— Всё кончено… Я убил своего сына… - мерно произнес он.
Елена громко зарыдала. И вдруг император закрыл лицо ладонями. И его плечи дрогнули.
—Помогите мне подняться, Лиза, - сказал цесаревич.
Лиза встала на колени, протянула руки и помогла Александру встать. Тот тяжело оперся на ее плечи, чуть подтолкнул ее и они подошли к императору. Александр покачнулся, встал прямо, подошел к отцу и обнял его, прижавшись лбом к его плечу.
Император убрал руки от лица, посмотрел на сына. Глаза его были сухи, но только лихорадочно блестели. Он взял в ладони лицо сына, посмотрел ему в глаза. Легкая волна пошла от императора к наследнику. Александр вздохнул и распрямился, боль оставила его.
—Что это? – прошептал цесаревич.
—Магия, я исцелил тебя, - глухо ответил император.
—Ты так можешь? – поразился Александр. – Я не знал… Я и подумать не мог, что ты маг.
—Я тщательно хранил свою тайну, - ответил император. – Об этом никто не должен был знать и не узнает, это слишком опасное знание.
—Но сколько бы ты мог сделать! – воскликнул цесаревич. – Когда моя жена была больна, ты же мог…
—Нет! – император оборвал сына. – Послушай меня. Ты видел, что сегодня произошло, верно? Этот дар наше проклятие. В мире, где магией никто почти не владеет, но есть кто-то один, у кого есть Сила, крайне опасно раскрывать такой секрет. Владельцу Силы сложно удержаться от произвола, а остальным – сложно не заходить уничтожить столько могущественного мага. Конечно, я пользуюсь ею втайне, когда происходит что-то, что требует особого вмешательства. Но это – исключение. Только исключение. Запомни это. И еще запомни мой сегодняшний выбор, - Александр Николаевич посмотрел на лежащего у его ног Алексей. – Его смерть на моей совести, - прошептал он. – Но он бы не справился с этой тайной. Запомни, мой мальчик, хороший правитель всегда интересы страны поставит выше личного интереса. Даже выше жизни собственного сына. Таков наш крест.
Лиза молча слушала слова императора. Ей было безумно жаль этого могущественного человека. Слезы выступили у нее на глазах, тем более что Елена плакала, не переставая, склонившись над телом Алексея.
—Елена, - прозвучал голос императора. – А Софью тебе не жалко? – вдруг спросил он.
Елена вздрогнула и подняла голову.
—Ведь он убил ее, - прибавил он.
Елена замерла от этих слов отца.
—Подумай об этом. А теперь я беру с вас клятву о молчании, - император провел рукой и к каждому от его ладони протянулась еле видная голубая ниточка.
В воздухе будто бы прозвенело несколько хрустальных колокольчиков.
—Теперь даже если захотите, не сможете никому ничего рассказать, - произнес Александр Николаевич. – А теперь нам надо идти.
—А… а они? – прошептала Елена, проведя рукой в сторону Алексей и Софьи.
—Это не твоя забота, пойдем, - император протянул руку дочери, и Елена приняла ее.
Глава 18
"Петербургская газета", №218, 10 сентября
«Сообщение двора Его Императорского Величества.
25 июля сего года, в 4 часа пополудни, в Зимнем дворце, после краткого, но тяжкого недуга, скончался Его Императорское Высочество, царевич Алексей Александрович.
Причиной смерти названа внезапная остановка сердца, вызванная внутренним воспалением, оставшимся, к сожалению, нераспознанным.
Двор глубоко потрясён кончиной государева сына. Объявлен двенадцатидневный траур. Торжественные церемонии отменены.
Всенародное прощание с покойным состоится в Домовой церкви Зимнего дворца.
Господь да упокоит его душу».
Сначала горожане не поверили.
В булочных, в очередях у молочниц, у газетных лавок на Литейном, у ворот Воронцовской гимназии — везде шептались.
— Да быть не может. Ведь вчера ж писали, что его видели на Мойке, в отличном расположении духа…
— Сердце, пишут. Молодой совсем…
— Оно и бывает: сперва смеётся, а потом — бац…
— А вы помните, как он маленьким в соборе на хоры залез? Такой был озорной… беда-то какая…
На Фонтанке какой-то старик в картузе тихо сказал соседу, молодому мужчине, стоявшему рядом с ним с газетой в руках:
— Видно, судьба такая – помереть молодым.
