Я пытаюсь представить… пусть не себя, а, например, нашу младшенькую, которая самозабвенно истерит из-за любого запрета или сломанного ногтя, женой юного крестьянина, а следом начинающего с нуля бизнесмена. Уж у них-то явно не было никакого стартового капитала и поддержки влиятельной семьи… да вообще никакой поддержки!.. а значит на протяжении многих лет – только лишь полуголодное существование и работа без сна и отдыха…
Словно подслушав мои мысли, Чэн говорит:
- У нас была мечта: выбраться в город, стать богатыми уважаемыми людьми. Мы почти ее осуществили, уже жили в Сейко… Джия умерла внезапно.
Я собираюсь произнести что-то вроде вечного дежурного «соболезную», но вместо этого зачем-то спрашиваю:
- Вам ее очень не хватает?
Чэн рассматривает собственную руку так внимательно, словно впервые ее видит: поворачивает, сжимает-разжимает пальцы. Говорит просто:
- Она была моей первой любовью и моим лучшим другом. Так что одно время мне было… - Тут он пожимает плечами и умолкает: что говорить, и так все понятно. Я тоже молчу, жалея, что вообще спросила; всё, хватит, давай уже без уточнений, отчего она умерла и какой была при жизни! Зачем мне это? Чужая жизнь, чужое горе… Чэн продолжает через долгую паузу: - Я виноват. Я плохо о ней заботился. Но поклялся как следует заботиться о дочери и своей будущей жене.
Вернулись из прошлого в настоящее. Искреннее обещание? Очередной саморекламный слоган?
- Альбина! – Мужчина неожиданно соскакивает и несется вниз по склону. Вытянув шею, гляжу, как он добегает до свалившейся с лесенки дочери. Вздергивает ее на ноги, осматривает коленки, отряхивает платьице и что-то втолковывает; то ли ругает, то ли наоборот утешает: мне почему-то кажется, что интонации у Чэна выходят одинаковыми. Попадает и мальчишкам, неосторожно ее толкнувшим или просто лазившим рядом. Отец за ручку с дочерью возвращаются, а я пытаюсь вспомнить, случались ли в моем детстве такие вот семейные пикники-прогулки. Хотелось бы сослаться на плохую память, но… Я что, сейчас завидую этой девчушке-полусироте?!
Возвращаясь, Маркус разводит виновато руками – то есть одной, второй крепко держит лапку Альбины.
- Дети!.. Знаете, с появлением дочери я начал с подозрением присматриваться ко всем мальчишкам, играющим рядом в песочнице: а ну как раз вот этот болван вырастет и обидит мою малышку?! Наверное, такова участь всех родителей.
Вероятно. Я не в курсе.
Прощаемся на набережной, хотя Чэн настойчиво предлагает подбросить меня до дому на машине: видите, дождь собирается? Отказываюсь - недалеко, не сахарная, не растаю. Напоследок все-таки не удерживаюсь от замечания:
- Мне кажется, на пикник ребенку лучше надевать что-то более удобное и практичное…
Чэн только сейчас замечает, во что превратилось дочкино розовое кружевно-воздушное, буквально «принцессино» платьице. Наклоняется, тщетно пытаясь отряхнуть пятна от травы, краски и ржавчины от металла лесенок и горок «детского городка», говорит убито:
- Ваша правда! Но уж очень хотелось на вас произвести впечатление, показать какие мы красивые и милые. Правда, Альбина?
Ты-то, может, и хотел, а вот твоя дочь… Я улыбаюсь настороженно глядящей на меня девочке: вцепилась в отцовскую ладонь обеими руками; правильно, держи его покрепче, а то какая-нибудь… тетенька покусится еще на этакое сокровище!
