От этого мужчины исходил приятный аромат, присущий респектабельной, обеспеченной жизни, которая Грёзе и не снилась. Она и господин Ирбелин были слишком чужими, отдаленными друг от друга – их разделяли мировоззрение, уровень достатка, общественное положение и еще уйма неопределенных вещей, создающих бездонную пропасть, пролегающую между такими, как она и он. И моста через сию пропасть не сыскать.
– Вы… здесь живете? – почему-то спросил Ирбелин.
– Ага, – робко кивнула Грёза.
Он заложил руки за спину, отступил назад, без стеснения рассматривая ее с ног до головы. Неодобрительно хмыкнул, жестом велел дюжему охраннику следовать за ним, неторопливо повернулся и пошел. Грёза застыла как вкопанная, глядя ему вслед. Он приостановился и мельком оглянулся, окинув ее напоследок ледяным взглядом. Повторяя движение босса, оглянулся и телохранитель, брезгливо скривился. А какую же еще реакцию могла вызвать жалкая фигурка наспех причесанной девицы в видавшей виды жилетке, в перешитой юбке, заштопанных колготах и теплых носках?
Чувствуя себя оплеванной, Грёза поспешила в свою квартиру, заперлась и дала волю слезам. Неужели она не выплакала их все в детстве, вздрагивая от рыданий, свернувшись клубочком на казенной кровати и наконец засыпая? Очевидно, горе неиссякаемо, в отличие от радости.
– Господи! – опомнилась она, вскакивая и спуская Никона на пол. – Мне же старушек кормить пора! А я тут нюни распустила! Какого черта, спрашивается? Молодая, здоровая, как не стыдно?! – шепотом корила она себя. – В мире столько больных и калек, голодных, несчастных, умирающих людей, бездомных, которым голову приклонить негде! Мне ли жаловаться на судьбу? Мне ли бога гневить?
Отчитывая себя за непрошеную слабость, Грёза принялась разогревать обед, нет-нет да и возвращаясь мыслями к встрече с Ирбелиным. А вдруг вопреки всему это и есть белый король?
День, как обычно, прошел в хлопотах. Полина расхворалась, и Грёза уложила ее в постель, дала таблетку, принесла грелку.
– Посиди со мной, – попросила пожилая женщина. Она говорила громко, как все, кто плохо слышит. – Что-то мне твои глаза не нравятся. Плакала, что ли?
– Нет… это я так… плохо спала.
– Да ну? – не поверила Полина. – Обманывать нехорошо. Из-за чего слезы лила? Небось сердечный друг огорчил? Запомни, дочка, – мужчины наших слез не стоят.
– Нет у меня сердечного друга, – насупилась Грёза. – Давайте лучше поговорим о… шахматах.
– Ладно, – согласилась больная. – Мне отец в детстве все уши прожужжал этими шахматами, вот не думала, что когда-нибудь пригодится. Жаль, развлекать мне тебя больше нечем. А о чем рассказывать-то?
– Что за игра такая, откуда взялась? – брякнула Грёза, лишь бы не думать о Викторе, об Ирбелине, не допускать запретных мыслей.
– Забава сия древняя, происхождение ее покрыто мраком, – послушно начала старушка. – Некоторые считают родиной шахмат Египет, другие – Индию, а самые смелые предполагают, будто появилась они на Земле не случайно: привезли их, мол, космические пришельцы. Древние римляне, например, приписывали изобретение шахмат самим богам. Дескать, однажды бог войны Марс пленился красотой дриады Каиссы, воспылал к ней страстью и, дабы привлечь внимание чудной девы и добиться ее взаимности, придумал такую игру. До сих пор Каиссу называют покровительницей шахмат…
Грёза заслушалась. Полина тоже увлеклась, расписывая шахматные баталии, коим предавались индийские раджи, персидские султаны и арабские шейхи, в том числе и знаменитый своими несметными богатствами Гарун-аль-Рашид. В шахматы играли и при дворе легендарного короля Артура, и в средневековых замках Европы, а испанский правитель Альфонсо Мудрый даже собственноручно написал трактат о шахматах. Русский царь Петр I брал шахматы с собой в военные походы, а граф Строганов однажды устроил для Екатерины II и шведского короля Густава IV, которые гостили в его загородном дворце, партию «живых шахмат».