На Малой Морской, у кафе "Эльсинор", дама в шляпе с вуалью вздохнула:
— Не иначе, сглазили!
Дети продавали газеты с криками:
— "Скорбь Императора! Кончина царевича! Последние часы!" —
и от этого крика всем делалось тревожно и не по себе.
В каждом доме столицы и империи все обсуждали тягостную новость о кончине младшего императорского сына.
Анна Павловна, мать Лизы, сидела в кресле и вытирала глаза батистовым платком.
— Такой милый мальчик был… всегда приветствовал меня на балах. С Лизой тогда на Бале Дебютанток танцевал! Такое горе для отца и матери!
Петр Васильевич, нахмуренный, но молчаливый, просто повторял:
— Молод… слишком молод, чтобы умереть. Что же могло произойти?
Лидия Тимофеевна с дочерью пожаловали к Агриппине Львовны. Дамы уселись в гостиной и принялись обсуждать страшную новость
— Это ужасно. Совсем ужасно! – говорила Лидия Тимофеевна.
—Да, смерть такого блестящего юноши не может никого оставить равнодушным, - качала головой Агриппина Львовна.
—А ведь мой Eudoxi нравилась ему, - понизив голос, сказала Лидия Тимофеевна.
—О… конечно… - согласно ответила Агриппина Львовна, не преминув внутренне усмехнуться и глянуть на собственную дочь.
Евдокия Ардалионовна и Варвара Николаевна, между тем, сидели рядом и делились собственными соображениями.
—Maman велела ныне надеть траур, - говорила юная Варвара Николаевна. – Хотя черный мне не к лицу совершенно.
—Я читала в книге, - важно ответила ей Евдоксия Ардалионовна, - что в средние века во Франции белый был цветом траура. Белый теперь был бы более нам к лицу, я полагаю.
—Ах, какая прелесть! – воскликнула ее визави.
В Инженерной Академии шептались по углам о разном.
— А говорят, магическая болезнь.
— А может, самоубийство? Уж очень неожиданно…
— Да ну вас. О чем вы? Что за романтические бредни? Странно, что лекари не справились. Императорскую кровь беречь надо. Один наследник – куда это годится?
Во Фрейлинском коридоре дворца шли другие разговоры. Фрейлины шептались по гостиным и собственным спальням. Кто-то рыдал, оплакивая красавчика-царевича, кто-то о чем-то заговорщически шептался.
Мария Павловна Друцкая сидела у окна, над чашкой давно остывшего чая. Фрейлина Шаховская стояла у книжного шкафа, перебирая томики без всякого интереса — просто, чтобы занять руки.
— Знаешь, — вдруг тихо сказала Друцкая, — я не верю, что это болезнь.
Шаховская не обернулась.
— Никто не верит. Но вслух никто ничего не скажет.
— А Софья? Про нее все молчат, умерла и умерла. Не странно ли?
Шаховская хмыкнула:
—Говорят, сердце.
—Не много ли сердечников? Удобная отговорка.
—А ведь она была безумно в него влюблена… Она же буквально… жила им.
—Она была им больна, - отрезала Друцкая.
Некоторое время девушка молчали, потом Шаховская вздрогнула, посмотрела на собеседницу и сказала:
—А если это… двойное самоубийство?
Последние слова она произнесла еле слышно.
—Ты с ума сошла? И не думай!
Екатерина подошла ближе. Села рядом с Марией, склонилась к ней:
—А как еще такое можно объяснить?
—Дурацкое предположение… Молчи о нем! Не вздумай! Это же позор, их же отпевать нельзя.
—Потому и молчат…
—Нет… нет… не может такого быть…
Обе замолчали. Им стало вдруг очень страшно.
— Мари… — тихо сказала Шаховская. — Давай не будем больше об этом говорить. Ни с кем.
— Конечно, — кивнула Друцкая. — Само собой.
Девушки переглянулись и окончательно примолкли.
