Лежать в белом ковыле и любоваться бездонной синевой высокого неба. И чтобы всегда светило солнце и цвели яркие цветы. А еще ей очень хочется искупаться в Дону. Хочется оттого сильнее, что это не представляется возможным, что ей нельзя этого сделать. Никак нельзя.
Отец запретил даже думать о том, чтобы пойти купаться на Дон. Слишком опасно. Во всяком случае, он так сказал. А значит так оно и есть. Спорить с отцом она не станет, он всегда и во всем прав. Он самый умный, самый добрый, самый лучший человек на свете.
Он согласился взять ее с собой по делам в станицу. Она знала, что ему нужно было повидать своего давнего знакомого, поселившегося в казачьей станице и купить донской деревенский каймак — молочный продукт, готовящийся из жирного молока. Отец сказал, что это очень полезная для здоровья вещь, к тому же невероятно вкусная! А ведь обычно то, что полезно, вкусным бывает крайне редко. Например, отвратительный рыбий жир.
Внезапно, ее размышления прерывает стук лошадиных копыт. Кто же это может быть? Совсем рядом, по проселочной дороге, проезжают несколько казаков. Она понимает, что нужно лежать тихо, не выдавая себя. Отец пугал ими, когда она была еще совсем маленькой. Но теперь-то ей целых десять лет, она уже не ребенок и ни капельки их не боится. Повинуясь любопытству, она приподнимается и внимательно разглядывает молодых парней в синих штанах с красными лампасами. Один из них поворачивает голову и пристально смотрит на нее, сузив свои серые глаза. Почувствовав тревогу, она вновь ложится, пытаясь скрыться в спасительных, гостеприимных облаках мягкого ковыля. Нужно было слушаться отца, он все и всегда знает лучше. Стук копыт затихает вдали. Опасность миновала.
— Аня! Анюта! Где же ты? — она слышит полный тревоги голос отца.
Она отлучилась ненадолго, просто набрать трав и ковыля, немного погулять и сразу же вернуться к развилке на дороге, где он ждет ее, чтобы ехать обратно в город. Уговорить отца было непросто, он не желал отпускать ее ни на миг, но ведь ей уже целых десять лет!
— Аня, как не стыдно?! — подойдя ближе, отец хватает ее за руку. — Ты сказала, что скоро вернешься, соберешь ковыль и мы поедем домой. Почему так долго? Я места себе не нахожу, да и эти… проезжали.
— Прости меня, папа, — она виновата опускает голову. — Но ведь они ничего плохого не сделали.
Тем не менее она ежится, вспоминая взгляд проезжавшего мимо казака.
— Когда сделают, так поздно будет.
— Что же они могут сделать? — спрашивает она.
— Посадят тебя в клетку, будешь знать, — бормочет отец. — Поехали домой, детка, мать заждалась. — Он улыбается, гладит ее по блестящим на ярком солнце черным волосам.
На душе становится спокойно, радостно, светло. Она знает, что так будет всегда, и отец всегда будет рядом...
— Папа… папочка… — Анне казалось, что она кричит, но с сухих губ вырывался лишь свистящий шепот.
Отец не услышит ее, он не придет и не поможет своей непослушной девочке. Он не сможет ее спасти, он слишком далеко. Там, откуда не возвращаются. Она желала бы быть с ним, но судьба распорядилась иначе. Отныне ее жизнь будет зависеть от других людей, от смертельных врагов.
С трудом открыв глаза, в первое мгновение она не увидела ничего, перед глазами белой пеленой стоял туман. Точно такой же вязкий туман не таящим облаком обволакивал сознание, мешал осознать то, что произошло накануне.
Нынче Анна была уверена лишь в одном — произошло что-то ужасное и непоправимое. Она смутно помнила, что они проиграли бой, помнила о страшной судьбе своих товарищей. Казаки расстреляли их и зарыли в одной общей яме. Вместе с ними должна была лежать и она, но Богу или судьбе было угодно спасти ее от смерти. Быть может, только для того, чтобы послать куда более тяжкое испытание?
— Она не помрет? Двое ден лежит, худо ей.
