.
Я натянуто улыбнулась в ответ, сглотнув внезапно ставшую горькой от желчи слюну.
Девушка, не откладывая в долгий ящик, тут же при мне созвонилась с завучем, выяснила, что преподавателя действительно не нашли, и договорилась о нашей встрече.
– Ты, главное, вкладку дипломную ей покажи, – напутствовала она напоследок. – А то, когда меня брали, наша Кактусиха долго вертела в руках диплом, пытаясь понять, что ж я преподавать могу. Ты видела запись в дипломе? «Филолог-германист». Ой, у тебя, наверное, «романист»… «Специалист по зарубежной литературе». Тьфу. Хоть в поломойки с таким дипломом! Ладно, хоть во вкладыше прописано количество пройденных по профильному предмету часов…
Так я и оказалась преподавателем английского языка, который, к слову, знала не так уж и хорошо, как предполагалось, учитывая полторы тысячи выданных государством часов. Увы, в университете нам вместо навыков владения английским вкладывали в головы знания о путешествиях по Штатам и как туда эмигрировать. Исключительно на русском, заметьте.
Зато будни мои оказались максимально заполнены новыми заботами. О Себастьяне больше некогда было думать. Я выдавала по двенадцать академических часов ежедневно, а вечером и на выходных готовилась к парам, выискивая материал, составляя план урока и репетируя свои выступления перед аудиторией.
Без репетиций обойтись не могла. На моих первых парах произошел случай, оставивший постыдное пятно на моей педагогической карьере. После этого я поклялась себе, что больше не буду ходить к студентам неподготовленной.
Старшекурсники, у которых я вела занятие, были почти моими ровесниками, всего года на три младше. Парни сразу принялись смущать молодую преподавательницу заинтересованными улыбочками и дурацкими вопросами, типа «А есть у вас парень?»