Петербург скорбел, как умел, одетый в черные шелка и бархат, с черными повязками, крестами, панихидами, фальшивыми слезами и лицемерными вздохами. Империя хоронила царского сына. Но никто не знал, кого именно она потеряла. И тем более, никто не знал, что Империя едва не потеряла самоё себя.
Большая церковь Зимнего дворца утопала в золоте. Прекрасная, воздушная, радостная в обычные дни, в этот день она была погружена в скорбь.
Перед алтарём стоял гроб царевича Алексея. Царевич лежал в нем прекрасный, спокойный, будто спал. По обе стороны – почетный караул, рядом семейство, придворные…
Пахло воском и ладаном, кто-то неумолчно читал Псалтырь. Императрица вся в черном стояла около гроба, держа руку на руке усопшего. Бледная, несчастная, с потухшими глазами. Она прорыдала всю ночь, а теперь не могла оторвать взгляда от сына. Император стоял рядом с ней, аккуратно поддерживая супругу под локоть.
Царевны стояли поодаль. Из них только Анна плакала, Елена и Ольга стояли с абсолютно сухими глазами. Ольга стояла одна, было решено, что покуда их брак со Строгановым не был признан официально, им не стоит показывать вместе. Цесаревич с супругой стояли позади сестер. Цесаревна откровенно плакала, а ее супруг стоял со строгим лицом, сдержанный и бледный.
Придворные заполнили храм, кроме того, тут были и представители всех аристократических домов, которые оказались в этот день в столице. Отдельно стояли профессор Острожский и высшие чины Инженерной академии. Тут же были полковник Греве, какие-то военные и жандармы в мундирах.
Отпевал царевича митрополит Московский. Голос его гремел надо всеми.
— Со духи праведных скончавшагося… упокой, Господи…
Свечи потрескивали, придворные со скорбными лицами перешептывались и разглядывали императорскую семью и друг друга. Отдельной стайкой стояли фрейлины, меж которых была и Лиза. После всего случившегося, на ощущала себя будто кукла, которую взяли и переставляют из стороны в сторону. Вот теперь одели в траур и поставили в церкви. А зачем? Менее всего ей хотелось бы быть ту., но деваться было некуда. Она – одна их тех немногих, кто знает правду. Она – свидетель. Теперь вряд ли император когда-нибудь выпустит ее из поля своего зрения. Конечно, магическую клятву ей не переступить, но всё же…
Лиза подняла глаза и встретилась взглядом с царевной Еленой. Та чуть повернулась и смотрела на Лизу в упор. Елена чуть улыбнулась, но глаза ее оставались серьезными. Она сделала знак рукой, подзывая Лизу. Лиза вышла из строя фрейлин и двинулась к царевне, стала рядом с ней. Елена тихо прошептала:
—Я их последних сил держусь, это невозможно…
—Ваше Высочество, еще немного осталось, - ответила Лиза. – Скоро можно будет уйти.
—Дай мне руку, прошу тебя…
Лиза протянула руку царевне, и та оперлась на нее. Конечно, это не осталось незамеченным другими фрейлинами и придворными. Страшно подумать, что там все себе напридумывали, приметив слабость царевны.
Ольга склонила голову к сестре.
—Ты что делаешь?
—Мне дурно, - ответила Елена.
—Теперь все решат, что ты или больна, или…
—Или что?
—Что-нибудь неприличное, - мрачно ответила Ольга. – Душно тут… - прибавила она.
Но тут общее внимание переключилось на новую персону. Из боковой двери храма вошел… Омега. В черном своем инженерном мундире с серебряными галунами, рядом с ним шел доктор Семашин. Вот уж его было вовсе удивительно приметить в этот день, доктор не был придворным. Омега и Семашин прошли вперед и ко всеобщему изумление остановились подле цесаревича. Александр повернулся к ним, обменялся какими-то словами, и Омега и доктором замерли подле него и цесаревны. В толпе придворных будто снаряд разорвался, такой раздался шум.
Шёпот прошёл по рядам, как порыв ветра:
— Это он?..
— Тот самый?..
— Его допустили?..
— …рядом с Цесаревичем?..
—А рядом кто?
—Говорят, какой-то доктор-техномаг….
