Элиан мастерски скрывает свою боль за улыбкой, искусно управляя магическими нитями, поднося к губам бокал вина, вилку, ложку. Он – фокусник, показывающий удивительные трюки, но при этом – заключенный в клетке своего тела, на показ, как дрессированная обезьяна. Он чувствует себя шутом, вызывающим восхищение и отвращение одновременно. Его грация, его ловкость, достигнутые ценой невероятных усилий и боли, вызывают в зале лишь неудобное молчание или замаскированное презрение.
Пламя в камине лижет каменные стены, отбрасывая пляшущие тени, точно призраки прошлого. Элиан сидит в глубоком кресле, его лицо, обычно излучающее спокойную силу, сейчас затемнено меланхолией. В тишине его дома, где обычно царит упорядоченная магия, теперь развертывается буря воспоминаний.
Он снова там, на холодном, блестящем металле операционного стола. Не просто видит — чувствует, до мельчайших подробностей. Острая, пронзительная боль – не физическая, а призрачная, фантомная – сжимает его, будто невидимые тиски сжимают кисти, которых нет. Он слышит глухой стук скальпеля, видит блеск инструментов, чувствует запах крови и спирта. Это не просто память, это реалистичный кошмар, который пронизывает его до глубины души, вызывая дрожь.
Картинка меняется: Элиан в госпитале, окруженный белым безмолвием больничных палат. Он учится заново жить. Каждый жест, каждая мелочь – сложная задача, решаемая с помощью тончайшей магической работы. Он видит себя, концентрирующего всю свою волю, чтобы поднести ложку ко рту, застегнуть пуговицу, завязать шнурок – действия, которые для других являются естественными, для него превращаются в акробатические этюды, требующие огромных усилий и концентрации. Фантомная боль становится постоянным спутником, напоминая о потере. Бессонница — его верный спутник.
Ночь. Звуки войны, будто запертые в его разуме, вновь прорываются наружу. Крики умирающих товарищей пронзают тишину, смешиваясь с шумом ветра и потрескиванием камина.
Это не просто звуки, это живая, кровоточащая рана его памяти, напоминающая о невыносимой тяжести потери и бессилии.
Камин потрескивал, бросая на стены пляшущие тени, словно сами воспоминания пытались вырваться из плена забытья. Элиан сидел в своем кресле, погруженный в темноту собственных мыслей. Руки… или то место, где должны были быть руки, пощипывало знакомой, фантомной болью. Он почти чувствовал их тяжесть, острую боль ампутации, холод стали скальпеля.
Внезапно, картина сменилась. Перед ним предстал мрачный сад, озаренный лишь бледным светом луны. Молодой лекарь, лицо его искажено невыносимой болью, сидел на скамье, уткнувшись лицом в колени. Его плечи сотрясались от рыданий, тихих, надломленных.
Элиан видел его тогда, в ту ужасную ночь. Он сам тогда был еще ранен, изможден, но инстинкт защищать жизнь был сильнее. Он подошел к врачу, присел рядом, не зная, что сказать. Его магические способности, обычно так ловко манипулирующие миром, казались бессильными перед этим отчаянием.
- Она… она умерла, - прошептал лекарь, голос его был сдавлен горькими слезами. - Я… я спас ей жизнь. Операция прошла блестяще, коленная чашечка… я сохранил ее. Она могла бы ходить… на протезе, конечно, но… ходить.
Его голос оборвался, но вскоре он нашел в себе силы продолжить дальше. Родители девушки, охваченные страхом перед будущим их дочери, перед общественным порицанием, забрали ее домой. Они не смогли принять ее такой, какой она стала. Они лишили ее шанса на жизнь.
- Они… они сказали, что зачем ей жить калекой? Что никто не возьмет ее замуж, - продолжил лекарь, его голос превратился в шепот. - Сегодня… сегодня я узнал… она… она покончила с собой. Или… ей помогли…
Элиан не помнил, что он тогда сказал. Помнил только холод земли под его ступнями, ему казалось, будто его рука лежит на плече молодого лекаря, и глубокое, бездонное отчаяние, которое окутывало их обоих. Он вспомнил, как неуклюже, медленно, с помощью магии, поднес ему флягу с вином. Вспомнил его горький смех, в котором слышалась и боль, и усталость.
