– Мамочка-а! – я бросилась ей на шею. – Я тебя люблю-у-у!
– Ну, ну, ну, – заворчала она, – телячьи нежности! Не маленькая уже. Держи.
Я взяла книгу, прижала к груди, ещё раз сказала «спасибо». Но мамин вздох от меня не укрылся. Она словно сказать мне что-то хотела, но опасалась, что ли. Опасалась, и всё же очень хотела сказать. Я не телепат, телепатия с пирокинезом несовместима, их никогда не программируют вместе, а спонтанно при «горячем» довеске в геноме телепатия пробудиться не в состоянии. Но что-то, наверное, всё же было, было… Какие-то крохи, крупицы, остаточные явления…
Иначе откуда бы взялось то упрямое чувство, которое сейчас само лезло в душу при виде маминого лица? Мы, люди, – Человечество в смысле – эмпаты, это отмечают все расы, которые когда-либо имели с нами дело. Умеем влезть в шкуру другого и ощутить его боль как свою даже без телепатической паранормы. Тем более, мама-то не какой-то там другой, а моя мама, то есть, самый близкий и родной человек во Вселенной.
– Мам, – сказала я осторожно, – а ты вроде как не рада, что я прошла. Да?
Тень на её лице – я угадала… Но почему?!
– Пойдём вниз, – предложила мама. – Может, кофе нам сваришь?
– Сварю, – пообещала я. – А ты расскажешь?
– А ты выслушаешь? И не только выслушаешь, но и услышишь?
– Ну-у-у…
– Понятно, – кивнула мама, снова вздохнув. – Ну, попытаться-то надо.
– Вот! – я воздела палец и перешла на нивикийский сказовый: – Мысли разумной зерно достойное в полу произрастает!
– Из-под пола, – строго поправила мама. – Из! В будущем времени, так как зерно ещё не проросло и прямо сейчас его не видно. И, поскольку зерно – это младенец растения, даже его эмбрион, то суффикс детского-неразумного-нерождённого, «шенма», вместо общего-неразумного проявленного «шеман»! Учишь её, учишь…
– Ма-ам, – протянула я, – не замещай профессора Сатува! Мы дома.
– Лика, – покачала она головой, – это – твоя будущая работа!
– Пойдём кофе пить, – свернула я скользкую тему.
И мы пошли вниз. Но сначала мама настояла, чтобы я отнесла книгу в свою комнату и бережно устроила её на своём столе. Предварительно с того стола скинув бардак.
– Сердце рвётся на части, – угрюмо сказала мама, разглядывая интерьеры. – Свинарник!
– Мам, меня дома неделю не было! – возмутилась я.
– А когда было, всё то же самое наблюдалось, – отрезала она. – Ничего не меняется. То есть, вру. Меняется. Ты по ночам реплицируешь хлам в старом кривом синтезаторе материи, не знаю, где только раздобыла такой. Мне назло.
– Мам, смеёшься, – фыркнула я. – Синтезаторов материи не существует в природе!
– А у тебя есть. Одна штука. Со сбитыми настройками, потому и производит исключительно один лишь хлам.
Я тихонько замела ногой в угол блестящие упаковки из-под аккумуляторов для системы управления проницаемостью окна.
– Я вижу, – тут же среагировала мама.
– Ничего от тебя не спрячешь, – с досадой высказалась я. – Я уберу. Завтра. Хорошо?
– Проверю!
– Ага.
Завтра наступит завтра, а сегодня можно немного расслабиться: рабский труд на галерах отодвигается в будущее. Ненавижу «порядок»! Когда всё вылизано в ультрафиолетовую стерильность и даже пыль летает повзводно.
Мы спустились вниз, в прозрачную веранду, которую мама отчего-то называла «зимним садом». Там вдоль прозрачной стены стояли частоколом стрелки орхидей, как раз у них начиналась пора цветения. Бутоны пока ещё только наливались, примерно через неделю-другую начнётся красота, особенно если учесть, что цветок не «горячий», снаружи ему не выжить, только в тёплом доме. Прозрачную стену толком не видно, если специально не присматриваться, и получается контраст – снег с той стороны, хрупкий цветок с этой. Красиво.