– Как это? – удивилась Грёза.
– Представь себе огромный луг, где темным и светлым дерном выложили подобие шахматной доски, а слуги, наряженные в пышные, расшитые серебром и золотом костюмы, исполняли роль живых фигур и передвигались, подражая шахматным ходам.
– Ничего себе! – восхитилась Грёза. – Вот бы поглядеть!
Невольно она вообразила себя на том лугу, одетую точно как белая королева из ее сундучка, а напротив стоит и, любезно улыбаясь, подает ей унизанную драгоценными перстнями руку сам король…
– И вообще, настоящая мистическая аура окутывает эту игру, словно повторяющую в миниатюре саму жизнь, – продолжала между тем Полина. – У каждой фигуры есть своя роль и свое предназначение в ходе партии, а когда она заканчивается, и пешек, и королей ждет один и тот же финал – их сметают с доски, перемешивают и бросают в мешок.
– Печально…
– Вовсе нет! – горячо возразила Полина. – Ведь в любой момент можно начать новую партию. Неправда ли, прослеживается некоторая аналогия? Наша шахматная доска гораздо больше, чем квадратное черно-белое поле, где ведут свою игру фигурки из дерева или слоновой кости, но суть примерно та же. Великий Гроссмейстер-невидимка правит здесь бал и всегда выигрывает. Потому что он невероятно проницателен и просчитывает множество ходов наперед, предвидит развитие событий, тогда как мы просто плетемся за ними, будучи их вечными пленниками!
Полина замолчала. Молчала, пораженная ее словами, и Грёза. Игра в шахматы открылась для нее с неожиданной стороны, до сего времени непостижимой. Ей показалось, что она догадывается!
– Я пойду, – сказала она, вставая, с ощущением лихорадочного смятения в груди.
– Куда ты? – расстроилась Полина. – Тебе неинтересно?
– Я… хочу подумать кое о чем.
– Знаешь, церковники пытались запретить игру в шахматы, называя ее «непристойным развлечением» и «измышлением дьявола», но это им не удалось.
– Да? – рассеянно спросила Грёза.
– Почему она им так не понравилась? – рассуждала старушка. – Наверное, из-за названия. Оно имеет арабские корни и означает шах-мат – «властитель повержен».
Грёза слушала вполуха, торопясь уйти.
В коридоре ее поджидал Виктор с понурым лицом кающегося грешника.
– Я пришел просить у тебя прощения, – пробормотал он. – Я был груб. Больше такого не повторится. Извини, пожалуйста.
– Хорошо…
Грёзе было все равно, повторится его выходка или нет. Ее занимали совершенно другие мысли.
– Ты умеешь играть в шахматы? – спросила она, поднимая на него горящие глаза.
– Немного… а что? Меня приятель учил.
– Сыграем?
Виктор обрадовался и повел ее к себе. Там он полез в шкаф, достал деревянную коробку с шахматами, высыпал фигуры на стол и начал показывать, как правильно следует их расставлять. В первую минуту Грёза не сообразила, что заставило ее сердце судорожно забиться. Виктор чертыхнулся, еще раз полез в шкаф, бормоча: «Куда они могли подеваться, ума не приложу?» И, сконфуженный, вынужден был объяснить, что игра не состоится.
– Почему? – наивно улыбнулась гостья, хотя ответ был на виду.
На доске не хватало четырех фигур: белого короля, двух пешек и черного ферзя.
– Мистика какая-то, – почесал затылок Виктор. – У тебя этих же фигур недостает?
Грёзе стало страшно…
* * *
Ирбелин был не столько озабочен предстоящей сделкой купли-продажи аварийного дома, сколько проблемой расселения жильцов. Директор агентства недвижимости, элегантный и знающий себе цену Георгий Иванович Глинский, уже несколько лет работал на него, но отношения они строили партнерскими, а не «хозяин – подчиненный». Глинский был отличным профессионалом, обладал сверхчутьем на прибыльные дела и умел находить общий язык с самыми разными людьми. Ирбелин доверял Глинскому, дорожил его опытом и коммерческим талантом и обращался с ним как с товарищем, более молодым по возрасту, но равным по уму. Глинский называл господина Ирбелина «патрон», на французский манер, а тот его величал Жоржем.
