Тот пацан, Макс, почтальон… Он вам рассказывает про то, как умные котики сбежали из лаборатории, чтобы по телевизору попросить свободы. Мило. Как для котёнка. Правда всегда грязнее, всегда пахнет кровью и страхом. В общем, примерно так и было, но не совсем. Сбежали мы, потому что грохнуть нас хотели. Точнее, «усыпить» — это такой ласковый термин у людей для тех, кто стал опасен.
Макс думает, мы в лаборатории жили как подопытные крысы. Что на нас отрабатывали технологии для выведения новых бойцов. Не совсем. К тому дню, когда кот Бонифаций русским языком попросил у Сергеева корма, у многих из нас уже был реальный боевой опыт. В том числе и участие в ликвидациях. Получали не только опыт, но и ранения. А кое-кто и голову сложил. Сами понимаете, в плен мы не попадали и первую помощь нам оказывать не спешили. Ну кот, ну большой, мало их, что ли, шныряет? Удобно нас было использовать, если всё должно было остаться в тайне. Везёт дипломат или «турист» с собой кота — ну что такого? Так что свой корм мы не зря ели и отрабатывали сторицей. А рассказать могли многое. В том числе о таком, что ни под каким видом не должно было быть предано огласке.
Когда наверху получили информацию, что мы «оразумили», то сложили два плюс два. И поняли, что у них образовалась проблема. Мы тут как раз кое-кого ликвидировать помогли, очень известного. И это не должны были связать с… ну, вы поняли. Иначе скандал мирового масштаба. Обычный кот ничего не расскажет. А говорящий — может. Спецы найдутся, которые не то что кота, рыбу разговорят. Притом особой проблемы с нами решить всё разом и не было. У нас в чип, что в голове, самоликвидация была вмонтирована. Взрывчатки — граммулька, но чип — в хлам, и мозги тоже. Выжить — без шансов.
Нас спасло только то, что они не ожидали от нас такой прыти. Сергеев был не дурак. Ситуацию понимал. А мы для него не просто котики были. По существу, мы ему как дети. Поэтому, прежде чем докладывать наверх, он с нами всё обсудил. Мы и приняли меры. Кое в каких кабинетах базы были поставлены «жучки». А механизм уничтожения в чипах — заблокировали. Так что когда приказ о «санации» пришёл, мы уже ждали. И слиняли.
Иллюзий мы не строили, надо будет, везде найдут. Нас в любом случае бы грохнули — пулей, ядом, «несчастным случаем». Поэтому и пришлось Останкино брать. Жёстко? Да. Но короче говоря, они нас держали за горло, а мы их — за яйца. Патовая ситуация, как в шахматах. Люблю эту игру. Друг друга мы знали хорошо, вместе операции проворачивали. Школа одна. Так что кота за хвост не тянули, договорились быстро. Нам дали гарантии. Мы согласились. В общем, и коты сыты, и мыши целы.
Начальник базы, полковник Шмидт… Да, он этнический немец, может даже родственник знаменитого полярника. Мужик он мировой. Потом, годы спустя, мы встретились. Прощения попросил. Ну что ж, поговорили по-стариковски. Зла я на него не держу. Что такое приказ — понимаю. Ему за наш побег крепко досталось, чуть в отставку не выперли. Но вроде всё наладилось. Таких, как он, сейчас не делают, даже в Германии. На базе у нас был идеальный порядок.
Надо отдать должное, Бонифаций — голова. Без него бы мы точно сгинули и Сергеев бы не помог. Не зря он теперь генерал. Первый среди котов в истории. Макс в него пошёл, хоть и мягкий он слишком.
А у меня карьера не задалась. Я из другого теста. Меня изначально Барсиком звали. Но даже сам Сергеев, когда мне и полгода не было, только «Барс» стал говорить. Не было во мне ничего уживчивого. Если что не по мне — молчать не стану. Могу и в морду дать. Загранкомандировки после оразумления сразу обрезали — мало ли чего, режим секретности. Но в России ещё послужил. Было всякое, медали и шрамы, куда без них. Потом — отставка. Работу разную предлагали, в охране, в «КотоПочте» тот же Макс. Но не срослось. Характер. И покатилась жизнь по наклонной...