– Когда я заказывала тебе паранорму, – сказала мама, – я думала, что тебе ведь здесь жить, а жить – здесь! – без «горячей» паранормы очень непросто. Я хотела, чтобы ты не знала моих проблем, Лика! Чтобы могла бегать и играть со сверстниками на равных. Чтобы жизнь твоя не ограничивалась одними лишь куполами городов. Старая Терра – прекрасный мир, со своими особенностями, конечно, но здесь можно неплохо жить, если приспособиться, принять как должное, её правила, полюбить. Скажи, ты довольна?
– Своей паранормой? – уточнила я.
– Да.
– Ещё бы! – я подняла ладонь, и по пальцам побежало пламя, сначала слабенькое, как у свечи, а затем оно собралось в ревущую багровую перчатку – такой рукой легко пробить толстую стену, да я на физре и пробивала.
На самом деле, обычная тема для нас, я ещё не самая выдающаяся. Ребята круче. Мальчишкам вообще все привилегии, как я посмотрю. И живётся им проще, и паранорма у них мощнее, и… ну, хоть рожать натуральным способом теперь необязательно! Репродуктивный центр, репликаторная колба, аппарат «искусственной утробы», искут в просторечии, и – через девять месяцев на руках здоровая лялька. Без наследственных болячек, битых хромосом и нежелательного цвета глаз, да ещё и с паранормой из списка разрешённых.
Я сбросила пламя – поворот кисти, воображаемые капли с пальцев, и искры растаяли, не долетев до пола, в воздухе. Долго в таком режиме не продержаться, часа два-три, но, прямо скажем, больше ведь и не надо. Главная плюшка паранормы не в умении извергать огонь, хотя извержение огня очень зрелищно и эффектно и - приятно, чёрт возьми! А в том, что ты спокойно переносишь холод. Там, где любой другой окочурится с гарантией, ты будешь бегать, прыгать и песни петь. Я упаковываюсь в полярку только зимой, а мама зимой наружу даже не показывается. Крытой галереей в тёплый гараж, там - в машину, в точке прибытия – опять же, тёплый ангар или гараж…
Я внезапно очень остро поняла, о чём мама говорила мне. Вся жизнь – за стенами, всю жизнь - дышать фильтрованным воздухом, смотреть на солнце через стекло и защитное поле. И если вдруг стрясётся техногенная катастрофа, как не так уж давно в Солнцедаре, шансы выжить стремятся даже не к нулю, а в минус бесконечность…
– Но у паранормы пирокинеза есть один неприятный побочный эффект, – продолжала мама, – меня о нём предупреждали, но я виновата сама, пропустила мимо ушей тогда. Повышенная агрессивность, доча. Пирокинетики изначально создавались генными инженерами Союза Стран Северо-Восточного Региона именно как супербойцы. Солдаты. Это уже потом стало ясно, что именно пирокинетикам придётся наследовать планету в самом скором времени… но разработанные генетические линии так просто не изменишь, во всяком случае, сразу. И учёные решили, что повышенная агрессивность в грядущем новом мире – это хорошо. Позволит выжить в начинающихся по всей планете драчках за оскудевающие ресурсы.
– Мам, – сказала я нетерпеливо, – я всё это тыщу раз слышала уже на уроках истории…
– Ты обещала слушать.
Я поёрзала в кресле. Обещала. Ну, да. Но, оладушки горелые, к чему такое длинное лирическое отступление про то, что и так все с ясельного возраста знают!
– Я думала, ты пойдёшь служить, как многие носители пирокинетической паранормы, – продолжила мама. – Все данные у тебя есть, драться любишь и умеешь, здоровье в порядке. Но ты выбрала археологический, и - Лика, не обижайся, но специальность вовсе не по твоему психопрофилю…
– Они не имеют права меня отчислить на основании данных психопрофиля! – взвилась я.
Этот квест я уже прошла, когда записывалась на соискание учебного места. Мне все убеждали на разные лады, что, может, в армию. И добились только ещё больше злобы и упрямства. Я хотела поступить на археологический, и я поступила!
– Не имеют, – кивнула мама. – Но ты, ты сама, ты – справишься?
– Ты в меня не веришь! – обиделась я. – Ну, мама! Спасибо за поддержку!