Тогда, в саду, освещенном бледной луной, в тишине, пропитанной горьким запахом земли и смерти, Элиан понял, что он жив. Его собственный огонь — огонь сострадания и жизни, не угас. Он выжил не только благодаря своей магии, но и благодаря этой искре сочувствия, которая горела в его сердце, даже когда казалось, что все потеряно. И в этом была его надежда, его сила. Сила, которую ничто не сможет погасить.
Элиан, сидя за столом, который специально создан для его магических манипуляций – поверхность покрыта защитными рунами, позволяющими ему безопасно работать с магическими артефактами, — погружен в изучение материалов дела. Документы, словно призраки прошлых событий, плывут перед ним, перемещаясь и разворачиваясь по его воле. Его лицо, освещенное мерцающим светом плавающих над столом символов, выражает сосредоточенность, брови сведены, губы сжаты в тонкую линию. Он не просто читает, он чувствует – каждую эмоцию свидетелей, каждое содрогание земли в момент смерти жертв. Его взгляд пронзителен, как луч света, рассекающий тьму.
Элиан, словно музыкант, играющий на невидимой скрипке, управляет информацией. Он не просто читает отчеты, а строит из них сложную магическую конструкцию – визуализирует данные о жертвах в виде сверкающих геометрических фигур, которые вращаются, сливаются и разделяются, выявляя скрытые связи. Каждый удар его пальцев – это не просто касание, а волшебное заклинание, извлекающее из хаоса порядка. Статистика, предстающая перед ним не скучным набором цифр, а завораживающим танцем, отражающим тайную логику убийцы.
И видит тень закономерности. В хаосе смертей Элиан замечает нечто потрясающее, что первоначально скрывается за маской случайности: слепой, глухонемой, безногий… Три жертвы, лишенные трех основных чувств. Он чует запах заговора, слышит шепот неизвестного замысла. Цифры превращаются в символы, символы в знаки, знаки в зловещий рисунок, напоминающий ему о неком ужасающем ритуале. Возникает ощущение, что убийца собирает нечто большее, чем просто тела. Это не маньяк, а кто-то, кто преследует определенную цель, а убийства — лишь шаги к достижению этой цели.
Элиан чувствует, что эта закономерность – только верхушка айсберга. Он ощущает некую жуткую, мистическую связь между жертвами, что-то, выходящее за рамки простого анализа. Перед ним встает неразрешимая головоломка, но в то же время – захватывающая тайна, которая манит его вперед. Теперь он не просто расследует убийства, он преследует призрак, тень, что-то непостижимо большее, что-то, что скрывается за гранью человеческого восприятия. Он ощущает леденящий ужас, понимая, что столкнулся с чем-то необычным, с чем-то, что может опровергнуть все его знания о мире. Именно это осознание зажигает в нем искру нетерпения, заставляя его отправиться на место преступления.
Пока было время, он изучал все, что связанно с Севером. Все, что его новая должность и императорские архивы могли ему открыть.
Смерти, лишенные всякого смысла, тревожили душу, и Элиан чувствовал, что ему предстоит разгадать эту загадку. А пока изучал подробно хроники того, как его дед, император Аерон I, завоевывал Север.
«Война — это искусство», — писал один из историков. Элиан с трудом сдержал усмешку. Искусство? Разве можно назвать искусством уничтожение всего, что не могло быть подчинено? Он перевернул страницу и наткнулся на описание, как каленым железом уничтожались ритуалы и верования местных племен. Все имена северных богов были вычеркнуты из истории, как будто они никогда не существовали.
