РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫЕ ДРОНЫ. АКТИВНЫЙ ПОИСК. ПЕЛЕНГ.Я резко вскинул голову, уши встали торчком, ловя недоступные человеку звуки.— Папа, — моё рычание стало тише, но острее. — Меня ищут. Дроны.Сергеев не дрогнул. Лишь его пальцы сжали край верстака. — Нам нужно разделиться. Я останусь. Ты — уходи. И последуй моему совету. Заляг на дно.Я встретился с ним взглядом. В его глазах читалась не только тревога, но и собранность. Папа явно уже просчитывал какие-то свои ходы.Не сказав больше ни слова, я развернулся и бесшумно скользнул в чёрный провал разбитого вентиляционного хода. Моё тело, приземистое и гибкое, идеально вписалось в тесный лаз. Пахло сыростью, железом и страхом.Выбравшись на свободу в полукилометре от ангара, я послал «Стрижу» команду. Через минуту тёмная платформа приземлилась рядом, едва шелестя листьями. Я вскочил на неё, впился когтями в рифлёную поверхность, и мы рванули в ночь.Я летел, прижимаясь к самым верхушкам деревьев. Лечь на дно. Но, прижав уши и вглядываясь в размытое полотно дождя, я знал — дно, куда я направлялся, было не убежищем. Это была засада. А в засаде я чувствовал себя как дома.Слова Сергеева звенели в ушах и ранили как осколки. «Вы — искусственная раса, созданная человеком». Он говорил это без злобы, констатируя факт. И это была правда. Мы — не дети природы. Мы — дети лаборатории, патент, собственность. И собственность имеет неприятное свойство — за неё борются, её прячут, а если она становится ненужной или опасной — списывают.Я гнал «Стрижа» на пределе, закладывая виражи между трубами заброшенного завода. Мне нужно было исчезнуть. Не просто спрятаться, а раствориться. Стать призраком, о котором все забыли. Для этого требовалось место. Не конура, которую уже, наверное, вскрыли. Настоящая нора.Я вспомнил про «Буфет».Не забегаловка, нет. «Буфет» — это позывной. Человека. Бывшего техника с нашей базы, такого же отставного и озлобленного, как я. Он когда-то отвечал за системы жизнеобеспечения, а теперь торговал информацией. Его убежище было легендой — старый бункер, ещё советский. Место глухое, с кучей заброшенных тоннелей и одним-единственным входом, который знали единицы.Долетев до карьера, я заглушил «Стрижа» в гуще кустарника, закидал ветками и пошёл, петляя по старой канализации. В нос ударил запах сырости, грибка и окисленного металла. Иду, прижимаюсь к стенам, уши на макушке, хвост трубой. Каждый шорох отдаётся в висках.На подходе к условленному месту — ржавой двери, замаскированной под выступ скалы, — я замер. Слишком тихо. Даже для мёртвой зоны. Я выпустил свою «Мошку». Дрон, жужжа, проскользнул в щель, и через секунду в моём чипе возникла картинка. Прихожая-каморка. Пусто. На столе — банка тушёнки и пачка сухарей. Знак. «Всё чисто. Входи».Я вошёл. «Буфет» сидел на ящике из-под патронов, ковырялся в разобранном генераторе. Мужик лет пятидесяти, лысый, в засаленном комбинезоне. Увидел меня, кивнул на банку.— Жрать есть. А вот с тишиной, Барс, проблемы. — Он хмыкнул и ткнул отвёрткой в монитор, где мигала схема периметра. — Ищут тебя?— Возможно, — буркнул я, скидывая с плеча намокший рюкзак с ноутом Шнурка. — Приютишь?— Живи, пока не накроют. — «Буфет» взглянул на меня своими выцветшими, как у старого кота, глазами. — Влип сильно?— Не знаю, — буркнул я, вскрывая банку. Запах жирного мяса ударил в ноздри, заставив сглотнуть слюну. — Не я начал.— Ага, бедному котёнку на хвост наступили. Барс, ты всегда сам лезешь в драку. Характер. — Он вздохнул. — Ладно, сиди, не высовывайся. У меня тут свои методы. Попробую пробить, кто это тут разлетался. Судя по всему, вояки, по крайней мере на них похоже. Не твой Бонифаций случайно?Имя брата резануло слух. Бонифаций. генерал. Заговорщик. Что ты задумал, брат? Зачем тебе этот «Потоп», если, как говорит Папа, он — всего лишь предохранитель? Страховка от нас же самих? Или Сергеев чего-то не договаривает? Может, «перезагрузка» — это не просто временное отключение, а нечто большее? Стирание? Перепрошивка? А также, про что это Папа: «И мне больше не придётся прятаться, озираясь по сторонам»? Во что он-то влез на старости лет?