Я даже отвернулась от такой несправедливости. Стала смотреть сквозь прозрачную стену веранды на сад: снег перестал сыпаться, и солнце пронизывало поредевшие кроны прощальным вечерним багрянцем…
– Я боюсь, что ты будешь страдать, Ликуша, – вздохнула мама. – Ты отучишься год и вдруг поймёшь, что это не твое…
– Никогда в жизни! – вскричала я. – Ни за что.
Мама молча смотрела на меня. Потом сказала:
– А хуже всего будет, когда ты поймёшь это после того, как получишь диплом. Года два спустя, или даже три. Что ты занимаешься не своим делом. Что рутина засосала тебя. Тебе захочется послать всё к чёрту, но ты будешь копаться в раскопе где-нибудь в космических еб… - она запнулась, поморщилась, а я восхитилась – ну мама, какие слова знает! – В космических далях себя внезапно обнаружишь, и контракт закончится только через десяток лет, и лететь оттуда обратно – дней сорок только до первой стационарной пересадочной...
– Нет, – упёрлась я. – Ни за что и никогда.
– Это ты сейчас так говоришь, – грустно улыбнулась мама, особенно выделив «сейчас». – Ликуша, доча, – она осторожно взяла меня за руку, – психопрофили составляются не просто так. Рекомендации по психопрофилям выдаются не просто так. Никак тебе не подходит археология, прости. Ты и прошла-то последним местом в списке…
Так я и знала. Вот так и знала, что последнее место мне ещё припомнят! Ладно, Тумба-Юмба ещё, что с него взять. Но от мамы получить было вдвойне обидно.
– А я, может, не хочу в армию! – я сердито выдернулась из маминых пальцев. – Войны нет, в нашей армии хватает бойцов. Я хочу в археологию! Сплю и вижу себя профессором археологических наук через тридцать лет! Но родная мама в меня не верит. Кому сказать…
– Мама видела жизнь…
– Я тоже хочу увидеть жизнь, – заявила я. – Как я её увижу, если ты меня в ватное одеяло кутаешь?
– Ватное одеяло, – уточнила она, я яростно кивнула. – Вот, значит, как ты считаешь. Попытка уберечь тебя от фатальной ошибки – одеяло?
– Я справлюсь!
– Докажи.
– Как?! – я всплеснула руками от избытка чувств. – Ты же меня приговорила, расстреляла, закопала и памятник воздвигла на моём холмике могильном!
– Для начала перестань конфликтовать с этим мальчиком, Шоккваллемом, – предложила мама.
– Ах, вот оно что! – возмутилась я. – Настучали!
– Инспектор Свенсен обязана была меня уведомить, как ближайшего доступного родственника. Она и уведомила.
– Блин, – с чувством сказала я, вскочила, прошлась по веранде, очень захотелось вдруг что-нибудь пнуть или сжечь, а точнее, сначала пнуть, а уже потом сжечь!
Но на веранде не было ничего пинательного, кроме горшков с орхидеями и маминого кресла. Не те объекты для выплеска злости. Я сдержалась.
– Ты будешь работать в космосе, Лика, - мягко сказала мама. – Ты будешь встречать эту расу снова и снова. Они – лучшие бойцы в Галактике, военное сопровождение дальних экспедиций, как правило, ведут именно они. Как ты справишься со своими эмоциями на раскопе, под чужим небом, в стеснённых условиях маленького научного поселения, если не в состоянии найти общий язык со сверстником в группе?
Я упрямо промолчала. Работа на раскопах была делом настолько отдалённого будущего, что у меня просто пухла голова, стоило только задуматься над тем, где я буду через четыре года и чем буду тогда заниматься.
– Покажи мне свой учебный план, – попросила мама. – Если это не секрет.
– Какой секрет, – буркнула я, вызывая домохозяина.
Мама может посмотреть мой график сама, ведь она тоже преподает в Университете. Первый курс, правда, не ведёт. Но и хорошо, наверное. Как бы она мне двойки ставила? «Ламберт-Балина, садитесь, неуд»? На уроках нельзя проявлять семейность. Если ты учишь собственного потомка, то все Ликуша и доченька – за пределами аудитории, во внеучебное время. Вот как профессор Сатув недавно. У нас в гостях я ему - Ликитипи, переиначил на свой гентбарский лад, а в Институте - на вы, полным именем и на дистанции. И правильно. Иначе университетская нейросеть начнёт понижать тебе рейтинг, указывая в качестве основной претензии «профнепригодность», а кому такое сдалось.