Империя принесла на Север знание, библиотеки и медицину, но вместе с тем она затянула его в сеть своих амбиций. На западе, где Элиан провел большую часть своей жизни, имперская культура процветала но, на Севере её влияние воспринимали как угрозу. Говорили, что империя — это раковая опухоль, разрастающаяся на теле Земли, поглощая всё, что было живым и настоящим.
Северяне, хоть и трудолюбивые, жили в страхе. Они не понимали, что Империя может принести им не только разрушение, но и возможность для роста. Элиан, погруженный в свои мысли, вспомнил о женщинах, которые правили Севером прежде. Королевы, колдуньи — непостижимые фигуры, которые рожали детей от мужчин, имена которых оставались в тайне. Их история была залита кровью и тайнами, и теперь, когда Империя навязывала свои порядки, все это казалось изж итым навсегда.
Элиан открыл следующую страницу и прочитал о том, как северные племена, обожествлявшие природу и её силы, поклонялись смерти и стремились к смерти, и это напугало пришедших с запада жрецов, несших веру в Светлых богов. Под гнетом завоевания северяне были вынуждены отказаться от своих традиций. Суровые обычаи, которые когда-то определяли их жизнь, теперь воспринимались как дикость. «Пять лет тюрьмы за старинные песни», — пробормотал он, чувствуя, как злоба и сожаление смешиваются в его душе. Он понимал, что его империя, обладая знаниями и технологиями, лишь заставляла северян терпеть их.
Не одна песня северян не сохранилась в архивах полностью. Кто-то тщательно вымарывал, уничтожал, убирал намеки на что-то...
"Ветер стонет, за окном метель,
Снежные тени, закат на игле.
Тьма обнимает, как мантия –
Я, королева, зову в небытие."
"Смерть – слуга мне, в сердце холод,
Собираю души, как звезды в полет.
В ритуале ночном, в танце теней,
Слышите, как шепчет мне мир мертвых огней?"
"Идут по земле, как тени в ночи,
Взглядом пустым, грозят нам в тиши.
Словно воспоминания, безмолвный крик,
Холод их сердец – навеки затих."
"Они шепчут сказки о жизни былой,
О том, как сжигал их огонь молодой.
Но в сердце их мрак, и в глазах лишь слезы,
И вечная тьма, где не ждет ни одной грозы."
"Снежные вихри и стужа вокруг,
В сердце моем лишь холод и звук.
Зовите меня, когда ночь настанет,
Я принесу вам, то, что не устанет."
"Смерть – это путь, и лед – мой след,
В бездну унесет, заберет навсегда.
Королевы жрицы в мантиях белых,
Ведут нас к вечности, к миру Запределье"
"Тихо шепчут мертвые во мгле,
Зовет их королева в вечный удел.
Холодный свет луны, как меч в руке,
Смерть — это сон, что не ждет на заре.
Сквозь тьму и лед, мы идем вперед,
Взгляд бездушный – в нас мрак живет.
И каждый шаг — это эхо потерь,
Ведет нас по следам, что ведут в смерть."
Не пробрались ли в его родной мир то, с чем Элиан привык бороться на Гранях миров, вот в чем вопрос...
Император Арриан нервно расхаживал по кабинету, оставляя за собой шлейф терпкого аромата дорогих духов. Солнечный луч, пробиваясь сквозь тяжелые шторы, выхватывал из полумрака пылинки, кружащиеся в золотом танце. На огромном дубовом столе, покрытом пергаментом и заваленном донесениями, лежали свежие отчеты с Севера – пугающие подробности зверских убийств, чернильные каракули, прерываемые кроваво-красными пятнами, словно сами пролитые жертвами. Его лицо, обычно спокойное и властное, было напряжено, губы сжаты в тонкую белую линию.
Элиан, облаченный в темно-синий камзол, сидел в кресле, привалившись к высокой спинке плечом, вопиюще игнорируя придворный этикет. Рукавов у камзола не было, но Элиан, казалось, и не замечал этого. Его лицо оставалось непроницаемым, словно высеченное из холодного камня. Только легкий блеск в глазах выдавал внутреннее напряжение.
