На заигрывания я внимания не обращала. Вообще после возвращения я заметила, что стала ровнее к людям относиться, равнодушнее, что ли… То есть смутить и заставить молчать меня теперь практически невозможно. А за прошедшие две недели я научилась сохранять невозмутимость и поддерживать иерархическую дистанцию. Но тут мы стали переводить текст про травмы на производстве. Читая предложение на английском, слово «blood» я произнесла по правилу: двойное «o» читать как «у», – и тут ж получила в ответ:
– Людмила Валерьевна, а нам Алина Григорьевна всегда говорила, что «блуд» – это у нас в общаге, а слово «кровь» на английском читается «блад».
Растерявшись, я запнулась и долго собиралась с мыслями. Скрытая насмешка в глазах некоторых ребят еще больше смутила. Но что я могла сказать?..
– Все зависит от контекста, – буркнула в ответ, а сама, мысленно чертыхаясь, вспомнила, за что так терпеть не могла английский: по правилам в нем читается два с половиной слова, а все остальные – исключения, требующие зубрежки. То ли дело родной французский…
После того злополучного урока я с удвоенными усилиями налегла на изучение ненавистного языка, в конце концов проникшись и к нему, может, не любовью, но симпатией. Английская лексика потихоньку вытесняла французскую.
И, наверное, то, что мне не пришлось с ним работать, сказалось в конечном итоге во благо. Я все больше отдалялась от всего, что связывало меня с Францией. Воспоминания меркли, забывались, словно давно просмотренный фильм. Иногда казалось, все, что случилось, было не со мной.
Так прошел январь и половина февраля.
Кошмары перестали мучить, я спала без сновидений, проваливаясь в забытье, уставшая и вымотанная. В свой день рождения я возвращалась из техникума домой пешком, остановилась на мосту, вдыхая вечерний морозный воздух. Вокруг уже зажигались фонари, снег на тротуаре блестел в их свете, но река, скованная льдом под мостом, тонула во тьме. Я склонилась над ограждением, задумчиво вертя кольцо Себастьяна. Пару дней назад сняла его, наконец, с цепочки и надела на безымянный палец левой руки – меня достали глупые ухаживания некоторых студентов. Хотелось как-то защититься от навязчивых вопросов и недвусмысленных взглядов.
Впервые за долгое время я вновь почувствовала одиночество, преследовавшее меня днями и ночами всего месяц назад. Волна отчаяния и безысходности накрыла большой черной волной, пригибая к перилам, заставляла сердце биться с перебоями. Перед внутренним взором ярко вспыхнул образ утраченной любви, а набежавшие слезы застыли на ресницах холодными льдинками. Уже подзабытая тоска шепнула: зачем все?..
Внезапно моя душа будто отделилась от тела и увидела себя со стороны – пустая оболочка человека на мосту. Что-то делает, разговаривает, встает по утрам, ест и куда-то идет. Зачем?
Неловко крутанула кольцо…
…а оно вдруг соскользнуло с истонченного пальца. И пропало в темноте.
Из горла вырвался истерический смешок: вместо меня.
Все. Это конец. Все, что связывало меня с Себастьяном, теперь исчезло.
Навсегда.
Не все.
И не навсегда, как оказалось.
Через пару дней после утраты кольца я стояла в туалетной комнате на работе, поправляя макияж, когда вдруг забежала Наталья и с радостным возгласом бросилась ко мне, выдав громким шепотом на все помещение:
– Люська, у тебя прокладки нет случаем?
Я сокрушенно развела руками:
– Слушай, не могу помочь, прости, пожалуйста. Не ношу с собой.
– Жаль, – вздохнула та и удалилась в кабинку.
А меня будто обухом по затылку ударили.
Прокладка. Месячные… Когда они случались последний раз?