– Ну, что скажешь, дорогой? – спросил он мнения Жоржа по поводу беседы с будущими переселенцами. – Трудная перед нами стоит задача?
– Не очень. Жилплощадь я им, в принципе, подобрал: так, чтобы и людей не обидеть, и нам с вами приличную выгоду поиметь. Старушек я уломаю, многодетную семью Курочкиных хитростью выманим, с Лопаткиным договоримся, с девушкой, полагаю, тоже. Лопаткин оказался с претензиями, не ожидал от него этакой прыти, но есть у меня для него аргументы. Думаю, сойдемся на среднем варианте.
– А девица? Эта… как ее…
– Субботина? – подсказал директор агентства. – С ней я еще не успел лично побеседовать.
– Разузнавал о ней, кто такая?
– Навел справки, как вы велели, – доложил Глинский. – Она сирота, выросла в детдоме, работает в социальной службе, за стариками ухаживает.
Ирбелин встал из-за стола и подошел к окну. На сумрачном небе низко висели тучи, полные то ли дождя, то ли мокрого снега. Очертания домов тонули в серой мгле.
– Негоже сироту ущемлять, – произнес он, не поворачиваясь к Жоржу.
– Так никто и не собирается.
– С ней надо… по-хорошему.
Глинский удивленно взглянул на патрона. Обычно того не очень волновали чужие судьбы.
– Понял. Я и так стараюсь.
– И будь повежливее с этой…
– Субботиной, – подсказал Жорж.
– Как ее зовут, кстати?
– Редкое имя. Грёза!
– Что-о? Пф-фф… – неопределенно выразился господин Ирбелин, помолчал, задумчиво покачал головой. – Да-да… стоит, пожалуй, познакомиться с ней поближе.
«Зачем?» – едва не вырвалось у директора агентства. Он вовремя прикусил язык. Ирбелин слыл человеком со странностями, иногда его «заносило», и, как всякий успешный предприниматель, он трепетно относился к своим капризам. Вступать с ним в полемику по этому поводу, выказывать недоумение или проявлять неуместное любопытство не стоило. Нарвешься на неприятности, в лучшем случае – на грубость, в худшем…
– Вот, возьми, – патрон помешал ему додумать мысль, доставая из портмоне несколько зеленых купюр. – Купи ей чего-нибудь, подарок, например. Мы обязаны оказывать поддержку малоимущим. Благотворительность придумали не зря! Авось зачтется на том свете.
Глинский мастерски держал себя в руках и скрыл растущее изумление. Ирбелин заговорил о благотворительности? Ну и ну!
– Хорошо, – не моргнув глазом, ответил он. – Завтра же займусь этим.
– Займись, голубчик.
Они обсудили еще кое-какие насущные вопросы и разошлись.
Ирбелин остался в кабинете, созерцая стены, отделанные панелями из натурального дуба, антикварные шкаф и письменный стол с бронзовым письменным прибором, изготовленным на заказ под девятнадцатый век. Все это показалось ему сущей безделицей. А раньше он так гордился подобными штуками! Просто задыхался от ощущения собственной важности. Тьфу!
Ирбелин вспомнил лицо Субботиной – тонкое и романтически-печальное. Наверное, такие лица были у обедневших дворянских невест-бесприданниц. Но как она все-таки нелепо выглядела в этой своей жилетке и войлочных тапочках! Барышня-крестьянка. Жалкое зрелище.
Однако сие видение лишило его покоя не только на целый вечер, но и на всю ночь. Приехав домой, Ирбелин не находил себе места, ему захотелось выпить, и он осушил полбутылки коньяка. Попытка забыться не удалась: хмельная дрема являла ему один и тот же образ. Ирбелин измучился, устал, кровать казалась ему неудобной, подушка излишне плоской, он задыхался, ворочался, сбрасывал одеяло, замерзал, снова укрывался, стонал и едва дождался рассвета. Утром он встал с головной болью, заставил себя принять душ, с раздражением побрился, позавтракал чашкой крепкого кофе и тостом, вызвал водителя и отправился в офис.