Поэтому мама попросила меня показать ей мой план, и потому ещё, что она всегда, сколько себя помню, уважала моё личное пространство. Я старалась платить ей тем же, но, к стыду своему, получалось не всегда. Сначала мой бескостный язык что-нибудь ляпнет, а потом уже я, осознав свою дурь, понятия не имею, куда дальше деваться. Как потом извиниться так, чтобы извинения не выглядели ещё хуже, чем сам косяк? Засада.
– Аэросладж – это хорошо, – сказала мама, разглядывая блок «физическая активность». – Дополнительные часы по выживанию – тоже. Это в космосе ты или проскальзываешь мимо костлявой или дохнешь мгновенно и с гарантией, а на планетах бывает по-разному. Но этого мало, Лика.
– Куда уж больше, – фыркнула я.
– Тебе нужна дополнительная физическая нагрузка, – пояснила мама. – Именно из-за твоей паранормы. Какая-нибудь борьба, допустим.
– Я не хочу в армию!
– Да причём тут армия, балда, – не сдержалась мама. – Ты любишь драться, но вряд ли прыгаешь от счастья, когда тебе расквашивают нос, не так ли?
– Так мне давно его и не расквашивали, – самодовольно заявила я.
– Это здесь тебе его не расквашивали. А в Универе нарвёшься ведь, с твоим-то характером, на личный поединок с каким-нибудь монстром рукопашки. Там тебе не то, что нос, голову оторвут да вставят носом, не скажу куда. И будут в своём праве. А я, – мстительно добавила она, – за бионику платить не стану, пусть механику втыкают. Будешь у нас полностью модифицированный киборг.
Я засопела от обиды, но в маминых словах звучала безжалостная правда. С дальними экспедициями можно будет сразу попрощаться: киборгов в них не берут потому, что ремонтных мастерских должного уровня в таких далёких далях не бывает. Автономное функционирование – год-полтора, а дальше, если хочешь жить спокойно, надо обслуживаться, и не у кустарей. И вообще, какие киборги! Мне всего восемнадцать! Я человеком ещё толком не пожила! Я, может, с мальчиками дальше поцелуев ещё не добиралась, а в кибертеле – какие мальчики… Нет, есть, наверное, какие-то модули дополнительных возможностей, но… бррр, с приплатой не надо!
– Вот иди и учись, пожалуйста, – кин-дао, самбо… Заодно лишнюю злость сбросишь.
– Ладно, – сказала я. – Может, ты и права. Я подумаю.
– Думай, доча, – вздохнула мама. – Думай…
– Но ты всё равно в меня не веришь, – обвинила я.
– Честно?
Я кивнула.
– Я, скажем так, сомневаюсь, – выговорила мама медленно. – Я знаю, что человек может всё, если захочет. Видела примеры. Твоя собственная бабушка, будучи целителем от природы, пошла в космодесант, и десять лет отслужила там не с самыми печальными результатами. Вот это твоё дикое упрямство – совершенно точно от неё… Но тебе придётся нелегко, и ты можешь сломаться...
– Ни за что, – заявила я. – Я. Не. Сломаюсь!
Мама подняла ладони:
– Сдаюсь, сдаюсь!
Но за шутливым тоном скрывалось сомнение, я его чувствовала каждым нервом. Мама никогда не давила авторитетом и не старалась переспорить во что бы то ни стало. Она переводила тему или отмалчивалась, при этом чётко показывая своё несогласие. Можешь кричать, рыдать, биться головой о стенку, – эмоции не аргумент. Доказать, что мама неправа, можно было только делом. Поступками.
Я докажу! Наизнанку вывернусь, но докажу!
Буду учиться… ну, не на отлично… сначала… но буду учиться хорошо. И запишусь на эти кин-дао и самбо… посмотрю ещё, куда лучше. И Тумбу-Юмбу… Нет, Тумба-Юмба это святое! Про него обещать ничего не стану, даже себе. Локоть к локтю ведь сидеть рядом с вражиной! И никуда из пары не деться, надо же было прощёлкать клювом распределение. Самое обидное, что зло сорвать не на ком, сама виновата.