—Это протеже Лимонникова…
—Ах, Лимонникова…
Император мельком бросил взгляд в сторону вошедших и опять отвернулся.
Лиза смотрела на Омегу во все глаза, она же не видела его с того дня, как они расстались. Он вовсе не изменился, но теперь ей казалось, что их разделяет огромное расстояние, и их история закончилась. Да, закончилась… Почему он рядом с цесаревичем, то произошло? Кто знает! Но уж явно в ее помощи он более не нуждается. Она вздохнула и вдруг заметила, как Острожский, который вместе с коллегами стоял неподалеку от фрейлин, буквально поедает взглядом Омегу и выражение лица у него совсем не доброе. Лиза подумала, что вот сейчас он нарушит все протоколы и ринется вперед, но профессор сдержался. Девушка выдохнула, отвела от него взгляд и с удивлением заметила, что Екатерина Шаховская тоже неотрывно смотрит на Омегу. Хотя, нет… Не на него она смотрела, а на Семашина. Вот так поворот!
Между тем, заупокойная служба подходила к концу. И все окончилось бы чинно, если бы царевна Ольга вдруг опять не произнесла.
—Как же душно…
И после этого не упала в обморок. Семашин быстро подошел к ней, пощупал пульс, вместе с ним к Ольге быстро подбежал Строганов. Он же и вынес ее на руках из церкви под упоенный шепоток придворных сплетников. Семашин последовал за ними.
Император что-то шепнул цесаревичу, тот предложил руку супруге, и молодая пара тоже покинула церковь.
—Ну вот, а говорили, что я повод для сплетен, - пробормотала Елена. – Ольге удалось меня перещеголять.
В установившейся суете несколько жандармов прошли вперед и окружили Острожского.
—Что? Что такое?... – попытался возмутиться профессор.
Ответом ему послужило тихое:
— По распоряжению Его Императорского Величества вы арестованы.
После этих слов Острожский будто сдулся. Его быстро вывели из церкви и среди придворных, наконец, воцарилась самая настоящая благоговейная тишина, какой не мог добиться митрополит, но которой легко достигли несколько жандармов. В воздухе будто потянуло страхом. И только скорбящая императрица, кажется, ничего не заметила.
Наконец, гроб закрыли, подняли и понесли к экипажу. Царевичу предстояло упокоиться в Петропавловской крепости, как и всем его предкам до сего дня. Император повел супругу, за ними пошли дочери, фрейлины, а потом потянулись и придворные. Церковь опустела.
Храм Святого Сампсония Странноприимца находился, можно сказать, на городской окраине. Когда-то при нем было кладбище, где хоронили иноверцев, при императрице Анне хоронили казненных заговорщиков. Мрачное было место, удаленное. При Екатерине Великой кладбище хотели закрыть, но не сподобились. Однако, хоронили тут мало, но именно тут предстояло упокоиться Софье Арцыбашевой.
Прощание с Софьей было коротким. Ни хоругвей, ни почётного караула, ни толпы. Только скромный гроб из светлого дерева, накрытый траурным покрывалом, стоял перед иконостасом. Лицо Софьи было будто искажено страданием. Ее обрядили в светлое платье, укрыли лицо кисеей. Софью хоронили на другой день после царевича.
Старенький батюшка медленно и душевно пел отходную. Рядом с гробом стояли три ее подруги-фрейлины: Воронцова, Шаховская и Друцкая. Все трое в черном, все трое не плакали.
У стены, в тени колонны, молча стоял поручик Арцыбашев, брат Софьи. Он не смотрел на девушек, не поприветствовал их ни одним словом, ни одним взглядом. Фрейлины скорее догадались, что это именно он, чем точно его признали. Ни одна из них его не видела, но все трое слышали о нем от Софьи.
Когда батюшка сказал: «Прощай, чадо мое, и иди с миром…», — Арцыбашев перекрестился, резко повернулся и вышел.
Девушки недоуменно переглянулись и остались стоять у гроба. Затем батюшка позвал служителей, те вынесли гроб, поставили его на тачку и повезли его к месту последнего упокоения. Девушки пошли следом. Лиза обернулась и увидела, что поручик следует все-таки за ними.