Господин Глинский в отличие от своего босса прекрасно выспался, с аппетитом съел яичницу с ветчиной, творожный десерт, запил завтрак стаканом свежевыжатого апельсинового сока и, бодрый и полный сил, поехал выполнять необычное поручение Ирбелина. Уже в начале десятого он постучал в дверь, за которой скрывалась сирота, вызвавшая у скряги и прожженного дельца Ирбелина такое, мягко говоря, странное сочувствие. Уж не влюбился ли милейший патрон в юную притворно-невинную девицу? А что? Седина в голову, бес в ребро! Ирбелин давно разведен, возможно, его мужские инстинкты проснулись благодаря… искусству обольщения нищей куртизанки. Другая женщина не смогла бы вызвать эти волны на безмятежной глади, с некоторых пор воцарившейся в сердце патрона. Тут нужны не абы какие способности.
– Вам кого? – спросила открывшая дверь Субботина.
Разумеется, это она и есть – обычная, ничем не примечательная серая мышка. Хитрая бестия! С такой невзрачной внешностью произвести такое впечатление на Ирбелина. Ловко…
– Моя фамилия Глинский, – официально представился он, проскользнул в темную, плотно забитую мебелью и старым хламом прихожую и жестом фокусника достал из пакета бутылку шампанского и коробку дорогих шоколадных конфет. – А это вам! От нашего агентства «Перун» по случаю… переселения из старой квартиры в новую.
Субботина испуганно попятилась, оглядываясь, словно ища защиты от незваного гостя. Но заступиться за нее было некому.
– Но… я… – забормотала она, запнулась и замолчала.
– Берите, берите, – настаивал Глинский, протягивая ей шампанское и конфеты. – Где у вас кухня? Или пригласите меня в гостиную. Не станем же мы топтаться здесь?
– Да… простите… проходите…
Он чувствовал себя хозяином, а она совершенно растерялась от такой бесцеремонности.
«Попробуй соблазнить меня, дорогуша! – злорадно подумал Жорж, окидывая опытным взглядом убогую обстановку, старомодную мебель и одетую в дешевый спортивный костюм обитательницу сего «уютного гнездышка». – Давай, пускай в ход свои чары!»
– Грёза Дмитриевна? – уверенным тоном спросил он, располагаясь, как у себя дома. – Я не ошибся?
– Н-нет…
– Вот и славно. Вот и замечательно! Вы-то мне и нужны.
– Я?
Она не знала, куда деть неухоженные руки с короткими ногтями без маникюра, и спрятала их за спину.
– Именно вы! – охотно подтвердил Глинский, наслаждаясь ее смущением. – Видите ли… мы решили выделить вам на переезд материальную помощь. Э-э… нечто вроде подъемных.
– Не надо! – вспыхнула Грёза. – Вы лучше старушкам выделите, они больные, немощные. А я уж сама о себе позабочусь.
По ее скулам разлился горячий румянец, и Глинский вдруг заметил, какие у нее нежные, классически совершенные черты лица, разве что губы чуть великоваты, зато гладкие и красивой формы; какие шелковистые волосы, небрежно забранные в узел, благородная линия лба. Словно у средневековой мадонны.
Он с трудом стряхнул с себя оцепенение и произнес невпопад:
– Господин Ирбелин распорядился лично вам… вот…
Конверт в его руке предательски дрогнул, выдавая волнение, абсолютно неприсущее Глинскому в подобных ситуациях. Сколько таких конвертов с «компенсирующей временные неудобства» скромной денежной суммой он выдавал жильцам выкупленных квартир – не перечесть. И ничего подобного сегодняшнему смятению не испытывал. Ни разу!
– Я не возьму, – упрямо повторила девица в спортивном костюме, отталкивая его руку с конвертом.
