Под лопаткой резало от боли: мама ради него жила, что ли?! Дура Танька, как есть дура. Набитая.
– Надо поговорить, – решительно заявила Таня, усаживаясь за стол напротив Зины.
Зина упрямо молчала.
– Ты в последнее время совсем распоясалась. Хамишь, нагло себя ведёшь. Тебе не стыдно? Я с тобой говорю, Зина!
Кто бы говорил про стыд! Вцепилась в этого Сашулю так, будто он единственный мужской пол на всей планете. Вон, стоит, улыбается гаденько, белобрысый, с ранними залысинами, носишко остренький, над верхней губой издевательская родинка, очень похожая на усы известной исторической личности. Как в такого можно было влюбиться, Таня, ау!
– Извини, – сказала Зина. – Мне нужно идти. Я опаздываю.
– Куда? – фыркнул Сашуля.
– В школу, – с тихой ненавистью ответила Зина.
– В школу, – хмыкнул он, всей интонацией показывая, что там за школа и чему в ней учат.
– Ты слишком поздно приходишь домой, – решительно заявила Таня. – Где ты бродишь по вечерам?
– Я сижу в школе, занимаюсь, – ответила Зина, мысленно посчитав до десяти. – Два через два работаю в «Макдаке»! Чтобы вас не объедать. Всё это легко проверяется. А теперь пустите меня, я опаздываю!
Сашуля и не подумал сколько-нибудь сдвинуться, пришлось протискиваться мимо. И уже у лифта, в подъезде, Зина поняла, что ей всё-таки не показалось – бедро жгло от случайного вроде бы прикосновения ладони. Он правда дотронулся! Он правда позволил себе… Твою мать!
Бешеное желание вернуться и хлестнуть по роже едва не дёрнуло обратно к двери. Но в самый последний миг Зина опомнилась. После драки кулаками не машут; бить – ногой в пах! – надо было сразу же. Сейчас уже поздно. Сейчас это будет несчастненькая жертва сумасшедшей дуры. Совсем не тот эффект, которого жаждала добиться раненая душа.
Надо подумать о чём-то посерьёзнее ноги, решила про себя Зина. О чём-то вроде перцового баллончика. Давно о нём надо было подумать!
Все болезни от нервов. И заваленные контрольные – от них же. Жирная тройка на самом деле была куда хуже двойки. Двойку можно было пересдать, тройку – только смыть. Кровью бессонных ночей над учебником и следующей контрольной, написанной идеально, на пять с плюсом.
Зине не нужны были тройки, ей не нужны были даже четвёрки. Она хотела сдать все ЕГЭ по максимуму, и хорошо бы, каждый на сто баллов. Три экзамена – триста баллов. При проходном двести семьдесят два…
Май летел к своему логическому финалу. Стаял окончательно снег, на газонах проснулись крокусы, через пару дней вспыхнули яркими брызгами дикие первоцветы. Зина не знала, как они называются, но жёлтенькие круглые солнышки на мохнатых ножках доверчиво тянули к свету головки практически везде, где лежало хоть сколько-нибудь условно плодородной земли.
Дома наступило затишье. Впрочем, Зина старалась уходить пораньше и приходить как можно позже. Документы: – паспорт, свидетельство о рождении, карточку петербуржца, она же проездной, полис омс и банковская дебетовая, носила с собой всегда. Как и смартфон, который мама подарила под Новый год. За день до.
Там ещё хранились мамины СМС-ки. Зина их бережно скопировала и сохранила везде, где могла: на яндекс-диске, на флэшке, на обычном диске, сама себе послала в личные сообщения вконтакте, и даже распечатала на листе бумаги, сложенном вчетверо. Иногда перечитывала. Помогало.
Затишье перед бурей нервировало: лучше бы снова ругались и подкалывали. Нет, молчали. Сестра со скорбным видом разбирала мамину комнату. Сама. Ночью Зина перетащила к себе выставленный к двери, на выброс, архив. Старые фотографии, старые альбомы, старые, пожелтевшие от времени листки писем, какие-то, значимые для мамы, газетные вырезки. Лица родственников, давным-давно затерявшиеся во времени. По сути, действительно хлам. Но выбросить то, чего касались руки мамы… выкинуть память, которая была маме дорога… Постоят у Зины в шкафу альбомы. Ничего страшного.