Арриан остановился, тяжело вздохнув. Его взгляд скользил по лицу брата, ища там хоть какой-то признак сомнения, желания отказаться от этой смертельно опасной миссии. Но Элиан оставался невозмутим.
— Элиан… — начал Арриан, голос его звучал глуше обычного, — Я не могу… Я не могу отпустить тебя одного. Там… там опасно. Эти убийства… они… чудовищны.
Элиан едва заметно пожал плечами.
— На Севере всегда было опасно, брат. Все восемьдесят лет, что он наш. Этого скакуна не так просто покорить.
Арриан поморщился, прикусив губу. Память о покорении севера его дедом была очень болезненной. Откровенно говоря, это одни из самых грязных страниц истории империи.
— Но это… это другое. Ты поедешь без должной охраны, без… без всего. Под видом простого мага-воина. Я надеялся… я надеялся, что ты останешься здесь. Пошлешь кого-нибудь другого… Или поедешь с охраной, с лекарем…
— С целым штабом лекарей, чесателем пяток и чесателем меж лопаток? — иронично вставил Элиан, с едва заметной усмешкой шевеля плечом. - Кстати говоря, я хоть и приспособился честь спину о косяк, как медведь...
Арриан, несмотря на напряжение, не удержался от улыбки. Он действительно почесал брату спину, прикосновение было легким, осторожным.
— Все тебе цирк и балаган! — проворчал император, но продолжал поглаживать плечи Элиана.
— Спасибо.
- Но это не шутка, Эл. Ты рискуешь жизнью.
Элиан молчал, на его лице не отразилось ни страха, ни колебания. Арриан почувствовал, как закипает внутри него отчаяние и бессилие. Он знал, что Элиан прав. Что Элиан – единственный, кто способен распутать это дело. Единственный, кто достаточно хитр, достаточно силен, достаточно… безжалостен.
— Я знаю, — тихо сказал Элиан, — Но если не я, то кто? Ты же знаешь, что никто другой не сможет этого сделать.
Арриан тяжело вздохнул, признавая свою неправоту. Он понимал, что теряет брата, отправляя его в логово смерти, но чувство ответственности давило на него сильнее, чем страх. Он обнял Элиана, нежно поглаживая его плечо.
— Береги себя, брат, — прошептал император, голос его был сдавлен. — И возвращайся живым.
Солнце, пробиваясь сквозь высокие своды императорской конюшни, золотило шерсть сотен лошадей. Воздух густо пах сеном, потом и лошадиной мочой – привычный, немного резкий аромат, который Элиан всегда воспринимал как запах дома, несмотря на то, что настоящим домом для него был дворец. Арриан, в своем привычном строгом, но дорогом костюме, ходил между рядами стойл, время от времени останавливаясь, чтобы погладить или проговорить пару слов с конюхом. Элиан же, сидя на низкой скамейке, наблюдал за братом с едва заметной улыбкой. Его лицо было спокойным, но глаза говорили о том, что он не меньше императора беспокоится по поводу предстоящего путешествия.
— Вот, посмотри, — Арриан остановился перед стойлом, где стоял спокойный пятилетний мерин светло-гнедой масти. Лошадь лениво пережевывала сено, изредка поводя красивым хвостом. — Спокойный, сильный, выносливый. Пять лет — в самом расцвете сил, но уже достаточно смирный, чтобы не доставлять тебе проблем. Кличка тебе понравится, я уверен. Пеннианил Корсан Астер. Родители - лучшие представители своей породы. Откликается на кличку Пенек.
Элиан подошел ближе, внимательно рассматривая животное. Мерин поднял голову, посмотрел на него умными, карими глазами, и снова уткнулся в сено.
— Он… идеален, — тихо сказал Элиан, дотрагиваясь щекой до гладкой шерсти лошади. Его взгляд задержался на мощных ногах животного.
— Он обучен команде «на колени», — сказал Арриан, и его голос звучал мягче обычного. Он повернулся к конюху, — Покажи Элиану.