– Ну, ну, ну, – заворчала она, – телячьи нежности! Не маленькая уже. Держи.
Я взяла книгу, прижала к груди, ещё раз сказала «спасибо». Но мамин вздох от меня не укрылся. Она словно сказать мне что-то хотела, но опасалась, что ли. Опасалась, и всё же очень хотела сказать. Я не телепат, телепатия с пирокинезом несовместима, их никогда не программируют вместе, а спонтанно при «горячем» довеске в геноме телепатия пробудиться не в состоянии. Но что-то, наверное, всё же было, было… Какие-то крохи, крупицы, остаточные явления…
Иначе откуда бы взялось то упрямое чувство, которое сейчас само лезло в душу при виде маминого лица? Мы, люди, – Человечество в смысле – эмпаты, это отмечают все расы, которые когда-либо имели с нами дело. Умеем влезть в шкуру другого и ощутить его боль как свою даже без телепатической паранормы. Тем более, мама-то не какой-то там другой, а моя мама, то есть, самый близкий и родной человек во Вселенной.
– Мам, – сказала я осторожно, – а ты вроде как не рада, что я прошла. Да?
Тень на её лице – я угадала… Но почему?!
– Пойдём вниз, – предложила мама. – Может, кофе нам сваришь?
– Сварю, – пообещала я. – А ты расскажешь?
– А ты выслушаешь? И не только выслушаешь, но и услышишь?
– Ну-у-у…
– Понятно, – кивнула мама, снова вздохнув. – Ну, попытаться-то надо.
– Вот! – я воздела палец и перешла на нивикийский сказовый: – Мысли разумной зерно достойное в полу произрастает!
– Из-под пола, – строго поправила мама. – Из! В будущем времени, так как зерно ещё не проросло и прямо сейчас его не видно. И, поскольку зерно – это младенец растения, даже его эмбрион, то суффикс детского-неразумного-нерождённого, «шенма», вместо общего-неразумного проявленного «шеман»! Учишь её, учишь…
– Ма-ам, – протянула я, – не замещай профессора Сатува! Мы дома.
– Лика, – покачала она головой, – это – твоя будущая работа!
– Пойдём кофе пить, – свернула я скользкую тему.
И мы пошли вниз. Но сначала мама настояла, чтобы я отнесла книгу в свою комнату и бережно устроила её на своём столе. Предварительно с того стола скинув бардак.
– Сердце рвётся на части, – угрюмо сказала мама, разглядывая интерьеры. – Свинарник!
– Мам, меня дома неделю не было! – возмутилась я.
– А когда было, всё то же самое наблюдалось, – отрезала она. – Ничего не меняется. То есть, вру. Меняется. Ты по ночам реплицируешь хлам в старом кривом синтезаторе материи, не знаю, где только раздобыла такой. Мне назло.
– Мам, смеёшься, – фыркнула я. – Синтезаторов материи не существует в природе!
– А у тебя есть. Одна штука. Со сбитыми настройками, потому и производит исключительно один лишь хлам.
Я тихонько замела ногой в угол блестящие упаковки из-под аккумуляторов для системы управления проницаемостью окна.
– Я вижу, – тут же среагировала мама.
– Ничего от тебя не спрячешь, – с досадой высказалась я. – Я уберу. Завтра. Хорошо?
– Проверю!
– Ага.
Завтра наступит завтра, а сегодня можно немного расслабиться: рабский труд на галерах отодвигается в будущее. Ненавижу «порядок»! Когда всё вылизано в ультрафиолетовую стерильность и даже пыль летает повзводно.
Мы спустились вниз, в прозрачную веранду, которую мама отчего-то называла «зимним садом». Там вдоль прозрачной стены стояли частоколом стрелки орхидей, как раз у них начиналась пора цветения. Бутоны пока ещё только наливались, примерно через неделю-другую начнётся красота, особенно если учесть, что цветок не «горячий», снаружи ему не выжить, только в тёплом доме. Прозрачную стену толком не видно, если специально не присматриваться, и получается контраст – снег с той стороны, хрупкий цветок с этой. Красиво.
