– Всё, что ей сейчас нужно, это хорошенько выспаться и восстановиться, – голос Олега Ольгердовича полон усталости. – Вам лучше уйти сейчас, Умвераль. Вы действуете ей на нервы! Точнее, ваша защита.
– Хотите, чтобы снял? – ощетинился Чужой.
– Хочу, чтобы вы ушли и унесли с собой травмирующий элемент. Уходите. Мы с Ладой придём к вам сами, даю слово. Через двое суток или трое, передайте вашей уважаемой сестре, чтобы скорректировала планы.
Голоса отдалились, и вскоре Лада перестала их слышать вовсе.
Проснулась она не скоро. Судя по ощущениям, спала очень долго. Но слабость больше не донимала её, и внутренний «провод» не грозило разорвать от лютого напряжения. Вчерашние события вспоминались неярко и отстранённо, так, словно принадлежали чёрно-белым кадрам старого кино.
А ещё рядом ощущалось присутствие Олега Ольгердовича. Волной нахлынула признательность : опекун всегда оказывался рядом в сложные моменты жизни. В детстве – когда болела, не сказать, чтобы болела часто, но всё же случалось. И он сидел рядом, держал за руку и говорил, что всё пройдёт… Позже, когда ушла жить в кампус при медицинском колледже, а после и в свою квартиру при клинике, Олег Ольгердович всегда ненавязчиво и вовремя отслеживал все значимые события. И вот сейчас: пришёл, помог…
Лада не называла его отцом лишь потому, что был у неё отец, живой и здоровый. Про невменяемость опустим, больная тема. Но для перворангового телепата даже не вовлечённый в инфосферу разум – открытая книга, при условии, что даёшь своё согласие. А у Лады от Олега Ольгердовича никаких секретов не было, хотя лет с двенадцати он учил воспитанницу закрываться.
«Твой разум – твоя крепость, – говорил Олег Ольгердович, – держи границы, это – правило вежливости в любом диалоге с телепатом, ментальном или нет. И очень важно в первую очередь для тебя. Это – твоя защита, твоя броня. С такой паранормой, как твоя, ментальная беспечность недопустима в принципе»…
Запах кофе заставил раскрыть глаза. На прикроватной тумбочке стоял небольшой поднос с ароматной чашечкой, горячей кашей в плошке под крышкой и вафельными трубочками на небольшом блюдце.
Олег Ольгердович сидел тут же, в кресле напротив, с отрешённым выражением на лице. При его ранге абсолютно неважным было, где физически находится тело. Высшие телепаты распарреливали сознание на несколько потоков, решая множество дел через инфосферу практически одновременно. В ментальном общении время прессуется в наносекунды, любой, хотя бы один раз отведавший, полноценного телепатического скана в деле, подтвердит.
– С пробуждением, Лада, – сказал Олег Ольгердович, поднимаясь. – Приводи себя в порядок, завтракай и выходи на террасу, поговорим. Если ты готова к разговору.
– Спасибо, – Лада потёрла ладонями лицо. – Да, конечно. К разговору я готова…
… На небольшой террасе солнце пробивалось сквозь дикий виноград, полностью оккупировавший стены и переплетённые над головой нарочно для этого прутья. Защитный купол днём становился полностью невидим, за исключением сезона бурь, когда верхний слой не успевали очищать от пыли. Тогда вместо солнца с неба шло равномерное рыжее сияние, и день отличался от ночи лишь интенсивностью свечения этого самого сияния.
Но сейчас никаких бурь на горизонте не наблюдалось, стоял ясный день, и небо в просветах между листьями казалось самым обыкновенным, земным. Синим, с ажурными росчерками перистых облаков. Лада не раз видела такое небо в видеоматериалах по Старой Земле. Помимо общего культурного фонда, включавшего в себя снятые на родной планете фильмы, как художественные, так и познавательные, немало личных записей оставалось на руках. Некоторые из них передавались в фонд на хранение и не все помечались значком «приват». То есть, какие-то видеоэпизоды из жизни той или иной семьи могли просмотреть все…
В инфосфере обмен шёл с колоссальной скоростью: стоило хотя бы одному из телепатов задуматься о том, каким было небо материнской планеты, как к нему тут же приходила картинка, и не одна. По запросу, разумеется. Но если плохо себя контролируешь – касалось, обычно, новичков, – то в голове возникала метель из разрозненных образов, и иной раз требовалось вмешательство врача-паранормала, чтобы остановить весь этот бардак.