Положение – глупее не придумаешь! Директор агентства «Перун» выглядел в собственных глазах полнейшим идиотом. А эта Субботина не так проста! Жорж решил не спорить, дабы не усугублять и без того смешные обстоятельства, которые он сам же спровоцировал. Недооценил он эту жиличку, ошибочно принял ее за недотепу.
– Вы… здесь живете? – почему-то спросил Ирбелин.
– Ага, – робко кивнула Грёза.
Он заложил руки за спину, отступил назад, без стеснения рассматривая ее с ног до головы. Неодобрительно хмыкнул, жестом велел дюжему охраннику следовать за ним, неторопливо повернулся и пошел. Грёза застыла как вкопанная, глядя ему вслед. Он приостановился и мельком оглянулся, окинув ее напоследок ледяным взглядом. Повторяя движение босса, оглянулся и телохранитель, брезгливо скривился. А какую же еще реакцию могла вызвать жалкая фигурка наспех причесанной девицы в видавшей виды жилетке, в перешитой юбке, заштопанных колготах и теплых носках?
Чувствуя себя оплеванной, Грёза поспешила в свою квартиру, заперлась и дала волю слезам. Неужели она не выплакала их все в детстве, вздрагивая от рыданий, свернувшись клубочком на казенной кровати и наконец засыпая? Очевидно, горе неиссякаемо, в отличие от радости.
– Господи! – опомнилась она, вскакивая и спуская Никона на пол. – Мне же старушек кормить пора! А я тут нюни распустила! Какого черта, спрашивается? Молодая, здоровая, как не стыдно?! – шепотом корила она себя. – В мире столько больных и калек, голодных, несчастных, умирающих людей, бездомных, которым голову приклонить негде! Мне ли жаловаться на судьбу? Мне ли бога гневить?
Отчитывая себя за непрошеную слабость, Грёза принялась разогревать обед, нет-нет да и возвращаясь мыслями к встрече с Ирбелиным. А вдруг вопреки всему это и есть белый король?
День, как обычно, прошел в хлопотах. Полина расхворалась, и Грёза уложила ее в постель, дала таблетку, принесла грелку.
– Посиди со мной, – попросила пожилая женщина. Она говорила громко, как все, кто плохо слышит. – Что-то мне твои глаза не нравятся. Плакала, что ли?
– Нет… это я так… плохо спала.
– Да ну? – не поверила Полина. – Обманывать нехорошо. Из-за чего слезы лила? Небось сердечный друг огорчил? Запомни, дочка, – мужчины наших слез не стоят.
– Нет у меня сердечного друга, – насупилась Грёза. – Давайте лучше поговорим о… шахматах.
– Ладно, – согласилась больная. – Мне отец в детстве все уши прожужжал этими шахматами, вот не думала, что когда-нибудь пригодится. Жаль, развлекать мне тебя больше нечем. А о чем рассказывать-то?
– Что за игра такая, откуда взялась? – брякнула Грёза, лишь бы не думать о Викторе, об Ирбелине, не допускать запретных мыслей.
– Забава сия древняя, происхождение ее покрыто мраком, – послушно начала старушка. – Некоторые считают родиной шахмат Египет, другие – Индию, а самые смелые предполагают, будто появилась они на Земле не случайно: привезли их, мол, космические пришельцы. Древние римляне, например, приписывали изобретение шахмат самим богам. Дескать, однажды бог войны Марс пленился красотой дриады Каиссы, воспылал к ней страстью и, дабы привлечь внимание чудной девы и добиться ее взаимности, придумал такую игру. До сих пор Каиссу называют покровительницей шахмат…
Грёза заслушалась. Полина тоже увлеклась, расписывая шахматные баталии, коим предавались индийские раджи, персидские султаны и арабские шейхи, в том числе и знаменитый своими несметными богатствами Гарун-аль-Рашид. В шахматы играли и при дворе легендарного короля Артура, и в средневековых замках Европы, а испанский правитель Альфонсо Мудрый даже собственноручно написал трактат о шахматах. Русский царь Петр I брал шахматы с собой в военные походы, а граф Строганов однажды устроил для Екатерины II и шведского короля Густава IV, которые гостили в его загородном дворце, партию «живых шахмат».
– Как это? – удивилась Грёза.
