– Черт бы вас побрал! Никакого диктофона у вас нет... Вы обещали, что Зубов ничего не узнает.
– Так и будет, – искренне заверил ее «сыщик». – Отдайте мне второго любовника госпожи Жемчужной, и я вас больше не потревожу. Если вы не убийца, вам нечего бояться.
– В нашем гадюшнике ничего не утаишь, – проворчала Наримова. – Надо же, Катенька Бузеева меня выследила! Они с Лихвицкой два сапога – пара. Обе просто молились на Полину, выслуживались перед ней, пресмыкались, угождали. Им неспроста достались роли служанок Клеопатры. Они и в жизни были у нее на побегушках! Кстати, чай для Полины зачастую заваривала Лихвицкая, и не дай бог, чтобы кто-то выпил. Вероятно, она и засекла меня за ширмами. Счастье, что хоть следователю не сдала. Ума хватило. А то бы меня уже посадили. Ведь посадили бы?
– Косвенных улик маловато для серьезного обвинения. Кровь бы вам попортили, это факт. А если присовокупить еще и злонамеренный маскарад…
– Чем же вы лучше меня? – усмехнулась актриса. – Только что мораль читали, а сами вымогаете у меня информацию.
– Я работаю, госпожа Наримова. Ничего личного.
– Подлая у вас работы. Гадкая! Высматривать, вынюхивать… собирать сплетни…
– Кому что нравится.
Она полезла в сумочку, достала блокнот с ручкой и вопросительно уставилась на Лаврова.
– Диктуйте ваш электронный адрес.
– Зачем?
– Вы же требовали доказательств… Я вам их перешлю на е-мейл.
* * *
Москва. XVI век
Юрий Сатин пробрался в Москву, как вор, в чужом платье и без коня, пешком. Простолюдином быть спокойнее, чем опальным боярином, за которым охотятся «черные вороны», царские опричники. Всю фамилию Сатиных решил истребить лиходей Иван Васильевич, – даром, что верою и правдою служил ему Алексей Адашев, первый советник, глава Думного правительства. Казненный по приказу царя дядька Юрия приходился жене Адашева родным братом.
Не думал, не гадал молодой Сатин, что при таком покровительстве постигнет их род столь жалкая участь. Что придется ночью, украдкой разыскивать прежних знакомцев, дабы сообщить им о государственной измене. Не преданность царю двигала им, а единственно жажда мести. Пусть тяжкая кара обрушится на проклятого Орна, беса во плоти, посягнувшего на невинную девицу…ненаглядную Оленьку.
Не вынесла она позора и надругательства над собой, слегла в горячке и преставилась. Не помогли ни молитвы старой ключницы, ни отвары из заговоренных трав…
За Челобитенной Избой Юрий остановился, переводя дух и оглядываясь, потом свернул в грязную улочку, где в слюдяных окошках едва теплился свет. Ноги по щиколотки проваливались в грязь. Кое-где от дома к дому были проложены скользкие бревна, но в темноте их не разглядишь.
Добравшись до нужного дома, он трижды стукнул в окошко и затаился. Скоро открылась дверь, из сеней высунулся бородатый дьяк.
– Эй, кто там?
– Я, Сатин…
– Тише! Тише! – всполошился дьяк. – Соседи услышат, донесут. Тогда никому головы не сносить! Ни тебе, ни мне… У меня семья, жена снова брюхатая… Опричники нагрянут, никого не пощадят. Слыхал, всю родню Адашевскую под корень извели? Малых детей не пожалели!
– Мне уйти? – обиделся Юрий.
– Что ты? Бог с тобой… я не гоню. Заходи, только без шуму…
Дьяк посторонился, пропуская гостя в темные сени.
– Дальше не пойду, – сказал тот. – Разговор есть…
– Об чем? Я к вашей опале руки не прикладывал… нет на мне греха. Это все Захарьины, родственники покойной царицы Настасьи, – зашептал хозяин. – Царь шибко ее любил, до сей поры убивается. А Захарьины свою выгоду в том узрели, решили Адашева сковырнуть… вот и доложили, будто он задумал худое супротив царицы...
– Нешто и свидетели нашлись?
– Думаешь, мало у Адашева ненавистников? Он ведь мздоимцев-то сурово наказывал, волокитчиков разных не жаловал. Челобитные принимал от каждого, не глядел на знатность. Бояр прижимал… правда, по совести.
– Так то с царского же благословения!