Обычно блокировали на какое-то время телепатическую паранорму, позволяли ошарашенному разуму придти себя в автономном режиме. Дальше новичок вновь проходил экзаменационные тесты. Нечего потому что. Только сумасшедших в инфосфере для полного счастья ещё не хватало!
Лада покатала на ладони флэшкуб, оставленный вчерашним гостем. Медицинские данные его сестры…
– Ты достаточно восстановилась? – спросил у неё Олег Ольгердович. – Может быть, пока ещё не надо?
Он знал, что паранормальная диагностика способна раскрутиться даже на расстоянии, но для этого всё же необходимо хотя бы один раз увидеть больного глаза в глаза. Впрочем, Лада видела брата больной, и этого тоже могло оказаться достаточно.
– Наверное, подожду до завтра уже, – приняла решение Лада.
Вечный конфликт между «без меня мои пациенты умрут» и «чем им поможет выдохшийся врач». Лада с радостью не спала бы вовсе, но существовали правила паранормальной гигиены, если можно так выразиться. И каждое из них писалось кровью врачей, схлопотавших в своё время срыв, скачкообразное стремительное старение и смерть, которая иногда растягивалась на несколько суток. Обычно опасность грозила молодым, ещё не умеющим рассчитывать собственные силы. Поэтому к активной самостоятельной практике студентов допускали только по достижению ими двадцатилетнего возраста, не раньше.
– Это хорошо, – кивнул Олег Ольгердович. – Я договорился с клиникой. Ты уходишь во временный отпуск.
– Что?– вскрикнула Лада. – А как же мои пациенты? У меня на двадцать дней вперёд расписан приём.
– Их возьмут другие целители. Лада, девочка, жизнь Софрау Алашен очень важна для всех нас. Когда она умрёт, нам опять придётся иметь дело с её братом, а он… сама видела… Он слишком буен для бэйлиранеша.
Лада молчала. Всё это межрасовая политика, сложное и в чём-то непостижимое дело. В медицине всё проще намного, хотя родственники пациентов встречаются самые разные. Как и сами пациенты. Крови они выпить могут изрядно, если дрогнешь, но в масштабах планеты кровь могла начать хлестать литрами, и никакой зажим не поможет, если главная артерия будет вскрыта в нескольких местах.
Девушка зябко обхватила себя ладонями за плечи. Вспомнился тот случай, когда двое юных дуралеев вздумали устроить гонки в пустыне за Четвёртым Кольцом на электросамокатах. В каком виде их привезли. И никто не спас. Нечего там было спасать уже.
Планета не могла похвастаться безопасностью. Местной жизни палец в рот – то есть, в кристаллическую поверхность! – лучше не вкладывать. Не говоря уже о том, что только идиот будет мотаться по диким каньонам на не приспособленном для таких дурных гонок устройстве.
– Рекомендовал тебя ему я, – продолжил Олег Ольгердович. – Но вот чего предположить не мог, что сразу после нашего разговора он отправится к тебе в клинику. И ввяжется в поножовщину…
– Он меня спас, – напомнила Лада.
– Это верно, – кивнул Олег Ольгердович, и замолчал.
Как объяснить воспитаннице негативный вал, поднявшийся как в инфосфере, так и в информе нетелепатов? Чужая планета, суровая жизнь, борьба за выживание, – всё это формировало нетерпимость, чтобы не сказать, злость. Точки напряжения трещали по всем швам. Натуральнорождённые против генномодифицированных, нетелепаты против телепатов, жители внешних Колец против Центра, дальние фермы против Города, список можно продолжать до бесконечности. Споры насчёт генетических программ, негатив в адрес репродуктивных центров, мода на естественное зачатие и естественные же роды, – а это вообще невесть откуда возникло! Да, в экспедицию отбирали, в том числе, и по здоровью, но случайные мутации, неизбежные в условиях чужого мира, никто не отменял. А тут ещё и Чужой убил четверых молодых здоровых мужчин.