Двадцать третьего мая пошёл дождь. Холодный, вязкий, совсем не весенний, он периодически срывался на снег. В мае всегда так. Сначала тепло и веришь весне, а под тебе под дых – зацвела черёмуха, а она всегда цветёт к холодам.
В нотариальной конторе надо было писать заявления о вступлении в наследство. Восемндацать лет, подпись опекуна уже не нужна, и самого опекуна уже нет: Таня автоматически избавлялась от обузы в день совершеннолетия опекаемой сестры.
Зина получила на руки бумаги:
– Распишитесь здесь и здесь…
– Ну, что тянешь? – не выдержал Сашуля. – Писать разучилась?
Зина не разучилась писать. Ей вспомнился приём на работу и Марина из отдела кадров, принимавшая документы у неё. Тогда Зина лихо подписала трудовой договор, даже не глядя в его шапку, а Марина, хищно скалясь, поздравила:
– Молодец. Теперь ты поступаешь ко мне в сексуальное рабство и первой твоей обязанностью будет сделать мне куни прямо сейчас.
Что такое «куни», Зина не поняла, впервые услышав слово от Марины. Прочла потом, в интернете, и испытала дзен, от которого уши сами свернулись в трубочки стыда и едва не выпали в осадок, но то было потом. А тогда смотрела, хлопала глазами и не знала, что сказать на это.
– Ты же не прочитала договор, – пояснила Марина в ответ на огромные глаза новенькой. – А там всё написано: что ты должна, кому и как, за какие деньги, график смены. Не бойся! Ничего про сексуальное рабство там нет. Но запомни: никогда ни одну бумагу, ни один договор, ни одно заявление не подписывай, не прочитав предварительно от корки до корки, включая мелкий подстрочник. Твоя подпись обратной силы иметь не будет. Поставила – значит, знала, на что подписываешься. Если торопят тебя – тем более, не подписывай! Пусть ждут, не обломятся.
И вот теперь, заявление о вступлении в наследство… Лежит так, что только реквизиты свои вписать внизу на оборотной стороне, паспортные данные, дата, подпись.
Зина потянула лист из вороха бумаг, чтобы прочитать начало. Заявление об отказе в доле наследства … У Сашули вытянулась его мерзкая рожа.
– Я не буду это подписывать, – резко заявила Зина.
– Вы же отказываетесь, не так ли? – осведомилась нотариус.
– Нет, – сказала Зина. – Не отказываюсь.
– Одну минуточку, – сказал Сашуля. – Одну минуточку, позвольте поговорить с девочкой…
– Нет! – крикнула Зина. – Не позволяйте со мной разговаривать! Я не отказываюсь, я не отказываюсь!
Нотариус пожала плечами. И протянула правильный бланк.
Позже, вспоминая, Зина поняла, что если бы подмахнула бумагу не глядя, нотариус ничего не сказала бы вообще. Но из-за поднятого крика побоялась связываться и настаивать, всё-таки подсудное дело, чреватое многими неприятностями, а «святые» 90е давно миновали, проворачивать подобные махинации становилось с каждым годом всё сложнее и сложнее.
Но всё это было потом и вскользь и уже никак не задевало.
Дома Сашуля устроил бурю. Интеллигентный красавец, он кричал, что ради неё, Зины, старался. Что собственность в руках одного человека проще продать, быстрее и качественнее. На резонный вопрос, зачем, собственно, продавать, отвечал, что его ребёнок должен родиться в современной новостройке дальше по Шуваловскому. С видом на Лахта-Центр. А не вот в этой панельной, с позволения сказать, конуре с окнами на эти вот еб…я, то есть, автостоянку, и замусоренный канал за нею.
– Зина! – вторила любимому мужчине дура-сестра, – сразу после оформления ты должна оформить дарственную! Ты что, хочешь зла своему племяннику? Хочешь, чтобы он жил в старой квартире с заплесневевшими обоями?
Зина молча слушала их доводы. Чем больше слушала, тем сильнее разгорался внутри яростный пожар. Когда они иссякли наконец-то, девушка подняла глаза. Посмотрела сначала на Таню. Долго смотрела, так долго, что та не выдержала, отвела взгляд. Потом посмотрела на Сашулю. Пронять его не стоило даже и пытаться, поэтому Зина тихо, упрямо и твёрдо выговорила:
– Нет.