– Многие на вас зло затаили. На царя не замахнешься… а друг дружке почему глаза не выклевать? Обвинили всех близких к Адашеву в «злом умысле», колдовстве… дескать, царица Настасья не своей смертью померла, помогли ей…
– Ложь сие! Наговоры!
– Теперь уж поздно, – дьяк схватил себя за бороду и сильно дернул с досады. – Поздно! Уезжай, Юрий… пока тебя не схватили.
– У меня дело к тебе.
– Давай, не тяни. Светает скоро!
– Слыхивал ли про нападение на купеческий обоз?
– Который из-за моря возвращался? Как не слыхать? Разбойнички, тати лесные, на торговых людишек напали, побили без разбору, ограбили. Казне урон нанесли. Царь лютует! Орна к себе требует! А тот не торопится ехать.
– Это его отряд купцов перебил, – с мстительным удовольствием вымолвил Юрий. – Опричники сами сие зло учинили и на разбойников указали. Не было там иных татей, окромя их бесовского племени.
– Да ну…
– Я сам видел! На тракте, неподалеку от дядькиной вотчины на разоренный обоз наткнулся. Купцы не оказали сопротивления, потому как Орн должен был их охранять. Он со своими всадниками налетел вихрем, всех уложил и перстень украл! Волшебный, со знаком каким-то. Перстень купцы обманным путем добыли, из чужой страны вывезли… по государеву приказу. А Орн на царское добро позарился! Все сокровища из обоза он на мертвой пустоши зарыл, сам Дух Болот их теперь охраняет…
– Не врешь? – засомневался дьяк.
– Чем хочешь, поклянусь! Хоть Богом, хоть матерью… хоть памятью Оленьки!
– Верю…
– Передай царю, что перстень у Орна. Пусть с него живого шкуру сдерут… или обольют горючей жидкостью, как других. Вот увидишь, паленой шерстью запахнет! Он дьявол! Дьявол!
Дьяк обмер, побледнел и судорожно сглотнул. По его тучному телу прокатилась волна дрожи.
– Боязно мне…
– А ты не сам… письмецо подметное сооруди…
Дьяк попытался что-то сказать, но от волнения не смог и рта раскрыть. Юрий выскользнул в холодный мрак ночи… а хозяин дома так и стоял в сенях, едва дыша, пока не смолкли во дворе шаги опасного гостя…
Подмосковный поселок Летники. Наше время
После похорон Полины Зубов три дня беспробудно пил в своей загородной резиденции. На четвертый ему доложили, что пожаловал гость. Отказать банкиру в приеме он не мог. Тот сослался на неотложные финансовые вопросы, которые необходимо решить.
– Входи, Федор Петрович, только не пугайся, – равнодушно предупредил Зубов. – Видок у меня аховский. Настроение упадническое. Заливаю спиртом душевную рану.
Он не преувеличивал. Банкир ужаснулся, глядя на опухшее от водки лицо и мятую шелковую пижаму президента инвестиционной компании. Зубов сидел на диване, где до этого сутками валялся, и мутным взглядом блуждал по своему кабинету.
– Тебе надо встряхнуться, Валера, – сказал гость, опускаясь в кресло напротив. – Так нельзя.
– Теперь все можно…
– Кто же будет вести твои дела? Финансовый директор?
– К черту директора! Все к черту…
– Что-то я не понял… Ты сворачиваешь бизнес?
– К черту бизнес!..
Банкир недоуменно и брезгливо поморщился. Несколько пустых бутылок из-под коньяка и «Немировской» в беспорядке лежали под столом на светлом афганском ковре ручной работы. На тарелках сохли ветчина и лимон. В початой бутылке водки оставалось чуть меньше половины. Зубов потянулся за стаканом, однако гость решительно встал и убрал водку подальше.
– Так дела не делаются, Валера. У нас проекты… обязательства перед партнерами.
– К черту обязательства…
– Заладил, как попугай! – рассердился банкир. – «К черту» да «к черту»! А кредиты кто будет возвращать? Может, тебе врача привезти? Нарколога… или лучше психолога…
– Психиатра, – криво усмехнулся Зубов. – Объяви меня сумасшедшим, Федя…
– Прекрати. Что ты раскис, как чувствительная барышня? Возьми себя в руки.
– Ты ни черта не понимаешь… ни черта! Ты же сухой и полый… у тебя нет сердца. Души у тебя нет, Федя! Одни деньги на уме.
