Сельфина отвела глаза: вот ведь, и кто думал, что он будет выглядеть настолько хорошо! Да ладно бы сексуальный накачанный многочисленными тренировками оголенный торс, медным блеском отливающий в тусклом освещении, ладно бы сильная широкая шея с проступающими на ней пульсирующими ритмично тонкими венами, это лицо, точеное, словно отлитое из благородного бронзового сплава лицо взрослого мужчины, отяжеленное тревогами, омраченное неизвестными Сельфине мыслями, заставляло хрупкое сердечко юной дриады плясать бешеным танго в глубокой тишине, отбивающей несуразный ритм в висках: да как он, второстепенный персонаж, почти не упоминавшийся в сюжете, кроме как ради главной героини, мог быть настолько красивым, что все тело застывало от нервного трепета: это вообще живое существо, или Апполон из запечатленных в мраморе римских божественных ликов?
Ладно, возможно, нахождение в этом поганом романе не было таким плохим, если ей придётся провести с ним большую часть времени как жена… Сельфине от таких мыслей хотелось хлопнуть себя по лбу: да он же убить ее должен по сюжету, дура! Нельзя вестись на эти миндалевидные глаза и острые скулы, на эти тонкие губы, согнутые, словно висящий на стене лук, в лёгкой полуусмешке, на этот багряно-вишневый взгляд, пылающий пламенем утренней зари, закатом первой звезды, пролитой над полем боя кровью, пылающим в жаркой пустыне неугасимым пламенем, таким жгучим и жарким, что в и без того тесном корсете тугого платья, на заказ сшитого десятью мастерами, становилось еще некомфортнее и невыносимые — ну как под его полуприкрытыми черными, как изжженный уголь, ресницами, кроваво-алыми глазами вести себя как обычно и не чувствовать, как мурашки пробегают про обнаженным бледным плечам?
— Ты собираешься идти? — от его голоса мурашки на коже застыли, будто приговорённые к смерти грешники, Сельфина резко подалась вперёд и схватилась миниатюрной, нежной, ни разу не державшей предмета тяжелее пера, ладошкой за его, широкую, мускулистую и шершавую от тренировок с мечом, ладонь, горячую, окутывающую жаром чистейшего первородного пламени, такого, что на миг забываешь, что огонь это не только то, что греет, но и то, что уничтожает, безжалостная стихия, стирающая все с лица земли.
— Я… Да, я иду, просто задумалась, — ее крохотная ручка совершенно утонула в его большой, сильной, мозолистой руке. Надо же… Казалось, что в теплоте этой руки растворился весь мир.
Фина подалась вперёд: да, император Вермиллион должен ее убить, но… Но как же можно игнорировать то, что ее жених просто дьявольски красив? Ладно, надо начинать головой думать.
— Сельфина Грация делла Фьоре выказывает почтение Повелителю Пустыни, — голос немного подрагивал: ну как говорить, когда этот пронзительный взгляд тонких чёрных звериных зрачков-щелок прожигает до самого нутра?
— Идём, — он немногословен, и слава богу, ведь если бы она слышала этот утробный голос каждую секунду, то точно сошла бы с ума. Вот ведь… Фина его и не знает совсем, надо бы отвлечься и лучше думать о том как ей от этих рук не умереть — он опасен, даже сейчас от него исходит устрашающий жар, цветы и пламя ведь совсем несовместимы.
Но он все еще оставался ее женихом, и связь с ним не разорвать так просто, как может он порвать своими крепкими пальцами напополам раскроить тонкий шелк ее платья… Да о чем она думает! Так, все, ее цель сейчас — не умереть. Внешность ее жениха, его тело и способности не имеют никакого значения, пора унять свою сущность любвеобильной дриады, которая никак не в состоянии не взбунтоваться внутри при виде красивого мужчины.
— А Ваша сестра?.. — героиня должна быть вместе с братом на этом балу, но где именно, когда император находится со своей невестой, Сельфина не знала: в прологе новеллы она появилась уже после первого танца и открытия вечера. Не мог ведь он бросить свою сестру одну.