Сашуля подавился возмущением, а Таня спросила растерянно:
– Как это – нет?..
Зина пожала плечами. Встала и вышла из кухни, уже не слушая, что ей там неслось вслед.
У себя долго сидела на подоконнике, раскрыв раму, глотала свежий майский вечер, – белый, прозрачный и ледяной, собирала и никак не могла собрать в кучку свои мысли. Если бы Сашуля завтра споткнулся и упал в открытый люк с концами, она бы не заплакала.
А может, надо было всё-таки не ерепениться, и всё-таки пожелать добра Таниному ребёнку? Пусть он родится в новостройке напротив Лахта-Центра. Ребёнку действительно нужны хорошие условия для жизни и развития...
Но – было бы место в той хорошей жизни у самой Зины?
– Зинаида, – сердито повторила Инна Валерьевна, вгоняя машину в крутой поворот, – ты сошла с ума?
Перед глазами ещё стелилась тёмная, подсвеченная уличными фонарями, гладь канала. Зина всё ещё летела вниз, к финалу своей коротенькой жизни. И на прямой вопрос ответить не сумела. Лишь на пятый или шестой повтор подтвердила, лишь бы отвязалась от неё невозможная эта женщина:
– Да. Я сошла с ума…
– Родственнички у тебя не подарок, – сказала Инна Валерьевна. – Конфликт – с ними?
И тогда Зину накрыло вдруг мелким истеричным хихиканьем. Она смеялась, смеялась, смеялась, и – смеялась. Конфликт! О, кабы Инна Валерьевна знала, что там был за конфликт! Какой у того конфликта вкус, какое послевкусие.
– Эк развезло тебя, – качая головой, выговорила Инна Валерьевна. – Ну, ничего, ничего, всё уже окончилось. И окончилось хорошо, Зина. Ты попала в хорошие руки.
Хорошо… в хорошие… Разум не вмещал знакомые с детства слова.
Может быть, потому, что никак не хотел вернуться к жизни.
Мимо несло предрассветные улицы. Мелькали дома, дома, дома… Старые фасады, помнившие ещё царские времена. В какой-то момент под колёса легли рельсы, значит, по этой улице ходил трамвай.
Зина согнулась, спрятала лицо в ладонях, и смех переродился в судорожные рыдания.
В голове же вертелась единственная, осмысливаемая сейчас фраза из пушкинского «Евгения»: «а счастье было так возможно, так близко…»
Три месяца назад
Параллельное существование в одном пространстве начало приносить сюрпризы быстро. Сначала в списках должников-неплательщиков по коммунальным появился знакомый номер. За неплательщиками управляющая компания строго бдила и вывешивала на доску позора сразу после первой же неуплаты.
Трёхкомнатная. Пять тысяч семьсот. За три месяца будет семнадцать сто. А после трёх месяцев передадут в суд – грозное предупреждение под списком чернело гневным толстым шрифтом.
– Плати сама, – предложил Сашуля, пожимая плечами. – Ты же теперь, блин, собственница.
– Но не я же одна! – возмутилась Зина.
– А мы полгода полную стоимость сами платили. Теперь твоя очередь платить полгода.
Что такое вычесть пять семьсот из зарплаты размером в двадцать три тысячи объяснять долго не надо. Катастрофа. Но масштаб катастрофы обнаружился утром: Сашуля, уходя из ванной, оставил открытым кран горячей воды. Вода шумела, пока Зина не обратила на это внимания, и сколько её слилось в канализацию, один бог знает. И расчётный отдел, который пришлёт через месяц квитанцию на конскую сумму: можно даже не сомневаться, что там будет не пять тысяч, а все десять. Достаточно посмотреть тарифы на горячую воду.
На вопрос, какого чёрта, Сашуля на голубом глазу ответил:
– Да ты сама забыла воду выключить.
– Что?! – Зина задохнулась от возмущения.
– Зина! – тут же вклинилась сестра. – Как тебе не стыдно, врать и наговаривать на человека?!