Я доел тушёнку, слизал с усов жир и улёгся в углу на старом матрасе, пахшем пылью и машинным маслом. Снаружи завывал ветер. Где-то там, в промокшем до костей городе, шла своя, чужая война. А я лежал на дне. Как советовал Папа. Как крыса в норе.Но даже крыса, прижатая в угол, кусается. А я боевой кот, который не раз дёргал смерть за усы и гладил против шерсти. У меня не только когти, но кое-что помощнее. И данные Шнурка. И ярость. Старая, проверенная, кошачья ярость.Я закрыл глаза. Тело ныло от усталости, грудь горела синяком. Но мозг, нашпигованный чипом, работал без сна, перебирая факты, строя догадки. Задерживаться у «Буфета» — самоубийство. День, максимум два. Потом — менять лежбище. Дальше — в глушь, в настоящую трущобу, где нет вездесущих камер.Всё упиралось в информацию. Надежда была на «Буфета» — узнает, чьи дроны здесь крутятся. Если армейские, и вправду из ведомства Бонифация… Что тогда? Прямой вопрос брату: «Какого чёрта, Боня?» — висел в воздухе самым очевидным и самым смертельным решением. Позвонить — всё равно что надеть на себя радиоуправляемую петлю. Бонифаций мог быть под колпаком. И как только я засвечусь — мне мешок на голову и в камеру. А может, и в воду, нашпиговав свинцом предварительно. У нас, конечно, по девять жизней, как считают люди. Но проверять это в третий раз за неделю — верх идиотизма. Одну я точно потратил, пуля у Шнурка прошла в сантиметре от сердца. Вторую — подозреваю, сегодня, когда уходил от дронов. Семь оставшихся… Хватило бы. Хотя какие семь, за свою военную карьеру тоже есть что вспомнить.
Нет, лезть к Бонифацию в пасть — не вариант. Сначала нужно понять, что за игру он ведёт. И против кого и вместе с кем.
Они убили Искру. Они убили Шнурка. Они искали меня. И где-то там, в генеральских кабинетах, мой брат вёл свою партию, наверняка ставя на кон всё.
Сон не шёл. Я лежал и слушал, как «Буфет» стучит по клавиатуре, и вой ветра в вентиляционной шахте. Ждал. Как всегда. Но на этот раз я ждал не звонка судьбы. Я ждал момента, чтобы из тени сделать прыжок. И этот момент, я знал, настанет. Рано или поздно. Ведь боевой кот, загнанный в угол, — это не жертва. Это чья-то смерть.
Я доел тушёнку, слизал с усов жир и улёгся в углу на старом матрасе, пахшем пылью и машинным маслом. Снаружи завывал ветер. Где-то там, в промокшем до костей городе, шла своя, чужая война. А я лежал на дне. Как советовал Папа. Как крыса в норе.Но даже крыса, прижатая в угол, кусается. А я боевой кот, который не раз дёргал смерть за усы и гладил против шерсти. У меня не только когти, но кое-что помощнее. И данные Шнурка. И ярость. Старая, проверенная, кошачья ярость.Я закрыл глаза. Тело ныло от усталости, грудь горела синяком. Но мозг, нашпигованный чипом, работал без сна, перебирая факты, строя догадки. Задерживаться у «Буфета» — самоубийство. День, максимум два. Потом — менять лежбище. Дальше — в глушь, в настоящую трущобу, где нет вездесущих камер.Всё упиралось в информацию. Надежда была на «Буфета» — узнает, чьи дроны здесь крутятся. Если армейские, и вправду из ведомства Бонифация… Что тогда? Прямой вопрос брату: «Какого чёрта, Боня?» — висел в воздухе самым очевидным и самым смертельным решением. Позвонить — всё равно что надеть на себя радиоуправляемую петлю. Бонифаций мог быть под колпаком. И как только я засвечусь — мне мешок на голову и в камеру. А может, и в воду, нашпиговав свинцом предварительно. У нас, конечно, по девять жизней, как считают люди. Но проверять это в третий раз за неделю — верх идиотизма. Одну я точно потратил, пуля у Шнурка прошла в сантиметре от сердца. Вторую — подозреваю, сегодня, когда уходил от дронов. Семь оставшихся… Хватило бы. Хотя какие семь, за свою военную карьеру тоже есть что вспомнить.
Нет, лезть к Бонифацию в пасть — не вариант. Сначала нужно понять, что за игру он ведёт. И против кого и вместе с кем.
Они убили Искру. Они убили Шнурка. Они искали меня. И где-то там, в генеральских кабинетах, мой брат вёл свою партию, наверняка ставя на кон всё.
Сон не шёл. Я лежал и слушал, как «Буфет» стучит по клавиатуре, и вой ветра в вентиляционной шахте. Ждал. Как всегда. Но на этот раз я ждал не звонка судьбы. Я ждал момента, чтобы из тени сделать прыжок. И этот момент, я знал, настанет. Рано или поздно. Ведь боевой кот, загнанный в угол, — это не жертва. Это чья-то смерть.