— Нери не любит шум, — Вермиллион, кажется, произнёс это нехотя, будто говорить о сестре с невестой, которую видит второй раз в жизни, было для него выше сил: удивительно, как он любит свою близняшку, что оберегает от любопытства всех и вся…
Но странно, ведь в новелле Нерисса, великая эрцгерцогиня, была настоящей драгоценностью светского общества, привлекающей к себе внимание всех в зале, как могло быть так, что в реальности она совсем не любила балы? Странно это как-то…
— Она там, но не факт, что будет танцевать, — значит, героиня все же приехала… Да, это было бы странно, если бы ее не было на балу, где она должна была встретить свою «судьбу», и все же, насколько было описано в новелле, Нерисса же должна была много танцевать?
Что-то определенно было не так, но Фина никак не могла понять, что именно ее смущало во всей этой ситуации.
Двери в банкетный зал раскрылись с приветливым поскрипыванием, и глашатай громко, на весь зал объявил имена тех, кто должен был ознаменовать своим танцем начало бала:
— Ее высочество Сельфина Грация делла Фьоре! Повелитель Пустыни, император Вермиллион дехья Дездиффе!
Доселе льющаяся со всех сторон музыка затихла, сменилась величественными фанфарами, и сотни глаз обратились ко входу, туда, где, сжимая в своей маленькой ладошке широкую горячую руку своего жениха, Сельфина думала, как пережить свой первый танец в самом центре зала и не опозориться в руках этого грозного дракона, от одного взгляда на лицо которого бросало в жар, а мысли улетучивались из головы.
Будь проклят этот роман! Нельзя было сделать брата героини ну хоть немного менее сексуальным?!
— Сестра Фина, — голос младшего брата помог очнуться от этого невыносимого насаждения: пробормотав императору неуклюжее «я Вас оставлю», она отпустила его руку и направилась к своей семье. Все лучше, чем продолжать находиться рядом с ним, стоя, словно на иголках, ожидая, когда же он снова произнесет нечто своим глубоким и чувственным голосом.
Ещё и эта проклятая дриадская сущность… Нет, она конечно не вешалась на каждого попавшегося мужика, как некоторые, но к этому… К императору, ее жениху, самому опасному из мужчин здесь, ее тянуло со страшной силой, иначе как можно было объяснить бегущие по коже мурашки от тепла его тела и слабость в ногах от каждого слова? Хотелось надеяться, что Фина просто слишком впечатлительная.
— Фина, как же я тебе… — сестра Рози, Роземунд Аселла нель Фьоре, мечтательно вздохнула, косясь на оставленного в одиночестве императора, тут же окруженного толпой девиц: — Завидую. Все три континента завидуют по-черному!
— А ты как завидуешь, по-белому? — сестра Рози Сельфине нравилась, одна из немногих старших сестёр, которые обычно ее, любимицу матери, пусть и баловали, но толком не слушали, предпочитая отгородиться. Конечно их много, но это не означало, что с абсолютно каждым будут хорошие отношения. Даже среди братьев у неё нашёлся лишь один единственный, с которым можно было нормально поговорить, с остальными и тем для разговора как таковых не находилось…
— Конечно по-белому, — Рози сладко, словно цветочный мед, патока, одуванчиковый джем, улыбнулась, нежно охватывая ладошки младшей сестренки: — Нет ни одной старшей сестры, которая желала бы младшей чего-то плохого. К тому же, если кому и удасться очаровать императора драконов, то только тебе и твоему цветению.
Опять они про ее цветение, ну сколько можно. Для дриад это было настолько важно, что уже начинала болеть голова. Ну, почему же их интересует только это…
— Ее Величество, Весна Вечного Леса, Айеша Иделлайт нелла Фьоре, — входом королевы ознаменовывалось начало празднества, на которое она должна была дать разрешение. Ну вот, слишком мало времени, а ведь Фина хотела оттянуть танец с женихом на как можно дольшее время! Этого танца она точно не выдержит, для нее слишком даже держаться с ним за руки.