— Очунеется. Кружку дай. Пущай еще выпьет.
Анна повернула голову на смутно слышанные голоса — женский и мужской. Мужской голос показался ей знакомым — будто бы слышала его совсем недавно. А вот женский голос был ей совершенно не знаком, в этом Анна готова была поклясться.
— На, выпей, жидовочка. Держи. — Внезапно, туман перед ее глазами рассеялся и Анна увидела чуть сощуренные серые глаза, курчавый чуб, свисающий из-под фуражки.
— Вы? Где я… — тихо спросила она.
Хотя и сама уже вспомнила, где она может быть. Не иначе, как в казачьем хуторе у своего… хозяина? Воспоминание принесло новую, сдавившую грудь железными тисками боль, сердце вновь бешено забилось.
Анна поняла, что теперь пленница, и неизвестно, сможет ли вновь обрести свободу. Ведь даже денег за свое освобождение она предложить не может, ее мать и сестра теперь, вероятно и сами едва сводят концы с концами. Лишь бы им только выжить, не умереть с голоду. Что уж говорить о каком-то выкупе. Она была одна в целом мире, никому не было дела до ее страданий.
— Ты с нами. Тихо, небось. Вот — выпей, в скорости очунеешься. — Анне показалось, что голос ее, так называемого хозяина звучал ласково, быть может, даже сочувственно.
Вот только она не верила в его сочувствие и в душе готовилась к самому худшему. Анна вспомнила, что казак Аникей собирался увести ее к себе на хутор, в свой курень. От отчаяния она просила казнить ее, как и остальных, а потом провалилась в забытье.
Принимая из его рук кружку с напитком, она сделала глоток. Ощутив привкус степных трав на языке, покорно выпила все до конца. Вкус был приятным, успокаивающим. Ей вновь захотелось забыться и ни о чем не думать. Просто исчезнуть, раствориться… умереть.
— Добре, ягодка, — кивнул Аникей, взяв назад опустевшую кружку. — Это Евдокия Степановна, моя жена — твоя хозяйка. — Он указал на подошедшую низкорослую, но миловидную синеглазую, молодую женщину в накинутом на плечи цветастом платке.
— Хозяйка? — удивленно приподняла брови Анна и неожиданно рассмеялась. — Так у меня будет не только хозяин, но и хозяйка?
— Чего оскаляешься? — не сводя с нее пристального взгляда, спросил Аникей. — Будешь нас во всем слухать и кориться. А не то… — он выразительно дотронулся до нагайки, торчавшей из-за пояса.
— Слушать? Кориться? — Анна попыталась перестать смеяться, ведь ситуация, в которой она оказалась, к веселью отнюдь не располагала. — Это безумие. Просто безумие. Вы живете в средневековье.
— Средне… чего? — сдвинув брови, переспросил Аникей. — Ты шибко не умничай, девка! А не то окорот получишь.
— Будя, Аникуша, — положив руку с неровно остриженными ногтями ему на плечо, жена Аникея полоснула по лицу Анны синим взглядом. — Анна, значит? Нюра… Я так дочку хотела назвать. — Со вздохом она поправила укрывавшее Анну тяжелое одеяло.
— Ты все батю кликала, покамест спала. Иде он нонче? — заинтересованно спросил Аникей.
— Он давно на небесах, — честно призналась Анна, обманывать было бесполезно.
— А кто у тебя из сродственников? — продолжил он свой допрос.
— Мама и младшая сестра, — не задумываясь ответила она, но тут же спохватилась, сообразив, что не должна была говорить о них своим врагам.
Осознав, что совершила ужасную ошибку, Анна чуть ли не до крови закусила губу, пытаясь сдержать накатившие слезы. Она не привыкла притворяться и лгать, но теперь это сыграло с ней злую шутку. Невольно, она подвергла опасности мать и сестру, а ведь они и так беззащитны. Но сказанного уже не вернешь, оставалась лишь надеяться на то, что враги не используют ее откровенность против ее родных.
— Добре, спи зараз. — Проведя ладонью по ее щеке, Аникей вместе с женой покинул спальню, оставляя Анну наедине со своими печальными мыслями.