– Представь себе огромный луг, где темным и светлым дерном выложили подобие шахматной доски, а слуги, наряженные в пышные, расшитые серебром и золотом костюмы, исполняли роль живых фигур и передвигались, подражая шахматным ходам.
– Ничего себе! – восхитилась Грёза. – Вот бы поглядеть!
Невольно она вообразила себя на том лугу, одетую точно как белая королева из ее сундучка, а напротив стоит и, любезно улыбаясь, подает ей унизанную драгоценными перстнями руку сам король…
– И вообще, настоящая мистическая аура окутывает эту игру, словно повторяющую в миниатюре саму жизнь, – продолжала между тем Полина. – У каждой фигуры есть своя роль и свое предназначение в ходе партии, а когда она заканчивается, и пешек, и королей ждет один и тот же финал – их сметают с доски, перемешивают и бросают в мешок.
– Печально…
– Вовсе нет! – горячо возразила Полина. – Ведь в любой момент можно начать новую партию. Неправда ли, прослеживается некоторая аналогия? Наша шахматная доска гораздо больше, чем квадратное черно-белое поле, где ведут свою игру фигурки из дерева или слоновой кости, но суть примерно та же. Великий Гроссмейстер-невидимка правит здесь бал и всегда выигрывает. Потому что он невероятно проницателен и просчитывает множество ходов наперед, предвидит развитие событий, тогда как мы просто плетемся за ними, будучи их вечными пленниками!
Полина замолчала. Молчала, пораженная ее словами, и Грёза. Игра в шахматы открылась для нее с неожиданной стороны, до сего времени непостижимой. Ей показалось, что она догадывается!
– Я пойду, – сказала она, вставая, с ощущением лихорадочного смятения в груди.
– Куда ты? – расстроилась Полина. – Тебе неинтересно?
– Я… хочу подумать кое о чем.
– Знаешь, церковники пытались запретить игру в шахматы, называя ее «непристойным развлечением» и «измышлением дьявола», но это им не удалось.
– Да? – рассеянно спросила Грёза.
– Почему она им так не понравилась? – рассуждала старушка. – Наверное, из-за названия. Оно имеет арабские корни и означает шах-мат – «властитель повержен».
Грёза слушала вполуха, торопясь уйти.
В коридоре ее поджидал Виктор с понурым лицом кающегося грешника.
– Я пришел просить у тебя прощения, – пробормотал он. – Я был груб. Больше такого не повторится. Извини, пожалуйста.
– Хорошо…
Грёзе было все равно, повторится его выходка или нет. Ее занимали совершенно другие мысли.
– Ты умеешь играть в шахматы? – спросила она, поднимая на него горящие глаза.
– Немного… а что? Меня приятель учил.
– Сыграем?
Виктор обрадовался и повел ее к себе. Там он полез в шкаф, достал деревянную коробку с шахматами, высыпал фигуры на стол и начал показывать, как правильно следует их расставлять. В первую минуту Грёза не сообразила, что заставило ее сердце судорожно забиться. Виктор чертыхнулся, еще раз полез в шкаф, бормоча: «Куда они могли подеваться, ума не приложу?» И, сконфуженный, вынужден был объяснить, что игра не состоится.
– Почему? – наивно улыбнулась гостья, хотя ответ был на виду.
На доске не хватало четырех фигур: белого короля, двух пешек и черного ферзя.
– Мистика какая-то, – почесал затылок Виктор. – У тебя этих же фигур недостает?
Грёзе стало страшно…
* * *
Ирбелин был не столько озабочен предстоящей сделкой купли-продажи аварийного дома, сколько проблемой расселения жильцов. Директор агентства недвижимости, элегантный и знающий себе цену Георгий Иванович Глинский, уже несколько лет работал на него, но отношения они строили партнерскими, а не «хозяин – подчиненный». Глинский был отличным профессионалом, обладал сверхчутьем на прибыльные дела и умел находить общий язык с самыми разными людьми. Ирбелин доверял Глинскому, дорожил его опытом и коммерческим талантом и обращался с ним как с товарищем, более молодым по возрасту, но равным по уму. Глинский называл господина Ирбелина «патрон», на французский манер, а тот его величал Жоржем.