Мало того, что Чужие – сами по себе идеальная мишень для стравливания усталости и злости, так ещё и это.
– Я надеюсь, ты справишься, Лада, – сказал Олег Ольгердович.
«На тебя последняя надежда», едва не сорвалось с мысли, но фразу эту он сумел удержать за внутренним ментальным барьером. Жизнь бесценна. Всё так. Жизнь целителя вдвойне бесценна, врачей-паранормалов очень мало. Но неоперабельный рак мозга оказался не по зубам другим целителям, консультировавшим сестру Умвераля Аланоша. Чудес не бывает: воспитанница сможет оттянуть неизбежное, но полностью вылечить вряд ли.
Для полного исцеления потребуется обменять жизнь на жизнь. У профессора Ольмезовского был доступ к базе столетних наблюдений за психокинетической паранормы. Он знал о подобных случаях… при случае, мог бы вытащить из собственной памяти по крайней мере две таких ситуации. Но требовать от девочки, которую сам вырастил чуть ли не с младенчества, подобной жертвы он не мог.
Может быть, есть какой-то другой путь. Что-то другое. Почему? Ну, почему жизнь всё время приставляет к виску дуло, требуя выбрать между одной-единственной жизнью и будущим Человечества?!
«Не скажу ей. Никогда!»
– Я не могу гарантировать результата, – в унисон его мыслям сказала Лада.
Олег Ольгердович положил ладонь ей на запястье:
– Я знаю, девочка.
Но Лада уловила эхо его тревожных эмоций. Опекун и наставник явно был чем-то встревожен и удручён. Но по какой-то причине не желал об этом говорить.
«Я уже не маленькая деточка», – с неожиданной злостью подумала вдруг Лада.
Но сдержалась. Покажи только такую эмоцию, тут же и станешь выглядеть, как маленькая. Взрослые на то и взрослые, чтобы не требовать срочного ответа там, где ответ давать не спешат.
Тихая музыка неспешно вплыла на террасу, нежная, лиричная. Она вплывала мягкими туманными волнами, и её можно было не только услышать, но и ощутить : телом, паранормальным зрением... И вместе с музыкой приходило исцеление. Словно закрывались кровоточащие раны, исчезали переломы, выправлялись исковерканные линии жизней и судеб.
… Он сидел на декоративной ограде, покачивая босой ногой, в старой, драной, заношенной до невозможности рубахе и таких же широких брюках. Держал в руках обломок сенсорной звуковой панели, и творил волшебство из звука и своей паранормы. Лада сильно сомневалась, что панель всё ещё сохраняла работоспособность. Двадцать лет прошло, и не полноценный инструмент, а его часть. Не в сломанной вещи было дело, совсем не в ней.
Губы сами прошептали:
– Папа…
Музыка смолкла. Тимофей Флаконников смотрел сверху вниз на собственную дочь, и в его взгляде не отражалось ни крохи разума.
Два десятка лет беспризорной жизни никак не отразились на нём. Всё то же юное лицо молодого парня, лет семнадцати. Такие же тонкие белые руки. Разве что волосы отросли и стекали вниз тонкими, слегка вьющимися на концах, прядями.
Он опасен. Он приносит несчастья. Держись от него как можно дальше, если не хочешь проблем… Всё это промелькнуло в голове в считанные минуты. В интуитивном порыве Лада схватила со столика чашечку с горячим кофе – заварила новую порцию, не успела ещё отпить, – и протянула безумцу.
Тот посмотрел на чашечку. Потом на Ладу. Потом снова на кофе, и как-то совсем уже долго смотрел, не решаясь ни взять, ни уйти.
«Возьми, – мысленно попросила его Лада, не зная, услышат ли её, а если и услышат, то поймут ли. – Мне всё равно, что ты такой. Я тебя люблю, отец!»