Вот и сижу теперь на подоконнике в своей конуре. Пахнет сыростью и старой рыбой. Дождь стучит. Жду звонка. От судьбы. От смерти. Неважно. Все они говорят на одном языке — языке долгов. А долги, как и старые раны, всегда напоминают о себе. Особенно в такую погоду.
Не люблю дождь. Всегда в этом проклятом городе дождь. Говорят, он смывает грехи, но мои грехи слишком глубоко въелись в шкуру.
Смотрю, как вода вместе с грязью стекает вниз и сквозь решётки исчезает в утробе города. Как моя сила и молодость. Реакция — на волосок медленнее. Но этот волосок может стоить жизни.
Меня зовут Барс. Да, тот самый, из самых первых оразумленных. Из того самого «роя», что встал вровень с человеком на секретной базе. Мы с Бонифацием — братья, из одного помёта. Вместе рвали проволоку и прорывались на волю, когда тот пацан Макс ещё от материнской сиськи не отполз. Бонифаций теперь в генеральских погонах в Минобороны играет в серьёзные игры. А я здесь. В подвалах этого чёртова города, где пахнет мочой, дешёвой водкой и кровью. Людской. Кошачьей. Какая разница? Кровь она и есть кровь. Всегда пахнет смертью.
Вызов! Резкий, как удар током. Ненавижу эту штуку на своей шее, как напоминание, что мы все на коротком поводке.
— Барс? Есть срочное дело.
Голос — противный шёпоток Шнурка. Человека. Тонкий и вертлявый, как глиста, ну или шнурок, отсюда и кличка. Крыса в костюме, который по наивности думает, что приручил нескольких наших за бабки и обещания. Доверие — роскошь для дураков. Я не дурак.
— Говори. И не тяни, — буркнул я.
— Кошка. Одна из ваших… разумных. Искра. Вляпалась. Проиграла деньги серьёзным людям. Скрылась. Найди. Вернёт бабки — твой процент. Не вернёт… Ну, ты понимаешь.
Я понимаю. Я всегда всё понимаю. Люди они как коты, только подлее. Сначала приручают, используют, а потом выкидывают, как ненужную вещь. Если сопротивляешься — под нож. Шнурок был мразь, но мразь полезная. Он платил. А ещё… Искра. Молодая, глупая. Из нового поколения, что родилось уже на воле. Не нюхала пороха, как я и Бонифацием. Когда мы ломали дверь на свободу, мы не питали иллюзий, мы уже видели изнанку этого мира. Знали, что в любой момент можем получить пулю.
Мы — первое поколение, продолжили службу, армия была нашим домом. Второе, такие как Макс, жадно брались за всё, и многие добились успеха в бизнесе, науке, искусстве. Третье же поколение предпочитало жить для себя, как губка впитывая человеческие пороки. Безделье, бесконечные развлечения, долги, наркотики. Они как мотыльки летели на яркий огонь и сгорали в его пламени. Вот и Искра из таких.
Дождь не утихал. Я вышел в ночь. Город встретил меня воем сирен и вонью из переполненного мусорного бака, у которого дрались два обычных, неразумных кота. Дикари. Хотя, уверен, они счастливее меня.
Первая точка — «Причал», забегаловка для таких, как я. Где можно по дешёвке купить информацию и что-нибудь запрещённое. Хозяин, человек по кличке Борщ, знает всё или знает того, кто знает.
— Барс, — кивнул он, вытирая руки после мытья посуды. — Живой ещё.
— Искру видел? — Я показал, что готов платить за информацию.
Борщ кивнул на номер, куда переводить деньги.
— Видел вчера. С людьми из банды «СоБоля». Знаешь?
Я знал. «СоБоль» — мелкая, но злая шайка. Торгуют краденым, держат подпольные бои. Люди. Конечно, люди. Кто ещё может придумать такое — стравливать в яме друг друга ради денег?
— Где их логово?
— На старых автобазах. Но, старик, не лезь. Там сейчас жарко. Менты их прижали.
Я уже повернулся к выходу. Менты… Не впервой оказываться меж двух огней: для одних я зверь, для других — угроза порядку. Значит, надо спешить.