Я судорожно вспоминала. Точно не в России: здесь меня так закрутило, что о критических днях и думать было некогда. Но они давно должны были пройти…
Женские дни у моего организма обычно наступали четко по расписанию, швейцарские поезда обзавидовались бы. Но… Последний раз я покупала прокладки еще во Франции, перед нашей поездкой в Париж. Боже…
Из зеркала на меня смотрела бледная тень. Я вдруг поняла, как сильно похудела и осунулась за прошедшие недели. И это при том, что высыпалась, да и аппетит вернулся ко мне в тройном размере. Ела я как не в себя…
С трудом дождавшись конца рабочего дня, бегом бросилась в ближайшую аптеку и купила сразу три разных теста для определения беременности.
Не спала всю ночь – впервые с новогодних праздников.
В пять утра отправилась проверять.
Две полоски. На каждом. Четкий, яркий приговор на две красные строки.
«Блин, что теперь делать?!» – в панике думала я.
А душа тем временем ликующе пела: «Ура! У меня будет ЕГО ребенок!»
Во мне остался его след, все, что случилось, не было сном…
В женской консультации мне поставили срок – десять недель. Я слушала на УЗИ, как бьется маленькое сердечко, и не могла поверить, что это все на самом деле. Я беременна…
Ни токсикоза, ни каких-либо заметных признаков, кроме отсутствия месячных, возросшего аппетита и сонливости. Как такое возможно?
Но я действительно была беременна. Во мне рос ребенок Себастьяна!
Мама поначалу мои восторги не разделила.
– Ты будешь прерывать беременность? – без обиняков спросила она меня после долгого молчания в ответ на откровения блудной дочери.
Я посмотрела на нее, как на ненормальную:
– Нет, конечно!
Какой аборт? Да я от счастья готова до потолка прыгать! Первоначальное смятение давно сменилось нескончаемой радостью: Себастьян не исчез из моей жизни. Часть любимого останется со мной – теперь до самой смерти. Я нашла его: тот самый смысл, ради которого стоило жить.
– Хорошо, – вздохнула мама то ли облегченно, то ли с сожалением. Я так и не поняла. – Просто будь готова, дочь. Мать-одиночка, да еще и родившая вне брака, – не самая завидная участь в маленьком городке, как наш.
– Мама, что за средневековые пророчества?
– Сама ты «средневековье», глупая, – буркнула в ответ родительница. – Это вы между собой там говорите о демократии, равенстве и братстве, о «рождении для себя». А я-то уж знаю, поверь горькому опыту. Многое еще выслушаешь от наших сердобольных соседушек, да и на работе…
– Чихать я хотела ни их мнение, – фыркнула я. Ну что за глупости, в самом деле.
– Увидишь вот.
Больше мы об аборте не разговаривали. Приняв решение, я его не меняла. А мама и бабушка принялись готовиться к появлению нового члена в семье Антиповых: бабуля вязала пинетки и кофточки, мама шила детскую постельку в свободное от работы время.
На работе скрывать от начальства свое положение я не стала. Все равно, работала по контракту совместителем до конца учебного года. Как раз успею закончить все обязательства до того, как надо уходить в декрет. А живот скоро начнет расти, так что таиться без толку.
Завуч, которую за глаза называли Кактусиха благодаря колючему характеру, приняла новость спокойно, но с некоторым сожалением:
– Весьма печально, Людмила Валерьевна, что вас не будет с нами в будущем году. У меня были большие планы на вас – директор позволила взять в штат.
И тут же добавила с улыбкой:
– Но, конечно, никакая работа не сравнится с такой радостью, как рождение желанного малыша. – И посмотрела на меня пристально, будто спрашивая: «Ведь желанного, не так ли?»
Я не стала распинаться в объяснениях перед чужим, в принципе, человеком, вежливо вернув улыбку и поспешив откланяться. Мне на удивление понравилось работать в техникуме, я, можно сказать, уже привыкла к здешнему климату. Но, как и сказала начальница: «Никакая работа не сравнится с радостью рождения малыша».