Расстаюсь с маленькой семьей с двойственным чувством. Показать себя заботливым любящим родителем - чем не надежный путь к женскому сердцу? Хотя совершенно не факт, что Чэн действительно уделяет время своей дочери, что этот пикник выходного дня – не очередная саморекламная акция от изворотливого претендента! Может, конечно, я вздорная и предвзятая, и наговариваю лишнего, но поверить в его искренность никак не получается. Вообще, по-моему, Чэн всего единственный раз за время нашего знакомства выдал настоящую реакцию – досаду от моей… неблагодарности (вот тут согласна!) за спасение с той страшной ночной дороги. Все остальное время слишком уж он осторожен и вежлив. Пусть и не приторно.
От этих нелегких психологическо-поведенческих размышлений меня отвлекает внезапный порыв ветра. Прямо-таки ледяного. Поежившись, оглядываюсь. Оказывается, задумавшись, я не домой направилась, а пошла вдоль по набережной, а погода за это короткое время успела основательно испортиться: небо обросло плотными тучами, приятный ветерок налился силой и холодом, реку покрыло крупной рябью, словно уже начался дождь. Народ поспешно собирает вещи и разбегается с полян и скамеек; на близкой автомобильной стоянке хлопают дверцы и заводятся моторы. М-да, а мне вскоре предстоит проверить собственную «несахарность», добраться домой до дождя я уже точно не успеваю! Зябко обхватив себя за плечи, ускоряю шаг, высматривая какое-нибудь укрытие. Как назло, все закрытые кафе и мало-мальски годные для защиты от ливня навесы остались за спиной, но я все равно бреду навстречу усиливающимся порывам ветра, иногда даже приходится останавливаться, отворачиваясь от летящих в лицо пыли и мусора. Признаю-признаю, имеется в моем характере некая «тупая упёртость», как говорит бесцеремонная Санни.
Вот! Заметив знакомый темный силуэт часовни-грота, устремляюсь к ней. Внутри пусто, пахнет воском и ладаном, полумрак маленького помещения разбавляется светом лампад и мерцающих тонких свечей. Может, это и кощунство, но я грею озябшие руки над их зажженным под чьи-то молитвы пламенем. С обведенных теплым абрисом ладоней поднимаю взгляд на икону. Распятый бог смотрит на меня огромными глазами – из-за трепещущих от залетающего ветра огней их выражение меняется: то скорбное, то ласковое, то гневное… Многоликий. Изменчивый. Не-надёжный. Шон как-то втолковывал мне: раз я так сержусь и обижаюсь на Создателя, значит, все равно продолжаю в него верить. Пусть даже так, это не я, он первым от меня отказался!
Словно разгневавшись за мои непочтительные мысли в часовню врывается ветер и стремительной ладонью прихлопывает все горящие свечи разом. Белые дымки?, усилившийся запах воска; резко темнеет, ведь продолжают гореть всего несколько лампадок, да и те суматошно мерцают, того гляди, тоже погаснут… Я оглядываюсь и невольно ойкаю – нет, стемнело вовсе не от этого, просто в грот забежал еще один спасающийся от налетевшего шквала. Завидев меня, мужчина коротко кивает – лица под капюшоном черной толстовки не различить, и поворачивается ко мне спиной, загораживая своей крупной фигурой вход.
И выход…
Моментально становится душно, несмотря на то, что снаружи бушует ветер и грохочет по камням проливной дождь, капли долетают даже до отступившей к стене меня. Поняв, что бессознательно шарю взглядом по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего для защиты, приказываю себе успокоиться. Как там говорил Маркус: «глубоко вдохнуть и медленно вы-ыдохнуть»… Ведь ничего ужасного не происходит: человек тоже укрылся здесь от непогоды, только и всего!
Но мне все равно страшно.
Страшно.
Очень страшно.
И становится еще страшнее, когда мужчина медленно поворачивает голову и вновь смотрит на меня из-за плеча: ни лица, ни глаз по-прежнему не различить, но я чувствую его взгляд, будто моего лица касается холодный ветер. Так же медленно, словно опасаясь меня спугнуть – или наоборот наслаждаясь моим страхом? – он поднимает руку и стягивает капюшон.