Конюх, крепкий мужчина с грубым, но добрым лицом, кивнул и подошел к мерину. Шёпотом что-то проговорил лошади, слегка поглаживая её по шее.
***
Пламя в камине лижет каменные стены, отбрасывая пляшущие тени, точно призраки прошлого. Элиан сидит в глубоком кресле, его лицо, обычно излучающее спокойную силу, сейчас затемнено меланхолией. В тишине его дома, где обычно царит упорядоченная магия, теперь развертывается буря воспоминаний.
Он снова там, на холодном, блестящем металле операционного стола. Не просто видит — чувствует, до мельчайших подробностей. Острая, пронзительная боль – не физическая, а призрачная, фантомная – сжимает его, будто невидимые тиски сжимают кисти, которых нет. Он слышит глухой стук скальпеля, видит блеск инструментов, чувствует запах крови и спирта. Это не просто память, это реалистичный кошмар, который пронизывает его до глубины души, вызывая дрожь.
Картинка меняется: Элиан в госпитале, окруженный белым безмолвием больничных палат. Он учится заново жить. Каждый жест, каждая мелочь – сложная задача, решаемая с помощью тончайшей магической работы. Он видит себя, концентрирующего всю свою волю, чтобы поднести ложку ко рту, застегнуть пуговицу, завязать шнурок – действия, которые для других являются естественными, для него превращаются в акробатические этюды, требующие огромных усилий и концентрации. Фантомная боль становится постоянным спутником, напоминая о потере. Бессонница — его верный спутник.
Ночь. Звуки войны, будто запертые в его разуме, вновь прорываются наружу. Крики умирающих товарищей пронзают тишину, смешиваясь с шумом ветра и потрескиванием камина.
Это не просто звуки, это живая, кровоточащая рана его памяти, напоминающая о невыносимой тяжести потери и бессилии.
Камин потрескивал, бросая на стены пляшущие тени, словно сами воспоминания пытались вырваться из плена забытья. Элиан сидел в своем кресле, погруженный в темноту собственных мыслей. Руки… или то место, где должны были быть руки, пощипывало знакомой, фантомной болью. Он почти чувствовал их тяжесть, острую боль ампутации, холод стали скальпеля.
Внезапно, картина сменилась. Перед ним предстал мрачный сад, озаренный лишь бледным светом луны. Молодой лекарь, лицо его искажено невыносимой болью, сидел на скамье, уткнувшись лицом в колени. Его плечи сотрясались от рыданий, тихих, надломленных.
Элиан видел его тогда, в ту ужасную ночь. Он сам тогда был еще ранен, изможден, но инстинкт защищать жизнь был сильнее. Он подошел к врачу, присел рядом, не зная, что сказать. Его магические способности, обычно так ловко манипулирующие миром, казались бессильными перед этим отчаянием.
- Она… она умерла, - прошептал лекарь, голос его был сдавлен горькими слезами. - Я… я спас ей жизнь. Операция прошла блестяще, коленная чашечка… я сохранил ее. Она могла бы ходить… на протезе, конечно, но… ходить.
Его голос оборвался, но вскоре он нашел в себе силы продолжить дальше. Родители девушки, охваченные страхом перед будущим их дочери, перед общественным порицанием, забрали ее домой. Они не смогли принять ее такой, какой она стала. Они лишили ее шанса на жизнь.
- Они… они сказали, что зачем ей жить калекой? Что никто не возьмет ее замуж, - продолжил лекарь, его голос превратился в шепот. - Сегодня… сегодня я узнал… она… она покончила с собой. Или… ей помогли…
Элиан не помнил, что он тогда сказал. Помнил только холод земли под его ступнями, ему казалось, будто его рука лежит на плече молодого лекаря, и глубокое, бездонное отчаяние, которое окутывало их обоих. Он вспомнил, как неуклюже, медленно, с помощью магии, поднес ему флягу с вином. Вспомнил его горький смех, в котором слышалась и боль, и усталость.