Сашуля, мурлыкая себе под нос песенку, оделся, прилизал перед зеркалом свои жиденькие волосёнки, снисходительно позволил жене чмокнуть себя в щёчку и отправился на работу. На работе, по его словам, его безумно ценило начальство, и скоро светило продвижение по карьерной лестнице. Зина сомневалась в его словах: ценят – могли бы платить больше. Не пришлось бы тогда зариться на чужое наследство.
Девушка согрела чайник, бросила себе в кружку кофе из пакетика-трубочки. Размешивала ложечкой, стараясь не смотреть на тарелку сестры, где лежали вареная картошка, две котлеты, солёный огурец. Таню тянуло на солененькое, как всех беременных. И на сладенькое: на краю стола стояла банка сваренной с вечера сгущёнки. К сгущёнке полагалась полная мисочка орешков-кешью. И пахло всё это…
В общем, пахло. Как всегда пахнет, если ты в последнее время жрёшь только кубики магги с вермишелью. Но Зина знала, что умрёт прежде, чем попросит что-то у сестры, не говоря уже, чтобы взять втихаря самой.
– Таня, – сказала Зина, присаживаясь на краешек стула.
– М? – та не подняла головы от тарелки.
– Дай мне нормально, спокойно сдать экзамены. Пожалуйста. Я сдам экзамены и уйду в общежитие при вузе. А вы будете жить здесь сами.
– Думаешь, пройдёшь по конкурсу? – осведомилась сестра.
– Думаю, да, – ответила Зина.
– Ну-ну. Дерзай.
– Что с тобой, Таня? – не выдержала вдруг Зина. – Ты же нормальная была! А теперь… вот мама бы удивилась.
– Не трогай маму, – угрюмо посоветовала Таня. – Не тебе её трогать!
– Не мне?! – возмутилась Зина. – А это я все её вещи из комнаты выбросила, не прошло и года?!
– Тебя же просили по-человечески – разгрести хлам. Не разгребла. Вот и…
Зина онемела. Как это соотнести? Сначала она утверждает, что не младшей сестре вспоминать маму, мол, совести не хватает для этого. А потом заявляет, что мамины вещи – хлам. Мама, мамочка, где ты?! Вернись! Посмотри этой лахудре в её бесстыжие глаза.
– Дай мне сдать экзамены, – повторила Зина. – Просто – дай сдать экзамены нормально! Это же тебе нетрудно?
– Что ты от меня хочешь?
– Хочу, чтобы ты с твоим Сашулей от меня отвязались. Чтобы он воду закрывал после себя! И меня не цеплял. Дайте мне сдать экзамены!
Судя по тому, как Таня не поднимала взгляда, Зина сделала вывод, что в глубине души сестра всё понимает, осознаёт и себя не хвалит. Но признаться в этом вслух не может. То ли боится, то ли что.
– Что он с тобой сделал? – вырвалось у Зины. – Ты посмотри на себя! Таня, так нельзя. Нельзя во всём соглашаться с…
– Я люблю его, – тихо ответила Таня.
И подняла, наконец, голову. Зина поразилась тоске и горечи, светившим из её глаз. Растерялась, молчала…
– Люблю, – с тем же тихим отчаянием повторила сестра. – Понимаешь? Он – первый и единственный мой мужчина, у нас будет ребёнок… Я не переживу, если он меня бросит, уйдёт. Не переживу, Зина. Я люблю его…
По спине хлынуло липким холодом. Что-то обречённо-жуткое проступило на лице Тани, холодное, склизкое, тяжёлое. То, как она смотрела. Как тяжело уронила своё короткое:«люблю». «Это – любовь?!» – потрясённо подумала Зина. – «Именно так любовь и выглядит?!»
Ничего общего с фантастическими чувствами, не раз и не два воспетыми в книгах, от классиков до современного любовного романа, Танино «люблю» не имело. Это было что угодно, только не любовь. Любовь, она… она возвышает. Окрыляет. Отправляет в высокий полёт к белоснежным замкам из облаков.
У Тани крыльев не было. Ни одного.
Да и замками там никакими не пахло.
Зина залпом допила оставшийся кофе и сбежала. Таня, кажется, не заметила её ухода. Так и сидела за столом, сгорбившись, ковыряла бесцельно в тарелке, молчала. От острой жалости внезапно резануло под лопаткой. Бедная злая старшая сестра…
– Надо поговорить, – решительно заявила Таня, усаживаясь за стол напротив Зины.