Автобаза была царством ржавого металла и разлитой в лужах отработки. Дождь смешивался с машинным маслом. Я двигался бесшумно, как умел с рождения, и старался держаться в тени, как учили. Слышу — голоса. И испуганное кошачье шипение.
— Где бабки, тварь полосатая?! Думала, с людьми шутить можно?
— Я всё отдам! Просто дайте время!
Я вошёл в полуразрушенный гараж. Трое людей. От них воняло перегаром, табаком и агрессией. Искра испуганно вжалась в стенку.
— Вечеринка? — сказал я тихо, становясь в проёме.
Все обернулись. Один фыркнул.
— Кто ты такой, мешок с блохами? Пошёл отсюда.
Ошибка. Глупая, человеческая ошибка — недооценивать противника. Особенно если на нём армейский экзоскелет. Пока он смеялся, я был уже рядом. Удар всей массой в коленную чашечку. Хруст был отвратительным.
Человек с воплем рухнул. Его подручные остолбенели. Я использовал их шок. Второму — когти в голень, сквозь джинсы и удар в рыхлый живот. Он захлебнулся в крике. Третий рванулся ко мне с монтировкой. Я прыгнул на груду покрышек, оттолкнулся — и в лицо головой. Со всего размаха.
Всё кончилось за пять секунд. Меня хорошо учили. Трое людей лежали, корчась и стеная. В воздухе пахло кровью, бензином и человеческим страхом. Искра смотрела на меня, вся дрожа.
— Барс… Я не знала…
— Молчи, — отрезал я, поддевая из кармана главаря кошелёк. Вытряхнул деньги. Хватит на расквитаться со Шнурком. — Ты в долгу. Не только перед людьми. Теперь и передо мной. Долги — они как раны. Гноятся.
Мы вышли под дождь. Он смывал с меня чужую кровь. Ненадолго. Я знал, что «СоБоль» не оставит это просто так. И Шнурку не понравится, что его втянули в чужие разборки. Но сейчас это не имело значения.
Я смотрел, как Искра неуверенно идет рядом, поджав хвост, и чувствовал ту же старую, знакомую тяжесть. Тяжесть того, кто выжил, когда другие полегли. Тяжесть ответственности за тех, кто слабее и глупее. Та самая слабость, что заставляет старого кота лезть в драку из-за чужой глупости.
Ненавистный город, город греха. И я его часть. До самого конца. Пока не кончатся силы или не прилетит шальная пуля. А они, эти пули, рано или поздно находят всех. Особенно таких, как я.
Дождь не утихал. Он заливал улицы, превращая ночной город в размытое полотно из грязи и тусклых огней. Мы шли молча, я и Искра. Я — потому что ненавижу пустые разговоры, она — потому что всё ещё пребывала в шоке от разборок на автобазе.
«Интеграция»… Слово-то какое лаковое. Кот Макс, тот, наверное, расписывает её как великое братство видов? А на деле всё упиралось в мелочи, в нашу и вашу биологию. Тысячу лет мы жили рядом с людьми, но как только заговорили, стали соображать, все эти мелкие различия вылезли наружу, будто гной из старой раны. Вот тебе пример: человек становится взрослым в восемнадцать. А для многих из нашей породы это — предельный возраст. Предельный. Всё, жизнь кончилась, и здравствуй, крематорий. Мы созреваем за год, горим ярко и, увы, недолго. Как под эту разницу подстраивать законы? Образование? Люди только десять лет в школе сидят, а до этого пять в детсаду сопли жуют. А у нас — комбинация врождённых инстинктов, кошачьего ума и чипа в голове. Мы не учимся, как вы. Мы понимаем. Схватываем практически на лету. Но как это объяснить комиссии по образованию? Они требуют учебные планы, аттестаты. А мы просто знаем, а они нет, не знают что с нами делать.
Но всё это — мелочи. Главная проблема пришла извне. Как только мир узнал про нас, в «цивилизованных» странах поднялся вой. Религиозные фанатики увидели в нас покушение на прерогативы Бога. Генералы НАТО — угрозу национальной безопасности. Они тут же посчитали: срок взросления — год, обучаемость в десятки раз выше, психология хищная — идеальный солдат. Целая армия максимум за пять лет. И вся эта армия — у русских. Китайцы и индусы тоже напряглись, баланс на планете сильно покачнулся.