В местных кулуарах довольно быстро распространились слухи о моей беременности. Да я и не скрывала ее, полностью поменяв образ жизни и взгляды на окружающий мир. Конечно, всех интересовала личность отца. Многие знали, что я вернулась из Франции, и строили за спиной догадки, кто же и при каких обстоятельствах «наградил» меня таким «подарочком». Пытались заслать ко мне лазутчицу – Наталью, – но я стойко держалась, отшучиваясь и таинственно улыбаясь, буквально заставив себя ровнее относиться к студентам и коллегам и не реагировать на провокации: открытые – на занятиях и с более изощренными подколками – в учительской.
Ходила на работу и возвращалась пешком каждый день, а не только по пятницам. Вкусно кушала, много спала, читала добрые книги с хорошим концом и слушала тихую музыку. Каждый день я чувствовала, как растет во мне новая жизнь.
Так прошел март и апрель. Перед майскими праздниками в техникуме случилась внезапная проверка из Департамента образования, которая многих заставила понервничать. И меня в том числе. Конец апреля я провела в больнице на сохранении.
Но с приходом тепла вернулось и бодрое расположение духа. Солнышко радовало теплой погодой, вокруг распускались листочки, белели яблони и вишни. Я начала разговаривать с малышом, рассказывая ему об окружающем мире, о семье и доме, который ждет его. И об отце.
Больше я не допускала ни одной негативной мысли о Себастьяне. Достаточно и того, что малыш пережил вместе со мной в первые недели своего существования. Теперь я вспоминала только хорошее. И рассказывая истории о своей жизни во Франции сыну, который день ото дня становился активнее, сама будто залечивала последние раны на душе.
На втором скрининге врач подтвердил пол ребенка. Да я и так знала, что будет мальчишка. Он уже в утробе проявлял упрямый мужской характер, пинаясь по ночам и блаженно отсыпаясь днем. И как я ни уговаривала поменять свой график, не поддавался ни в какую.
Хорошо, что к концу июня я отвела почти все занятия. Теперь мне чаще удавалось отоспаться днем, ведь ночью предстояло терпеть «дикие танцы».
В последний день на работе пришлось заполнять большое количество статистических таблиц по итогам успеваемости. Студенты уже разъехались по домам, за окнами нещадно палило солнце, но толстые стены здания досоветской постройки сохраняли прохладу внутри. Преподаватели сидели по своим кабинетам, пытаясь расквитаться с отчетами поскорее.
Я клевала носом, цифры расплывались перед глазами. Проковырявшись до часу дня, наконец, сдала ненавистные бумажки – вот уж точно, по чему скучать не придется! – и прошлась по коридорам, приглашая самых стойких оставшихся выпить чаю с тортиком. Все разговоры о моей внезапной беременности давно сошли на «нет», и к концу года со многими коллегами установились дружеские отношения: «бывалые» мамочки давали советы, более молодые сотрудницы живо интересовались, «как оно там все проходит»…
Тепло распрощавшись с коллективом, я медленно брела к остановке. Сил ходить пешком в такую жару совсем не было, и мне снова пришлось ездить на автобусе, а прогулки перенести на утреннее и вечернее время. Низ живота иногда неприятно тянуло, кожа страшно чесалась, растягиваясь вслед за выдающейся вперед утробой, и я все чаще чувствовала себя неуклюжей уткой, ступая осторожно и медленно.
Отключившись в кресле маршрутки, едва не пропустила свою остановку. Сойдя на ней, перешла через дорогу, зашла за хлебом… По пути домой встретилась соседка со второго этажа, которая что-то расспрашивала о моих счетах за апрель и май. Но оплатой коммунальных услуг занималась мама, поэтому помочь я ничем не могла. Да и мысли путались после поверхностной дремы в транспорте и под знойными лучами послеполуденного солнца. Хотелось быстрее домой, принять душ и перестать, наконец, бороться с сонливой слабостью. А, может, даже досмотреть тот приятный сон, который привиделся в пути…
Удачно скинув тете Вале информацию о скидках на яйца и молоко в том магазине, где только что делала покупки, я наконец отделалась от приставучей собеседницы и подошла к подъезду.