Зина упрямо молчала.
– Ты в последнее время совсем распоясалась. Хамишь, нагло себя ведёшь. Тебе не стыдно? Я с тобой говорю, Зина!
Кто бы говорил про стыд! Вцепилась в этого Сашулю так, будто он единственный мужской пол на всей планете. Вон, стоит, улыбается гаденько, белобрысый, с ранними залысинами, носишко остренький, над верхней губой издевательская родинка, очень похожая на усы известной исторической личности. Как в такого можно было влюбиться, Таня, ау!
– Извини, – сказала Зина. – Мне нужно идти. Я опаздываю.
– Куда? – фыркнул Сашуля.
– В школу, – с тихой ненавистью ответила Зина.
– В школу, – хмыкнул он, всей интонацией показывая, что там за школа и чему в ней учат.
– Ты слишком поздно приходишь домой, – решительно заявила Таня. – Где ты бродишь по вечерам?
– Я сижу в школе, занимаюсь, – ответила Зина, мысленно посчитав до десяти. – Два через два работаю в «Макдаке»! Чтобы вас не объедать. Всё это легко проверяется. А теперь пустите меня, я опаздываю!
Сашуля и не подумал сколько-нибудь сдвинуться, пришлось протискиваться мимо. И уже у лифта, в подъезде, Зина поняла, что ей всё-таки не показалось – бедро жгло от случайного вроде бы прикосновения ладони. Он правда дотронулся! Он правда позволил себе… Твою мать!
Бешеное желание вернуться и хлестнуть по роже едва не дёрнуло обратно к двери. Но в самый последний миг Зина опомнилась. После драки кулаками не машут; бить – ногой в пах! – надо было сразу же. Сейчас уже поздно. Сейчас это будет несчастненькая жертва сумасшедшей дуры. Совсем не тот эффект, которого жаждала добиться раненая душа.
Надо подумать о чём-то посерьёзнее ноги, решила про себя Зина. О чём-то вроде перцового баллончика. Давно о нём надо было подумать!
Все болезни от нервов. И заваленные контрольные – от них же. Жирная тройка на самом деле была куда хуже двойки. Двойку можно было пересдать, тройку – только смыть. Кровью бессонных ночей над учебником и следующей контрольной, написанной идеально, на пять с плюсом.
Зине не нужны были тройки, ей не нужны были даже четвёрки. Она хотела сдать все ЕГЭ по максимуму, и хорошо бы, каждый на сто баллов. Три экзамена – триста баллов. При проходном двести семьдесят два…
Май летел к своему логическому финалу. Стаял окончательно снег, на газонах проснулись крокусы, через пару дней вспыхнули яркими брызгами дикие первоцветы. Зина не знала, как они называются, но жёлтенькие круглые солнышки на мохнатых ножках доверчиво тянули к свету головки практически везде, где лежало хоть сколько-нибудь условно плодородной земли.
Дома наступило затишье. Впрочем, Зина старалась уходить пораньше и приходить как можно позже. Документы: – паспорт, свидетельство о рождении, карточку петербуржца, она же проездной, полис омс и банковская дебетовая, носила с собой всегда. Как и смартфон, который мама подарила под Новый год. За день до.
Там ещё хранились мамины СМС-ки. Зина их бережно скопировала и сохранила везде, где могла: на яндекс-диске, на флэшке, на обычном диске, сама себе послала в личные сообщения вконтакте, и даже распечатала на листе бумаги, сложенном вчетверо. Иногда перечитывала. Помогало.
Затишье перед бурей нервировало: лучше бы снова ругались и подкалывали. Нет, молчали. Сестра со скорбным видом разбирала мамину комнату. Сама. Ночью Зина перетащила к себе выставленный к двери, на выброс, архив. Старые фотографии, старые альбомы, старые, пожелтевшие от времени листки писем, какие-то, значимые для мамы, газетные вырезки. Лица родственников, давным-давно затерявшиеся во времени. По сути, действительно хлам. Но выбросить то, чего касались руки мамы… выкинуть память, которая была маме дорога… Постоят у Зины в шкафу альбомы. Ничего страшного.
