- Вы не доверяете моему вкусу, миледи?!
- Ни в коем случае, мадам Левелье, - ответила я учтиво, - просто я вспомнила, что нам предстоит два праздника – новогодний бал и двенадцатая ночь. Поэтому, будьте добры, два платья.
Мадам вздернула пышный подбородок:
- Как вам угодно! Но вы увидите её в платье, которое вижу я, и поймете, что её цвет – жёлтый.
Когда Гюнебрет появилась из-за ширмы, где на ней подгоняли платье, мне оставалось только всплеснуть руками. Куда девался тролльчонок?! Теперь перед нами была по-настоящему милая девушка. Короткие волосы были аккуратно уложены и завиты на горячий металлический прут, и только стоптанные башмаки, видневшиеся из-под нежного платья в черно-голубую клетку, выдавали прежнюю Вамбри. Девушка была широка в кости, но сложена на удивление ладно, и точно подогнанное платье прекрасно подчеркивало это. Даже бледное личико Гюнебрет посвежело и похорошело на контрасте с голубой тканью.
- Чудесно, мадам! – восхитилась я. – Все, что вы делаете – самого лучшего качества!
- Мне польстило бы, будь вы в этом точно уверены, - произнесла мадам кисло, и я поняла, что она не может забыть моих сомнений по поводу жёлтого платья.
- Но вы же сможете доказать, что мои сомнения ошибочны? – я улыбнулась самым добрым образом, и мадам Левелье тоже не смогла сдержать улыбки, а модистки захихикали. – Счёт отправьте милорду графу, пожалуйста.
- Это несомненно, - ответила мадам, а её девушки набросили на плечи Гюнебрет бархатную накидку на стеганом подкладе и принесли маленькую меховую муфту на цепочке, чтобы вешать на шею.
- Тебе самой нравится? – спросила я падчерицу, поворачивая ее к зеркалу.
Она довольно долго разглядывала свое отражение, гладя дрожащими пальцами то платье, то муфту, то касаясь завитых локонов.
- Юной леди надо делать пышную прическу, - сказала мадам Левелье многозначительно, - чтобы скрадывать носик, - она коснулась пальцем своего носа, который был внушительных размеров.
А уж прическа мадам могла поспорить пышностью с лисьим хвостом.
Губы у моей падчерицы вдруг задрожали, а глаза наполнились слезами.
- А вот плакать не надо, - поругала я с нарочитой строгостью, вытирая ей щеки. – Слёзы портят цвет лица.
Она быстро закивала, так не произнеся ни слова.
- Юная леди очень молчалива, - заметила мадам, самолично укладывая в сундучок тончайшее белье и нижние сорочки.
- Украшение юной леди – скромность и молчаливость, - напомнила я.
- Ах, да, - согласилась мадам. – Всего доброго, приезжайте к нам ещё, миледи. Вместе со своей милой подопечной. Платья будут направлены вам в конце недели, - мадам Левелье проводила нас до выхода и придержала двери, выказывая высшую степень почтения.
Потом мы с Гюнебрет посетили лавку башмачника, где приобрели пару изящных дамских зимних сапожек и заказали еще полдюжины башмаков на все случаи жизни. А потом заехали в лавку сладостей и накупили шоколадных конфет и прочих вкусностей, чтобы сравнить их с теми, что готовила я в лавке Ренна.
- Твои вкуснее, - изрекла Гюнебрет, доедая десятую конфету.
- Согласна, - ответила я, - эти сладости… как бы сказать?.. недостаточно изысканные для таких утончённых леди, как мы.
Девушка фыркнула и взяла ещё одну конфету.
Мы ехали в открытых санях, закутанные в теплые накидки, с закрытой жаровней в ногах, да еще и укрывшись медвежьей шкурой, и ели конфеты и сладости, что приобрели.
Навстречу нам попался отряд королевских гвардейцев, и добрые сэры не оставили нас без внимания, раскланявшись с нами (не сходя с коней), и припомнили строки любовной баллады, в которой говорилось, что бретонские девушки подобны цветам, но они лучше цветов, потому что зимой расцветают еще ярче.
Гюнебрет, которой подобная галантность, очевидно, была в новинку, смотрела на меня с таким ужасом, словно ей предстояло одной идти на медведя. Хотя я была уверена, что перед медведем она спасовала бы меньше.
- Сейчас ты будешь часто слышать подобные слова, - посчитала я нужным сделать ей внушение, когда гвардейцы удалились, и поймала себя на мысли, что повторяю слова своей матушки. – Потому что мужчины увидят в тебе девушку, невесту. Не всегда эти слова будут искренними – будь к этому готова. Ты очень богатая невеста, и многие мужчины будут сражаться между собой, чтобы назвать тебя своей. Надо понять, кто будет сражаться за тебя, а кто – за твоё приданое. И тут главное – не ошибиться. Но я уверена, что твой отец не ошибется, - успокоила я Гюнебрет, когда она запаниковала ещё больше. – И не надо так бояться. Город и люди не страшнее диких зверей. Ты ведь не боишься, когда охотишься?
Гюнебрет покачала головой.
- Вот и здесь – та же охота, - я улыбнулась, чтобы мои слова не прозвучали слишком зловеще. – Только без арбалетов и луков. И никому не позволяй называть себя Вамбри. Ты – Гюнебрет де Конмор! У тебя такое красивое и древнее имя!
Она вдруг отложила очередную конфету и зарылась в накидку по самый нос. Я подумала, что перестаралась со нравоучениями, поэтому замолчала и сделала вид, что увлечена городом, рассматривая дома, лавки и памятники.
Когда мы выехали за город, рука Гюнебрет вдруг нашла мою руку под медвежьей шкурой и крепко пожала.
- Я не хотела убивать тебя, - пробормотала девушка, готовясь снова разреветься. – Не знаю, что тогда на меня нашло. И я чуть с ума не сошла, когда ты подарила мне кинжал. Как будто обо всём догадалась…
- Всё забыто, не плачь, - утешила я её, ответив на рукопожатие. – Я прекрасно тебя понимаю. Кто знает, как бы я поступила на твоем месте.
Мы так и ехали в Конмор, держась за руки. Мордашка Гюнебрет выражала умиротворение и довольство, а у меня на сердце было неспокойно. Кто знает, как сложится её жизнь с новой женой отца? Оставалось лишь надеяться, что леди Милисент будет добра к падчерице. Возможно, мне удастся поговорить с ней, чтобы объяснить, как вести себя с дочерью графа? Да, поговорить. Обязательно. А она должна всё понять. Ведь вряд ли Ален выбрал бы себе в жены женщину, неспособную к пониманию. Наверняка, дама его сердца так же добродетельна, как и красива.
Гюнебрет уплетала конфеты, посматривая по сторонам, а я почувствовала, что зимние картины меня совсем не радуют. Красивая и добродетельная будущая графиня де Конмор лишила меня радости, даже не зная об этом.
Граф де Конмор вернулся поздно ночью, но я не ложилась спать, чтобы встретить его. Графа опять ждали массаж и горячая ванна, и он ничего не имел против.
- Говорил с Чендлеем, - рассказывал мне Ален, пока я массировала ему спину. – Вроде и умный, а вроде и не совсем. Отправил бочки с сидром к королевскому двору и в охрану поставил только четырёх человек.
- И что же? – спросила я, хотя королевские бочки были где-то за гранью моего мира.
- До столицы доехали лишь пятьдесят, - фыркнул граф. – Из восьмидесяти семи.
Я тактично промолчала, понимая, что он не просит у меня совета, а только хочет выговориться.
- Сказал, чтобы возместил убыток, а он начал петь, что ему не хватает денег на житьё, где уж там оплачивать королевский сидр! – он уткнулся лицом в перину и замолчал, пока я массировала его шею.
Прошло несколько минут, прежде чем граф снова заговорил:
- Как съездили в ле-Анже?
- Все прекрасно, милорд, - коротко отчиталась я. – Только боюсь, мы разорили вас еще больше, чем вы лорда Чендлея.
- Я у него ни монеты не потребовал, - грубо ответил граф. – Заплатил сам и пообещал ему голову оторвать, если подобное повторится.
- Вы очень добры, - подтвердила я.
- Боже, какие у тебя волшебные пальчики, - простонал он, когда я начала массировать ему шею и затылок.
- Милорд, вас массирует вовсе не бог, а грешница Бланш, - пошутила я.
- Язвочка Бланш,- поправил он меня, и по голосу я поняла, что он улыбается. – Значит, Вамбри понравилось?
- Гюнебрет, - поправила я его. - Да, она в восторге от поездки. И нам бы хотелось попросить вас кое о чем…
- У тебя с ней не было хлопот? – спросил он. – После того, что эта девчонка устроила, я убить был её готов.
- Не надо так переживать за меня, через год ваша дочь обо мне и не вспомнит. Но вы правы, недоразумения между нами выяснены. И мы хотели бы попросить у вас разрешения устроить прием на Двенадцатую ночь…
- Ты не понимаешь, - сказал он глухо, пропустив мимо ушей мои разговоры про приём. – Я беспокоюсь за тебя, но я беспокоюсь и за Гюнебрет. Ты же слышала про Удушеную Даму. Глупая легенда - не такая и глупая. Мой предок женился несколько раз, чтобы разбогатеть, и если жена не желала становиться монахиней, чтобы дать ему свободу, он её убивал. В конце концов, покончил с собой. Что это, как не дурная кровь? А вдруг Вамбри унаследовала ее?..
- Милорд, - сказала я твёрдо, ничуть не сомневаясь в правдивости своих слов, - Гюнебрет не такая. Никакой дурной крови. Она похожа на вас, она вас любит. Она очень страдала, когда решила, что вы отвернулись от неё из-за меня. Вы сами виноваты, что не уделяли ей внимания, заигрывали со мной при ней. Вы допустили, чтобы она превратилась в сущую дикарку и решилась на такой отчаянный шаг. Она страшно боится вас потерять, а вы словно нарочно отталкиваете её. Столкнуть вас с лестницы она никогда бы не осмелилась, но ей нужно было выплеснуть на кого-то свою обиду. К сожалению, подвернулась я. Но грешно было бы казнить ее за это. Сегодня она попросила у меня прощения, она плакала…
- Ещё бы ей не просить прощения и не плакать, - хмыкнул Ален. – Под угрозой порки и не то сделаешь.
- При чем тут порка? Если я поверила ей, то почему не верите вы в её раскаяние?
- Потому что вспоминаю про Эстер, - мрачно ответил мне муж. – С ней Вамбри не ладила еще почище чем с тобой.
Я замолчала и замерла, оглушенная чудовищным предположением. Леди Эстер уезжает в горы. Вамбри – охотница. Леди Эстер находят со сломанной шеей. Все думают, что она упала с лошади, что произошел несчастный случай… Если бы я свернула себе шею, падая с лестницы… То подумали бы точно так же.
- Нет! – воскликнула я. – Это не может быть правдой! Я не верю, что Гюнебрет способна на убийство. Несчастный случай – вот что это было. Надо узнать, где Гюнебрет была в это время.
- Считаешь меня совсем дураком? – спросил граф. – Конечно, я всех допросил. Никто не видел её. Сама она сказала, что гуляла с собаками.
- Всё равно не верю, - сказала я, возвращаюсь к массажу. – Она не смогла бы носить это в себе столько времени. Я мало знаю вашу дочь, милорд, но мне она кажется бесхитростной и несчастной, а не злобной и коварной.
- Ты и правда так думаешь о ней? – спросил он хмуро.
- Я не думаю, я уверена. И ещё уверена, что вы тоже не виноваты в смерти леди Эстер.
Ален промолчал, и я добавила:
- У каждого из нас своя судьба. И где прервется наш жизненный путь – решают лишь небеса. Оставьте уже прошлое прошлому, и разрешите праху покоиться с миром, а душам вкушать вечное наслаждение. Не вините себя, не подозревайте Гюнебрет. Живите дальше, и живите с радостью. Но вы не ответили, что насчет бала?
- Какого бала? – тут же спросил мой муж, и я поняла, что он не против переменить тему.
- Который мы хотим устроить с Гюнебрет через неделю, - напомнила я. – Бал. Приём. Здесь, в Конморе. Я хочу пригласить гостей из Ренна и из ле-Анже, если не возражаете. Ваша дочь должна общаться с людьми её круга, с девушками, близкими ей по возрасту, а не гонять собак.
- А что говорит она? Не помню, чтобы хоть раз она высказала желание принять гостей или посетить чей-то дом.
- Теперь у неё есть такое желание. И ещё. Почему бы до бала вам не объявить праздничную зимнюю охоту? И не подарить дочери красивое дамское седло?
- Да она не ездит в нём!
- Просто подарите, - сказала я, больно его ущипнув.
Он вскрикнул и засмеялся.
Я массировала его до тех пор, пока он не уснул. Окликнув мужа пару раз и убедившись, что он спит, я загасила свечи, укрыла его и, повинуясь неожиданному порыву, поцеловала в обнаженное плечо.
- Спокойной ночи, Ален, - прошептала я и на цыпочках покинула спальню.
- А вы здорово переменились, как появилась маленькая леди, - сказал Пепе, проверяя тетиву лука.
- Неужели, - пробормотал граф
Новость о том, что на Двенадцатую ночь ожидается пышный приём, а на следующий день – охота на лис, переполошила весь замок. За последние несколько лет это было первое потрясение такого рода, которое предстояло пережить не только замку, но и его обитателям. А виновата во всём – естественно! – была новая миледи.
Переполох поднялся такой, что Ален, прихватив с собой Пепе, убрался в оружейную комнату под предлогом проверить исправность луков и арбалетов. Конечно, гости привезут и своё снаряжение, и собак, но у хорошего хозяина всего должно быть вдосталь.
- Правда-правда! – заверил Пепе, выбирая следующий лук.
- Угу, - граф сидел в кресле, задумчиво наблюдая за действиями слуги, - сам себя в зеркале по утрам не узнаю, как изменился.
- Вы не передумали разводиться? – спросил Пепе.
- Почему бы я должен передумать?
- Ну-у… потому что вы говорили столько слов о том, что брак будет для вида, но ведете себя с миледи так, что слуги уже загадывают, кто родится – мальчик или снова девчонка.
Граф посмотрел на слугу тяжелым взглядом, и тот пожал плечами:
- А что?! Какое «для вида», если всё вот-вот произойдет!
- Ты для чего затеял этот разговор?
- Только лишь, чтобы узнать о вашем решении, - ответил Пепе с достоинством, протирая масляной ветошкой арбалетный механизм. – Если вы настроены развестись через год, то беспокойтесь побольше о судьбе леди Бланш… и о её сердце.
- О сердце? Ты к чему клонишь? – спросил Ален резко. – Леди Бланш благоразумна, строга… даже слишком строга, - пробормотал он, а потом обычным голосом продолжил: - не волнуйся. Ни её чести, ни её сердцу ничего не угрожает.
- Я бы не был так уверен, милорд, - вздохнул Пепе и произнес нараспев:
- Благоразумье и любовь, подчас,
Ведут смертельный бой в душе у нас.
И если слишком долго бой вести,
То сердце разобьется на куски.
- Да ты и в поэзии поднаторел! – наиграно восхитился Ален. – Ну просто чудо, а не слуга. Может, прибавки к жалованию попросишь?
- Не паясничайте, вам не идет, - ответил Пепе важно. – Это из старинной баллады о разбитом сердце, если вам угодно
- А тебе не идет строить из себя великого знатока человеческих душ, - огрызнулся Ален. – Делай своё дело. Вон, пропустил обветшавшую тетиву. Немедленно поменяй. «Благоразумье и любовь, подчас…», - он хмыкнул и прикрыл глаза, показывая, что считает дальнейший разговор бессмысленным.
Но неосторожными словами Пепе разбередил его душу. Бланш… Ах, эта маленькая Бланш… Он вспомнил, как чувственно она ерзала на нем, делая массаж. Как горячо было у нее между ногами! Просто чудо, что он не воспламенился под ней! Хотя, какое там воспламенился – она убаюкала его, как капризного малыша. А может, опоила каким-нибудь сонным вином? Если она стряпает шоколад, то может и в сонных снадобьях разбирается?
Только сердцем Ален понимал, что если в чём Бланш и поднаторела, то в совершении добрых дел, а никак не в зельях.
Вчера она ушла, думая, что он уже спит. И перед уходом поцеловала его. Алену казалось, что её поцелуй до сих пор горит на его плече. В тот момент он чуть не умер от счастья, даже не представляя, что тайные поцелуи женщины могут быть такими сладостными.
- Ни в коем случае, мадам Левелье, - ответила я учтиво, - просто я вспомнила, что нам предстоит два праздника – новогодний бал и двенадцатая ночь. Поэтому, будьте добры, два платья.
Мадам вздернула пышный подбородок:
- Как вам угодно! Но вы увидите её в платье, которое вижу я, и поймете, что её цвет – жёлтый.
Когда Гюнебрет появилась из-за ширмы, где на ней подгоняли платье, мне оставалось только всплеснуть руками. Куда девался тролльчонок?! Теперь перед нами была по-настоящему милая девушка. Короткие волосы были аккуратно уложены и завиты на горячий металлический прут, и только стоптанные башмаки, видневшиеся из-под нежного платья в черно-голубую клетку, выдавали прежнюю Вамбри. Девушка была широка в кости, но сложена на удивление ладно, и точно подогнанное платье прекрасно подчеркивало это. Даже бледное личико Гюнебрет посвежело и похорошело на контрасте с голубой тканью.
- Чудесно, мадам! – восхитилась я. – Все, что вы делаете – самого лучшего качества!
- Мне польстило бы, будь вы в этом точно уверены, - произнесла мадам кисло, и я поняла, что она не может забыть моих сомнений по поводу жёлтого платья.
- Но вы же сможете доказать, что мои сомнения ошибочны? – я улыбнулась самым добрым образом, и мадам Левелье тоже не смогла сдержать улыбки, а модистки захихикали. – Счёт отправьте милорду графу, пожалуйста.
- Это несомненно, - ответила мадам, а её девушки набросили на плечи Гюнебрет бархатную накидку на стеганом подкладе и принесли маленькую меховую муфту на цепочке, чтобы вешать на шею.
- Тебе самой нравится? – спросила я падчерицу, поворачивая ее к зеркалу.
Она довольно долго разглядывала свое отражение, гладя дрожащими пальцами то платье, то муфту, то касаясь завитых локонов.
- Юной леди надо делать пышную прическу, - сказала мадам Левелье многозначительно, - чтобы скрадывать носик, - она коснулась пальцем своего носа, который был внушительных размеров.
А уж прическа мадам могла поспорить пышностью с лисьим хвостом.
Губы у моей падчерицы вдруг задрожали, а глаза наполнились слезами.
- А вот плакать не надо, - поругала я с нарочитой строгостью, вытирая ей щеки. – Слёзы портят цвет лица.
Она быстро закивала, так не произнеся ни слова.
- Юная леди очень молчалива, - заметила мадам, самолично укладывая в сундучок тончайшее белье и нижние сорочки.
- Украшение юной леди – скромность и молчаливость, - напомнила я.
- Ах, да, - согласилась мадам. – Всего доброго, приезжайте к нам ещё, миледи. Вместе со своей милой подопечной. Платья будут направлены вам в конце недели, - мадам Левелье проводила нас до выхода и придержала двери, выказывая высшую степень почтения.
Потом мы с Гюнебрет посетили лавку башмачника, где приобрели пару изящных дамских зимних сапожек и заказали еще полдюжины башмаков на все случаи жизни. А потом заехали в лавку сладостей и накупили шоколадных конфет и прочих вкусностей, чтобы сравнить их с теми, что готовила я в лавке Ренна.
- Твои вкуснее, - изрекла Гюнебрет, доедая десятую конфету.
- Согласна, - ответила я, - эти сладости… как бы сказать?.. недостаточно изысканные для таких утончённых леди, как мы.
Девушка фыркнула и взяла ещё одну конфету.
Мы ехали в открытых санях, закутанные в теплые накидки, с закрытой жаровней в ногах, да еще и укрывшись медвежьей шкурой, и ели конфеты и сладости, что приобрели.
Навстречу нам попался отряд королевских гвардейцев, и добрые сэры не оставили нас без внимания, раскланявшись с нами (не сходя с коней), и припомнили строки любовной баллады, в которой говорилось, что бретонские девушки подобны цветам, но они лучше цветов, потому что зимой расцветают еще ярче.
Гюнебрет, которой подобная галантность, очевидно, была в новинку, смотрела на меня с таким ужасом, словно ей предстояло одной идти на медведя. Хотя я была уверена, что перед медведем она спасовала бы меньше.
- Сейчас ты будешь часто слышать подобные слова, - посчитала я нужным сделать ей внушение, когда гвардейцы удалились, и поймала себя на мысли, что повторяю слова своей матушки. – Потому что мужчины увидят в тебе девушку, невесту. Не всегда эти слова будут искренними – будь к этому готова. Ты очень богатая невеста, и многие мужчины будут сражаться между собой, чтобы назвать тебя своей. Надо понять, кто будет сражаться за тебя, а кто – за твоё приданое. И тут главное – не ошибиться. Но я уверена, что твой отец не ошибется, - успокоила я Гюнебрет, когда она запаниковала ещё больше. – И не надо так бояться. Город и люди не страшнее диких зверей. Ты ведь не боишься, когда охотишься?
Гюнебрет покачала головой.
- Вот и здесь – та же охота, - я улыбнулась, чтобы мои слова не прозвучали слишком зловеще. – Только без арбалетов и луков. И никому не позволяй называть себя Вамбри. Ты – Гюнебрет де Конмор! У тебя такое красивое и древнее имя!
Она вдруг отложила очередную конфету и зарылась в накидку по самый нос. Я подумала, что перестаралась со нравоучениями, поэтому замолчала и сделала вид, что увлечена городом, рассматривая дома, лавки и памятники.
Когда мы выехали за город, рука Гюнебрет вдруг нашла мою руку под медвежьей шкурой и крепко пожала.
- Я не хотела убивать тебя, - пробормотала девушка, готовясь снова разреветься. – Не знаю, что тогда на меня нашло. И я чуть с ума не сошла, когда ты подарила мне кинжал. Как будто обо всём догадалась…
- Всё забыто, не плачь, - утешила я её, ответив на рукопожатие. – Я прекрасно тебя понимаю. Кто знает, как бы я поступила на твоем месте.
Мы так и ехали в Конмор, держась за руки. Мордашка Гюнебрет выражала умиротворение и довольство, а у меня на сердце было неспокойно. Кто знает, как сложится её жизнь с новой женой отца? Оставалось лишь надеяться, что леди Милисент будет добра к падчерице. Возможно, мне удастся поговорить с ней, чтобы объяснить, как вести себя с дочерью графа? Да, поговорить. Обязательно. А она должна всё понять. Ведь вряд ли Ален выбрал бы себе в жены женщину, неспособную к пониманию. Наверняка, дама его сердца так же добродетельна, как и красива.
Гюнебрет уплетала конфеты, посматривая по сторонам, а я почувствовала, что зимние картины меня совсем не радуют. Красивая и добродетельная будущая графиня де Конмор лишила меня радости, даже не зная об этом.
Граф де Конмор вернулся поздно ночью, но я не ложилась спать, чтобы встретить его. Графа опять ждали массаж и горячая ванна, и он ничего не имел против.
- Говорил с Чендлеем, - рассказывал мне Ален, пока я массировала ему спину. – Вроде и умный, а вроде и не совсем. Отправил бочки с сидром к королевскому двору и в охрану поставил только четырёх человек.
- И что же? – спросила я, хотя королевские бочки были где-то за гранью моего мира.
- До столицы доехали лишь пятьдесят, - фыркнул граф. – Из восьмидесяти семи.
Я тактично промолчала, понимая, что он не просит у меня совета, а только хочет выговориться.
- Сказал, чтобы возместил убыток, а он начал петь, что ему не хватает денег на житьё, где уж там оплачивать королевский сидр! – он уткнулся лицом в перину и замолчал, пока я массировала его шею.
Прошло несколько минут, прежде чем граф снова заговорил:
- Как съездили в ле-Анже?
- Все прекрасно, милорд, - коротко отчиталась я. – Только боюсь, мы разорили вас еще больше, чем вы лорда Чендлея.
- Я у него ни монеты не потребовал, - грубо ответил граф. – Заплатил сам и пообещал ему голову оторвать, если подобное повторится.
- Вы очень добры, - подтвердила я.
- Боже, какие у тебя волшебные пальчики, - простонал он, когда я начала массировать ему шею и затылок.
- Милорд, вас массирует вовсе не бог, а грешница Бланш, - пошутила я.
- Язвочка Бланш,- поправил он меня, и по голосу я поняла, что он улыбается. – Значит, Вамбри понравилось?
- Гюнебрет, - поправила я его. - Да, она в восторге от поездки. И нам бы хотелось попросить вас кое о чем…
- У тебя с ней не было хлопот? – спросил он. – После того, что эта девчонка устроила, я убить был её готов.
- Не надо так переживать за меня, через год ваша дочь обо мне и не вспомнит. Но вы правы, недоразумения между нами выяснены. И мы хотели бы попросить у вас разрешения устроить прием на Двенадцатую ночь…
- Ты не понимаешь, - сказал он глухо, пропустив мимо ушей мои разговоры про приём. – Я беспокоюсь за тебя, но я беспокоюсь и за Гюнебрет. Ты же слышала про Удушеную Даму. Глупая легенда - не такая и глупая. Мой предок женился несколько раз, чтобы разбогатеть, и если жена не желала становиться монахиней, чтобы дать ему свободу, он её убивал. В конце концов, покончил с собой. Что это, как не дурная кровь? А вдруг Вамбри унаследовала ее?..
- Милорд, - сказала я твёрдо, ничуть не сомневаясь в правдивости своих слов, - Гюнебрет не такая. Никакой дурной крови. Она похожа на вас, она вас любит. Она очень страдала, когда решила, что вы отвернулись от неё из-за меня. Вы сами виноваты, что не уделяли ей внимания, заигрывали со мной при ней. Вы допустили, чтобы она превратилась в сущую дикарку и решилась на такой отчаянный шаг. Она страшно боится вас потерять, а вы словно нарочно отталкиваете её. Столкнуть вас с лестницы она никогда бы не осмелилась, но ей нужно было выплеснуть на кого-то свою обиду. К сожалению, подвернулась я. Но грешно было бы казнить ее за это. Сегодня она попросила у меня прощения, она плакала…
- Ещё бы ей не просить прощения и не плакать, - хмыкнул Ален. – Под угрозой порки и не то сделаешь.
- При чем тут порка? Если я поверила ей, то почему не верите вы в её раскаяние?
- Потому что вспоминаю про Эстер, - мрачно ответил мне муж. – С ней Вамбри не ладила еще почище чем с тобой.
Я замолчала и замерла, оглушенная чудовищным предположением. Леди Эстер уезжает в горы. Вамбри – охотница. Леди Эстер находят со сломанной шеей. Все думают, что она упала с лошади, что произошел несчастный случай… Если бы я свернула себе шею, падая с лестницы… То подумали бы точно так же.
- Нет! – воскликнула я. – Это не может быть правдой! Я не верю, что Гюнебрет способна на убийство. Несчастный случай – вот что это было. Надо узнать, где Гюнебрет была в это время.
- Считаешь меня совсем дураком? – спросил граф. – Конечно, я всех допросил. Никто не видел её. Сама она сказала, что гуляла с собаками.
- Всё равно не верю, - сказала я, возвращаюсь к массажу. – Она не смогла бы носить это в себе столько времени. Я мало знаю вашу дочь, милорд, но мне она кажется бесхитростной и несчастной, а не злобной и коварной.
- Ты и правда так думаешь о ней? – спросил он хмуро.
- Я не думаю, я уверена. И ещё уверена, что вы тоже не виноваты в смерти леди Эстер.
Ален промолчал, и я добавила:
- У каждого из нас своя судьба. И где прервется наш жизненный путь – решают лишь небеса. Оставьте уже прошлое прошлому, и разрешите праху покоиться с миром, а душам вкушать вечное наслаждение. Не вините себя, не подозревайте Гюнебрет. Живите дальше, и живите с радостью. Но вы не ответили, что насчет бала?
- Какого бала? – тут же спросил мой муж, и я поняла, что он не против переменить тему.
- Который мы хотим устроить с Гюнебрет через неделю, - напомнила я. – Бал. Приём. Здесь, в Конморе. Я хочу пригласить гостей из Ренна и из ле-Анже, если не возражаете. Ваша дочь должна общаться с людьми её круга, с девушками, близкими ей по возрасту, а не гонять собак.
- А что говорит она? Не помню, чтобы хоть раз она высказала желание принять гостей или посетить чей-то дом.