На лавочке сидел какой-то мужик. Таких крупных, высоких парней у нас в доме точно не было. Может, пришел к кому в гости… Он опустил голову на руку, упираясь ею в согнутое колено. Лицо скрывали упавшие темные пряди с проседью. Да я и не всматривалась, невольно подметив лишь шрам под укороченными волосами на макушке. Левую ногу незнакомец вытянул вперед, наполовину заграждая проход. Рядом к скамейке приставлена трость.
Ну вот перешагивать, что ли? Я буркнула под нос дежурное «здрасьте», осторожно обходя длинную конечность, и поспешила к входной двери, доставая ключи из сумки и едва взглянув в поднятое на мое приветствие лицо, краем глаза снова успев различить очередного «Себастьяна», которого периодически видела в высоких, темноволосых и голубоглазых мужчинах.
Домофон приглашающе пиликнул, когда за спиной раздалось…
– Люси?..
Сердце на мгновение сбилось с ритма и бухнуло в районе горла. Я невольно прижала руку к груди, словно пытаясь удержать его на месте. Дверь подъезда с металлическим щелчком встала на место.
Не может быть. Что за бредовые галлюцинации…
– Люси, это ты?..
Перед глазами вдруг все поплыло, ключи упали на землю, и я впервые в жизни чуть не грохнулась в обморок. Но вовремя прислонившись лбом к холодному под козырьком железу, сделала несколько глубоких вдохов: вот уж падать мне точно нельзя.
Дурнота отступила, и я медленно развернулась навстречу поднявшемуся со скамьи мужчине…
Похудевшее лицо… Скулы обозначены жестче… Небольшая бледно-розовая нить рубца на щеке над верхней губой. И еще один шрам – сбоку, намного длиннее, грубее, спускается почти до подбородка, искажая любимые черты, чуть стягивая кожу. Уголок левого глаза едва не задет…
Темная шевелюра щедро разбавлена седыми прядями… Вся фигура выглядит какой-то сухой, надломленной: совсем не похоже на того статного мужчину, которого я помнила.
Но это был он! Это определенно был Себастьян.
Его глубокие ярко-голубые глаза… Его высокий лоб и густые брови… Его широкие плечи и красивые руки, сейчас до побелевших костяшек нервно сжатые в кулаки …
Господи, я же прошла мимо! Не узнала и прошла мимо…
Из горла вышел странный, сдавленный звук, я сделала три шага назад и обхватила руками родное тело. Уткнувшись лбом куда-то чуть выше солнечного сплетения – ближе прижаться мешал живот – разревелась в голос, захлебываясь рыданиями и бормоча неразборчиво:
– Ты жив… Слава Богу, ты жив…
А потом стала колотить его кулаком по груди:
– Никогда! Слышишь?!.. Никогда больше!.. – и зарыдала еще громче, так и не поведав, чего же там Себ не должен никогда больше делать.
Напряженные мышцы под моими руками постепенно расслабились, меня крепко сдавили в ответном объятии, так что я охнула, почувствовав боль в животе.
– Прости, – хрипло прошептал Себастьян, ослабляя хватку, теперь лишь придерживая мою спину одной рукой, а другой приглаживая растрепавшиеся из хвоста волосы, лезущие мне в рот. – Прости меня, маленькая, прости меня… Тише, тише… Все хорошо… Теперь все будет хорошо…
А я никак не могла успокоиться, выплескивая ту боль и тоску, что копились внутри, погружаясь все глубже под ворох повседневных проблем, но никуда не исчезая. Я ведь на самом деле похоронила хозяина. И думала, что больше никогда не увижу на этом свете…
Спустя какое-то время слезы сменились судорожными всхлипываниями, да и малыш решил напомнить о себе, крепко засадив ногой в район диафрагмы, так что я даже охнула. Соберись, Людмила, хватить сырость разводить на пустом месте! Себастьян решил, видимо, разрядить обстановку и, чуть отстранив меня, весело произнес:
– Людмила Валерьевна, а нам Алина Григорьевна всегда говорила, что «блуд» – это у нас в общаге, а слово «кровь» на английском читается «блад».