Елена громко зарыдала. И вдруг император закрыл лицо ладонями. И его плечи дрогнули.
—Помогите мне подняться, Лиза, - сказал цесаревич.
Лиза встала на колени, протянула руки и помогла Александру встать. Тот тяжело оперся на ее плечи, чуть подтолкнул ее и они подошли к императору. Александр покачнулся, встал прямо, подошел к отцу и обнял его, прижавшись лбом к его плечу.
Император убрал руки от лица, посмотрел на сына. Глаза его были сухи, но только лихорадочно блестели. Он взял в ладони лицо сына, посмотрел ему в глаза. Легкая волна пошла от императора к наследнику. Александр вздохнул и распрямился, боль оставила его.
—Что это? – прошептал цесаревич.
—Магия, я исцелил тебя, - глухо ответил император.
—Ты так можешь? – поразился Александр. – Я не знал… Я и подумать не мог, что ты маг.
—Я тщательно хранил свою тайну, - ответил император. – Об этом никто не должен был знать и не узнает, это слишком опасное знание.
—Но сколько бы ты мог сделать! – воскликнул цесаревич. – Когда моя жена была больна, ты же мог…
—Нет! – император оборвал сына. – Послушай меня. Ты видел, что сегодня произошло, верно? Этот дар наше проклятие. В мире, где магией никто почти не владеет, но есть кто-то один, у кого есть Сила, крайне опасно раскрывать такой секрет. Владельцу Силы сложно удержаться от произвола, а остальным – сложно не заходить уничтожить столько могущественного мага. Конечно, я пользуюсь ею втайне, когда происходит что-то, что требует особого вмешательства. Но это – исключение. Только исключение. Запомни это. И еще запомни мой сегодняшний выбор, - Александр Николаевич посмотрел на лежащего у его ног Алексей. – Его смерть на моей совести, - прошептал он. – Но он бы не справился с этой тайной. Запомни, мой мальчик, хороший правитель всегда интересы страны поставит выше личного интереса. Даже выше жизни собственного сына. Таков наш крест.
Лиза молча слушала слова императора. Ей было безумно жаль этого могущественного человека. Слезы выступили у нее на глазах, тем более что Елена плакала, не переставая, склонившись над телом Алексея.
—Елена, - прозвучал голос императора. – А Софью тебе не жалко? – вдруг спросил он.
Елена вздрогнула и подняла голову.
—Ведь он убил ее, - прибавил он.
Елена замерла от этих слов отца.
—Подумай об этом. А теперь я беру с вас клятву о молчании, - император провел рукой и к каждому от его ладони протянулась еле видная голубая ниточка.
В воздухе будто бы прозвенело несколько хрустальных колокольчиков.
—Теперь даже если захотите, не сможете никому ничего рассказать, - произнес Александр Николаевич. – А теперь нам надо идти.
—А… а они? – прошептала Елена, проведя рукой в сторону Алексей и Софьи.
—Это не твоя забота, пойдем, - император протянул руку дочери, и Елена приняла ее.
Глава 18
"Петербургская газета", №218, 10 сентября
«Сообщение двора Его Императорского Величества.
25 июля сего года, в 4 часа пополудни, в Зимнем дворце, после краткого, но тяжкого недуга, скончался Его Императорское Высочество, царевич Алексей Александрович.
Причиной смерти названа внезапная остановка сердца, вызванная внутренним воспалением, оставшимся, к сожалению, нераспознанным.
Двор глубоко потрясён кончиной государева сына. Объявлен двенадцатидневный траур. Торжественные церемонии отменены.
Всенародное прощание с покойным состоится в Домовой церкви Зимнего дворца.
Господь да упокоит его душу».
Сначала горожане не поверили.
В булочных, в очередях у молочниц, у газетных лавок на Литейном, у ворот Воронцовской гимназии — везде шептались.
— Да быть не может. Ведь вчера ж писали, что его видели на Мойке, в отличном расположении духа…
— Сердце, пишут. Молодой совсем…
— Оно и бывает: сперва смеётся, а потом — бац…
— А вы помните, как он маленьким в соборе на хоры залез? Такой был озорной… беда-то какая…
На Фонтанке какой-то старик в картузе тихо сказал соседу, молодому мужчине, стоявшему рядом с ним с газетой в руках:
— Видно, судьба такая – помереть молодым.