Она не справится. Всю недолгую приветственную речь матери Сельфина провела в мыслях о том, как сильные горячие ладони будут держать её за талию на протяжении почти пяти минут первого вальса. Ей сейчас вот вообще надо не об этом думать, а о том, что если все так и пойдёт дальше, то ее могут убить! Конечно она уже не была той Финой из романа, но кто знает, может, судьба решит, что раз уж она все ещё антагонистка романа, то умереть ей надо по-любому. А умирать не хотелось со страшной силой…
Но вопреки мольбам Сельфины о том, чтобы время остановилось, стоило замолкнуть Весне Вечного Леса, как гора медью отливающих в тусклом свете мускулов устремилась к ней, протягивая руку:
— Это наш танец.
А можно она сбежит вместо этого танца?
Держаться за мозолистую горячую руку, чувствовать крепкую ладонь на своей талии, да как же здесь думать о танце, когда сердце бьётся все быстрее с каждым мгновением, проведенным в опасной близости к мужчине, от головы до кончиков пальцев ног идеальному, вестнику ее погибели если не от пламени костра, то от разрыва сердца точно. Хотелось сбежать от него как можно дальше, лишь бы не видеть, не чувствовать, не вдыхать запах его раскалённого тела…
Господи, запах! От таких эмоций она ведь совершенно себя не контролирует, а воздух уже наполнился медово-сладким, густым и притягательным цветочным ароматом, от которого голова кругом может пойти даже у обладателей чистейшего драконьего ядра пламени, нейтрализующего многие яды, существующие на трех континентах.
Сельфина испуганно подняла глаза, ожидая увидеть на лице императора отрешенно-помутненное, как у многих мужчин от воздействия ее Цветения, выражение, но, на облегчение, его взгляд остался чист — какое счастье. Ещё не хватало, чтобы посреди танца что-нибудь случилось…
Боже, ну как же хочется… Попить воды.
— Мне нужно на воздух… — едва закончилась мелодия, Фина выскользнула из рук своего партнёра: — Тут очень душно, правда?
— Много людей, — надо же, император даже согласился… Но ведь сейчас речь не об этом, Фина просто хотела исчезнуть из поля зрения его жгучих, как пламя костра, алых глаз и перевести дыхание, пытаясь позабыть тепло медных, не прикрытых и сантиметром ткани мускулов рельефной груди воина, одного из сильнейших воинов во всем мире.
— Вы не против, чтобы я отошла? — ей нафиг не сдалось его спрашивать, но надо было хотя бы ради приличия. Все же, этикет предполагает, а перед ней сейчас не простачок из мелкой аристократии, а правитель огромного и могущественного государства, гневить которого было нельзя хотя бы ради собственной сохранности: умереть раньше, чем положено по сюжету, хотелось еще меньше, чем умирать в принципе.
Вермиллион раздраженно нахмурил брови:
— Пойдёшь со мной. Ты едва держишься на ногах.
Это сейчас шутка была? Она не хотела идти с ним, а хотела наоборот отвязаться от него! Да что за проклятье… Неужели ей суждено всю жизнь страдать в этом безумном теле озабоченной дриады?
Балконы в Вечном Лесу закрытые, с запирающимися крепко деревянными дверьми, чтобы можно было заглушить играющую в зале громко музыку. Прохладный ветерок немного привёл мысли в порядок — Фина подставила личико под игривый поток освежающего воздуха, прикрывая в наслаждении глаза: как же хорошо. Еще бы забыть, что прямо рядом с ней стоит самый сексуальный мужчина в ее жизни. Проклятые дриады, проклятый роман… Неужели она не могла попасть в какое-нибудь более нормальное место?
— Твое лицо, — властная рука резко берет за подбородок двумя пальцами и уверенным движением заставляет поднять глаза, чтобы расствориться в алеющем огненном океане напротив: — Вся горишь.