Услышав надсадный крик петуха, Анна рывком откинула тяжелое одеяло. Ей было жарко, стояли теплые июльские ночи, и впервые за несколько дней она почувствовала себя лучше. Той слабости, сетями опутывающей тело, туманящей разум, заставлявшей ее лежать, прикованной к постели и вынужденно принимать помощь своих врагов, пленивших ее, больше не было. Нынче, нужно было думать о том, что же делать дальше, как жить — смириться или же попытаться бороться с обстоятельствами.
Но как именно бороться, Анна не знала, так же как и не знала, чего ожидать от жизни, от будущего, да и есть ли у нее это будущее.
Приоткрыв дверь маленькой спальни и выйдя в сени, она подошла к входной двери, несколько раз сильно дернула за ручку, которая, увы, не поддавалась. Дверь была заперта.
Ключи, естественно были у ее, так называемых, хозяев, которые, судя по всему вовсе не собирались позволить Анне покинуть курень без их на то, высочайшего соизволения. Подойдя к окну и дотронувшись до беленой стены, она внимательно вгляделась вдаль, заинтересованным взглядом скользнула по деревянной лавочке у дома, чуть поодаль находившемуся навесу для угля, плетеному из лозы забору с висевшим на нем глиняным кувшином.
Грустно улыбнувшись, Анна подумала о том, какой резкий контраст это милое убранство казачьего куреня и база составляет с их жестокостью.
Светло-голубое, перемежающееся ватно-белыми облачками небо на горизонте окрасилось ярко-алым цветом, занималась заря, приходил новый день. А еще, совсем недалеко, неспешный в своем величии тек Дон. Он был совсем близко, но и теперь, так же как в детстве, она по-прежнему не могла там искупаться. Ведь, как когда-то опасался отец, она оказалась в клетке.
Облокотившись о небольшой столик, накрытый клеенкой, она заметила стоявший на нем кувшин с молоком, кружку, несколько яблок на деревянной тарелке и кусок каравая из белого хлеба, лежавший рядом.
Глядя на всю эту нехитрую, но с такой силой манившую к себе снедь, Анна закусила губу. Она и впрямь очень хотела есть, но прикасаться к пище своих врагов, называвших себя ее хозяевами не собиралась.
Во всяком случае, пока они этого не видят. Она не желала давать повод попрекнуть себя их куском.
Все же, душистый аромат каравая неуемно манил к себе и Анна отломила кусочек чуть подрагивающими от слабости длинными пальцами. Но так и осталась стоять, чуть сжав его в руке, не решаясь поднести к губам.
— Оголодала, поди? Ешь, небось. Энто тебе. — Она не заметила, как подошел Аникей.
— Благодарю, но я не хочу есть. — Анна положила кусочек обратно на клеенку.
— Будя тебе. Ешь давай. Слухай, чего велю, — подойдя к Анне, он отломил другой кусок — побольше и поднес его к ее губам, откровенно любуясь их красиво очерченным изгибом.
— Нет, Вы не заставите меня, Аникей… Андрианович, так? Простите, если я запамятовала Ваше отчество, Вы ведь велели называть Вас по отчеству, потому что Вы — мой хозяин? — горько улыбнувшись, она посмотрела Аникею прямо в глаза.
Взгляд его темно-серых глаз заставил Анну покраснеть и опустить голову.
— Не хочешь, значится? — уголки его губ тронула легкая усмешка.
Откусив кусок каравая, он быстрым движением притянул Анну к себе и прижался к ее губам своими, протолкнув кусок ей в рот. Отпрянув, она прижала руку к губам.
— Не будешь исти, так буду кормить, — рассмеялся Аникей.
Анне ничего не оставалось, как разжевать и проглотить кусок. К ее удивлению, ей не захотелось его выплюнуть, наоборот, ощутив на языке вкус свежеиспеченного хлеба, аппетит проснулся и она быстро доела оставшийся каравай, запивая его молоком.