– Ну, что скажешь, дорогой? – спросил он мнения Жоржа по поводу беседы с будущими переселенцами. – Трудная перед нами стоит задача?
– Не очень. Жилплощадь я им, в принципе, подобрал: так, чтобы и людей не обидеть, и нам с вами приличную выгоду поиметь. Старушек я уломаю, многодетную семью Курочкиных хитростью выманим, с Лопаткиным договоримся, с девушкой, полагаю, тоже. Лопаткин оказался с претензиями, не ожидал от него этакой прыти, но есть у меня для него аргументы. Думаю, сойдемся на среднем варианте.
– А девица? Эта… как ее…
– Субботина? – подсказал директор агентства. – С ней я еще не успел лично побеседовать.
– Разузнавал о ней, кто такая?
– Навел справки, как вы велели, – доложил Глинский. – Она сирота, выросла в детдоме, работает в социальной службе, за стариками ухаживает.
Ирбелин встал из-за стола и подошел к окну. На сумрачном небе низко висели тучи, полные то ли дождя, то ли мокрого снега. Очертания домов тонули в серой мгле.
– Негоже сироту ущемлять, – произнес он, не поворачиваясь к Жоржу.
– Так никто и не собирается.
– С ней надо… по-хорошему.
Глинский удивленно взглянул на патрона. Обычно того не очень волновали чужие судьбы.
– Понял. Я и так стараюсь.
– И будь повежливее с этой…
– Субботиной, – подсказал Жорж.
– Как ее зовут, кстати?
– Редкое имя. Грёза!
– Что-о? Пф-фф… – неопределенно выразился господин Ирбелин, помолчал, задумчиво покачал головой. – Да-да… стоит, пожалуй, познакомиться с ней поближе.
«Зачем?» – едва не вырвалось у директора агентства. Он вовремя прикусил язык. Ирбелин слыл человеком со странностями, иногда его «заносило», и, как всякий успешный предприниматель, он трепетно относился к своим капризам. Вступать с ним в полемику по этому поводу, выказывать недоумение или проявлять неуместное любопытство не стоило. Нарвешься на неприятности, в лучшем случае – на грубость, в худшем…
– Вот, возьми, – патрон помешал ему додумать мысль, доставая из портмоне несколько зеленых купюр. – Купи ей чего-нибудь, подарок, например. Мы обязаны оказывать поддержку малоимущим. Благотворительность придумали не зря! Авось зачтется на том свете.
Глинский мастерски держал себя в руках и скрыл растущее изумление. Ирбелин заговорил о благотворительности? Ну и ну!
– Хорошо, – не моргнув глазом, ответил он. – Завтра же займусь этим.
– Займись, голубчик.
Они обсудили еще кое-какие насущные вопросы и разошлись.
Ирбелин остался в кабинете, созерцая стены, отделанные панелями из натурального дуба, антикварные шкаф и письменный стол с бронзовым письменным прибором, изготовленным на заказ под девятнадцатый век. Все это показалось ему сущей безделицей. А раньше он так гордился подобными штуками! Просто задыхался от ощущения собственной важности. Тьфу!
Ирбелин вспомнил лицо Субботиной – тонкое и романтически-печальное. Наверное, такие лица были у обедневших дворянских невест-бесприданниц. Но как она все-таки нелепо выглядела в этой своей жилетке и войлочных тапочках! Барышня-крестьянка. Жалкое зрелище.
Однако сие видение лишило его покоя не только на целый вечер, но и на всю ночь. Приехав домой, Ирбелин не находил себе места, ему захотелось выпить, и он осушил полбутылки коньяка. Попытка забыться не удалась: хмельная дрема являла ему один и тот же образ. Ирбелин измучился, устал, кровать казалась ему неудобной, подушка излишне плоской, он задыхался, ворочался, сбрасывал одеяло, замерзал, снова укрывался, стонал и едва дождался рассвета. Утром он встал с головной болью, заставил себя принять душ, с раздражением побрился, позавтракал чашкой крепкого кофе и тостом, вызвал водителя и отправился в офис.