И началось. Кулуарные переговоры, ультиматумы, «озабоченность мирового сообщества». В итоге проект «КЭТ» стал достоянием Совбеза ООН. Всё. Наши судьбы растворили в бесконечных комиссиях, протоколах и докладах. Миллионы бюрократов по всему миру с радостью утонули в этой возне, защищая права человека, права животных и чёрт знает что ещё. А мы, первые, те, кто прорывался на свободу, получили свою минуту славы. Но всё проходит, и оказалось, что надо учиться жить по-новому, особенно после выхода в отставку. И оказалось, что не больно-то мы и нужны, особенно те, кто по кошачьим меркам не молод. За исключением таких, как Шнурок. Которые живут одним днём.
Мы подошли к его дому. Дверь в подъезд была приоткрыта. Я на мгновение замер, прислушиваясь. Слишком тихо.
— Он же нас ждёт? — прошептала Искра.
— Сказал, что да, — буркнул я, проскальзывая внутрь.
Дверь в его квартиру тоже не была заперта. Первое, что ударило в нос — запах. Резкий, знакомый. Запах смерти. И дорогого одеколона, который уже не мог его перебить.
Шнурок сидел за своим столом, откинувшись на спинку кресла. Его лицо было искажено гримасой удушья. Вокруг шеи туго затянулся… шнурок. Забавно. До чёрта. У кого-то извращённое чувство юмора.
В комнате были двое. Человек в чёрном, в маске, и… кот. Кот-оразумленный, в армейском экзоскелете разведчика. Человек вскрывал сейф Шнурка, а кот ковырялся в его компьютере. Увидев нас, человек не стал ничего выяснять. Его рука с пистолетом метнулась в нашу сторону.
Я рывком оттолкнул Искру в сторону, подставив себя под выстрел. Пуля ударила в грудь с такой силой, что отбросила меня к стене. Мир поплыл. Но пластина моего экзоскелета взяла на себя основную энергию удара. Не пробило. Но контузило знатно. В ушах зазвенело.
Я был не лыком шит, годы армейских тренировок не прошли даром. С моей спины сорвалась и взмыла под потолок маленькая, с осу, металлическая мушка — боевой микродрон. Она с пронзительным визгом ринулась на человека, впилась ему в руку, разрядив шокер.
Человек закричал и выронил пистолет. Кот метнулся к нему. Воспользовавшись суматохой, они вдвоём повалились на подоконник, вышибли раму и исчезли в темноте, как призраки.
Я отряхнулся, с трудом поднимаясь. Голова гудела.
— Искра? Всё в порядке?
Ответа не было. Я обернулся. Она лежала там, куда я её оттолкнул. На полу, в неестественной позе. Второй выстрел. Я его не услышал из-за звона в ушах. Пуля попала ей в голову. Точно. Профессионалы. Два выстрела, два точных попадания. Стреляли с системой подавления звука и лазерным наведением. Дорогое удовольствие. Не для мелких разборок.
Внизу, на улице, уже завывали сирены. Полиция. Мозг, несмотря на контузию, работал чётко. Труп ростовщика. Трупик кошки. Взломанный сейф. Я, бывший спецкот, на месте преступления с огнестрельным ранением. Объяснять что-либо придётся долго, и не факт, что поверят.
Я одним движением закинул ноут Шнурка за спину. Мельком взглянул на Искру. Глупая девочка. Сгорела, как мотылёк в чужом огне.
Не оглядываясь, я прыгнул в разбитое окно, на подоконник, а оттуда — на ржавую пожарную лестницу. Дождь тут же обрушился на меня, смывая пыль и чужую кровь. Внизу уже бегали люди в форме.
Они убили Шнурка. Они убили Искру. Они попытались убить меня. Теперь у меня был их след. И жёсткий диск Шнурка. И одна-единственная цель — найти их. И стереть в кровавую пыль.
Город-грех поглотил меня снова. Но на этот раз я был не жертвой. Я был охотником и мне нравилась эта роль.