На Малой Морской, у кафе "Эльсинор", дама в шляпе с вуалью вздохнула:
— Не иначе, сглазили!
Дети продавали газеты с криками:
— "Скорбь Императора! Кончина царевича! Последние часы!" —
и от этого крика всем делалось тревожно и не по себе.
В каждом доме столицы и империи все обсуждали тягостную новость о кончине младшего императорского сына.
Анна Павловна, мать Лизы, сидела в кресле и вытирала глаза батистовым платком.
— Такой милый мальчик был… всегда приветствовал меня на балах. С Лизой тогда на Бале Дебютанток танцевал! Такое горе для отца и матери!
Петр Васильевич, нахмуренный, но молчаливый, просто повторял:
— Молод… слишком молод, чтобы умереть. Что же могло произойти?
Лидия Тимофеевна с дочерью пожаловали к Агриппине Львовны. Дамы уселись в гостиной и принялись обсуждать страшную новость
— Это ужасно. Совсем ужасно! – говорила Лидия Тимофеевна.
—Да, смерть такого блестящего юноши не может никого оставить равнодушным, - качала головой Агриппина Львовна.
—А ведь мой Eudoxi нравилась ему, - понизив голос, сказала Лидия Тимофеевна.
—О… конечно… - согласно ответила Агриппина Львовна, не преминув внутренне усмехнуться и глянуть на собственную дочь.
Евдокия Ардалионовна и Варвара Николаевна, между тем, сидели рядом и делились собственными соображениями.
—Maman велела ныне надеть траур, - говорила юная Варвара Николаевна. – Хотя черный мне не к лицу совершенно.
—Я читала в книге, - важно ответила ей Евдоксия Ардалионовна, - что в средние века во Франции белый был цветом траура. Белый теперь был бы более нам к лицу, я полагаю.
—Ах, какая прелесть! – воскликнула ее визави.
В Инженерной Академии шептались по углам о разном.
— А говорят, магическая болезнь.
— А может, самоубийство? Уж очень неожиданно…
— Да ну вас. О чем вы? Что за романтические бредни? Странно, что лекари не справились. Императорскую кровь беречь надо. Один наследник – куда это годится?
Во Фрейлинском коридоре дворца шли другие разговоры. Фрейлины шептались по гостиным и собственным спальням. Кто-то рыдал, оплакивая красавчика-царевича, кто-то о чем-то заговорщически шептался.
Мария Павловна Друцкая сидела у окна, над чашкой давно остывшего чая. Фрейлина Шаховская стояла у книжного шкафа, перебирая томики без всякого интереса — просто, чтобы занять руки.
— Знаешь, — вдруг тихо сказала Друцкая, — я не верю, что это болезнь.
Шаховская не обернулась.
— Никто не верит. Но вслух никто ничего не скажет.
— А Софья? Про нее все молчат, умерла и умерла. Не странно ли?
Шаховская хмыкнула:
—Говорят, сердце.
—Не много ли сердечников? Удобная отговорка.
—А ведь она была безумно в него влюблена… Она же буквально… жила им.
—Она была им больна, - отрезала Друцкая.
Некоторое время девушка молчали, потом Шаховская вздрогнула, посмотрела на собеседницу и сказала:
—А если это… двойное самоубийство?
Последние слова она произнесла еле слышно.
—Ты с ума сошла? И не думай!
Екатерина подошла ближе. Села рядом с Марией, склонилась к ней:
—А как еще такое можно объяснить?
—Дурацкое предположение… Молчи о нем! Не вздумай! Это же позор, их же отпевать нельзя.
—Потому и молчат…
—Нет… нет… не может такого быть…
Обе замолчали. Им стало вдруг очень страшно.
— Мари… — тихо сказала Шаховская. — Давай не будем больше об этом говорить. Ни с кем.
— Конечно, — кивнула Друцкая. — Само собой.
Девушки переглянулись и окончательно примолкли.