Медленно улыбается.
- Эбигейл…
Словно подслушав мои мысли, Чэн говорит:
- У нас была мечта: выбраться в город, стать богатыми уважаемыми людьми. Мы почти ее осуществили, уже жили в Сейко… Джия умерла внезапно.
Я собираюсь произнести что-то вроде вечного дежурного «соболезную», но вместо этого зачем-то спрашиваю:
- Вам ее очень не хватает?
Чэн рассматривает собственную руку так внимательно, словно впервые ее видит: поворачивает, сжимает-разжимает пальцы. Говорит просто:
- Она была моей первой любовью и моим лучшим другом. Так что одно время мне было… - Тут он пожимает плечами и умолкает: что говорить, и так все понятно. Я тоже молчу, жалея, что вообще спросила; всё, хватит, давай уже без уточнений, отчего она умерла и какой была при жизни! Зачем мне это? Чужая жизнь, чужое горе… Чэн продолжает через долгую паузу: - Я виноват. Я плохо о ней заботился. Но поклялся как следует заботиться о дочери и своей будущей жене.
Вернулись из прошлого в настоящее. Искреннее обещание? Очередной саморекламный слоган?
- Альбина! – Мужчина неожиданно соскакивает и несется вниз по склону. Вытянув шею, гляжу, как он добегает до свалившейся с лесенки дочери. Вздергивает ее на ноги, осматривает коленки, отряхивает платьице и что-то втолковывает; то ли ругает, то ли наоборот утешает: мне почему-то кажется, что интонации у Чэна выходят одинаковыми. Попадает и мальчишкам, неосторожно ее толкнувшим или просто лазившим рядом. Отец за ручку с дочерью возвращаются, а я пытаюсь вспомнить, случались ли в моем детстве такие вот семейные пикники-прогулки. Хотелось бы сослаться на плохую память, но… Я что, сейчас завидую этой девчушке-полусироте?!
Возвращаясь, Маркус разводит виновато руками – то есть одной, второй крепко держит лапку Альбины.
- Дети!.. Знаете, с появлением дочери я начал с подозрением присматриваться ко всем мальчишкам, играющим рядом в песочнице: а ну как раз вот этот болван вырастет и обидит мою малышку?! Наверное, такова участь всех родителей.
Вероятно. Я не в курсе.
Прощаемся на набережной, хотя Чэн настойчиво предлагает подбросить меня до дому на машине: видите, дождь собирается? Отказываюсь - недалеко, не сахарная, не растаю. Напоследок все-таки не удерживаюсь от замечания:
- Мне кажется, на пикник ребенку лучше надевать что-то более удобное и практичное…
Чэн только сейчас замечает, во что превратилось дочкино розовое кружевно-воздушное, буквально «принцессино» платьице. Наклоняется, тщетно пытаясь отряхнуть пятна от травы, краски и ржавчины от металла лесенок и горок «детского городка», говорит убито:
- Ваша правда! Но уж очень хотелось на вас произвести впечатление, показать какие мы красивые и милые. Правда, Альбина?
Ты-то, может, и хотел, а вот твоя дочь… Я улыбаюсь настороженно глядящей на меня девочке: вцепилась в отцовскую ладонь обеими руками; правильно, держи его покрепче, а то какая-нибудь… тетенька покусится еще на этакое сокровище!
Прода от 20.11.2023, 18:09
Расстаюсь с маленькой семьей с двойственным чувством. Показать себя заботливым любящим родителем - чем не надежный путь к женскому сердцу? Хотя совершенно не факт, что Чэн действительно уделяет время своей дочери, что этот пикник выходного дня – не очередная саморекламная акция от изворотливого претендента! Может, конечно, я вздорная и предвзятая, и наговариваю лишнего, но поверить в его искренность никак не получается. Вообще, по-моему, Чэн всего единственный раз за время нашего знакомства выдал настоящую реакцию – досаду от моей… неблагодарности (вот тут согласна!) за спасение с той страшной ночной дороги. Все остальное время слишком уж он осторожен и вежлив. Пусть и не приторно.