Я двигался по крышам как призрак. Дождь смыл все следы, и мои, и тех двоих. Город внизу был мокрым пятном огней, но здесь, наверху, царили только ветер и сырая тьма. Каждый прыжок с карниза на карниз отдавался глухой болью в груди, где пуля оставила синяк размером с блюдце. Экзоскелет выдержал удар, но телу всё же досталось.
Макс думает, мы в лаборатории жили как подопытные крысы. Что на нас отрабатывали технологии для выведения новых бойцов. Не совсем. К тому дню, когда кот Бонифаций русским языком попросил у Сергеева корма, у многих из нас уже был реальный боевой опыт. В том числе и участие в ликвидациях. Получали не только опыт, но и ранения. А кое-кто и голову сложил. Сами понимаете, в плен мы не попадали и первую помощь нам оказывать не спешили. Ну кот, ну большой, мало их, что ли, шныряет? Удобно нас было использовать, если всё должно было остаться в тайне. Везёт дипломат или «турист» с собой кота — ну что такого? Так что свой корм мы не зря ели и отрабатывали сторицей. А рассказать могли многое. В том числе о таком, что ни под каким видом не должно было быть предано огласке.
Когда наверху получили информацию, что мы «оразумили», то сложили два плюс два. И поняли, что у них образовалась проблема. Мы тут как раз кое-кого ликвидировать помогли, очень известного. И это не должны были связать с… ну, вы поняли. Иначе скандал мирового масштаба. Обычный кот ничего не расскажет. А говорящий — может. Спецы найдутся, которые не то что кота, рыбу разговорят. Притом особой проблемы с нами решить всё разом и не было. У нас в чип, что в голове, самоликвидация была вмонтирована. Взрывчатки — граммулька, но чип — в хлам, и мозги тоже. Выжить — без шансов.
Нас спасло только то, что они не ожидали от нас такой прыти. Сергеев был не дурак. Ситуацию понимал. А мы для него не просто котики были. По существу, мы ему как дети. Поэтому, прежде чем докладывать наверх, он с нами всё обсудил. Мы и приняли меры. Кое в каких кабинетах базы были поставлены «жучки». А механизм уничтожения в чипах — заблокировали. Так что когда приказ о «санации» пришёл, мы уже ждали. И слиняли.
Иллюзий мы не строили, надо будет, везде найдут. Нас в любом случае бы грохнули — пулей, ядом, «несчастным случаем». Поэтому и пришлось Останкино брать. Жёстко? Да. Но короче говоря, они нас держали за горло, а мы их — за яйца. Патовая ситуация, как в шахматах. Люблю эту игру. Друг друга мы знали хорошо, вместе операции проворачивали. Школа одна. Так что кота за хвост не тянули, договорились быстро. Нам дали гарантии. Мы согласились. В общем, и коты сыты, и мыши целы.
Начальник базы, полковник Шмидт… Да, он этнический немец, может даже родственник знаменитого полярника. Мужик он мировой. Потом, годы спустя, мы встретились. Прощения попросил. Ну что ж, поговорили по-стариковски. Зла я на него не держу. Что такое приказ — понимаю. Ему за наш побег крепко досталось, чуть в отставку не выперли. Но вроде всё наладилось. Таких, как он, сейчас не делают, даже в Германии. На базе у нас был идеальный порядок.
Надо отдать должное, Бонифаций — голова. Без него бы мы точно сгинули и Сергеев бы не помог. Не зря он теперь генерал. Первый среди котов в истории. Макс в него пошёл, хоть и мягкий он слишком.
А у меня карьера не задалась. Я из другого теста. Меня изначально Барсиком звали. Но даже сам Сергеев, когда мне и полгода не было, только «Барс» стал говорить. Не было во мне ничего уживчивого. Если что не по мне — молчать не стану. Могу и в морду дать. Загранкомандировки после оразумления сразу обрезали — мало ли чего, режим секретности. Но в России ещё послужил. Было всякое, медали и шрамы, куда без них. Потом — отставка. Работу разную предлагали, в охране, в «КотоПочте» тот же Макс. Но не срослось. Характер. И покатилась жизнь по наклонной...
Вот и сижу теперь на подоконнике в своей конуре. Пахнет сыростью и старой рыбой. Дождь стучит. Жду звонка. От судьбы. От смерти. Неважно. Все они говорят на одном языке — языке долгов. А долги, как и старые раны, всегда напоминают о себе. Особенно в такую погоду.