Двадцать третьего мая пошёл дождь. Холодный, вязкий, совсем не весенний, он периодически срывался на снег. В мае всегда так. Сначала тепло и веришь весне, а под тебе под дых – зацвела черёмуха, а она всегда цветёт к холодам.
В нотариальной конторе надо было писать заявления о вступлении в наследство. Восемндацать лет, подпись опекуна уже не нужна, и самого опекуна уже нет: Таня автоматически избавлялась от обузы в день совершеннолетия опекаемой сестры.
Зина получила на руки бумаги:
– Распишитесь здесь и здесь…
– Ну, что тянешь? – не выдержал Сашуля. – Писать разучилась?
Зина не разучилась писать. Ей вспомнился приём на работу и Марина из отдела кадров, принимавшая документы у неё. Тогда Зина лихо подписала трудовой договор, даже не глядя в его шапку, а Марина, хищно скалясь, поздравила:
– Молодец. Теперь ты поступаешь ко мне в сексуальное рабство и первой твоей обязанностью будет сделать мне куни прямо сейчас.
Что такое «куни», Зина не поняла, впервые услышав слово от Марины. Прочла потом, в интернете, и испытала дзен, от которого уши сами свернулись в трубочки стыда и едва не выпали в осадок, но то было потом. А тогда смотрела, хлопала глазами и не знала, что сказать на это.
– Ты же не прочитала договор, – пояснила Марина в ответ на огромные глаза новенькой. – А там всё написано: что ты должна, кому и как, за какие деньги, график смены. Не бойся! Ничего про сексуальное рабство там нет. Но запомни: никогда ни одну бумагу, ни один договор, ни одно заявление не подписывай, не прочитав предварительно от корки до корки, включая мелкий подстрочник. Твоя подпись обратной силы иметь не будет. Поставила – значит, знала, на что подписываешься. Если торопят тебя – тем более, не подписывай! Пусть ждут, не обломятся.
И вот теперь, заявление о вступлении в наследство… Лежит так, что только реквизиты свои вписать внизу на оборотной стороне, паспортные данные, дата, подпись.
Зина потянула лист из вороха бумаг, чтобы прочитать начало. Заявление об отказе в доле наследства … У Сашули вытянулась его мерзкая рожа.
– Я не буду это подписывать, – резко заявила Зина.
– Вы же отказываетесь, не так ли? – осведомилась нотариус.
– Нет, – сказала Зина. – Не отказываюсь.
– Одну минуточку, – сказал Сашуля. – Одну минуточку, позвольте поговорить с девочкой…
– Нет! – крикнула Зина. – Не позволяйте со мной разговаривать! Я не отказываюсь, я не отказываюсь!
Нотариус пожала плечами. И протянула правильный бланк.
Позже, вспоминая, Зина поняла, что если бы подмахнула бумагу не глядя, нотариус ничего не сказала бы вообще. Но из-за поднятого крика побоялась связываться и настаивать, всё-таки подсудное дело, чреватое многими неприятностями, а «святые» 90е давно миновали, проворачивать подобные махинации становилось с каждым годом всё сложнее и сложнее.
Но всё это было потом и вскользь и уже никак не задевало.
Дома Сашуля устроил бурю. Интеллигентный красавец, он кричал, что ради неё, Зины, старался. Что собственность в руках одного человека проще продать, быстрее и качественнее. На резонный вопрос, зачем, собственно, продавать, отвечал, что его ребёнок должен родиться в современной новостройке дальше по Шуваловскому. С видом на Лахта-Центр. А не вот в этой панельной, с позволения сказать, конуре с окнами на эти вот еб…я, то есть, автостоянку, и замусоренный канал за нею.
– Зина! – вторила любимому мужчине дура-сестра, – сразу после оформления ты должна оформить дарственную! Ты что, хочешь зла своему племяннику? Хочешь, чтобы он жил в старой квартире с заплесневевшими обоями?
Зина молча слушала их доводы. Чем больше слушала, тем сильнее разгорался внутри яростный пожар. Когда они иссякли наконец-то, девушка подняла глаза. Посмотрела сначала на Таню. Долго смотрела, так долго, что та не выдержала, отвела взгляд. Потом посмотрела на Сашулю. Пронять его не стоило даже и пытаться, поэтому Зина тихо, упрямо и твёрдо выговорила:
– Нет.