Петербург скорбел, как умел, одетый в черные шелка и бархат, с черными повязками, крестами, панихидами, фальшивыми слезами и лицемерными вздохами. Империя хоронила царского сына. Но никто не знал, кого именно она потеряла. И тем более, никто не знал, что Империя едва не потеряла самоё себя.
Большая церковь Зимнего дворца утопала в золоте. Прекрасная, воздушная, радостная в обычные дни, в этот день она была погружена в скорбь.
Перед алтарём стоял гроб царевича Алексея. Царевич лежал в нем прекрасный, спокойный, будто спал. По обе стороны – почетный караул, рядом семейство, придворные…
Пахло воском и ладаном, кто-то неумолчно читал Псалтырь. Императрица вся в черном стояла около гроба, держа руку на руке усопшего. Бледная, несчастная, с потухшими глазами. Она прорыдала всю ночь, а теперь не могла оторвать взгляда от сына. Император стоял рядом с ней, аккуратно поддерживая супругу под локоть.
Царевны стояли поодаль. Из них только Анна плакала, Елена и Ольга стояли с абсолютно сухими глазами. Ольга стояла одна, было решено, что покуда их брак со Строгановым не был признан официально, им не стоит показывать вместе. Цесаревич с супругой стояли позади сестер. Цесаревна откровенно плакала, а ее супруг стоял со строгим лицом, сдержанный и бледный.
Придворные заполнили храм, кроме того, тут были и представители всех аристократических домов, которые оказались в этот день в столице. Отдельно стояли профессор Острожский и высшие чины Инженерной академии. Тут же были полковник Греве, какие-то военные и жандармы в мундирах.
Отпевал царевича митрополит Московский. Голос его гремел надо всеми.
— Со духи праведных скончавшагося… упокой, Господи…
Свечи потрескивали, придворные со скорбными лицами перешептывались и разглядывали императорскую семью и друг друга. Отдельной стайкой стояли фрейлины, меж которых была и Лиза. После всего случившегося, на ощущала себя будто кукла, которую взяли и переставляют из стороны в сторону. Вот теперь одели в траур и поставили в церкви. А зачем? Менее всего ей хотелось бы быть ту., но деваться было некуда. Она – одна их тех немногих, кто знает правду. Она – свидетель. Теперь вряд ли император когда-нибудь выпустит ее из поля своего зрения. Конечно, магическую клятву ей не переступить, но всё же…
Лиза подняла глаза и встретилась взглядом с царевной Еленой. Та чуть повернулась и смотрела на Лизу в упор. Елена чуть улыбнулась, но глаза ее оставались серьезными. Она сделала знак рукой, подзывая Лизу. Лиза вышла из строя фрейлин и двинулась к царевне, стала рядом с ней. Елена тихо прошептала:
—Я их последних сил держусь, это невозможно…
—Ваше Высочество, еще немного осталось, - ответила Лиза. – Скоро можно будет уйти.
—Дай мне руку, прошу тебя…
Лиза протянула руку царевне, и та оперлась на нее. Конечно, это не осталось незамеченным другими фрейлинами и придворными. Страшно подумать, что там все себе напридумывали, приметив слабость царевны.
Ольга склонила голову к сестре.
—Ты что делаешь?
—Мне дурно, - ответила Елена.
—Теперь все решат, что ты или больна, или…
—Или что?
—Что-нибудь неприличное, - мрачно ответила Ольга. – Душно тут… - прибавила она.
Но тут общее внимание переключилось на новую персону. Из боковой двери храма вошел… Омега. В черном своем инженерном мундире с серебряными галунами, рядом с ним шел доктор Семашин. Вот уж его было вовсе удивительно приметить в этот день, доктор не был придворным. Омега и Семашин прошли вперед и ко всеобщему изумление остановились подле цесаревича. Александр повернулся к ним, обменялся какими-то словами, и Омега и доктором замерли подле него и цесаревны. В толпе придворных будто снаряд разорвался, такой раздался шум.
Шёпот прошёл по рядам, как порыв ветра:
— Это он?..
— Тот самый?..
— Его допустили?..
— …рядом с Цесаревичем?..
—А рядом кто?
—Говорят, какой-то доктор-техномаг….