— Здарова заревали. — Зевая, вошла в сени Евдокия, жена Аникея. — Очунелась, девонька? — улыбаясь, она подошла к Анне, внимательно вгляделась в ее лицо, провела рукой по смуглой, чуть впалой щеке.
— Ешь, Нюра. Ты вона как исхудала, надысь привез тебя Аникушка, щечки круглые были, а таперича худа дюже.
Но, неожиданно нахмурившись, она уже строго, без улыбки, посмотрела на Анну:
— А чего это ты дверь открыть щеналась? Я не спала, слыхала. Уж не удумала ли побег?
— Даже если так? — приподняла бровь Анна. — Каждый человек имеет право бороться за свою свободу. Каждый. — Она не боялась говорить то, что думает.
Какая разница, что произойдет с ней дальше, если самое страшное уже, кажется случилось.
— Вона как? — Анне показалось, что во взгляде Аникея мелькнула обида, но затем они вспыхнули гневным пламенем. — Мы со всем добром к тебе, а ты бежать? Кто надысь выхаживал, кто от смерти спас?!
Анна невольно почувствовала укол совести, ей стало стыдно. Аникей говорил правду, и если бы не он, то ее, скорее всего, расстреляли бы вместе с остальными.
С другой стороны, она, возможно, и сама предпочла бы смерть своему нынешнему положению бесправной рабыни.
— Ничего, дадим тебе окорот. Будешь знать. — Аникей резко толкнул ее вперед, к выходу.
Еще мгновение назад, Анна готова была попросить прощение и объяснить, что хотела лишь подышать свежим воздухом, хотя бы ненадолго выйти из душного куреня, но теперь решила сохранять молчание и достоинство. Она не станет унижаться перед этими людьми.
Аникей с Евдокией привели Анну в небольшой сарай, находившейся за куренем.
Подведя ее к стене сарая, Евдокия ловко перехватила ее руки, завела за спину и крепко сжала их, лишая возможности сопротивляться. Подошедший Аникей связал ей руки толстой веревкой.
Анна чуть ли не до крови закусила губу, чтобы не разрыдаться. Неужели недавний кошмар повторялся вновь? На этот раз было даже хуже — руки скрутили за спиной, и это было еще неудобнее и больнее. А главное — безумно унизительно.
Но то, что случилось после, вызвало у Анны дикий, сжимающий сердце до невозможности дышать ужас: стоя лицом к стене и услышав треск ткани, она поняла, что Аникей разорвал у нее на спине старую кофточку.
— Что… вы делаете? — повернув голову, слабым голосом спросила она.
— Зараз увидишь, ягодка, — усмехнувшись, Аникей мимолетно коснулся губами ее щеки.
— Вы привезли меня сюда, для того, чтобы мучить, — по щеке Анны скатилась слеза. — А вовсе не для того, чтобы работать.
— Погоди, успеется. — Ответила Евдокия, убирая с ее шеи черные волосы, связывая их лентой. — Давай, Аникуша. Да токмо не шибко, чтоб не померла, — обратилась она к Аникею, державшему длинный кнут.
Спустя миг, Анна издала громкий стон от пронзающей спину острой, обжигающей боли. Слезы градом покатились по щекам, такой боли она не испытывала еще ни разу в жизни.
Увы, удар не был единственным. Почти сразу, на ее спину обрушился еще один, который показался даже больнее и сильнее первого, и просто сбил с ног. Анна упала на устланный слоем сена земляной пол сарая.
— Будя, — проговорила Евдокия. — Уразумела хучь трошки.
Лежа на полу сарая со связанными за спиной руками, Анна чувствовала себя совершенно раздавленной и беспомощной. Когда Аникей взял ее на руки, чтобы отнести обратно в курень, она желала вновь потерять сознание, провалиться в забытье, как раньше.
— Ну, Нюрушка, ты кубыть работать желала? Будет тебе работа. Дуня тебе все покажет, научит. — Приподняв Анну за плечи, Аникей посадил ее на постели, протянул кружку молока и калач.
Взяв нехитрое угощение из его рук она принялась медленно есть, отламывая маленькие кусочки. Спустя пару дней после экзекуции кнутом спина все еще болела, жгучая обида не утихала, но этой ночью, впервые за долгое время Анне приснился отец.