Сашуля подавился возмущением, а Таня спросила растерянно:
– Как это – нет?..
Зина пожала плечами. Встала и вышла из кухни, уже не слушая, что ей там неслось вслед.
У себя долго сидела на подоконнике, раскрыв раму, глотала свежий майский вечер, – белый, прозрачный и ледяной, собирала и никак не могла собрать в кучку свои мысли. Если бы Сашуля завтра споткнулся и упал в открытый люк с концами, она бы не заплакала.
А может, надо было всё-таки не ерепениться, и всё-таки пожелать добра Таниному ребёнку? Пусть он родится в новостройке напротив Лахта-Центра. Ребёнку действительно нужны хорошие условия для жизни и развития...
Но – было бы место в той хорошей жизни у самой Зины?
***
– Зинаида, – сердито повторила Инна Валерьевна, вгоняя машину в крутой поворот, – ты сошла с ума?
Перед глазами ещё стелилась тёмная, подсвеченная уличными фонарями, гладь канала. Зина всё ещё летела вниз, к финалу своей коротенькой жизни. И на прямой вопрос ответить не сумела. Лишь на пятый или шестой повтор подтвердила, лишь бы отвязалась от неё невозможная эта женщина:
– Да. Я сошла с ума…
– Родственнички у тебя не подарок, – сказала Инна Валерьевна. – Конфликт – с ними?
И тогда Зину накрыло вдруг мелким истеричным хихиканьем. Она смеялась, смеялась, смеялась, и – смеялась. Конфликт! О, кабы Инна Валерьевна знала, что там был за конфликт! Какой у того конфликта вкус, какое послевкусие.
– Эк развезло тебя, – качая головой, выговорила Инна Валерьевна. – Ну, ничего, ничего, всё уже окончилось. И окончилось хорошо, Зина. Ты попала в хорошие руки.
Хорошо… в хорошие… Разум не вмещал знакомые с детства слова.
Может быть, потому, что никак не хотел вернуться к жизни.
Мимо несло предрассветные улицы. Мелькали дома, дома, дома… Старые фасады, помнившие ещё царские времена. В какой-то момент под колёса легли рельсы, значит, по этой улице ходил трамвай.
Зина согнулась, спрятала лицо в ладонях, и смех переродился в судорожные рыдания.
В голове же вертелась единственная, осмысливаемая сейчас фраза из пушкинского «Евгения»: «а счастье было так возможно, так близко…»
Три месяца назад
Параллельное существование в одном пространстве начало приносить сюрпризы быстро. Сначала в списках должников-неплательщиков по коммунальным появился знакомый номер. За неплательщиками управляющая компания строго бдила и вывешивала на доску позора сразу после первой же неуплаты.
Трёхкомнатная. Пять тысяч семьсот. За три месяца будет семнадцать сто. А после трёх месяцев передадут в суд – грозное предупреждение под списком чернело гневным толстым шрифтом.
– Плати сама, – предложил Сашуля, пожимая плечами. – Ты же теперь, блин, собственница.
– Но не я же одна! – возмутилась Зина.
– А мы полгода полную стоимость сами платили. Теперь твоя очередь платить полгода.
Что такое вычесть пять семьсот из зарплаты размером в двадцать три тысячи объяснять долго не надо. Катастрофа. Но масштаб катастрофы обнаружился утром: Сашуля, уходя из ванной, оставил открытым кран горячей воды. Вода шумела, пока Зина не обратила на это внимания, и сколько её слилось в канализацию, один бог знает. И расчётный отдел, который пришлёт через месяц квитанцию на конскую сумму: можно даже не сомневаться, что там будет не пять тысяч, а все десять. Достаточно посмотреть тарифы на горячую воду.
На вопрос, какого чёрта, Сашуля на голубом глазу ответил:
– Да ты сама забыла воду выключить.
– Что?! – Зина задохнулась от возмущения.
– Зина! – тут же вклинилась сестра. – Как тебе не стыдно, врать и наговаривать на человека?!