Он всё же решился, отпил немного – не прикасаясь к чашечке руками. Лада запоздало испугалась, что кофе – со стимуляторами, положенными ей по знаку паранормы, как целителю. А потом вспомнила, что паранорма отца из того же спектра. И уж кому-кому, а Тимофею Флаконникову совершенно точно ничего не будет: его невозможно убить. Чужие пытались, ничего у них не вышло. А ведь их оружие совершеннее человеческого…
Гиперзрение включилось само, спонтанно. Лада попыталась структурировать увиденное, классифицировать под ту или иную схему, как учили, как видела много раз сама. Но если от обычного человека с травмой или болезнью приходил лишь слабый отклик, то здесь словно бы хлынул отовсюду громадный ослепляющий Свет. И в нём хаотично, с бешеной скоростью, двигались сияющие линии и чёрточки, не давая цельной картины.
За каждой линией скрывались вероятности, за каждой точкой – чьи-то жизни. Прошлое, настоящее и будущее слились в единое целое, содержащее ответы на все вопросы… вот только чтобы найти нужный ответ, требовалось задать нужный вопрос. А с нужными вопросами оказалась проблема: Лада не сумела вспомнить ни одного.
Смысл? Никакого. Все равно никому ничего не докажешь. Никому и ничего не расскажешь. Не то, чтобы никто не хочет верить. Верить они могут и умеют хорошо. Они не в состоянии ни слушать, ни слышать. Бесполезно. Бессмысленно всё.
Закат над горизонтом – пышный многокрасочный пасьянс. И струилась музыка в воздухе – неуловимая, почти неслышная уху. Детская память еще хранила в себе другой закат и другую мелодию. Но это было так давно, что впору засомневаться – а было ли оно вообще? Приветливое небо Старой Земли и ласковое тепло родного Солнца...
Там был свет. Там будет дом. Там бежит навстречу смешная девочка, собственная дочка, и звучит симфония мира, грандиозная, как звёздное небо над головой, и простая, как песок под ногами… Надо только услышать её. Слушать. И понимать…
Эта Земля привечать чужаков не спешила, а уж называть здешнее Солнце ласковым мало у кого поворачивался язык. Но была, была и у чужого мира своя симфония! Надо только суметь услышать и её тоже. Суметь понять. И тогда... тогда...
– Тим!
Сердитый окрик, знакомый образ, вот только имя никак не приходит из памяти. Имя – нет, а должность и паранорма очень даже. Профессор, учёный из Института Экспериментальной Генетики, в поиск ушёл добровольно, сейчас занимается репродуктивными центрами. Дети имеют право на здоровое тело и ясный разум…
Иногда он помнил, что его связывает с этим суровым человеком, иногда – нет. Это было неважно.
Все было неважно.
Кроме музыки.
Она жила вокруг всегда, сколько он себя помнил. И он не забыл, как однажды удивился, узнав, что музыку эту никто, кроме него, не слышит. И не понимает даже, о чем идет речь. Он с тех пор забыл очень многое, но свое удивление помнил.
Как можно жить без музыки?..
Лада очнулась. Впечатление: будто между нею и мыслями отца с лязгом опустилась бронированная стена, надёжно отсекая всё, по ту стороннее.
– Тим, – Олег Ольгердович повысил голос.
Ночной гость моргнул, провёл ладонью по лицу, снизу вверх, отбрасывая с лица отросшие волосы. Улыбнулся. Два шага назад, и вокруг его фигуры соткалось сначала невидимое, а затем и проявившееся резкой зеленоватой вспышкой гиперполе. Свет налился нестерпимой белизной, схлопнулся в точку и не стало на террасе Тимофея Флаконникова.
Ушёл.
Куда – кто теперь знает. Когда появится снова – кто знает…
Олег Ольгердович подхватил Ладу под локоть, помог присесть на кресло у столика.
– Что это было? – спросила она тоненьким голосом.