Тогда, в саду, освещенном бледной луной, в тишине, пропитанной горьким запахом земли и смерти, Элиан понял, что он жив. Его собственный огонь — огонь сострадания и жизни, не угас. Он выжил не только благодаря своей магии, но и благодаря этой искре сочувствия, которая горела в его сердце, даже когда казалось, что все потеряно. И в этом была его надежда, его сила. Сила, которую ничто не сможет погасить.
Глава 3: Холод Статистики
Элиан, сидя за столом, который специально создан для его магических манипуляций – поверхность покрыта защитными рунами, позволяющими ему безопасно работать с магическими артефактами, — погружен в изучение материалов дела. Документы, словно призраки прошлых событий, плывут перед ним, перемещаясь и разворачиваясь по его воле. Его лицо, освещенное мерцающим светом плавающих над столом символов, выражает сосредоточенность, брови сведены, губы сжаты в тонкую линию. Он не просто читает, он чувствует – каждую эмоцию свидетелей, каждое содрогание земли в момент смерти жертв. Его взгляд пронзителен, как луч света, рассекающий тьму.
Элиан, словно музыкант, играющий на невидимой скрипке, управляет информацией. Он не просто читает отчеты, а строит из них сложную магическую конструкцию – визуализирует данные о жертвах в виде сверкающих геометрических фигур, которые вращаются, сливаются и разделяются, выявляя скрытые связи. Каждый удар его пальцев – это не просто касание, а волшебное заклинание, извлекающее из хаоса порядка. Статистика, предстающая перед ним не скучным набором цифр, а завораживающим танцем, отражающим тайную логику убийцы.
И видит тень закономерности. В хаосе смертей Элиан замечает нечто потрясающее, что первоначально скрывается за маской случайности: слепой, глухонемой, безногий… Три жертвы, лишенные трех основных чувств. Он чует запах заговора, слышит шепот неизвестного замысла. Цифры превращаются в символы, символы в знаки, знаки в зловещий рисунок, напоминающий ему о неком ужасающем ритуале. Возникает ощущение, что убийца собирает нечто большее, чем просто тела. Это не маньяк, а кто-то, кто преследует определенную цель, а убийства — лишь шаги к достижению этой цели.
Элиан чувствует, что эта закономерность – только верхушка айсберга. Он ощущает некую жуткую, мистическую связь между жертвами, что-то, выходящее за рамки простого анализа. Перед ним встает неразрешимая головоломка, но в то же время – захватывающая тайна, которая манит его вперед. Теперь он не просто расследует убийства, он преследует призрак, тень, что-то непостижимо большее, что-то, что скрывается за гранью человеческого восприятия. Он ощущает леденящий ужас, понимая, что столкнулся с чем-то необычным, с чем-то, что может опровергнуть все его знания о мире. Именно это осознание зажигает в нем искру нетерпения, заставляя его отправиться на место преступления.
***
Пока было время, он изучал все, что связанно с Севером. Все, что его новая должность и императорские архивы могли ему открыть.
Смерти, лишенные всякого смысла, тревожили душу, и Элиан чувствовал, что ему предстоит разгадать эту загадку. А пока изучал подробно хроники того, как его дед, император Аерон I, завоевывал Север.
«Война — это искусство», — писал один из историков. Элиан с трудом сдержал усмешку. Искусство? Разве можно назвать искусством уничтожение всего, что не могло быть подчинено? Он перевернул страницу и наткнулся на описание, как каленым железом уничтожались ритуалы и верования местных племен. Все имена северных богов были вычеркнуты из истории, как будто они никогда не существовали.
Империя принесла на Север знание, библиотеки и медицину, но вместе с тем она затянула его в сеть своих амбиций. На западе, где Элиан провел большую часть своей жизни, имперская культура процветала но, на Севере её влияние воспринимали как угрозу. Говорили, что империя — это раковая опухоль, разрастающаяся на теле Земли, поглощая всё, что было живым и настоящим.