Сашуля, мурлыкая себе под нос песенку, оделся, прилизал перед зеркалом свои жиденькие волосёнки, снисходительно позволил жене чмокнуть себя в щёчку и отправился на работу. На работе, по его словам, его безумно ценило начальство, и скоро светило продвижение по карьерной лестнице. Зина сомневалась в его словах: ценят – могли бы платить больше. Не пришлось бы тогда зариться на чужое наследство.
Девушка согрела чайник, бросила себе в кружку кофе из пакетика-трубочки. Размешивала ложечкой, стараясь не смотреть на тарелку сестры, где лежали вареная картошка, две котлеты, солёный огурец. Таню тянуло на солененькое, как всех беременных. И на сладенькое: на краю стола стояла банка сваренной с вечера сгущёнки. К сгущёнке полагалась полная мисочка орешков-кешью. И пахло всё это…
В общем, пахло. Как всегда пахнет, если ты в последнее время жрёшь только кубики магги с вермишелью. Но Зина знала, что умрёт прежде, чем попросит что-то у сестры, не говоря уже, чтобы взять втихаря самой.
– Таня, – сказала Зина, присаживаясь на краешек стула.
– М? – та не подняла головы от тарелки.
– Дай мне нормально, спокойно сдать экзамены. Пожалуйста. Я сдам экзамены и уйду в общежитие при вузе. А вы будете жить здесь сами.
– Думаешь, пройдёшь по конкурсу? – осведомилась сестра.
– Думаю, да, – ответила Зина.
– Ну-ну. Дерзай.
– Что с тобой, Таня? – не выдержала вдруг Зина. – Ты же нормальная была! А теперь… вот мама бы удивилась.
– Не трогай маму, – угрюмо посоветовала Таня. – Не тебе её трогать!
– Не мне?! – возмутилась Зина. – А это я все её вещи из комнаты выбросила, не прошло и года?!
– Тебя же просили по-человечески – разгрести хлам. Не разгребла. Вот и…
Зина онемела. Как это соотнести? Сначала она утверждает, что не младшей сестре вспоминать маму, мол, совести не хватает для этого. А потом заявляет, что мамины вещи – хлам. Мама, мамочка, где ты?! Вернись! Посмотри этой лахудре в её бесстыжие глаза.
– Дай мне сдать экзамены, – повторила Зина. – Просто – дай сдать экзамены нормально! Это же тебе нетрудно?
– Что ты от меня хочешь?
– Хочу, чтобы ты с твоим Сашулей от меня отвязались. Чтобы он воду закрывал после себя! И меня не цеплял. Дайте мне сдать экзамены!
Судя по тому, как Таня не поднимала взгляда, Зина сделала вывод, что в глубине души сестра всё понимает, осознаёт и себя не хвалит. Но признаться в этом вслух не может. То ли боится, то ли что.
– Что он с тобой сделал? – вырвалось у Зины. – Ты посмотри на себя! Таня, так нельзя. Нельзя во всём соглашаться с…
– Я люблю его, – тихо ответила Таня.
И подняла, наконец, голову. Зина поразилась тоске и горечи, светившим из её глаз. Растерялась, молчала…
– Люблю, – с тем же тихим отчаянием повторила сестра. – Понимаешь? Он – первый и единственный мой мужчина, у нас будет ребёнок… Я не переживу, если он меня бросит, уйдёт. Не переживу, Зина. Я люблю его…
По спине хлынуло липким холодом. Что-то обречённо-жуткое проступило на лице Тани, холодное, склизкое, тяжёлое. То, как она смотрела. Как тяжело уронила своё короткое:«люблю». «Это – любовь?!» – потрясённо подумала Зина. – «Именно так любовь и выглядит?!»
Ничего общего с фантастическими чувствами, не раз и не два воспетыми в книгах, от классиков до современного любовного романа, Танино «люблю» не имело. Это было что угодно, только не любовь. Любовь, она… она возвышает. Окрыляет. Отправляет в высокий полёт к белоснежным замкам из облаков.
У Тани крыльев не было. Ни одного.
Да и замками там никакими не пахло.
Зина залпом допила оставшийся кофе и сбежала. Таня, кажется, не заметила её ухода. Так и сидела за столом, сгорбившись, ковыряла бесцельно в тарелке, молчала. От острой жалости внезапно резануло под лопаткой. Бедная злая старшая сестра…