– Когда я заказывала тебе паранорму, – сказала мама, – я думала, что тебе ведь здесь жить, а жить – здесь! – без «горячей» паранормы очень непросто. Я хотела, чтобы ты не знала моих проблем, Лика! Чтобы могла бегать и играть со сверстниками на равных. Чтобы жизнь твоя не ограничивалась одними лишь куполами городов. Старая Терра – прекрасный мир, со своими особенностями, конечно, но здесь можно неплохо жить, если приспособиться, принять как должное, её правила, полюбить. Скажи, ты довольна?
– Своей паранормой? – уточнила я.
– Да.
– Ещё бы! – я подняла ладонь, и по пальцам побежало пламя, сначала слабенькое, как у свечи, а затем оно собралось в ревущую багровую перчатку – такой рукой легко пробить толстую стену, да я на физре и пробивала.
На самом деле, обычная тема для нас, я ещё не самая выдающаяся. Ребята круче. Мальчишкам вообще все привилегии, как я посмотрю. И живётся им проще, и паранорма у них мощнее, и… ну, хоть рожать натуральным способом теперь необязательно! Репродуктивный центр, репликаторная колба, аппарат «искусственной утробы», искут в просторечии, и – через девять месяцев на руках здоровая лялька. Без наследственных болячек, битых хромосом и нежелательного цвета глаз, да ещё и с паранормой из списка разрешённых.
Я сбросила пламя – поворот кисти, воображаемые капли с пальцев, и искры растаяли, не долетев до пола, в воздухе. Долго в таком режиме не продержаться, часа два-три, но, прямо скажем, больше ведь и не надо. Главная плюшка паранормы не в умении извергать огонь, хотя извержение огня очень зрелищно и эффектно и - приятно, чёрт возьми! А в том, что ты спокойно переносишь холод. Там, где любой другой окочурится с гарантией, ты будешь бегать, прыгать и песни петь. Я упаковываюсь в полярку только зимой, а мама зимой наружу даже не показывается. Крытой галереей в тёплый гараж, там - в машину, в точке прибытия – опять же, тёплый ангар или гараж…
Я внезапно очень остро поняла, о чём мама говорила мне. Вся жизнь – за стенами, всю жизнь - дышать фильтрованным воздухом, смотреть на солнце через стекло и защитное поле. И если вдруг стрясётся техногенная катастрофа, как не так уж давно в Солнцедаре, шансы выжить стремятся даже не к нулю, а в минус бесконечность…
– Но у паранормы пирокинеза есть один неприятный побочный эффект, – продолжала мама, – меня о нём предупреждали, но я виновата сама, пропустила мимо ушей тогда. Повышенная агрессивность, доча. Пирокинетики изначально создавались генными инженерами Союза Стран Северо-Восточного Региона именно как супербойцы. Солдаты. Это уже потом стало ясно, что именно пирокинетикам придётся наследовать планету в самом скором времени… но разработанные генетические линии так просто не изменишь, во всяком случае, сразу. И учёные решили, что повышенная агрессивность в грядущем новом мире – это хорошо. Позволит выжить в начинающихся по всей планете драчках за оскудевающие ресурсы.
– Мам, – сказала я нетерпеливо, – я всё это тыщу раз слышала уже на уроках истории…
– Ты обещала слушать.
Я поёрзала в кресле. Обещала. Ну, да. Но, оладушки горелые, к чему такое длинное лирическое отступление про то, что и так все с ясельного возраста знают!
– Я думала, ты пойдёшь служить, как многие носители пирокинетической паранормы, – продолжила мама. – Все данные у тебя есть, драться любишь и умеешь, здоровье в порядке. Но ты выбрала археологический, и - Лика, не обижайся, но специальность вовсе не по твоему психопрофилю…
– Они не имеют права меня отчислить на основании данных психопрофиля! – взвилась я.
Этот квест я уже прошла, когда записывалась на соискание учебного места. Мне все убеждали на разные лады, что, может, в армию. И добились только ещё больше злобы и упрямства. Я хотела поступить на археологический, и я поступила!
– Не имеют, – кивнула мама. – Но ты, ты сама, ты – справишься?
– Ты в меня не веришь! – обиделась я. – Ну, мама! Спасибо за поддержку!