Он редко ей снился, а в последний год — никогда.
Отец запретил даже думать о том, чтобы пойти купаться на Дон. Слишком опасно. Во всяком случае, он так сказал. А значит так оно и есть. Спорить с отцом она не станет, он всегда и во всем прав. Он самый умный, самый добрый, самый лучший человек на свете.
Он согласился взять ее с собой по делам в станицу. Она знала, что ему нужно было повидать своего давнего знакомого, поселившегося в казачьей станице и купить донской деревенский каймак — молочный продукт, готовящийся из жирного молока. Отец сказал, что это очень полезная для здоровья вещь, к тому же невероятно вкусная! А ведь обычно то, что полезно, вкусным бывает крайне редко. Например, отвратительный рыбий жир.
Внезапно, ее размышления прерывает стук лошадиных копыт. Кто же это может быть? Совсем рядом, по проселочной дороге, проезжают несколько казаков. Она понимает, что нужно лежать тихо, не выдавая себя. Отец пугал ими, когда она была еще совсем маленькой. Но теперь-то ей целых десять лет, она уже не ребенок и ни капельки их не боится. Повинуясь любопытству, она приподнимается и внимательно разглядывает молодых парней в синих штанах с красными лампасами. Один из них поворачивает голову и пристально смотрит на нее, сузив свои серые глаза. Почувствовав тревогу, она вновь ложится, пытаясь скрыться в спасительных, гостеприимных облаках мягкого ковыля. Нужно было слушаться отца, он все и всегда знает лучше. Стук копыт затихает вдали. Опасность миновала.
— Аня! Анюта! Где же ты? — она слышит полный тревоги голос отца.
Она отлучилась ненадолго, просто набрать трав и ковыля, немного погулять и сразу же вернуться к развилке на дороге, где он ждет ее, чтобы ехать обратно в город. Уговорить отца было непросто, он не желал отпускать ее ни на миг, но ведь ей уже целых десять лет!
— Аня, как не стыдно?! — подойдя ближе, отец хватает ее за руку. — Ты сказала, что скоро вернешься, соберешь ковыль и мы поедем домой. Почему так долго? Я места себе не нахожу, да и эти… проезжали.
— Прости меня, папа, — она виновата опускает голову. — Но ведь они ничего плохого не сделали.
Тем не менее она ежится, вспоминая взгляд проезжавшего мимо казака.
— Когда сделают, так поздно будет.
— Что же они могут сделать? — спрашивает она.
— Посадят тебя в клетку, будешь знать, — бормочет отец. — Поехали домой, детка, мать заждалась. — Он улыбается, гладит ее по блестящим на ярком солнце черным волосам.
На душе становится спокойно, радостно, светло. Она знает, что так будет всегда, и отец всегда будет рядом...
***
— Папа… папочка… — Анне казалось, что она кричит, но с сухих губ вырывался лишь свистящий шепот.
Отец не услышит ее, он не придет и не поможет своей непослушной девочке. Он не сможет ее спасти, он слишком далеко. Там, откуда не возвращаются. Она желала бы быть с ним, но судьба распорядилась иначе. Отныне ее жизнь будет зависеть от других людей, от смертельных врагов.
С трудом открыв глаза, в первое мгновение она не увидела ничего, перед глазами белой пеленой стоял туман. Точно такой же вязкий туман не таящим облаком обволакивал сознание, мешал осознать то, что произошло накануне.
Нынче Анна была уверена лишь в одном — произошло что-то ужасное и непоправимое. Она смутно помнила, что они проиграли бой, помнила о страшной судьбе своих товарищей. Казаки расстреляли их и зарыли в одной общей яме. Вместе с ними должна была лежать и она, но Богу или судьбе было угодно спасти ее от смерти. Быть может, только для того, чтобы послать куда более тяжкое испытание?
— Она не помрет? Двое ден лежит, худо ей.
— Очунеется. Кружку дай. Пущай еще выпьет.