Не люблю дождь. Всегда в этом проклятом городе дождь. Говорят, он смывает грехи, но мои грехи слишком глубоко въелись в шкуру.
Смотрю, как вода вместе с грязью стекает вниз и сквозь решётки исчезает в утробе города. Как моя сила и молодость. Реакция — на волосок медленнее. Но этот волосок может стоить жизни.
Меня зовут Барс. Да, тот самый, из самых первых оразумленных. Из того самого «роя», что встал вровень с человеком на секретной базе. Мы с Бонифацием — братья, из одного помёта. Вместе рвали проволоку и прорывались на волю, когда тот пацан Макс ещё от материнской сиськи не отполз. Бонифаций теперь в генеральских погонах в Минобороны играет в серьёзные игры. А я здесь. В подвалах этого чёртова города, где пахнет мочой, дешёвой водкой и кровью. Людской. Кошачьей. Какая разница? Кровь она и есть кровь. Всегда пахнет смертью.
Вызов! Резкий, как удар током. Ненавижу эту штуку на своей шее, как напоминание, что мы все на коротком поводке.
— Барс? Есть срочное дело.
Голос — противный шёпоток Шнурка. Человека. Тонкий и вертлявый, как глиста, ну или шнурок, отсюда и кличка. Крыса в костюме, который по наивности думает, что приручил нескольких наших за бабки и обещания. Доверие — роскошь для дураков. Я не дурак.
— Говори. И не тяни, — буркнул я.
— Кошка. Одна из ваших… разумных. Искра. Вляпалась. Проиграла деньги серьёзным людям. Скрылась. Найди. Вернёт бабки — твой процент. Не вернёт… Ну, ты понимаешь.
Я понимаю. Я всегда всё понимаю. Люди они как коты, только подлее. Сначала приручают, используют, а потом выкидывают, как ненужную вещь. Если сопротивляешься — под нож. Шнурок был мразь, но мразь полезная. Он платил. А ещё… Искра. Молодая, глупая. Из нового поколения, что родилось уже на воле. Не нюхала пороха, как я и Бонифацием. Когда мы ломали дверь на свободу, мы не питали иллюзий, мы уже видели изнанку этого мира. Знали, что в любой момент можем получить пулю.
Мы — первое поколение, продолжили службу, армия была нашим домом. Второе, такие как Макс, жадно брались за всё, и многие добились успеха в бизнесе, науке, искусстве. Третье же поколение предпочитало жить для себя, как губка впитывая человеческие пороки. Безделье, бесконечные развлечения, долги, наркотики. Они как мотыльки летели на яркий огонь и сгорали в его пламени. Вот и Искра из таких.
Дождь не утихал. Я вышел в ночь. Город встретил меня воем сирен и вонью из переполненного мусорного бака, у которого дрались два обычных, неразумных кота. Дикари. Хотя, уверен, они счастливее меня.
Первая точка — «Причал», забегаловка для таких, как я. Где можно по дешёвке купить информацию и что-нибудь запрещённое. Хозяин, человек по кличке Борщ, знает всё или знает того, кто знает.
— Барс, — кивнул он, вытирая руки после мытья посуды. — Живой ещё.
— Искру видел? — Я показал, что готов платить за информацию.
Борщ кивнул на номер, куда переводить деньги.
— Видел вчера. С людьми из банды «СоБоля». Знаешь?
Я знал. «СоБоль» — мелкая, но злая шайка. Торгуют краденым, держат подпольные бои. Люди. Конечно, люди. Кто ещё может придумать такое — стравливать в яме друг друга ради денег?
— Где их логово?
— На старых автобазах. Но, старик, не лезь. Там сейчас жарко. Менты их прижали.
Я уже повернулся к выходу. Менты… Не впервой оказываться меж двух огней: для одних я зверь, для других — угроза порядку. Значит, надо спешить.
Автобаза была царством ржавого металла и разлитой в лужах отработки. Дождь смешивался с машинным маслом. Я двигался бесшумно, как умел с рождения, и старался держаться в тени, как учили. Слышу — голоса. И испуганное кошачье шипение.