Я даже отвернулась от такой несправедливости. Стала смотреть сквозь прозрачную стену веранды на сад: снег перестал сыпаться, и солнце пронизывало поредевшие кроны прощальным вечерним багрянцем…
– Я боюсь, что ты будешь страдать, Ликуша, – вздохнула мама. – Ты отучишься год и вдруг поймёшь, что это не твое…
– Никогда в жизни! – вскричала я. – Ни за что.
Мама молча смотрела на меня. Потом сказала:
– А хуже всего будет, когда ты поймёшь это после того, как получишь диплом. Года два спустя, или даже три. Что ты занимаешься не своим делом. Что рутина засосала тебя. Тебе захочется послать всё к чёрту, но ты будешь копаться в раскопе где-нибудь в космических еб… - она запнулась, поморщилась, а я восхитилась – ну мама, какие слова знает! – В космических далях себя внезапно обнаружишь, и контракт закончится только через десяток лет, и лететь оттуда обратно – дней сорок только до первой стационарной пересадочной...
– Нет, – упёрлась я. – Ни за что и никогда.
– Это ты сейчас так говоришь, – грустно улыбнулась мама, особенно выделив «сейчас». – Ликуша, доча, – она осторожно взяла меня за руку, – психопрофили составляются не просто так. Рекомендации по психопрофилям выдаются не просто так. Никак тебе не подходит археология, прости. Ты и прошла-то последним местом в списке…
Так я и знала. Вот так и знала, что последнее место мне ещё припомнят! Ладно, Тумба-Юмба ещё, что с него взять. Но от мамы получить было вдвойне обидно.
– А я, может, не хочу в армию! – я сердито выдернулась из маминых пальцев. – Войны нет, в нашей армии хватает бойцов. Я хочу в археологию! Сплю и вижу себя профессором археологических наук через тридцать лет! Но родная мама в меня не верит. Кому сказать…
– Мама видела жизнь…
– Я тоже хочу увидеть жизнь, – заявила я. – Как я её увижу, если ты меня в ватное одеяло кутаешь?
– Ватное одеяло, – уточнила она, я яростно кивнула. – Вот, значит, как ты считаешь. Попытка уберечь тебя от фатальной ошибки – одеяло?
– Я справлюсь!
– Докажи.
– Как?! – я всплеснула руками от избытка чувств. – Ты же меня приговорила, расстреляла, закопала и памятник воздвигла на моём холмике могильном!
– Для начала перестань конфликтовать с этим мальчиком, Шоккваллемом, – предложила мама.
– Ах, вот оно что! – возмутилась я. – Настучали!
– Инспектор Свенсен обязана была меня уведомить, как ближайшего доступного родственника. Она и уведомила.
– Блин, – с чувством сказала я, вскочила, прошлась по веранде, очень захотелось вдруг что-нибудь пнуть или сжечь, а точнее, сначала пнуть, а уже потом сжечь!
Но на веранде не было ничего пинательного, кроме горшков с орхидеями и маминого кресла. Не те объекты для выплеска злости. Я сдержалась.
– Ты будешь работать в космосе, Лика, - мягко сказала мама. – Ты будешь встречать эту расу снова и снова. Они – лучшие бойцы в Галактике, военное сопровождение дальних экспедиций, как правило, ведут именно они. Как ты справишься со своими эмоциями на раскопе, под чужим небом, в стеснённых условиях маленького научного поселения, если не в состоянии найти общий язык со сверстником в группе?
Я упрямо промолчала. Работа на раскопах была делом настолько отдалённого будущего, что у меня просто пухла голова, стоило только задуматься над тем, где я буду через четыре года и чем буду тогда заниматься.
– Покажи мне свой учебный план, – попросила мама. – Если это не секрет.
– Какой секрет, – буркнула я, вызывая домохозяина.
Мама может посмотреть мой график сама, ведь она тоже преподает в Университете. Первый курс, правда, не ведёт. Но и хорошо, наверное. Как бы она мне двойки ставила? «Ламберт-Балина, садитесь, неуд»? На уроках нельзя проявлять семейность. Если ты учишь собственного потомка, то все Ликуша и доченька – за пределами аудитории, во внеучебное время. Вот как профессор Сатув недавно. У нас в гостях я ему - Ликитипи, переиначил на свой гентбарский лад, а в Институте - на вы, полным именем и на дистанции. И правильно. Иначе университетская нейросеть начнёт понижать тебе рейтинг, указывая в качестве основной претензии «профнепригодность», а кому такое сдалось.