Анна повернула голову на смутно слышанные голоса — женский и мужской. Мужской голос показался ей знакомым — будто бы слышала его совсем недавно. А вот женский голос был ей совершенно не знаком, в этом Анна готова была поклясться.
— На, выпей, жидовочка. Держи. — Внезапно, туман перед ее глазами рассеялся и Анна увидела чуть сощуренные серые глаза, курчавый чуб, свисающий из-под фуражки.
— Вы? Где я… — тихо спросила она.
Хотя и сама уже вспомнила, где она может быть. Не иначе, как в казачьем хуторе у своего… хозяина? Воспоминание принесло новую, сдавившую грудь железными тисками боль, сердце вновь бешено забилось.
Анна поняла, что теперь пленница, и неизвестно, сможет ли вновь обрести свободу. Ведь даже денег за свое освобождение она предложить не может, ее мать и сестра теперь, вероятно и сами едва сводят концы с концами. Лишь бы им только выжить, не умереть с голоду. Что уж говорить о каком-то выкупе. Она была одна в целом мире, никому не было дела до ее страданий.
— Ты с нами. Тихо, небось. Вот — выпей, в скорости очунеешься. — Анне показалось, что голос ее, так называемого хозяина звучал ласково, быть может, даже сочувственно.
Вот только она не верила в его сочувствие и в душе готовилась к самому худшему. Анна вспомнила, что казак Аникей собирался увести ее к себе на хутор, в свой курень. От отчаяния она просила казнить ее, как и остальных, а потом провалилась в забытье.
Принимая из его рук кружку с напитком, она сделала глоток. Ощутив привкус степных трав на языке, покорно выпила все до конца. Вкус был приятным, успокаивающим. Ей вновь захотелось забыться и ни о чем не думать. Просто исчезнуть, раствориться… умереть.
— Добре, ягодка, — кивнул Аникей, взяв назад опустевшую кружку. — Это Евдокия Степановна, моя жена — твоя хозяйка. — Он указал на подошедшую низкорослую, но миловидную синеглазую, молодую женщину в накинутом на плечи цветастом платке.
— Хозяйка? — удивленно приподняла брови Анна и неожиданно рассмеялась. — Так у меня будет не только хозяин, но и хозяйка?
— Чего оскаляешься? — не сводя с нее пристального взгляда, спросил Аникей. — Будешь нас во всем слухать и кориться. А не то… — он выразительно дотронулся до нагайки, торчавшей из-за пояса.
— Слушать? Кориться? — Анна попыталась перестать смеяться, ведь ситуация, в которой она оказалась, к веселью отнюдь не располагала. — Это безумие. Просто безумие. Вы живете в средневековье.
— Средне… чего? — сдвинув брови, переспросил Аникей. — Ты шибко не умничай, девка! А не то окорот получишь.
— Будя, Аникуша, — положив руку с неровно остриженными ногтями ему на плечо, жена Аникея полоснула по лицу Анны синим взглядом. — Анна, значит? Нюра… Я так дочку хотела назвать. — Со вздохом она поправила укрывавшее Анну тяжелое одеяло.
— Ты все батю кликала, покамест спала. Иде он нонче? — заинтересованно спросил Аникей.
— Он давно на небесах, — честно призналась Анна, обманывать было бесполезно.
— А кто у тебя из сродственников? — продолжил он свой допрос.
— Мама и младшая сестра, — не задумываясь ответила она, но тут же спохватилась, сообразив, что не должна была говорить о них своим врагам.
Осознав, что совершила ужасную ошибку, Анна чуть ли не до крови закусила губу, пытаясь сдержать накатившие слезы. Она не привыкла притворяться и лгать, но теперь это сыграло с ней злую шутку. Невольно, она подвергла опасности мать и сестру, а ведь они и так беззащитны. Но сказанного уже не вернешь, оставалась лишь надеяться на то, что враги не используют ее откровенность против ее родных.
— Добре, спи зараз. — Проведя ладонью по ее щеке, Аникей вместе с женой покинул спальню, оставляя Анну наедине со своими печальными мыслями.