Северяне, хоть и трудолюбивые, жили в страхе. Они не понимали, что Империя может принести им не только разрушение, но и возможность для роста. Элиан, погруженный в свои мысли, вспомнил о женщинах, которые правили Севером прежде. Королевы, колдуньи — непостижимые фигуры, которые рожали детей от мужчин, имена которых оставались в тайне. Их история была залита кровью и тайнами, и теперь, когда Империя навязывала свои порядки, все это казалось изж итым навсегда.
Элиан открыл следующую страницу и прочитал о том, как северные племена, обожествлявшие природу и её силы, поклонялись смерти и стремились к смерти, и это напугало пришедших с запада жрецов, несших веру в Светлых богов. Под гнетом завоевания северяне были вынуждены отказаться от своих традиций. Суровые обычаи, которые когда-то определяли их жизнь, теперь воспринимались как дикость. «Пять лет тюрьмы за старинные песни», — пробормотал он, чувствуя, как злоба и сожаление смешиваются в его душе. Он понимал, что его империя, обладая знаниями и технологиями, лишь заставляла северян терпеть их.
Не одна песня северян не сохранилась в архивах полностью. Кто-то тщательно вымарывал, уничтожал, убирал намеки на что-то...
"Ветер стонет, за окном метель,
Снежные тени, закат на игле.
Тьма обнимает, как мантия –
Я, королева, зову в небытие."
***
"Смерть – слуга мне, в сердце холод,
Собираю души, как звезды в полет.
В ритуале ночном, в танце теней,
Слышите, как шепчет мне мир мертвых огней?"
***
"Идут по земле, как тени в ночи,
Взглядом пустым, грозят нам в тиши.
Словно воспоминания, безмолвный крик,
Холод их сердец – навеки затих."
***
"Они шепчут сказки о жизни былой,
О том, как сжигал их огонь молодой.
Но в сердце их мрак, и в глазах лишь слезы,
И вечная тьма, где не ждет ни одной грозы."
***
"Снежные вихри и стужа вокруг,
В сердце моем лишь холод и звук.
Зовите меня, когда ночь настанет,
Я принесу вам, то, что не устанет."
***
"Смерть – это путь, и лед – мой след,
В бездну унесет, заберет навсегда.
Королевы жрицы в мантиях белых,
Ведут нас к вечности, к миру Запределье"
***
"Тихо шепчут мертвые во мгле,
Зовет их королева в вечный удел.
Холодный свет луны, как меч в руке,
Смерть — это сон, что не ждет на заре.
Сквозь тьму и лед, мы идем вперед,
Взгляд бездушный – в нас мрак живет.
И каждый шаг — это эхо потерь,
Ведет нас по следам, что ведут в смерть."
Не пробрались ли в его родной мир то, с чем Элиан привык бороться на Гранях миров, вот в чем вопрос...
Глава 4. Долгие проводы
Император Арриан нервно расхаживал по кабинету, оставляя за собой шлейф терпкого аромата дорогих духов. Солнечный луч, пробиваясь сквозь тяжелые шторы, выхватывал из полумрака пылинки, кружащиеся в золотом танце. На огромном дубовом столе, покрытом пергаментом и заваленном донесениями, лежали свежие отчеты с Севера – пугающие подробности зверских убийств, чернильные каракули, прерываемые кроваво-красными пятнами, словно сами пролитые жертвами. Его лицо, обычно спокойное и властное, было напряжено, губы сжаты в тонкую белую линию.
Элиан, облаченный в темно-синий камзол, сидел в кресле, привалившись к высокой спинке плечом, вопиюще игнорируя придворный этикет. Рукавов у камзола не было, но Элиан, казалось, и не замечал этого. Его лицо оставалось непроницаемым, словно высеченное из холодного камня. Только легкий блеск в глазах выдавал внутреннее напряжение.
Арриан остановился, тяжело вздохнув. Его взгляд скользил по лицу брата, ища там хоть какой-то признак сомнения, желания отказаться от этой смертельно опасной миссии. Но Элиан оставался невозмутим.