Нет, это правда было издевательством, и за что ей такое наказание? Его дыхание опаляет щеки, заставляя их гореть еще сильнее. Опьяняющее, будоражащее, горячее, словно ветер в пустыне, оно так манило приблизиться еще, прочувствовать больше: насколько крепкими могут быть его объятья, полные страсти, насколько мягкими — тонкие смуглые губы…
Казнят ли ее, если она решит его поцеловать прямо сейчас? На мысли сил уже не осталось никаких, можно сразу умирать, но умирать счастливой. Всего одно неловкое мимолетное касание…
Чтобы в мгновение ока понять, как хрупок может быть самоконтроль у самого воплощения пламени и какими жаркими, влажными и чувственными могут быть глубокие и долгие поцелуи Императора Драконов.
Глава 3 — Обжигать и Обжечься
Эти поцелуи настолько обжигают, что по телу дрожь.
Губы императора драконов сухие и горячие, словно суховеи в раскаленной пустыне, словно самый чистый в мире огненный жар, который он передавал Фине через каждое касание губами ее охлаждаемого ночными ветрами тела. В его поцелуях столько страсти и огня, что, кажется, она сейчас захлебнется этим неистовым пламенем, сгорит в руках своего жениха, словно цветок в эпицентре стихийного возгорания. Его руки сильные, ладони шершавые от физических тренировок, но насколько же приятно, когда этими варварскими руками он сжимает обнаженную грудь, освобожденную от тесного лифа платья и заполняющую всю ладонь императора, оттягивает розовые, словно лепестки цветущего по весне персика, соски, чтобы отпустить и погрузить в опаляющий кипящей влагой наполненный липкой горячей слюной рот, покусывать острыми зубами, вылизывать, посасывать играючи, заставляя Сельфину прикрыть ладонью рот, чтобы ни один звук не сорвался с ее трепещущих губ от возбуждения: как хорошо… Это то, чего она так ждала весь сегодняшний вечер, с момента, когда увидела своего жениха?
Его губы все ниже, выжигают на холодной коже влажную полоску меж грудьми до самого корсета, который лучше бы не снимать… Они же попросту не смогут вновь одеться, находясь на балконе без служанок, а потом внешний вид принцессы вызовет кучу ненужных вопросов. Нет, раздаваться нельзя…
Губы императора переместились с груди на поднятую им же, задирая ворох юбок, ногу, осыпая яростно поцелуями нежное бедро, от чего с губ Фины слетают возбуждённое тяжёлые, наполненные сладостным желанием вздохи: почему он так медлит, это же… Невыносимо. Горячий язык Вермиллиона касается самой нежной между ног кожи, и все тело будто прошибает молнией от макушки до кончиков пальцев: что он творит… Он не может там лизать, нельзя!
Его слюна горячая, язык влажный и юркий, проникает меж половыми губами, играет, ласкает до сладких стонов в кулак: как же хорошо, Сельфина никогда не думала, что будет приятно настолько. Мягкое и мокрое нечто касается всех самых потаенных, чувствительных мест, что могут быть снаружи, и внутри начинает непонятно зудеть, а по бедру стекает вязкая жидкость… Эту жидкость император Вермиллион слизывает, оставляя широкую дорожку влаги, и возвращается обратно к той сладкой пытке, от которой Сельфине так сильно хочется, чтобы хоть что-нибудь наконец проникло внутрь, остановило этот сладкий зуд, это желание оказаться заполненной до краев… Будь проклята кровь дриады, которая сделала ее тело настолько похотливым.
Это развратное тело хочет большего, не просто касаний языком снаружи, и разум уже никак не может его остановить, поддаваясь тем ощущениям, которые дарил ей Вермиллион. Миниатюрная бусинка клитора давно затвердела, и ноги пробивало судорогой, стоило этому грозному мужчине ее коснуться. Да когда же он вставит…