—Это протеже Лимонникова…
—Ах, Лимонникова…
Император мельком бросил взгляд в сторону вошедших и опять отвернулся.
Лиза смотрела на Омегу во все глаза, она же не видела его с того дня, как они расстались. Он вовсе не изменился, но теперь ей казалось, что их разделяет огромное расстояние, и их история закончилась. Да, закончилась… Почему он рядом с цесаревичем, то произошло? Кто знает! Но уж явно в ее помощи он более не нуждается. Она вздохнула и вдруг заметила, как Острожский, который вместе с коллегами стоял неподалеку от фрейлин, буквально поедает взглядом Омегу и выражение лица у него совсем не доброе. Лиза подумала, что вот сейчас он нарушит все протоколы и ринется вперед, но профессор сдержался. Девушка выдохнула, отвела от него взгляд и с удивлением заметила, что Екатерина Шаховская тоже неотрывно смотрит на Омегу. Хотя, нет… Не на него она смотрела, а на Семашина. Вот так поворот!
Между тем, заупокойная служба подходила к концу. И все окончилось бы чинно, если бы царевна Ольга вдруг опять не произнесла.
—Как же душно…
И после этого не упала в обморок. Семашин быстро подошел к ней, пощупал пульс, вместе с ним к Ольге быстро подбежал Строганов. Он же и вынес ее на руках из церкви под упоенный шепоток придворных сплетников. Семашин последовал за ними.
Император что-то шепнул цесаревичу, тот предложил руку супруге, и молодая пара тоже покинула церковь.
—Ну вот, а говорили, что я повод для сплетен, - пробормотала Елена. – Ольге удалось меня перещеголять.
В установившейся суете несколько жандармов прошли вперед и окружили Острожского.
—Что? Что такое?... – попытался возмутиться профессор.
Ответом ему послужило тихое:
— По распоряжению Его Императорского Величества вы арестованы.
После этих слов Острожский будто сдулся. Его быстро вывели из церкви и среди придворных, наконец, воцарилась самая настоящая благоговейная тишина, какой не мог добиться митрополит, но которой легко достигли несколько жандармов. В воздухе будто потянуло страхом. И только скорбящая императрица, кажется, ничего не заметила.
Наконец, гроб закрыли, подняли и понесли к экипажу. Царевичу предстояло упокоиться в Петропавловской крепости, как и всем его предкам до сего дня. Император повел супругу, за ними пошли дочери, фрейлины, а потом потянулись и придворные. Церковь опустела.
Храм Святого Сампсония Странноприимца находился, можно сказать, на городской окраине. Когда-то при нем было кладбище, где хоронили иноверцев, при императрице Анне хоронили казненных заговорщиков. Мрачное было место, удаленное. При Екатерине Великой кладбище хотели закрыть, но не сподобились. Однако, хоронили тут мало, но именно тут предстояло упокоиться Софье Арцыбашевой.
Прощание с Софьей было коротким. Ни хоругвей, ни почётного караула, ни толпы. Только скромный гроб из светлого дерева, накрытый траурным покрывалом, стоял перед иконостасом. Лицо Софьи было будто искажено страданием. Ее обрядили в светлое платье, укрыли лицо кисеей. Софью хоронили на другой день после царевича.
Старенький батюшка медленно и душевно пел отходную. Рядом с гробом стояли три ее подруги-фрейлины: Воронцова, Шаховская и Друцкая. Все трое в черном, все трое не плакали.
У стены, в тени колонны, молча стоял поручик Арцыбашев, брат Софьи. Он не смотрел на девушек, не поприветствовал их ни одним словом, ни одним взглядом. Фрейлины скорее догадались, что это именно он, чем точно его признали. Ни одна из них его не видела, но все трое слышали о нем от Софьи.
Когда батюшка сказал: «Прощай, чадо мое, и иди с миром…», — Арцыбашев перекрестился, резко повернулся и вышел.
Девушки недоуменно переглянулись и остались стоять у гроба. Затем батюшка позвал служителей, те вынесли гроб, поставили его на тачку и повезли его к месту последнего упокоения. Девушки пошли следом. Лиза обернулась и увидела, что поручик следует все-таки за ними.