Поэтому мама попросила меня показать ей мой план, и потому ещё, что она всегда, сколько себя помню, уважала моё личное пространство. Я старалась платить ей тем же, но, к стыду своему, получалось не всегда. Сначала мой бескостный язык что-нибудь ляпнет, а потом уже я, осознав свою дурь, понятия не имею, куда дальше деваться. Как потом извиниться так, чтобы извинения не выглядели ещё хуже, чем сам косяк? Засада.
– Аэросладж – это хорошо, – сказала мама, разглядывая блок «физическая активность». – Дополнительные часы по выживанию – тоже. Это в космосе ты или проскальзываешь мимо костлявой или дохнешь мгновенно и с гарантией, а на планетах бывает по-разному. Но этого мало, Лика.
– Куда уж больше, – фыркнула я.
– Тебе нужна дополнительная физическая нагрузка, – пояснила мама. – Именно из-за твоей паранормы. Какая-нибудь борьба, допустим.
– Я не хочу в армию!
– Да причём тут армия, балда, – не сдержалась мама. – Ты любишь драться, но вряд ли прыгаешь от счастья, когда тебе расквашивают нос, не так ли?
– Так мне давно его и не расквашивали, – самодовольно заявила я.
– Это здесь тебе его не расквашивали. А в Универе нарвёшься ведь, с твоим-то характером, на личный поединок с каким-нибудь монстром рукопашки. Там тебе не то, что нос, голову оторвут да вставят носом, не скажу куда. И будут в своём праве. А я, – мстительно добавила она, – за бионику платить не стану, пусть механику втыкают. Будешь у нас полностью модифицированный киборг.
Я засопела от обиды, но в маминых словах звучала безжалостная правда. С дальними экспедициями можно будет сразу попрощаться: киборгов в них не берут потому, что ремонтных мастерских должного уровня в таких далёких далях не бывает. Автономное функционирование – год-полтора, а дальше, если хочешь жить спокойно, надо обслуживаться, и не у кустарей. И вообще, какие киборги! Мне всего восемнадцать! Я человеком ещё толком не пожила! Я, может, с мальчиками дальше поцелуев ещё не добиралась, а в кибертеле – какие мальчики… Нет, есть, наверное, какие-то модули дополнительных возможностей, но… бррр, с приплатой не надо!
– Вот иди и учись, пожалуйста, – кин-дао, самбо… Заодно лишнюю злость сбросишь.
– Ладно, – сказала я. – Может, ты и права. Я подумаю.
– Думай, доча, – вздохнула мама. – Думай…
– Но ты всё равно в меня не веришь, – обвинила я.
– Честно?
Я кивнула.
– Я, скажем так, сомневаюсь, – выговорила мама медленно. – Я знаю, что человек может всё, если захочет. Видела примеры. Твоя собственная бабушка, будучи целителем от природы, пошла в космодесант, и десять лет отслужила там не с самыми печальными результатами. Вот это твоё дикое упрямство – совершенно точно от неё… Но тебе придётся нелегко, и ты можешь сломаться...
– Ни за что, – заявила я. – Я. Не. Сломаюсь!
Мама подняла ладони:
– Сдаюсь, сдаюсь!
Но за шутливым тоном скрывалось сомнение, я его чувствовала каждым нервом. Мама никогда не давила авторитетом и не старалась переспорить во что бы то ни стало. Она переводила тему или отмалчивалась, при этом чётко показывая своё несогласие. Можешь кричать, рыдать, биться головой о стенку, – эмоции не аргумент. Доказать, что мама неправа, можно было только делом. Поступками.
Я докажу! Наизнанку вывернусь, но докажу!
Буду учиться… ну, не на отлично… сначала… но буду учиться хорошо. И запишусь на эти кин-дао и самбо… посмотрю ещё, куда лучше. И Тумбу-Юмбу… Нет, Тумба-Юмба это святое! Про него обещать ничего не стану, даже себе. Локоть к локтю ведь сидеть рядом с вражиной! И никуда из пары не деться, надо же было прощёлкать клювом распределение. Самое обидное, что зло сорвать не на ком, сама виновата.