Прода от 14.02.2024, 13:07
Услышав надсадный крик петуха, Анна рывком откинула тяжелое одеяло. Ей было жарко, стояли теплые июльские ночи, и впервые за несколько дней она почувствовала себя лучше. Той слабости, сетями опутывающей тело, туманящей разум, заставлявшей ее лежать, прикованной к постели и вынужденно принимать помощь своих врагов, пленивших ее, больше не было. Нынче, нужно было думать о том, что же делать дальше, как жить — смириться или же попытаться бороться с обстоятельствами.
Но как именно бороться, Анна не знала, так же как и не знала, чего ожидать от жизни, от будущего, да и есть ли у нее это будущее.
Приоткрыв дверь маленькой спальни и выйдя в сени, она подошла к входной двери, несколько раз сильно дернула за ручку, которая, увы, не поддавалась. Дверь была заперта.
Ключи, естественно были у ее, так называемых, хозяев, которые, судя по всему вовсе не собирались позволить Анне покинуть курень без их на то, высочайшего соизволения. Подойдя к окну и дотронувшись до беленой стены, она внимательно вгляделась вдаль, заинтересованным взглядом скользнула по деревянной лавочке у дома, чуть поодаль находившемуся навесу для угля, плетеному из лозы забору с висевшим на нем глиняным кувшином.
Грустно улыбнувшись, Анна подумала о том, какой резкий контраст это милое убранство казачьего куреня и база составляет с их жестокостью.
Светло-голубое, перемежающееся ватно-белыми облачками небо на горизонте окрасилось ярко-алым цветом, занималась заря, приходил новый день. А еще, совсем недалеко, неспешный в своем величии тек Дон. Он был совсем близко, но и теперь, так же как в детстве, она по-прежнему не могла там искупаться. Ведь, как когда-то опасался отец, она оказалась в клетке.
Облокотившись о небольшой столик, накрытый клеенкой, она заметила стоявший на нем кувшин с молоком, кружку, несколько яблок на деревянной тарелке и кусок каравая из белого хлеба, лежавший рядом.
Глядя на всю эту нехитрую, но с такой силой манившую к себе снедь, Анна закусила губу. Она и впрямь очень хотела есть, но прикасаться к пище своих врагов, называвших себя ее хозяевами не собиралась.
Во всяком случае, пока они этого не видят. Она не желала давать повод попрекнуть себя их куском.
Все же, душистый аромат каравая неуемно манил к себе и Анна отломила кусочек чуть подрагивающими от слабости длинными пальцами. Но так и осталась стоять, чуть сжав его в руке, не решаясь поднести к губам.
— Оголодала, поди? Ешь, небось. Энто тебе. — Она не заметила, как подошел Аникей.
— Благодарю, но я не хочу есть. — Анна положила кусочек обратно на клеенку.
— Будя тебе. Ешь давай. Слухай, чего велю, — подойдя к Анне, он отломил другой кусок — побольше и поднес его к ее губам, откровенно любуясь их красиво очерченным изгибом.
— Нет, Вы не заставите меня, Аникей… Андрианович, так? Простите, если я запамятовала Ваше отчество, Вы ведь велели называть Вас по отчеству, потому что Вы — мой хозяин? — горько улыбнувшись, она посмотрела Аникею прямо в глаза.
Взгляд его темно-серых глаз заставил Анну покраснеть и опустить голову.
— Не хочешь, значится? — уголки его губ тронула легкая усмешка.
Откусив кусок каравая, он быстрым движением притянул Анну к себе и прижался к ее губам своими, протолкнув кусок ей в рот. Отпрянув, она прижала руку к губам.
— Не будешь исти, так буду кормить, — рассмеялся Аникей.
Анне ничего не оставалось, как разжевать и проглотить кусок. К ее удивлению, ей не захотелось его выплюнуть, наоборот, ощутив на языке вкус свежеиспеченного хлеба, аппетит проснулся и она быстро доела оставшийся каравай, запивая его молоком.
— Здарова заревали. — Зевая, вошла в сени Евдокия, жена Аникея. — Очунелась, девонька? — улыбаясь, она подошла к Анне, внимательно вгляделась в ее лицо, провела рукой по смуглой, чуть впалой щеке.