— Где бабки, тварь полосатая?! Думала, с людьми шутить можно?
— Я всё отдам! Просто дайте время!
Я вошёл в полуразрушенный гараж. Трое людей. От них воняло перегаром, табаком и агрессией. Искра испуганно вжалась в стенку.
— Вечеринка? — сказал я тихо, становясь в проёме.
Все обернулись. Один фыркнул.
— Кто ты такой, мешок с блохами? Пошёл отсюда.
Ошибка. Глупая, человеческая ошибка — недооценивать противника. Особенно если на нём армейский экзоскелет. Пока он смеялся, я был уже рядом. Удар всей массой в коленную чашечку. Хруст был отвратительным.
Человек с воплем рухнул. Его подручные остолбенели. Я использовал их шок. Второму — когти в голень, сквозь джинсы и удар в рыхлый живот. Он захлебнулся в крике. Третий рванулся ко мне с монтировкой. Я прыгнул на груду покрышек, оттолкнулся — и в лицо головой. Со всего размаха.
Всё кончилось за пять секунд. Меня хорошо учили. Трое людей лежали, корчась и стеная. В воздухе пахло кровью, бензином и человеческим страхом. Искра смотрела на меня, вся дрожа.
— Барс… Я не знала…
— Молчи, — отрезал я, поддевая из кармана главаря кошелёк. Вытряхнул деньги. Хватит на расквитаться со Шнурком. — Ты в долгу. Не только перед людьми. Теперь и передо мной. Долги — они как раны. Гноятся.
Мы вышли под дождь. Он смывал с меня чужую кровь. Ненадолго. Я знал, что «СоБоль» не оставит это просто так. И Шнурку не понравится, что его втянули в чужие разборки. Но сейчас это не имело значения.
Я смотрел, как Искра неуверенно идет рядом, поджав хвост, и чувствовал ту же старую, знакомую тяжесть. Тяжесть того, кто выжил, когда другие полегли. Тяжесть ответственности за тех, кто слабее и глупее. Та самая слабость, что заставляет старого кота лезть в драку из-за чужой глупости.
Ненавистный город, город греха. И я его часть. До самого конца. Пока не кончатся силы или не прилетит шальная пуля. А они, эти пули, рано или поздно находят всех. Особенно таких, как я.
Дождь не утихал. Он заливал улицы, превращая ночной город в размытое полотно из грязи и тусклых огней. Мы шли молча, я и Искра. Я — потому что ненавижу пустые разговоры, она — потому что всё ещё пребывала в шоке от разборок на автобазе.
«Интеграция»… Слово-то какое лаковое. Кот Макс, тот, наверное, расписывает её как великое братство видов? А на деле всё упиралось в мелочи, в нашу и вашу биологию. Тысячу лет мы жили рядом с людьми, но как только заговорили, стали соображать, все эти мелкие различия вылезли наружу, будто гной из старой раны. Вот тебе пример: человек становится взрослым в восемнадцать. А для многих из нашей породы это — предельный возраст. Предельный. Всё, жизнь кончилась, и здравствуй, крематорий. Мы созреваем за год, горим ярко и, увы, недолго. Как под эту разницу подстраивать законы? Образование? Люди только десять лет в школе сидят, а до этого пять в детсаду сопли жуют. А у нас — комбинация врождённых инстинктов, кошачьего ума и чипа в голове. Мы не учимся, как вы. Мы понимаем. Схватываем практически на лету. Но как это объяснить комиссии по образованию? Они требуют учебные планы, аттестаты. А мы просто знаем, а они нет, не знают что с нами делать.
Но всё это — мелочи. Главная проблема пришла извне. Как только мир узнал про нас, в «цивилизованных» странах поднялся вой. Религиозные фанатики увидели в нас покушение на прерогативы Бога. Генералы НАТО — угрозу национальной безопасности. Они тут же посчитали: срок взросления — год, обучаемость в десятки раз выше, психология хищная — идеальный солдат. Целая армия максимум за пять лет. И вся эта армия — у русских. Китайцы и индусы тоже напряглись, баланс на планете сильно покачнулся.