Растерявшись, я запнулась и долго собиралась с мыслями. Скрытая насмешка в глазах некоторых ребят еще больше смутила. Но что я могла сказать?..
– Все зависит от контекста, – буркнула в ответ, а сама, мысленно чертыхаясь, вспомнила, за что так терпеть не могла английский: по правилам в нем читается два с половиной слова, а все остальные – исключения, требующие зубрежки. То ли дело родной французский…
После того злополучного урока я с удвоенными усилиями налегла на изучение ненавистного языка, в конце концов проникшись и к нему, может, не любовью, но симпатией. Английская лексика потихоньку вытесняла французскую.
И, наверное, то, что мне не пришлось с ним работать, сказалось в конечном итоге во благо. Я все больше отдалялась от всего, что связывало меня с Францией. Воспоминания меркли, забывались, словно давно просмотренный фильм. Иногда казалось, все, что случилось, было не со мной.
Так прошел январь и половина февраля.
Кошмары перестали мучить, я спала без сновидений, проваливаясь в забытье, уставшая и вымотанная. В свой день рождения я возвращалась из техникума домой пешком, остановилась на мосту, вдыхая вечерний морозный воздух. Вокруг уже зажигались фонари, снег на тротуаре блестел в их свете, но река, скованная льдом под мостом, тонула во тьме. Я склонилась над ограждением, задумчиво вертя кольцо Себастьяна. Пару дней назад сняла его, наконец, с цепочки и надела на безымянный палец левой руки – меня достали глупые ухаживания некоторых студентов. Хотелось как-то защититься от навязчивых вопросов и недвусмысленных взглядов.
Впервые за долгое время я вновь почувствовала одиночество, преследовавшее меня днями и ночами всего месяц назад. Волна отчаяния и безысходности накрыла большой черной волной, пригибая к перилам, заставляла сердце биться с перебоями. Перед внутренним взором ярко вспыхнул образ утраченной любви, а набежавшие слезы застыли на ресницах холодными льдинками. Уже подзабытая тоска шепнула: зачем все?..
Внезапно моя душа будто отделилась от тела и увидела себя со стороны – пустая оболочка человека на мосту. Что-то делает, разговаривает, встает по утрам, ест и куда-то идет. Зачем?
Неловко крутанула кольцо…
…а оно вдруг соскользнуло с истонченного пальца. И пропало в темноте.
Из горла вырвался истерический смешок: вместо меня.
Все. Это конец. Все, что связывало меня с Себастьяном, теперь исчезло.
Навсегда.
Глава 25. Новая жизнь.
Не все.
И не навсегда, как оказалось.
Через пару дней после утраты кольца я стояла в туалетной комнате на работе, поправляя макияж, когда вдруг забежала Наталья и с радостным возгласом бросилась ко мне, выдав громким шепотом на все помещение:
– Люська, у тебя прокладки нет случаем?
Я сокрушенно развела руками:
– Слушай, не могу помочь, прости, пожалуйста. Не ношу с собой.
– Жаль, – вздохнула та и удалилась в кабинку.
А меня будто обухом по затылку ударили.
Прокладка. Месячные… Когда они случались последний раз?
Я судорожно вспоминала. Точно не в России: здесь меня так закрутило, что о критических днях и думать было некогда. Но они давно должны были пройти…
Женские дни у моего организма обычно наступали четко по расписанию, швейцарские поезда обзавидовались бы. Но… Последний раз я покупала прокладки еще во Франции, перед нашей поездкой в Париж. Боже…
Из зеркала на меня смотрела бледная тень. Я вдруг поняла, как сильно похудела и осунулась за прошедшие недели. И это при том, что высыпалась, да и аппетит вернулся ко мне в тройном размере. Ела я как не в себя…
С трудом дождавшись конца рабочего дня, бегом бросилась в ближайшую аптеку и купила сразу три разных теста для определения беременности.