— Ешь, Нюра. Ты вона как исхудала, надысь привез тебя Аникушка, щечки круглые были, а таперича худа дюже.
Но, неожиданно нахмурившись, она уже строго, без улыбки, посмотрела на Анну:
— А чего это ты дверь открыть щеналась? Я не спала, слыхала. Уж не удумала ли побег?
— Даже если так? — приподняла бровь Анна. — Каждый человек имеет право бороться за свою свободу. Каждый. — Она не боялась говорить то, что думает.
Какая разница, что произойдет с ней дальше, если самое страшное уже, кажется случилось.
— Вона как? — Анне показалось, что во взгляде Аникея мелькнула обида, но затем они вспыхнули гневным пламенем. — Мы со всем добром к тебе, а ты бежать? Кто надысь выхаживал, кто от смерти спас?!
Анна невольно почувствовала укол совести, ей стало стыдно. Аникей говорил правду, и если бы не он, то ее, скорее всего, расстреляли бы вместе с остальными.
С другой стороны, она, возможно, и сама предпочла бы смерть своему нынешнему положению бесправной рабыни.
— Ничего, дадим тебе окорот. Будешь знать. — Аникей резко толкнул ее вперед, к выходу.
Еще мгновение назад, Анна готова была попросить прощение и объяснить, что хотела лишь подышать свежим воздухом, хотя бы ненадолго выйти из душного куреня, но теперь решила сохранять молчание и достоинство. Она не станет унижаться перед этими людьми.
Аникей с Евдокией привели Анну в небольшой сарай, находившейся за куренем.
Подведя ее к стене сарая, Евдокия ловко перехватила ее руки, завела за спину и крепко сжала их, лишая возможности сопротивляться. Подошедший Аникей связал ей руки толстой веревкой.
Анна чуть ли не до крови закусила губу, чтобы не разрыдаться. Неужели недавний кошмар повторялся вновь? На этот раз было даже хуже — руки скрутили за спиной, и это было еще неудобнее и больнее. А главное — безумно унизительно.
Но то, что случилось после, вызвало у Анны дикий, сжимающий сердце до невозможности дышать ужас: стоя лицом к стене и услышав треск ткани, она поняла, что Аникей разорвал у нее на спине старую кофточку.
— Что… вы делаете? — повернув голову, слабым голосом спросила она.
— Зараз увидишь, ягодка, — усмехнувшись, Аникей мимолетно коснулся губами ее щеки.
— Вы привезли меня сюда, для того, чтобы мучить, — по щеке Анны скатилась слеза. — А вовсе не для того, чтобы работать.
— Погоди, успеется. — Ответила Евдокия, убирая с ее шеи черные волосы, связывая их лентой. — Давай, Аникуша. Да токмо не шибко, чтоб не померла, — обратилась она к Аникею, державшему длинный кнут.
Спустя миг, Анна издала громкий стон от пронзающей спину острой, обжигающей боли. Слезы градом покатились по щекам, такой боли она не испытывала еще ни разу в жизни.
Увы, удар не был единственным. Почти сразу, на ее спину обрушился еще один, который показался даже больнее и сильнее первого, и просто сбил с ног. Анна упала на устланный слоем сена земляной пол сарая.
— Будя, — проговорила Евдокия. — Уразумела хучь трошки.
Лежа на полу сарая со связанными за спиной руками, Анна чувствовала себя совершенно раздавленной и беспомощной. Когда Аникей взял ее на руки, чтобы отнести обратно в курень, она желала вновь потерять сознание, провалиться в забытье, как раньше.
***
— Ну, Нюрушка, ты кубыть работать желала? Будет тебе работа. Дуня тебе все покажет, научит. — Приподняв Анну за плечи, Аникей посадил ее на постели, протянул кружку молока и калач.
Взяв нехитрое угощение из его рук она принялась медленно есть, отламывая маленькие кусочки. Спустя пару дней после экзекуции кнутом спина все еще болела, жгучая обида не утихала, но этой ночью, впервые за долгое время Анне приснился отец.
Он редко ей снился, а в последний год — никогда.