Сказать, что перепугалась до чёртиков, значило ничего не сказать! Бедный папа. Если он воспринимает мир именно таким, каким увидела его Лада на краткие мгновения мысленной связи, то можно понять, отчего он сошёл с ума. Выдержать это и остаться человеком невозможно…
– Хотите, чтобы снял? – ощетинился Чужой.
– Хочу, чтобы вы ушли и унесли с собой травмирующий элемент. Уходите. Мы с Ладой придём к вам сами, даю слово. Через двое суток или трое, передайте вашей уважаемой сестре, чтобы скорректировала планы.
Голоса отдалились, и вскоре Лада перестала их слышать вовсе.
Проснулась она не скоро. Судя по ощущениям, спала очень долго. Но слабость больше не донимала её, и внутренний «провод» не грозило разорвать от лютого напряжения. Вчерашние события вспоминались неярко и отстранённо, так, словно принадлежали чёрно-белым кадрам старого кино.
А ещё рядом ощущалось присутствие Олега Ольгердовича. Волной нахлынула признательность : опекун всегда оказывался рядом в сложные моменты жизни. В детстве – когда болела, не сказать, чтобы болела часто, но всё же случалось. И он сидел рядом, держал за руку и говорил, что всё пройдёт… Позже, когда ушла жить в кампус при медицинском колледже, а после и в свою квартиру при клинике, Олег Ольгердович всегда ненавязчиво и вовремя отслеживал все значимые события. И вот сейчас: пришёл, помог…
Лада не называла его отцом лишь потому, что был у неё отец, живой и здоровый. Про невменяемость опустим, больная тема. Но для перворангового телепата даже не вовлечённый в инфосферу разум – открытая книга, при условии, что даёшь своё согласие. А у Лады от Олега Ольгердовича никаких секретов не было, хотя лет с двенадцати он учил воспитанницу закрываться.
«Твой разум – твоя крепость, – говорил Олег Ольгердович, – держи границы, это – правило вежливости в любом диалоге с телепатом, ментальном или нет. И очень важно в первую очередь для тебя. Это – твоя защита, твоя броня. С такой паранормой, как твоя, ментальная беспечность недопустима в принципе»…
Запах кофе заставил раскрыть глаза. На прикроватной тумбочке стоял небольшой поднос с ароматной чашечкой, горячей кашей в плошке под крышкой и вафельными трубочками на небольшом блюдце.
Олег Ольгердович сидел тут же, в кресле напротив, с отрешённым выражением на лице. При его ранге абсолютно неважным было, где физически находится тело. Высшие телепаты распарреливали сознание на несколько потоков, решая множество дел через инфосферу практически одновременно. В ментальном общении время прессуется в наносекунды, любой, хотя бы один раз отведавший, полноценного телепатического скана в деле, подтвердит.
– С пробуждением, Лада, – сказал Олег Ольгердович, поднимаясь. – Приводи себя в порядок, завтракай и выходи на террасу, поговорим. Если ты готова к разговору.
– Спасибо, – Лада потёрла ладонями лицо. – Да, конечно. К разговору я готова…
… На небольшой террасе солнце пробивалось сквозь дикий виноград, полностью оккупировавший стены и переплетённые над головой нарочно для этого прутья. Защитный купол днём становился полностью невидим, за исключением сезона бурь, когда верхний слой не успевали очищать от пыли. Тогда вместо солнца с неба шло равномерное рыжее сияние, и день отличался от ночи лишь интенсивностью свечения этого самого сияния.
Но сейчас никаких бурь на горизонте не наблюдалось, стоял ясный день, и небо в просветах между листьями казалось самым обыкновенным, земным. Синим, с ажурными росчерками перистых облаков. Лада не раз видела такое небо в видеоматериалах по Старой Земле. Помимо общего культурного фонда, включавшего в себя снятые на родной планете фильмы, как художественные, так и познавательные, немало личных записей оставалось на руках. Некоторые из них передавались в фонд на хранение и не все помечались значком «приват». То есть, какие-то видеоэпизоды из жизни той или иной семьи могли просмотреть все…
В инфосфере обмен шёл с колоссальной скоростью: стоило хотя бы одному из телепатов задуматься о том, каким было небо материнской планеты, как к нему тут же приходила картинка, и не одна. По запросу, разумеется. Но если плохо себя контролируешь – касалось, обычно, новичков, – то в голове возникала метель из разрозненных образов, и иной раз требовалось вмешательство врача-паранормала, чтобы остановить весь этот бардак.