Не спала всю ночь – впервые с новогодних праздников.
В пять утра отправилась проверять.
Две полоски. На каждом. Четкий, яркий приговор на две красные строки.
«Блин, что теперь делать?!» – в панике думала я.
А душа тем временем ликующе пела: «Ура! У меня будет ЕГО ребенок!»
Во мне остался его след, все, что случилось, не было сном…
В женской консультации мне поставили срок – десять недель. Я слушала на УЗИ, как бьется маленькое сердечко, и не могла поверить, что это все на самом деле. Я беременна…
Ни токсикоза, ни каких-либо заметных признаков, кроме отсутствия месячных, возросшего аппетита и сонливости. Как такое возможно?
Но я действительно была беременна. Во мне рос ребенок Себастьяна!
Мама поначалу мои восторги не разделила.
– Ты будешь прерывать беременность? – без обиняков спросила она меня после долгого молчания в ответ на откровения блудной дочери.
Я посмотрела на нее, как на ненормальную:
– Нет, конечно!
Какой аборт? Да я от счастья готова до потолка прыгать! Первоначальное смятение давно сменилось нескончаемой радостью: Себастьян не исчез из моей жизни. Часть любимого останется со мной – теперь до самой смерти. Я нашла его: тот самый смысл, ради которого стоило жить.
– Хорошо, – вздохнула мама то ли облегченно, то ли с сожалением. Я так и не поняла. – Просто будь готова, дочь. Мать-одиночка, да еще и родившая вне брака, – не самая завидная участь в маленьком городке, как наш.
– Мама, что за средневековые пророчества?
– Сама ты «средневековье», глупая, – буркнула в ответ родительница. – Это вы между собой там говорите о демократии, равенстве и братстве, о «рождении для себя». А я-то уж знаю, поверь горькому опыту. Многое еще выслушаешь от наших сердобольных соседушек, да и на работе…
– Чихать я хотела ни их мнение, – фыркнула я. Ну что за глупости, в самом деле.
– Увидишь вот.
Больше мы об аборте не разговаривали. Приняв решение, я его не меняла. А мама и бабушка принялись готовиться к появлению нового члена в семье Антиповых: бабуля вязала пинетки и кофточки, мама шила детскую постельку в свободное от работы время.
На работе скрывать от начальства свое положение я не стала. Все равно, работала по контракту совместителем до конца учебного года. Как раз успею закончить все обязательства до того, как надо уходить в декрет. А живот скоро начнет расти, так что таиться без толку.
Завуч, которую за глаза называли Кактусиха благодаря колючему характеру, приняла новость спокойно, но с некоторым сожалением:
– Весьма печально, Людмила Валерьевна, что вас не будет с нами в будущем году. У меня были большие планы на вас – директор позволила взять в штат.
И тут же добавила с улыбкой:
– Но, конечно, никакая работа не сравнится с такой радостью, как рождение желанного малыша. – И посмотрела на меня пристально, будто спрашивая: «Ведь желанного, не так ли?»
Я не стала распинаться в объяснениях перед чужим, в принципе, человеком, вежливо вернув улыбку и поспешив откланяться. Мне на удивление понравилось работать в техникуме, я, можно сказать, уже привыкла к здешнему климату. Но, как и сказала начальница: «Никакая работа не сравнится с радостью рождения малыша».