— Элиан… — начал Арриан, голос его звучал глуше обычного, — Я не могу… Я не могу отпустить тебя одного. Там… там опасно. Эти убийства… они… чудовищны.
Элиан едва заметно пожал плечами.
— На Севере всегда было опасно, брат. Все восемьдесят лет, что он наш. Этого скакуна не так просто покорить.
Арриан поморщился, прикусив губу. Память о покорении севера его дедом была очень болезненной. Откровенно говоря, это одни из самых грязных страниц истории империи.
— Но это… это другое. Ты поедешь без должной охраны, без… без всего. Под видом простого мага-воина. Я надеялся… я надеялся, что ты останешься здесь. Пошлешь кого-нибудь другого… Или поедешь с охраной, с лекарем…
— С целым штабом лекарей, чесателем пяток и чесателем меж лопаток? — иронично вставил Элиан, с едва заметной усмешкой шевеля плечом. - Кстати говоря, я хоть и приспособился честь спину о косяк, как медведь...
Арриан, несмотря на напряжение, не удержался от улыбки. Он действительно почесал брату спину, прикосновение было легким, осторожным.
— Все тебе цирк и балаган! — проворчал император, но продолжал поглаживать плечи Элиана.
— Спасибо.
- Но это не шутка, Эл. Ты рискуешь жизнью.
Элиан молчал, на его лице не отразилось ни страха, ни колебания. Арриан почувствовал, как закипает внутри него отчаяние и бессилие. Он знал, что Элиан прав. Что Элиан – единственный, кто способен распутать это дело. Единственный, кто достаточно хитр, достаточно силен, достаточно… безжалостен.
— Я знаю, — тихо сказал Элиан, — Но если не я, то кто? Ты же знаешь, что никто другой не сможет этого сделать.
Арриан тяжело вздохнул, признавая свою неправоту. Он понимал, что теряет брата, отправляя его в логово смерти, но чувство ответственности давило на него сильнее, чем страх. Он обнял Элиана, нежно поглаживая его плечо.
— Береги себя, брат, — прошептал император, голос его был сдавлен. — И возвращайся живым.
***
Солнце, пробиваясь сквозь высокие своды императорской конюшни, золотило шерсть сотен лошадей. Воздух густо пах сеном, потом и лошадиной мочой – привычный, немного резкий аромат, который Элиан всегда воспринимал как запах дома, несмотря на то, что настоящим домом для него был дворец. Арриан, в своем привычном строгом, но дорогом костюме, ходил между рядами стойл, время от времени останавливаясь, чтобы погладить или проговорить пару слов с конюхом. Элиан же, сидя на низкой скамейке, наблюдал за братом с едва заметной улыбкой. Его лицо было спокойным, но глаза говорили о том, что он не меньше императора беспокоится по поводу предстоящего путешествия.
— Вот, посмотри, — Арриан остановился перед стойлом, где стоял спокойный пятилетний мерин светло-гнедой масти. Лошадь лениво пережевывала сено, изредка поводя красивым хвостом. — Спокойный, сильный, выносливый. Пять лет — в самом расцвете сил, но уже достаточно смирный, чтобы не доставлять тебе проблем. Кличка тебе понравится, я уверен. Пеннианил Корсан Астер. Родители - лучшие представители своей породы. Откликается на кличку Пенек.
Элиан подошел ближе, внимательно рассматривая животное. Мерин поднял голову, посмотрел на него умными, карими глазами, и снова уткнулся в сено.
— Он… идеален, — тихо сказал Элиан, дотрагиваясь щекой до гладкой шерсти лошади. Его взгляд задержался на мощных ногах животного.
— Он обучен команде «на колени», — сказал Арриан, и его голос звучал мягче обычного. Он повернулся к конюху, — Покажи Элиану.
Конюх, крепкий мужчина с грубым, но добрым лицом, кивнул и подошел к мерину. Шёпотом что-то проговорил лошади, слегка поглаживая её по шее.