Обычно блокировали на какое-то время телепатическую паранорму, позволяли ошарашенному разуму придти себя в автономном режиме. Дальше новичок вновь проходил экзаменационные тесты. Нечего потому что. Только сумасшедших в инфосфере для полного счастья ещё не хватало!
Лада покатала на ладони флэшкуб, оставленный вчерашним гостем. Медицинские данные его сестры…
– Ты достаточно восстановилась? – спросил у неё Олег Ольгердович. – Может быть, пока ещё не надо?
Он знал, что паранормальная диагностика способна раскрутиться даже на расстоянии, но для этого всё же необходимо хотя бы один раз увидеть больного глаза в глаза. Впрочем, Лада видела брата больной, и этого тоже могло оказаться достаточно.
– Наверное, подожду до завтра уже, – приняла решение Лада.
Вечный конфликт между «без меня мои пациенты умрут» и «чем им поможет выдохшийся врач». Лада с радостью не спала бы вовсе, но существовали правила паранормальной гигиены, если можно так выразиться. И каждое из них писалось кровью врачей, схлопотавших в своё время срыв, скачкообразное стремительное старение и смерть, которая иногда растягивалась на несколько суток. Обычно опасность грозила молодым, ещё не умеющим рассчитывать собственные силы. Поэтому к активной самостоятельной практике студентов допускали только по достижению ими двадцатилетнего возраста, не раньше.
– Это хорошо, – кивнул Олег Ольгердович. – Я договорился с клиникой. Ты уходишь во временный отпуск.
– Что?– вскрикнула Лада. – А как же мои пациенты? У меня на двадцать дней вперёд расписан приём.
– Их возьмут другие целители. Лада, девочка, жизнь Софрау Алашен очень важна для всех нас. Когда она умрёт, нам опять придётся иметь дело с её братом, а он… сама видела… Он слишком буен для бэйлиранеша.
Лада молчала. Всё это межрасовая политика, сложное и в чём-то непостижимое дело. В медицине всё проще намного, хотя родственники пациентов встречаются самые разные. Как и сами пациенты. Крови они выпить могут изрядно, если дрогнешь, но в масштабах планеты кровь могла начать хлестать литрами, и никакой зажим не поможет, если главная артерия будет вскрыта в нескольких местах.
Девушка зябко обхватила себя ладонями за плечи. Вспомнился тот случай, когда двое юных дуралеев вздумали устроить гонки в пустыне за Четвёртым Кольцом на электросамокатах. В каком виде их привезли. И никто не спас. Нечего там было спасать уже.
Планета не могла похвастаться безопасностью. Местной жизни палец в рот – то есть, в кристаллическую поверхность! – лучше не вкладывать. Не говоря уже о том, что только идиот будет мотаться по диким каньонам на не приспособленном для таких дурных гонок устройстве.
– Рекомендовал тебя ему я, – продолжил Олег Ольгердович. – Но вот чего предположить не мог, что сразу после нашего разговора он отправится к тебе в клинику. И ввяжется в поножовщину…
– Он меня спас, – напомнила Лада.
– Это верно, – кивнул Олег Ольгердович, и замолчал.
Как объяснить воспитаннице негативный вал, поднявшийся как в инфосфере, так и в информе нетелепатов? Чужая планета, суровая жизнь, борьба за выживание, – всё это формировало нетерпимость, чтобы не сказать, злость. Точки напряжения трещали по всем швам. Натуральнорождённые против генномодифицированных, нетелепаты против телепатов, жители внешних Колец против Центра, дальние фермы против Города, список можно продолжать до бесконечности. Споры насчёт генетических программ, негатив в адрес репродуктивных центров, мода на естественное зачатие и естественные же роды, – а это вообще невесть откуда возникло! Да, в экспедицию отбирали, в том числе, и по здоровью, но случайные мутации, неизбежные в условиях чужого мира, никто не отменял. А тут ещё и Чужой убил четверых молодых здоровых мужчин.