В местных кулуарах довольно быстро распространились слухи о моей беременности. Да я и не скрывала ее, полностью поменяв образ жизни и взгляды на окружающий мир. Конечно, всех интересовала личность отца. Многие знали, что я вернулась из Франции, и строили за спиной догадки, кто же и при каких обстоятельствах «наградил» меня таким «подарочком». Пытались заслать ко мне лазутчицу – Наталью, – но я стойко держалась, отшучиваясь и таинственно улыбаясь, буквально заставив себя ровнее относиться к студентам и коллегам и не реагировать на провокации: открытые – на занятиях и с более изощренными подколками – в учительской.
Ходила на работу и возвращалась пешком каждый день, а не только по пятницам. Вкусно кушала, много спала, читала добрые книги с хорошим концом и слушала тихую музыку. Каждый день я чувствовала, как растет во мне новая жизнь.
Так прошел март и апрель. Перед майскими праздниками в техникуме случилась внезапная проверка из Департамента образования, которая многих заставила понервничать. И меня в том числе. Конец апреля я провела в больнице на сохранении.
Но с приходом тепла вернулось и бодрое расположение духа. Солнышко радовало теплой погодой, вокруг распускались листочки, белели яблони и вишни. Я начала разговаривать с малышом, рассказывая ему об окружающем мире, о семье и доме, который ждет его. И об отце.
Больше я не допускала ни одной негативной мысли о Себастьяне. Достаточно и того, что малыш пережил вместе со мной в первые недели своего существования. Теперь я вспоминала только хорошее. И рассказывая истории о своей жизни во Франции сыну, который день ото дня становился активнее, сама будто залечивала последние раны на душе.
На втором скрининге врач подтвердил пол ребенка. Да я и так знала, что будет мальчишка. Он уже в утробе проявлял упрямый мужской характер, пинаясь по ночам и блаженно отсыпаясь днем. И как я ни уговаривала поменять свой график, не поддавался ни в какую.
Хорошо, что к концу июня я отвела почти все занятия. Теперь мне чаще удавалось отоспаться днем, ведь ночью предстояло терпеть «дикие танцы».
***
В последний день на работе пришлось заполнять большое количество статистических таблиц по итогам успеваемости. Студенты уже разъехались по домам, за окнами нещадно палило солнце, но толстые стены здания досоветской постройки сохраняли прохладу внутри. Преподаватели сидели по своим кабинетам, пытаясь расквитаться с отчетами поскорее.
Я клевала носом, цифры расплывались перед глазами. Проковырявшись до часу дня, наконец, сдала ненавистные бумажки – вот уж точно, по чему скучать не придется! – и прошлась по коридорам, приглашая самых стойких оставшихся выпить чаю с тортиком. Все разговоры о моей внезапной беременности давно сошли на «нет», и к концу года со многими коллегами установились дружеские отношения: «бывалые» мамочки давали советы, более молодые сотрудницы живо интересовались, «как оно там все проходит»…
Тепло распрощавшись с коллективом, я медленно брела к остановке. Сил ходить пешком в такую жару совсем не было, и мне снова пришлось ездить на автобусе, а прогулки перенести на утреннее и вечернее время. Низ живота иногда неприятно тянуло, кожа страшно чесалась, растягиваясь вслед за выдающейся вперед утробой, и я все чаще чувствовала себя неуклюжей уткой, ступая осторожно и медленно.
Отключившись в кресле маршрутки, едва не пропустила свою остановку. Сойдя на ней, перешла через дорогу, зашла за хлебом… По пути домой встретилась соседка со второго этажа, которая что-то расспрашивала о моих счетах за апрель и май. Но оплатой коммунальных услуг занималась мама, поэтому помочь я ничем не могла. Да и мысли путались после поверхностной дремы в транспорте и под знойными лучами послеполуденного солнца. Хотелось быстрее домой, принять душ и перестать, наконец, бороться с сонливой слабостью. А, может, даже досмотреть тот приятный сон, который привиделся в пути…
Удачно скинув тете Вале информацию о скидках на яйца и молоко в том магазине, где только что делала покупки, я наконец отделалась от приставучей собеседницы и подошла к подъезду.