От этих нелегких психологическо-поведенческих размышлений меня отвлекает внезапный порыв ветра. Прямо-таки ледяного. Поежившись, оглядываюсь. Оказывается, задумавшись, я не домой направилась, а пошла вдоль по набережной, а погода за это короткое время успела основательно испортиться: небо обросло плотными тучами, приятный ветерок налился силой и холодом, реку покрыло крупной рябью, словно уже начался дождь. Народ поспешно собирает вещи и разбегается с полян и скамеек; на близкой автомобильной стоянке хлопают дверцы и заводятся моторы. М-да, а мне вскоре предстоит проверить собственную «несахарность», добраться домой до дождя я уже точно не успеваю! Зябко обхватив себя за плечи, ускоряю шаг, высматривая какое-нибудь укрытие. Как назло, все закрытые кафе и мало-мальски годные для защиты от ливня навесы остались за спиной, но я все равно бреду навстречу усиливающимся порывам ветра, иногда даже приходится останавливаться, отворачиваясь от летящих в лицо пыли и мусора. Признаю-признаю, имеется в моем характере некая «тупая упёртость», как говорит бесцеремонная Санни.
Вот! Заметив знакомый темный силуэт часовни-грота, устремляюсь к ней. Внутри пусто, пахнет воском и ладаном, полумрак маленького помещения разбавляется светом лампад и мерцающих тонких свечей. Может, это и кощунство, но я грею озябшие руки над их зажженным под чьи-то молитвы пламенем. С обведенных теплым абрисом ладоней поднимаю взгляд на икону. Распятый бог смотрит на меня огромными глазами – из-за трепещущих от залетающего ветра огней их выражение меняется: то скорбное, то ласковое, то гневное… Многоликий. Изменчивый. Не-надёжный. Шон как-то втолковывал мне: раз я так сержусь и обижаюсь на Создателя, значит, все равно продолжаю в него верить. Пусть даже так, это не я, он первым от меня отказался!
Словно разгневавшись за мои непочтительные мысли в часовню врывается ветер и стремительной ладонью прихлопывает все горящие свечи разом. Белые дымки?, усилившийся запах воска; резко темнеет, ведь продолжают гореть всего несколько лампадок, да и те суматошно мерцают, того гляди, тоже погаснут… Я оглядываюсь и невольно ойкаю – нет, стемнело вовсе не от этого, просто в грот забежал еще один спасающийся от налетевшего шквала. Завидев меня, мужчина коротко кивает – лица под капюшоном черной толстовки не различить, и поворачивается ко мне спиной, загораживая своей крупной фигурой вход.
И выход…
Моментально становится душно, несмотря на то, что снаружи бушует ветер и грохочет по камням проливной дождь, капли долетают даже до отступившей к стене меня. Поняв, что бессознательно шарю взглядом по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего для защиты, приказываю себе успокоиться. Как там говорил Маркус: «глубоко вдохнуть и медленно вы-ыдохнуть»… Ведь ничего ужасного не происходит: человек тоже укрылся здесь от непогоды, только и всего!
Но мне все равно страшно.
Страшно.
Очень страшно.
И становится еще страшнее, когда мужчина медленно поворачивает голову и вновь смотрит на меня из-за плеча: ни лица, ни глаз по-прежнему не различить, но я чувствую его взгляд, будто моего лица касается холодный ветер. Так же медленно, словно опасаясь меня спугнуть – или наоборот наслаждаясь моим страхом? – он поднимает руку и стягивает капюшон.
Медленно улыбается.
- Эбигейл…