И началось. Кулуарные переговоры, ультиматумы, «озабоченность мирового сообщества». В итоге проект «КЭТ» стал достоянием Совбеза ООН. Всё. Наши судьбы растворили в бесконечных комиссиях, протоколах и докладах. Миллионы бюрократов по всему миру с радостью утонули в этой возне, защищая права человека, права животных и чёрт знает что ещё. А мы, первые, те, кто прорывался на свободу, получили свою минуту славы. Но всё проходит, и оказалось, что надо учиться жить по-новому, особенно после выхода в отставку. И оказалось, что не больно-то мы и нужны, особенно те, кто по кошачьим меркам не молод. За исключением таких, как Шнурок. Которые живут одним днём.
Мы подошли к его дому. Дверь в подъезд была приоткрыта. Я на мгновение замер, прислушиваясь. Слишком тихо.
— Он же нас ждёт? — прошептала Искра.
— Сказал, что да, — буркнул я, проскальзывая внутрь.
Дверь в его квартиру тоже не была заперта. Первое, что ударило в нос — запах. Резкий, знакомый. Запах смерти. И дорогого одеколона, который уже не мог его перебить.
Шнурок сидел за своим столом, откинувшись на спинку кресла. Его лицо было искажено гримасой удушья. Вокруг шеи туго затянулся… шнурок. Забавно. До чёрта. У кого-то извращённое чувство юмора.
В комнате были двое. Человек в чёрном, в маске, и… кот. Кот-оразумленный, в армейском экзоскелете разведчика. Человек вскрывал сейф Шнурка, а кот ковырялся в его компьютере. Увидев нас, человек не стал ничего выяснять. Его рука с пистолетом метнулась в нашу сторону.
Я рывком оттолкнул Искру в сторону, подставив себя под выстрел. Пуля ударила в грудь с такой силой, что отбросила меня к стене. Мир поплыл. Но пластина моего экзоскелета взяла на себя основную энергию удара. Не пробило. Но контузило знатно. В ушах зазвенело.
Я был не лыком шит, годы армейских тренировок не прошли даром. С моей спины сорвалась и взмыла под потолок маленькая, с осу, металлическая мушка — боевой микродрон. Она с пронзительным визгом ринулась на человека, впилась ему в руку, разрядив шокер.
Человек закричал и выронил пистолет. Кот метнулся к нему. Воспользовавшись суматохой, они вдвоём повалились на подоконник, вышибли раму и исчезли в темноте, как призраки.
Я отряхнулся, с трудом поднимаясь. Голова гудела.
— Искра? Всё в порядке?
Ответа не было. Я обернулся. Она лежала там, куда я её оттолкнул. На полу, в неестественной позе. Второй выстрел. Я его не услышал из-за звона в ушах. Пуля попала ей в голову. Точно. Профессионалы. Два выстрела, два точных попадания. Стреляли с системой подавления звука и лазерным наведением. Дорогое удовольствие. Не для мелких разборок.
Внизу, на улице, уже завывали сирены. Полиция. Мозг, несмотря на контузию, работал чётко. Труп ростовщика. Трупик кошки. Взломанный сейф. Я, бывший спецкот, на месте преступления с огнестрельным ранением. Объяснять что-либо придётся долго, и не факт, что поверят.
Я одним движением закинул ноут Шнурка за спину. Мельком взглянул на Искру. Глупая девочка. Сгорела, как мотылёк в чужом огне.
Не оглядываясь, я прыгнул в разбитое окно, на подоконник, а оттуда — на ржавую пожарную лестницу. Дождь тут же обрушился на меня, смывая пыль и чужую кровь. Внизу уже бегали люди в форме.
Они убили Шнурка. Они убили Искру. Они попытались убить меня. Теперь у меня был их след. И жёсткий диск Шнурка. И одна-единственная цель — найти их. И стереть в кровавую пыль.
Город-грех поглотил меня снова. Но на этот раз я был не жертвой. Я был охотником и мне нравилась эта роль.
Я двигался по крышам как призрак. Дождь смыл все следы, и мои, и тех двоих. Город внизу был мокрым пятном огней, но здесь, наверху, царили только ветер и сырая тьма. Каждый прыжок с карниза на карниз отдавался глухой болью в груди, где пуля оставила синяк размером с блюдце. Экзоскелет выдержал удар, но телу всё же досталось.