На лавочке сидел какой-то мужик. Таких крупных, высоких парней у нас в доме точно не было. Может, пришел к кому в гости… Он опустил голову на руку, упираясь ею в согнутое колено. Лицо скрывали упавшие темные пряди с проседью. Да я и не всматривалась, невольно подметив лишь шрам под укороченными волосами на макушке. Левую ногу незнакомец вытянул вперед, наполовину заграждая проход. Рядом к скамейке приставлена трость.
Ну вот перешагивать, что ли? Я буркнула под нос дежурное «здрасьте», осторожно обходя длинную конечность, и поспешила к входной двери, доставая ключи из сумки и едва взглянув в поднятое на мое приветствие лицо, краем глаза снова успев различить очередного «Себастьяна», которого периодически видела в высоких, темноволосых и голубоглазых мужчинах.
Домофон приглашающе пиликнул, когда за спиной раздалось…
– Люси?..
Сердце на мгновение сбилось с ритма и бухнуло в районе горла. Я невольно прижала руку к груди, словно пытаясь удержать его на месте. Дверь подъезда с металлическим щелчком встала на место.
Не может быть. Что за бредовые галлюцинации…
– Люси, это ты?..
Перед глазами вдруг все поплыло, ключи упали на землю, и я впервые в жизни чуть не грохнулась в обморок. Но вовремя прислонившись лбом к холодному под козырьком железу, сделала несколько глубоких вдохов: вот уж падать мне точно нельзя.
Дурнота отступила, и я медленно развернулась навстречу поднявшемуся со скамьи мужчине…
Похудевшее лицо… Скулы обозначены жестче… Небольшая бледно-розовая нить рубца на щеке над верхней губой. И еще один шрам – сбоку, намного длиннее, грубее, спускается почти до подбородка, искажая любимые черты, чуть стягивая кожу. Уголок левого глаза едва не задет…
Темная шевелюра щедро разбавлена седыми прядями… Вся фигура выглядит какой-то сухой, надломленной: совсем не похоже на того статного мужчину, которого я помнила.
Но это был он! Это определенно был Себастьян.
Его глубокие ярко-голубые глаза… Его высокий лоб и густые брови… Его широкие плечи и красивые руки, сейчас до побелевших костяшек нервно сжатые в кулаки …
Господи, я же прошла мимо! Не узнала и прошла мимо…
Из горла вышел странный, сдавленный звук, я сделала три шага назад и обхватила руками родное тело. Уткнувшись лбом куда-то чуть выше солнечного сплетения – ближе прижаться мешал живот – разревелась в голос, захлебываясь рыданиями и бормоча неразборчиво:
– Ты жив… Слава Богу, ты жив…
А потом стала колотить его кулаком по груди:
– Никогда! Слышишь?!.. Никогда больше!.. – и зарыдала еще громче, так и не поведав, чего же там Себ не должен никогда больше делать.
Напряженные мышцы под моими руками постепенно расслабились, меня крепко сдавили в ответном объятии, так что я охнула, почувствовав боль в животе.
– Прости, – хрипло прошептал Себастьян, ослабляя хватку, теперь лишь придерживая мою спину одной рукой, а другой приглаживая растрепавшиеся из хвоста волосы, лезущие мне в рот. – Прости меня, маленькая, прости меня… Тише, тише… Все хорошо… Теперь все будет хорошо…
А я никак не могла успокоиться, выплескивая ту боль и тоску, что копились внутри, погружаясь все глубже под ворох повседневных проблем, но никуда не исчезая. Я ведь на самом деле похоронила хозяина. И думала, что больше никогда не увижу на этом свете…
Спустя какое-то время слезы сменились судорожными всхлипываниями, да и малыш решил напомнить о себе, крепко засадив ногой в район диафрагмы, так что я даже охнула. Соберись, Людмила, хватить сырость разводить на пустом месте! Себастьян решил, видимо, разрядить обстановку и, чуть отстранив меня, весело произнес:
