Чувства нужно держать в железном кулаке! Иначе они разрушат разум. Человечество может позволить себе жить безумием эмоций, но детям Народа не пристало нарушать логику бытия низшими вибрациями…
Мать села рядом. Свесила босые ноги в пропасть. Так сидеть могла только она. Не напрягаясь.
– Там что-то есть, – сказала мать. – Правда?
Эна посмотрела вниз. Облака потихоньку толстели, но некоторые особо высокие деревья всё ещё пробивали своими кронами сырую серость. Пахло надвигающейся грозой. Стена непогоды придвинулась ближе, в ней иногда вспыхивал мертвенный свет. Да, гроза придёт.
– Я туда тоже смотрю иногда, – призналась вдруг мать. – Когда голова болит особенно сильно. Но, знаешь, о чём думаю почти сразу?
Эна выжидательно молчала. Иногда мать говорила что-нибудь такое, вот как сейчас, от чего потом в сознании долго стоял звон: мир переворачивался в другую координату. Неприятно, но мозги на место вставляло практически всегда: уходила эмоциональная нестабильность, на её место возвращалась стройная логика разума.
– О том, что это будет дезертирством. Дезертирством с поля боя под названием «жизнь». Знаешь, как у нас отправляют в последний путь дезертиров? Сначала лишают наград. Уже неважно, что он сделал в своей жизни когда-то. Кого спас. Какой подвиг совершил. Важно только то, что умер как дерьмо и последний трус. А трусу – достойные труса похороны. В тишине и забвении. И – пепел по ветру…
Эна молчала. Трусость… Хуже предательства, пожалуй. Впрочем, предательство и трусость – близнецы-братья, одной поляны дети.
– Мне почему-то важно, как я умру, – продолжила мать. – Даже если об этом никто не узнает из разумных, а помнить будут только эти скалы и этот ветер. Хотя, казалось бы, не всё ли равно. После смерти-то.
– Нет, мать, – тихо сказала Эна. – Мне тоже… Тоже не всё равно.
Мать вздохнула. Осторожно коснулась пальцами запястья Эны. И девушка ткнулась вдруг лбом в плечо матери, и замерла так, безуспешно пытаясь обуздать охватившую её яростную тоску.
Родная ладонь прошлась по голове, по плечам. Живое исцеляющее тепло, единственное, чем, кроме самой жизни, могла поделиться с дочерью мать.
«Неужели нас никогда не найдут? – в бессильном отчаянии думала Эна. – Неужели мы останемся здесь навсегда?!»
– Степняки в небе сдохли, – язвительно выговорила Эна. – В штабеля трупяки свои сами уложили! Никак ты с охоты вернулся, братик?
Брат дёрнул плечом и не ответил. В руке он держал приличную связку рыбы. Наловил в Большой реке, где же ещё-то. Такие здоровенные пузаны водились только там. Рядом с ним сидела, обвив длинный голый хвост вокруг себя одна из Лесных сестёр. Парни у этого народа были сплошь слепы, и полагались в жизни на телепатическую интуицию, а вот у девушек глазки были. Небольшие, синие, почти полностью скрытые серыми лохмами. Эне показалась в этих гляделках-бусинках чистое, как слеза, восхищение.
Ха! Кажется, тут кто-то в кого-то влюбился. Зря. Но глупо портить девице жизнь ненужными объяснениями. Со временем сама поймёт.
Сама Эна быстро дала понять всему лесному воинству, что к ней лично лучше не свататься, предъявив в качестве аргумента сломанные конечности и разбитые носы у особо ретивых. Она очень хорошо помнила, как после смерти Отца, буквально на третий день, к матери заявился местный вождь, имея в виду подгрести под себя осиротевшее без мужчины семейство пришлых чужаков с небес.
Мать убила его.
Без раздумий. Одним прикосновением. Вынесла труп и бросила к собравшейся толпе.
– Вы зовёте меня Дарующей Жизнь, – сказала она тогда. – Но тот, кто умеет исцелять, с той же лёгкостью способен и убить. Мой мужчина покинул меня. Но другому рядом со мной не бывать. Даже не пытайтесь: любой, кто посягнёт – умрёт.
И они больше не подходили к матери, но почему бы не присвоить дочь, когда та подрастёт? Здесь их ждал тот же самый сюрприз. Самого сильного и наглого тоже пришлось убить. Не паранормальным даром, не было его у девушки пока что, не проснулся ещё. Ножом. В личном поединке, подарившем лютые шрамы от клыков на левом плече, зато поставившем последнюю точку в споре.
С тех пор Лесные братья выказывали Эне почтение исключительно на дистанции и спешили убраться с её дороги загодя, особенно если чуяли, что она не в духе, а не в духе девушка в последнее время была почти всегда. К брату же мохнатые девицы иногда приходили, пытаясь втянуть в любовные отношения. Он их ожидаемо не понимал. И сейчас ничего нового не произойдёт, можете быть уверены. Серая покрутится рядом, покрутится, пострадает немного, да и найдёт себе парня своего же биологического вида. А брат опять ничего не поймёт.
И к лучшему.
А вот рыба – это было хорошо. Очистить, выпотрошить, засыпать солью. Часть приготовить в углях. Кишки и прочую дрянь вынести вниз, на прокорм цветочницам. Как раз сегодня болталась рядом одна из них. Полезные твари, когда свои. И очень, очень опасны – пришлые. Чужих иногда приходилось гонять безжалостно: огнём из плазмогана. Аккумулятор потом сутками лежал на солнце, заряжался. Но что поделаешь, если эти ползающие желудки понимали только запредельную силу, обычной их было не пронять.
…Середина лета нравилась Эне больше всего. Сезон гроз уже закончился, до осени ещё немало дней. И – тепло. Можно не закутываться по самые брови, даже снять бессменную безрукавку. И сушить косу на солнце, а не под мрачными каменными сводами пещеры…
Серебряное озеро отражало мир как самое настоящее гигантское зеркало. Сине-зелёные кроны, бледно-голубое, без единого облачка, небо, край бурого солнца, мелких Лесных братьев, затеявших весёлую возню на противоположном крае.
Эна дёрнула плетёнку, распуская косу. Хитрый узел держал крепко, его невозможно было зацепить и развалить случайно. Но если потянуть особым образом за кончик, прочное плетение распадалось за мгновение. Девушка пропустила сквозь пальцы гладкую ленту. Сама плела из гибкой весенней лозы, сама обрабатывала соком из набухших почек, чтобы получить устойчивый цвет и защиту от растрескивания. Вышло красиво. Не так, как полагалось бы по всем правилам, но в целом – красиво. Приглушённый зелёный неплохо смотрелся на оранжевых прядях.
Эна встряхнула головой. Волосы рассыпались по плечам, спине, часть кончиков попала в воду. Да что там, день сегодня не просто тёплый, а даже, можно сказать, и жарки… Эна подалась назад и легла затылком на гладь озера. Волосы разошлись по воде оранжевым облаком, голову обняло приятной прохладой.
Солнце сползло с неба, светило теперь сквозь кроны, наверху осталась лишь чистая бледная синь. Эна долго всматривалась в зенит, пытаясь увидеть яркие звёзды, светившие даже в полдень – там, дома, на родной планете Отца.
Ахр-кранаури-даин, Мир Света.
Могучие кроны родовых деревьев вздымаются выше облаков, солнце – крохотная ослепительная капелька над горизонтом, крупные звёзды, не исчезающие даже днём, а ночью небо заткано их светом так, что не остается ни малейшего пятнышка темноты. Только навигационные туманности – синие, фиолетовые, алые…
Чья-то могучая лапища выдернула из грезы, такой яркой, такой живой и настоящей. Эна задохнулась и закашлялась, носом пошла вода – с кровью.
Влага на щеках, на вороте… «Я что, утонула?!!»
Рядом стоял на коленях брат. Надо же, вытащил. Счастье, что мимо шёл.
Девушка отёрла лицо тыльной стороной ладони. Ну, да, кровь… И дышится не так свободно, как надо бы. Утонула.
«Зачем»?
Язык жестов, которым брат пользовался вместо нормальной речи, Эна знала плоховато. В её роду не было никого, кто знал жестовую речь, пришлось учиться с нуля, вместе с матерью. Но в целом понять простые фразы могла.
– Низачем, – буркнула она, восстанавливая дыхание. – Случайно вышло!
«Не делай так больше».
Пришёл в себя. Разговаривает. Никак с разумом подружился, наконец-то. А надолго ли? Хороший вопрос…
Рядом с братом бесшумно выросла серая тень. Глупую Лесную Сестру было где-то даже и жаль. Таскается хвостиком за своей любовью, дурёха. Ещё не дошло.
Брат уселся напротив. Вынул из-за пазухи доску и положил перед собой. Высыпал горсть камешков, тщательно отобранных по цвету: одни были тёмными, другие светлыми, третьи – красными...
– Хочешь, чтобы я с тобой сыграла в онри-ко? – не поверила Эна. – Никак ты разжился мозгами, дружок? Ты же продуешь!
Игра разноцветными камешками на расчерченной косыми треугольниками доске – онрие-коум – требовала изрядной смекалки. Наследственная память здесь не помощник, разве что какие-то базовые правила могли передаться. Соображать требовалось строго самостоятельно. Эне надоело еще несколько лет назад: мать не могла оказать достойного сопротивления, а брат не интересовался. Ни до второго каскада, ни до третьего. А сейчас вдруг что-то в нём проснулось.
Вообще всё у брата шло не так, как раньше, если присмотреться, только Эна не обращала внимания: не привыкла. Для неё брат всегда был чем-то меньшим, чем даже Лесные братья, местные зверолюди, стоявшие в самом начале эволюционного пути.
– Вон её лучше поучи, – кивнула Эна на серую. – Я пока волосы высушу…
Она сушила волосы и смотрела, как брат играет с Лесной Сестрой – уморительнейшее зрелище. Лапы местных зверолюдей не очень-то были приспособлены к тонкой моторике. Но камни метать вполне годились… и вычёсывать друг друга от колтунов и паразитов… и, при должной дисциплине, пользоваться самыми разнообразными палками, как для охоты, так и для выкапывания съедобных личинок и клубней из серой лесной земли. Что ж, пришёл черёд сложной тактической игры.
Любопытно, кто проиграет? У брата мозгов не так, чтобы очень, но ведь и у серой в головёшке тоже не суперинтеллект!
Летние сумерки длятся долго. Небо выцветает, наливается бурой зарёй, потом долго остывает, уступая ночи на пару часов, не больше. И даже в тёмные часы у горизонта серебрится мягкое неяркое сияние, готовое вскорости разгореться новым днём. В такие светлые, сухие и тёплые ночи нет никакой охоты сидеть в мрачной пещере. Она спасает в холодное время, бережёт в непогоду, но летом в ней царит суровый сырой полумрак.
Даже смотреть на вход не хочется, не то, что заходить внутрь.
У матери видно были те же мысли. Она держала планку на каменном козырьке перед входом. Лицом вниз, тело вытянуто в струну, кулаки и пальцы ног упираются в камень. В такой позе мать могла находится долго. Переплюнуть её удавалось разве что брату, когда на него вдруг находило такое же желание поиздеваться над собственным телом.
Эна вздохнула, откинула влажную косу на спину и встала в планку рядом. Физической подготовкой в этом мире лучше не пренебрегать. Пресс упражнение тренировало хорошо.
– Мать, – сказала Эна через время, – я вот думаю… Зачем брату Взрослое Имя? Может быть, с него уже хватит?
Мать прервала упражнение и села. И Эна немедленно села тоже. Камень отдавал накопленное за день тепло, сидеть было комфортно. Лето! Ах, если бы оно длилось вечно, вот бы оставалось с ними здесь всегда…
– Поясни, – потребовала мать, вытирая вспотевшее лицо ладонью.
Для неё лето уже не было таким прекрасным. Судя по тому, как она потела почти весь сезон и сколько воды в это время на себя тратила, жара её мучила серьёзно.
– Он играл в онри-ко, – сказала Эна. – Сначала с Лесной Сестрой, и выигрывал. Потом со мной. И я ему едва не проиграла. Мать, если он снова на пару лет превратится в овощ после очередного взбрыка его битых генов, я этого уже не переживу! Останови это, когда оно начнётся снова!
– Хорошее предложение, – кивнула мать. – А как? Есть идеи?
– Какие у меня могут быть идеи? – не поняла Эна. – Это ты – человек!
– И? – мать усмехнулась, и её усмешка девушке очень не понравилась.
– Люди – все телепаты! – выпалила она.
– У меня для тебя плохие новости, – сообщила мать, опираясь спиной на камень. – Не все.
– Но ты же была в этой вашей инфосфере, ты же сама рассказывала!
– Была… Пятая ступень третьего ранга, то есть, ни о чём. И эта часть моего сознания давно отмерла
– Но ты же взаимодействуешь с Лесными Братьями! – возмутилась Эна. – Значит, что-то всё-таки есть. Значит, можешь! Прикажи ему не принимать наследственную память! Ментально прикажи. Она всё равно у него фрагментарная и неполноценная. Вот и запрети!
Мать отёрла лоб, завела за ухо выбившуюся из косы прядь.
– Будь это так просто, – сказала она медленно, – я бы давно сделала. Но я не могу.
– Не можешь или не хочешь? – бросила Эна зло.
Мать медленно скрестила руки на груди. Ах, какой взгляд знакомый: давай, говори свои глупости, я внимательно тебя слушаю. Да как же до неё донести, что никакие не глупости, а важное, очень важное!
– В последний раз он пробыл овощем почти два года, – заявила Эна. – Два года впустую. Зачем ему Взрослое Имя? Он его не примет никогда. Не сможет. Вот и запрети! Пусть останется таким, какой он есть сейчас. Пусть играет в онри-ко со своей мохнатой девицей и носится с её приятелями по лесам. И про охоту не забывает! А то жрёт в три горла…
Молчание растекалось вокруг тёмной вязкой тишиной. Протяни руку и нащупаешь пальцами некую упругую субстанцию… Кажется, даже ветер стих, решив обогнуть спорящих стороной – так, на всякий случай.
– Что не так? – обозлилась Эна. – Объясни!
– У меня нет наследственной памяти, – медленно выговорила мать. – Я знаю лишь то, чему меня учили, что изучала я сама. А такие запреты, как ты говоришь, – это уровень первого ранга. Дело даже не в том, что инфосфера Земной Федерации оберегает свои секреты. Просто телепатические искусства – отдельная дисциплина, весьма обширная. Её изучают… тесты, психодинамические тренинги… и – ранжирование в том числе. Нестабильное сознание никогда не получит допуск к тому, что не сможет контролировать. В твоём предложении есть рациональное зерно, разумеется. Но я не способна его реализовать. Невыполнимая задача.
– Ты – целитель-паранормал, – не сдавалась Эна. – Я же видела, как ты лесных лечишь. И меня тоже! И эту бестолочь, когда он себе что-нибудь устраивал, по бессознанке. Так проведи эксперимент!
– Главная и непреложная заповедь любого целителя – не навреди.
– Человеческое соплежуйство! – фыркнула Эна. – Что ты теряешь?! Что он потеряет? А если – приобретёт? Ну не молчи же ты так, проклятье!
В воздухе похолодало. Может, от того, что ночь окончательно вступила в свои права, выполоскав зарю на горизонте до грязно-бурого тусклого цвета. А, может быть, и ещё от чего-нибудь. Эна обхватила себя ладонями за плечи, стараясь унять некстати пронзившую всё тело дрожь. Безрукавку внизу оставила, вот же досада! В одной рубашке на голое тело – некомфортно до неприличного стука зубов…
– Ты его стыдишься, – сказала мать.
Спокойно, устало, никак не показывая своего раздражения, а ведь оно было наверняка. Мать – человек, ей непросто сдерживать эмоции. Но Эна оценила эту её попытку в спокойный разум.
– Стыдишься, не любишь, он тебя бесит, и всё потому, что он – не родня тебе по крови и не ровня по вашему наследственному статусу и ментальные проблемы у него ещё до полной коробочки. А для меня он ребёнок, Эна. Такой же, как и ты. Больной ребёнок. Я никогда… – мать дёрнула ворот, как будто ей не хватало воздуха, – никогда не стану вести над ним безответственные эксперименты!
Мать села рядом. Свесила босые ноги в пропасть. Так сидеть могла только она. Не напрягаясь.
– Там что-то есть, – сказала мать. – Правда?
Эна посмотрела вниз. Облака потихоньку толстели, но некоторые особо высокие деревья всё ещё пробивали своими кронами сырую серость. Пахло надвигающейся грозой. Стена непогоды придвинулась ближе, в ней иногда вспыхивал мертвенный свет. Да, гроза придёт.
– Я туда тоже смотрю иногда, – призналась вдруг мать. – Когда голова болит особенно сильно. Но, знаешь, о чём думаю почти сразу?
Эна выжидательно молчала. Иногда мать говорила что-нибудь такое, вот как сейчас, от чего потом в сознании долго стоял звон: мир переворачивался в другую координату. Неприятно, но мозги на место вставляло практически всегда: уходила эмоциональная нестабильность, на её место возвращалась стройная логика разума.
– О том, что это будет дезертирством. Дезертирством с поля боя под названием «жизнь». Знаешь, как у нас отправляют в последний путь дезертиров? Сначала лишают наград. Уже неважно, что он сделал в своей жизни когда-то. Кого спас. Какой подвиг совершил. Важно только то, что умер как дерьмо и последний трус. А трусу – достойные труса похороны. В тишине и забвении. И – пепел по ветру…
Эна молчала. Трусость… Хуже предательства, пожалуй. Впрочем, предательство и трусость – близнецы-братья, одной поляны дети.
– Мне почему-то важно, как я умру, – продолжила мать. – Даже если об этом никто не узнает из разумных, а помнить будут только эти скалы и этот ветер. Хотя, казалось бы, не всё ли равно. После смерти-то.
– Нет, мать, – тихо сказала Эна. – Мне тоже… Тоже не всё равно.
Мать вздохнула. Осторожно коснулась пальцами запястья Эны. И девушка ткнулась вдруг лбом в плечо матери, и замерла так, безуспешно пытаясь обуздать охватившую её яростную тоску.
Родная ладонь прошлась по голове, по плечам. Живое исцеляющее тепло, единственное, чем, кроме самой жизни, могла поделиться с дочерью мать.
«Неужели нас никогда не найдут? – в бессильном отчаянии думала Эна. – Неужели мы останемся здесь навсегда?!»
ГЛАВА 2
– Степняки в небе сдохли, – язвительно выговорила Эна. – В штабеля трупяки свои сами уложили! Никак ты с охоты вернулся, братик?
Брат дёрнул плечом и не ответил. В руке он держал приличную связку рыбы. Наловил в Большой реке, где же ещё-то. Такие здоровенные пузаны водились только там. Рядом с ним сидела, обвив длинный голый хвост вокруг себя одна из Лесных сестёр. Парни у этого народа были сплошь слепы, и полагались в жизни на телепатическую интуицию, а вот у девушек глазки были. Небольшие, синие, почти полностью скрытые серыми лохмами. Эне показалась в этих гляделках-бусинках чистое, как слеза, восхищение.
Ха! Кажется, тут кто-то в кого-то влюбился. Зря. Но глупо портить девице жизнь ненужными объяснениями. Со временем сама поймёт.
Сама Эна быстро дала понять всему лесному воинству, что к ней лично лучше не свататься, предъявив в качестве аргумента сломанные конечности и разбитые носы у особо ретивых. Она очень хорошо помнила, как после смерти Отца, буквально на третий день, к матери заявился местный вождь, имея в виду подгрести под себя осиротевшее без мужчины семейство пришлых чужаков с небес.
Мать убила его.
Без раздумий. Одним прикосновением. Вынесла труп и бросила к собравшейся толпе.
– Вы зовёте меня Дарующей Жизнь, – сказала она тогда. – Но тот, кто умеет исцелять, с той же лёгкостью способен и убить. Мой мужчина покинул меня. Но другому рядом со мной не бывать. Даже не пытайтесь: любой, кто посягнёт – умрёт.
И они больше не подходили к матери, но почему бы не присвоить дочь, когда та подрастёт? Здесь их ждал тот же самый сюрприз. Самого сильного и наглого тоже пришлось убить. Не паранормальным даром, не было его у девушки пока что, не проснулся ещё. Ножом. В личном поединке, подарившем лютые шрамы от клыков на левом плече, зато поставившем последнюю точку в споре.
С тех пор Лесные братья выказывали Эне почтение исключительно на дистанции и спешили убраться с её дороги загодя, особенно если чуяли, что она не в духе, а не в духе девушка в последнее время была почти всегда. К брату же мохнатые девицы иногда приходили, пытаясь втянуть в любовные отношения. Он их ожидаемо не понимал. И сейчас ничего нового не произойдёт, можете быть уверены. Серая покрутится рядом, покрутится, пострадает немного, да и найдёт себе парня своего же биологического вида. А брат опять ничего не поймёт.
И к лучшему.
А вот рыба – это было хорошо. Очистить, выпотрошить, засыпать солью. Часть приготовить в углях. Кишки и прочую дрянь вынести вниз, на прокорм цветочницам. Как раз сегодня болталась рядом одна из них. Полезные твари, когда свои. И очень, очень опасны – пришлые. Чужих иногда приходилось гонять безжалостно: огнём из плазмогана. Аккумулятор потом сутками лежал на солнце, заряжался. Но что поделаешь, если эти ползающие желудки понимали только запредельную силу, обычной их было не пронять.
…Середина лета нравилась Эне больше всего. Сезон гроз уже закончился, до осени ещё немало дней. И – тепло. Можно не закутываться по самые брови, даже снять бессменную безрукавку. И сушить косу на солнце, а не под мрачными каменными сводами пещеры…
Серебряное озеро отражало мир как самое настоящее гигантское зеркало. Сине-зелёные кроны, бледно-голубое, без единого облачка, небо, край бурого солнца, мелких Лесных братьев, затеявших весёлую возню на противоположном крае.
Эна дёрнула плетёнку, распуская косу. Хитрый узел держал крепко, его невозможно было зацепить и развалить случайно. Но если потянуть особым образом за кончик, прочное плетение распадалось за мгновение. Девушка пропустила сквозь пальцы гладкую ленту. Сама плела из гибкой весенней лозы, сама обрабатывала соком из набухших почек, чтобы получить устойчивый цвет и защиту от растрескивания. Вышло красиво. Не так, как полагалось бы по всем правилам, но в целом – красиво. Приглушённый зелёный неплохо смотрелся на оранжевых прядях.
Эна встряхнула головой. Волосы рассыпались по плечам, спине, часть кончиков попала в воду. Да что там, день сегодня не просто тёплый, а даже, можно сказать, и жарки… Эна подалась назад и легла затылком на гладь озера. Волосы разошлись по воде оранжевым облаком, голову обняло приятной прохладой.
Солнце сползло с неба, светило теперь сквозь кроны, наверху осталась лишь чистая бледная синь. Эна долго всматривалась в зенит, пытаясь увидеть яркие звёзды, светившие даже в полдень – там, дома, на родной планете Отца.
Ахр-кранаури-даин, Мир Света.
Могучие кроны родовых деревьев вздымаются выше облаков, солнце – крохотная ослепительная капелька над горизонтом, крупные звёзды, не исчезающие даже днём, а ночью небо заткано их светом так, что не остается ни малейшего пятнышка темноты. Только навигационные туманности – синие, фиолетовые, алые…
Чья-то могучая лапища выдернула из грезы, такой яркой, такой живой и настоящей. Эна задохнулась и закашлялась, носом пошла вода – с кровью.
Влага на щеках, на вороте… «Я что, утонула?!!»
Рядом стоял на коленях брат. Надо же, вытащил. Счастье, что мимо шёл.
Девушка отёрла лицо тыльной стороной ладони. Ну, да, кровь… И дышится не так свободно, как надо бы. Утонула.
«Зачем»?
Язык жестов, которым брат пользовался вместо нормальной речи, Эна знала плоховато. В её роду не было никого, кто знал жестовую речь, пришлось учиться с нуля, вместе с матерью. Но в целом понять простые фразы могла.
– Низачем, – буркнула она, восстанавливая дыхание. – Случайно вышло!
«Не делай так больше».
Пришёл в себя. Разговаривает. Никак с разумом подружился, наконец-то. А надолго ли? Хороший вопрос…
Рядом с братом бесшумно выросла серая тень. Глупую Лесную Сестру было где-то даже и жаль. Таскается хвостиком за своей любовью, дурёха. Ещё не дошло.
Брат уселся напротив. Вынул из-за пазухи доску и положил перед собой. Высыпал горсть камешков, тщательно отобранных по цвету: одни были тёмными, другие светлыми, третьи – красными...
– Хочешь, чтобы я с тобой сыграла в онри-ко? – не поверила Эна. – Никак ты разжился мозгами, дружок? Ты же продуешь!
Игра разноцветными камешками на расчерченной косыми треугольниками доске – онрие-коум – требовала изрядной смекалки. Наследственная память здесь не помощник, разве что какие-то базовые правила могли передаться. Соображать требовалось строго самостоятельно. Эне надоело еще несколько лет назад: мать не могла оказать достойного сопротивления, а брат не интересовался. Ни до второго каскада, ни до третьего. А сейчас вдруг что-то в нём проснулось.
Вообще всё у брата шло не так, как раньше, если присмотреться, только Эна не обращала внимания: не привыкла. Для неё брат всегда был чем-то меньшим, чем даже Лесные братья, местные зверолюди, стоявшие в самом начале эволюционного пути.
– Вон её лучше поучи, – кивнула Эна на серую. – Я пока волосы высушу…
Она сушила волосы и смотрела, как брат играет с Лесной Сестрой – уморительнейшее зрелище. Лапы местных зверолюдей не очень-то были приспособлены к тонкой моторике. Но камни метать вполне годились… и вычёсывать друг друга от колтунов и паразитов… и, при должной дисциплине, пользоваться самыми разнообразными палками, как для охоты, так и для выкапывания съедобных личинок и клубней из серой лесной земли. Что ж, пришёл черёд сложной тактической игры.
Любопытно, кто проиграет? У брата мозгов не так, чтобы очень, но ведь и у серой в головёшке тоже не суперинтеллект!
***
Летние сумерки длятся долго. Небо выцветает, наливается бурой зарёй, потом долго остывает, уступая ночи на пару часов, не больше. И даже в тёмные часы у горизонта серебрится мягкое неяркое сияние, готовое вскорости разгореться новым днём. В такие светлые, сухие и тёплые ночи нет никакой охоты сидеть в мрачной пещере. Она спасает в холодное время, бережёт в непогоду, но летом в ней царит суровый сырой полумрак.
Даже смотреть на вход не хочется, не то, что заходить внутрь.
У матери видно были те же мысли. Она держала планку на каменном козырьке перед входом. Лицом вниз, тело вытянуто в струну, кулаки и пальцы ног упираются в камень. В такой позе мать могла находится долго. Переплюнуть её удавалось разве что брату, когда на него вдруг находило такое же желание поиздеваться над собственным телом.
Эна вздохнула, откинула влажную косу на спину и встала в планку рядом. Физической подготовкой в этом мире лучше не пренебрегать. Пресс упражнение тренировало хорошо.
– Мать, – сказала Эна через время, – я вот думаю… Зачем брату Взрослое Имя? Может быть, с него уже хватит?
Мать прервала упражнение и села. И Эна немедленно села тоже. Камень отдавал накопленное за день тепло, сидеть было комфортно. Лето! Ах, если бы оно длилось вечно, вот бы оставалось с ними здесь всегда…
– Поясни, – потребовала мать, вытирая вспотевшее лицо ладонью.
Для неё лето уже не было таким прекрасным. Судя по тому, как она потела почти весь сезон и сколько воды в это время на себя тратила, жара её мучила серьёзно.
– Он играл в онри-ко, – сказала Эна. – Сначала с Лесной Сестрой, и выигрывал. Потом со мной. И я ему едва не проиграла. Мать, если он снова на пару лет превратится в овощ после очередного взбрыка его битых генов, я этого уже не переживу! Останови это, когда оно начнётся снова!
– Хорошее предложение, – кивнула мать. – А как? Есть идеи?
– Какие у меня могут быть идеи? – не поняла Эна. – Это ты – человек!
– И? – мать усмехнулась, и её усмешка девушке очень не понравилась.
– Люди – все телепаты! – выпалила она.
– У меня для тебя плохие новости, – сообщила мать, опираясь спиной на камень. – Не все.
– Но ты же была в этой вашей инфосфере, ты же сама рассказывала!
– Была… Пятая ступень третьего ранга, то есть, ни о чём. И эта часть моего сознания давно отмерла
– Но ты же взаимодействуешь с Лесными Братьями! – возмутилась Эна. – Значит, что-то всё-таки есть. Значит, можешь! Прикажи ему не принимать наследственную память! Ментально прикажи. Она всё равно у него фрагментарная и неполноценная. Вот и запрети!
Мать отёрла лоб, завела за ухо выбившуюся из косы прядь.
– Будь это так просто, – сказала она медленно, – я бы давно сделала. Но я не могу.
– Не можешь или не хочешь? – бросила Эна зло.
Мать медленно скрестила руки на груди. Ах, какой взгляд знакомый: давай, говори свои глупости, я внимательно тебя слушаю. Да как же до неё донести, что никакие не глупости, а важное, очень важное!
– В последний раз он пробыл овощем почти два года, – заявила Эна. – Два года впустую. Зачем ему Взрослое Имя? Он его не примет никогда. Не сможет. Вот и запрети! Пусть останется таким, какой он есть сейчас. Пусть играет в онри-ко со своей мохнатой девицей и носится с её приятелями по лесам. И про охоту не забывает! А то жрёт в три горла…
Молчание растекалось вокруг тёмной вязкой тишиной. Протяни руку и нащупаешь пальцами некую упругую субстанцию… Кажется, даже ветер стих, решив обогнуть спорящих стороной – так, на всякий случай.
– Что не так? – обозлилась Эна. – Объясни!
– У меня нет наследственной памяти, – медленно выговорила мать. – Я знаю лишь то, чему меня учили, что изучала я сама. А такие запреты, как ты говоришь, – это уровень первого ранга. Дело даже не в том, что инфосфера Земной Федерации оберегает свои секреты. Просто телепатические искусства – отдельная дисциплина, весьма обширная. Её изучают… тесты, психодинамические тренинги… и – ранжирование в том числе. Нестабильное сознание никогда не получит допуск к тому, что не сможет контролировать. В твоём предложении есть рациональное зерно, разумеется. Но я не способна его реализовать. Невыполнимая задача.
– Ты – целитель-паранормал, – не сдавалась Эна. – Я же видела, как ты лесных лечишь. И меня тоже! И эту бестолочь, когда он себе что-нибудь устраивал, по бессознанке. Так проведи эксперимент!
– Главная и непреложная заповедь любого целителя – не навреди.
– Человеческое соплежуйство! – фыркнула Эна. – Что ты теряешь?! Что он потеряет? А если – приобретёт? Ну не молчи же ты так, проклятье!
В воздухе похолодало. Может, от того, что ночь окончательно вступила в свои права, выполоскав зарю на горизонте до грязно-бурого тусклого цвета. А, может быть, и ещё от чего-нибудь. Эна обхватила себя ладонями за плечи, стараясь унять некстати пронзившую всё тело дрожь. Безрукавку внизу оставила, вот же досада! В одной рубашке на голое тело – некомфортно до неприличного стука зубов…
– Ты его стыдишься, – сказала мать.
Спокойно, устало, никак не показывая своего раздражения, а ведь оно было наверняка. Мать – человек, ей непросто сдерживать эмоции. Но Эна оценила эту её попытку в спокойный разум.
– Стыдишься, не любишь, он тебя бесит, и всё потому, что он – не родня тебе по крови и не ровня по вашему наследственному статусу и ментальные проблемы у него ещё до полной коробочки. А для меня он ребёнок, Эна. Такой же, как и ты. Больной ребёнок. Я никогда… – мать дёрнула ворот, как будто ей не хватало воздуха, – никогда не стану вести над ним безответственные эксперименты!