Мало того, что Чужие – сами по себе идеальная мишень для стравливания усталости и злости, так ещё и это.
– Я надеюсь, ты справишься, Лада, – сказал Олег Ольгердович.
«На тебя последняя надежда», едва не сорвалось с мысли, но фразу эту он сумел удержать за внутренним ментальным барьером. Жизнь бесценна. Всё так. Жизнь целителя вдвойне бесценна, врачей-паранормалов очень мало. Но неоперабельный рак мозга оказался не по зубам другим целителям, консультировавшим сестру Умвераля Аланоша. Чудес не бывает: воспитанница сможет оттянуть неизбежное, но полностью вылечить вряд ли.
Для полного исцеления потребуется обменять жизнь на жизнь. У профессора Ольмезовского был доступ к базе столетних наблюдений за психокинетической паранормы. Он знал о подобных случаях… при случае, мог бы вытащить из собственной памяти по крайней мере две таких ситуации. Но требовать от девочки, которую сам вырастил чуть ли не с младенчества, подобной жертвы он не мог.
Может быть, есть какой-то другой путь. Что-то другое. Почему? Ну, почему жизнь всё время приставляет к виску дуло, требуя выбрать между одной-единственной жизнью и будущим Человечества?!
«Не скажу ей. Никогда!»
– Я не могу гарантировать результата, – в унисон его мыслям сказала Лада.
Олег Ольгердович положил ладонь ей на запястье:
– Я знаю, девочка.
Но Лада уловила эхо его тревожных эмоций. Опекун и наставник явно был чем-то встревожен и удручён. Но по какой-то причине не желал об этом говорить.
«Я уже не маленькая деточка», – с неожиданной злостью подумала вдруг Лада.
Но сдержалась. Покажи только такую эмоцию, тут же и станешь выглядеть, как маленькая. Взрослые на то и взрослые, чтобы не требовать срочного ответа там, где ответ давать не спешат.
Тихая музыка неспешно вплыла на террасу, нежная, лиричная. Она вплывала мягкими туманными волнами, и её можно было не только услышать, но и ощутить : телом, паранормальным зрением... И вместе с музыкой приходило исцеление. Словно закрывались кровоточащие раны, исчезали переломы, выправлялись исковерканные линии жизней и судеб.
… Он сидел на декоративной ограде, покачивая босой ногой, в старой, драной, заношенной до невозможности рубахе и таких же широких брюках. Держал в руках обломок сенсорной звуковой панели, и творил волшебство из звука и своей паранормы. Лада сильно сомневалась, что панель всё ещё сохраняла работоспособность. Двадцать лет прошло, и не полноценный инструмент, а его часть. Не в сломанной вещи было дело, совсем не в ней.
Губы сами прошептали:
– Папа…
Музыка смолкла. Тимофей Флаконников смотрел сверху вниз на собственную дочь, и в его взгляде не отражалось ни крохи разума.
Два десятка лет беспризорной жизни никак не отразились на нём. Всё то же юное лицо молодого парня, лет семнадцати. Такие же тонкие белые руки. Разве что волосы отросли и стекали вниз тонкими, слегка вьющимися на концах, прядями.
Он опасен. Он приносит несчастья. Держись от него как можно дальше, если не хочешь проблем… Всё это промелькнуло в голове в считанные минуты. В интуитивном порыве Лада схватила со столика чашечку с горячим кофе – заварила новую порцию, не успела ещё отпить, – и протянула безумцу.
Тот посмотрел на чашечку. Потом на Ладу. Потом снова на кофе, и как-то совсем уже долго смотрел, не решаясь ни взять, ни уйти.
«Возьми, – мысленно попросила его Лада, не зная, услышат ли её, а если и услышат, то поймут ли. – Мне всё равно, что ты такой. Я тебя люблю, отец!»