Господин Глинский в отличие от своего босса прекрасно выспался, с аппетитом съел яичницу с ветчиной, творожный десерт, запил завтрак стаканом свежевыжатого апельсинового сока и, бодрый и полный сил, поехал выполнять необычное поручение Ирбелина. Уже в начале десятого он постучал в дверь, за которой скрывалась сирота, вызвавшая у скряги и прожженного дельца Ирбелина такое, мягко говоря, странное сочувствие. Уж не влюбился ли милейший патрон в юную притворно-невинную девицу? А что? Седина в голову, бес в ребро! Ирбелин давно разведен, возможно, его мужские инстинкты проснулись благодаря… искусству обольщения нищей куртизанки. Другая женщина не смогла бы вызвать эти волны на безмятежной глади, с некоторых пор воцарившейся в сердце патрона. Тут нужны не абы какие способности.
– Вам кого? – спросила открывшая дверь Субботина.
Разумеется, это она и есть – обычная, ничем не примечательная серая мышка. Хитрая бестия! С такой невзрачной внешностью произвести такое впечатление на Ирбелина. Ловко…
– Моя фамилия Глинский, – официально представился он, проскользнул в темную, плотно забитую мебелью и старым хламом прихожую и жестом фокусника достал из пакета бутылку шампанского и коробку дорогих шоколадных конфет. – А это вам! От нашего агентства «Перун» по случаю… переселения из старой квартиры в новую.
Субботина испуганно попятилась, оглядываясь, словно ища защиты от незваного гостя. Но заступиться за нее было некому.
– Но… я… – забормотала она, запнулась и замолчала.
– Берите, берите, – настаивал Глинский, протягивая ей шампанское и конфеты. – Где у вас кухня? Или пригласите меня в гостиную. Не станем же мы топтаться здесь?
– Да… простите… проходите…
Он чувствовал себя хозяином, а она совершенно растерялась от такой бесцеремонности.
«Попробуй соблазнить меня, дорогуша! – злорадно подумал Жорж, окидывая опытным взглядом убогую обстановку, старомодную мебель и одетую в дешевый спортивный костюм обитательницу сего «уютного гнездышка». – Давай, пускай в ход свои чары!»
– Грёза Дмитриевна? – уверенным тоном спросил он, располагаясь, как у себя дома. – Я не ошибся?
– Н-нет…
– Вот и славно. Вот и замечательно! Вы-то мне и нужны.
– Я?
Она не знала, куда деть неухоженные руки с короткими ногтями без маникюра, и спрятала их за спину.
– Именно вы! – охотно подтвердил Глинский, наслаждаясь ее смущением. – Видите ли… мы решили выделить вам на переезд материальную помощь. Э-э… нечто вроде подъемных.
– Не надо! – вспыхнула Грёза. – Вы лучше старушкам выделите, они больные, немощные. А я уж сама о себе позабочусь.
По ее скулам разлился горячий румянец, и Глинский вдруг заметил, какие у нее нежные, классически совершенные черты лица, разве что губы чуть великоваты, зато гладкие и красивой формы; какие шелковистые волосы, небрежно забранные в узел, благородная линия лба. Словно у средневековой мадонны.
Он с трудом стряхнул с себя оцепенение и произнес невпопад:
– Господин Ирбелин распорядился лично вам… вот…
Конверт в его руке предательски дрогнул, выдавая волнение, абсолютно неприсущее Глинскому в подобных ситуациях. Сколько таких конвертов с «компенсирующей временные неудобства» скромной денежной суммой он выдавал жильцам выкупленных квартир – не перечесть. И ничего подобного сегодняшнему смятению не испытывал. Ни разу!
– Я не возьму, – упрямо повторила девица в спортивном костюме, отталкивая его руку с конвертом.
Положение – глупее не придумаешь! Директор агентства «Перун» выглядел в собственных глазах полнейшим идиотом. А эта Субботина не так проста! Жорж решил не спорить, дабы не усугублять и без того смешные обстоятельства, которые он сам же спровоцировал. Недооценил он эту жиличку, ошибочно принял ее за недотепу.