- Теперь у неё есть такое желание. И ещё. Почему бы до бала вам не объявить праздничную зимнюю охоту? И не подарить дочери красивое дамское седло?
- Да она не ездит в нём!
- Просто подарите, - сказала я, больно его ущипнув.
Он вскрикнул и засмеялся.
Я массировала его до тех пор, пока он не уснул. Окликнув мужа пару раз и убедившись, что он спит, я загасила свечи, укрыла его и, повинуясь неожиданному порыву, поцеловала в обнаженное плечо.
- Спокойной ночи, Ален, - прошептала я и на цыпочках покинула спальню.
Прода от 11.03.2022, 08:53
Глава 21
- А вы здорово переменились, как появилась маленькая леди, - сказал Пепе, проверяя тетиву лука.
- Неужели, - пробормотал граф
Новость о том, что на Двенадцатую ночь ожидается пышный приём, а на следующий день – охота на лис, переполошила весь замок. За последние несколько лет это было первое потрясение такого рода, которое предстояло пережить не только замку, но и его обитателям. А виновата во всём – естественно! – была новая миледи.
Переполох поднялся такой, что Ален, прихватив с собой Пепе, убрался в оружейную комнату под предлогом проверить исправность луков и арбалетов. Конечно, гости привезут и своё снаряжение, и собак, но у хорошего хозяина всего должно быть вдосталь.
- Правда-правда! – заверил Пепе, выбирая следующий лук.
- Угу, - граф сидел в кресле, задумчиво наблюдая за действиями слуги, - сам себя в зеркале по утрам не узнаю, как изменился.
- Вы не передумали разводиться? – спросил Пепе.
- Почему бы я должен передумать?
- Ну-у… потому что вы говорили столько слов о том, что брак будет для вида, но ведете себя с миледи так, что слуги уже загадывают, кто родится – мальчик или снова девчонка.
Граф посмотрел на слугу тяжелым взглядом, и тот пожал плечами:
- А что?! Какое «для вида», если всё вот-вот произойдет!
- Ты для чего затеял этот разговор?
- Только лишь, чтобы узнать о вашем решении, - ответил Пепе с достоинством, протирая масляной ветошкой арбалетный механизм. – Если вы настроены развестись через год, то беспокойтесь побольше о судьбе леди Бланш… и о её сердце.
- О сердце? Ты к чему клонишь? – спросил Ален резко. – Леди Бланш благоразумна, строга… даже слишком строга, - пробормотал он, а потом обычным голосом продолжил: - не волнуйся. Ни её чести, ни её сердцу ничего не угрожает.
- Я бы не был так уверен, милорд, - вздохнул Пепе и произнес нараспев:
- Благоразумье и любовь, подчас,
Ведут смертельный бой в душе у нас.
И если слишком долго бой вести,
То сердце разобьется на куски.
- Да ты и в поэзии поднаторел! – наиграно восхитился Ален. – Ну просто чудо, а не слуга. Может, прибавки к жалованию попросишь?
- Не паясничайте, вам не идет, - ответил Пепе важно. – Это из старинной баллады о разбитом сердце, если вам угодно
- А тебе не идет строить из себя великого знатока человеческих душ, - огрызнулся Ален. – Делай своё дело. Вон, пропустил обветшавшую тетиву. Немедленно поменяй. «Благоразумье и любовь, подчас…», - он хмыкнул и прикрыл глаза, показывая, что считает дальнейший разговор бессмысленным.
Но неосторожными словами Пепе разбередил его душу. Бланш… Ах, эта маленькая Бланш… Он вспомнил, как чувственно она ерзала на нем, делая массаж. Как горячо было у нее между ногами! Просто чудо, что он не воспламенился под ней! Хотя, какое там воспламенился – она убаюкала его, как капризного малыша. А может, опоила каким-нибудь сонным вином? Если она стряпает шоколад, то может и в сонных снадобьях разбирается?
Только сердцем Ален понимал, что если в чём Бланш и поднаторела, то в совершении добрых дел, а никак не в зельях.
Вчера она ушла, думая, что он уже спит. И перед уходом поцеловала его. Алену казалось, что её поцелуй до сих пор горит на его плече. В тот момент он чуть не умер от счастья, даже не представляя, что тайные поцелуи женщины могут быть такими сладостными.