Он всё же решился, отпил немного – не прикасаясь к чашечке руками. Лада запоздало испугалась, что кофе – со стимуляторами, положенными ей по знаку паранормы, как целителю. А потом вспомнила, что паранорма отца из того же спектра. И уж кому-кому, а Тимофею Флаконникову совершенно точно ничего не будет: его невозможно убить. Чужие пытались, ничего у них не вышло. А ведь их оружие совершеннее человеческого…
Гиперзрение включилось само, спонтанно. Лада попыталась структурировать увиденное, классифицировать под ту или иную схему, как учили, как видела много раз сама. Но если от обычного человека с травмой или болезнью приходил лишь слабый отклик, то здесь словно бы хлынул отовсюду громадный ослепляющий Свет. И в нём хаотично, с бешеной скоростью, двигались сияющие линии и чёрточки, не давая цельной картины.
За каждой линией скрывались вероятности, за каждой точкой – чьи-то жизни. Прошлое, настоящее и будущее слились в единое целое, содержащее ответы на все вопросы… вот только чтобы найти нужный ответ, требовалось задать нужный вопрос. А с нужными вопросами оказалась проблема: Лада не сумела вспомнить ни одного.
Смысл? Никакого. Все равно никому ничего не докажешь. Никому и ничего не расскажешь. Не то, чтобы никто не хочет верить. Верить они могут и умеют хорошо. Они не в состоянии ни слушать, ни слышать. Бесполезно. Бессмысленно всё.
Закат над горизонтом – пышный многокрасочный пасьянс. И струилась музыка в воздухе – неуловимая, почти неслышная уху. Детская память еще хранила в себе другой закат и другую мелодию. Но это было так давно, что впору засомневаться – а было ли оно вообще? Приветливое небо Старой Земли и ласковое тепло родного Солнца...
Там был свет. Там будет дом. Там бежит навстречу смешная девочка, собственная дочка, и звучит симфония мира, грандиозная, как звёздное небо над головой, и простая, как песок под ногами… Надо только услышать её. Слушать. И понимать…
Эта Земля привечать чужаков не спешила, а уж называть здешнее Солнце ласковым мало у кого поворачивался язык. Но была, была и у чужого мира своя симфония! Надо только суметь услышать и её тоже. Суметь понять. И тогда... тогда...
– Тим!
Сердитый окрик, знакомый образ, вот только имя никак не приходит из памяти. Имя – нет, а должность и паранорма очень даже. Профессор, учёный из Института Экспериментальной Генетики, в поиск ушёл добровольно, сейчас занимается репродуктивными центрами. Дети имеют право на здоровое тело и ясный разум…
Иногда он помнил, что его связывает с этим суровым человеком, иногда – нет. Это было неважно.
Все было неважно.
Кроме музыки.
Она жила вокруг всегда, сколько он себя помнил. И он не забыл, как однажды удивился, узнав, что музыку эту никто, кроме него, не слышит. И не понимает даже, о чем идет речь. Он с тех пор забыл очень многое, но свое удивление помнил.
Как можно жить без музыки?..
Лада очнулась. Впечатление: будто между нею и мыслями отца с лязгом опустилась бронированная стена, надёжно отсекая всё, по ту стороннее.
– Тим, – Олег Ольгердович повысил голос.
Ночной гость моргнул, провёл ладонью по лицу, снизу вверх, отбрасывая с лица отросшие волосы. Улыбнулся. Два шага назад, и вокруг его фигуры соткалось сначала невидимое, а затем и проявившееся резкой зеленоватой вспышкой гиперполе. Свет налился нестерпимой белизной, схлопнулся в точку и не стало на террасе Тимофея Флаконникова.
Ушёл.
Куда – кто теперь знает. Когда появится снова – кто знает…
Олег Ольгердович подхватил Ладу под локоть, помог присесть на кресло у столика.
– Что это было? – спросила она тоненьким голосом.
Сказать, что перепугалась до чёртиков, значило ничего не сказать! Бедный папа. Если он воспринимает мир именно таким, каким увидела его Лада на краткие мгновения мысленной связи, то можно понять, отчего он сошёл с ума. Выдержать это и остаться человеком невозможно…