Гость раздраженно заерзал в кресле, ослабил узел галстука. В кабинете Зубова было жарко, душно и пахло перегаром.
– Давай я окно открою… воздуха впущу.
– Мне и так хорошо! – угрюмо возразил хозяин. – Не нравится… скатертью дорожка. Я тебя не звал.
– Послушай… – пошел на попятную банкир. – Если тебе сейчас невмоготу говорить о делах, – отложим. Я, собственно, поддержать тебя приехал. Помочь. Отвлечь от тяжелых переживаний. Полину этим не вернешь.
– Без тебя знаю…
– Работа – лучшее лекарство от стресса. У тебя горе, но ты не один такой. В церковь сходи, помолись… панихиду закажи… поговори с батюшкой. Хочешь, отвезу к отцу Герасиму? Он слывет великим целителем…
– Заткнись, Федя! Христом-богом прошу! Не доводи до греха!
– А то что? С кулаками на меня кинешься? Так я не боюсь. Не на того напал.
Федор Петрович смолоду занимался единоборствами, имел репутацию хорошего бойца. Зубову это было отлично известно. Банкир и его тянул в спортзал, но компаньон предавался другим увлечениям, – искусству, театру.
– Прости Федя… оставь ты меня. Я никого не хочу видеть… потому что сорвусь, наговорю грубостей, обижу человека почем зря…
– Ладно, ладно, успокойся… я не гордый. Ты пьян, измучен, городишь чепуху. Я же все понимаю.
– Меня хмель не берет, – с горечью признался Зубов. – Пью, пью, а внутри жжет, болит… и не отпускает. Веришь, ночью лежу, а перед глазами Полина… как живая… в платье Клеопатры, в золотой короне…
Банкир с сочувствием покачал головой.
– Будет тебе, Валера… не трави душу. Забудь ее! Других женщин, что ли, нет?
– Эх, кабы забыть…
Федор Петрович проникся безутешным горем Зубова, сам уже был не прочь пропустить чарку. Но ему никто не предлагал. Хозяин и раньше не отличался гостеприимством и хлебосольством, а нынче совсем духом упал. Однако живому о живом думать следует.
– Покажи-ка мне свою картинную галерею, – попросил банкир. – Слышал, у тебя есть полотно Аргунова?
– С каких это пор тебя живопись интересует?
– Все когда-нибудь происходит в первый раз. Ты, небось, тоже не с пеленок картинами увлекся.
– У меня не выставочный зал…
– Сделай одолжение для старого друга.
– Не верю я тебе, Федя, – усмехнулся Зубов. – Ты без корысти и шагу не ступишь. Картины тебе вдруг понадобились! Говори, в чем твоя выгода. Тогда поглядим.
– Ну, допустим… есть у меня причина. Один человек, мой давний зарубежный клиент, француз, собирает работы крепостных художников. Такое у него хобби. Вроде кто-то из его предков жил в России, еще при царях. В общем, мне без разницы. Главное, человек деньги платит.
– За что же он тебе платит?
– Да не мне… – с легкой досадой произнес гость. – А за картины. Ты, вон, сколько средств на театр угрохал! Это страсть, Валера, болезнь своего рода.
– Я из своей коллекции ничего не продаю.
– Ого! Ты мне нравишься. Все «к черту», кроме картин?
– Угадал…
– Слава богу, есть надежда вернуть тебя к жизни.
– Ты за этим явился? Чтобы разорить мою коллекцию? Сам же говорил, что полотна плохонькие. Купленные у провинциальных старух.
Банкир сообразил, что совершил ошибку, слишком скоро взявшись за коммерцию. Надо было еще поболтать о том, о сем. Оказывается, смерть Полины не совсем лишила Зубова рассудка. Он вполне в своем уме.
– Нужно же как-то расшевелить тебя? – схитрил он. – Пусть даже разозлить! Лучше гнев, чем слезы.
– Ловок ты, Федя, да жаден не в меру. Твой француз тебе большие комиссионные посулил?
Банкир решил не испытывать терпение Зубова и притворно раскаялся.
– Ну, грешен. Люблю заработать. Я ведь не жулик какой. Честно исполняю роль посредника. Ты сначала выслушай, потом делай выводы.
– Картины не продаются.
– Ты хоть бы спросил, сколько за них дадут…
– Как француз о моей коллекции пронюхал?
– Этого я не знаю, – развел руками банкир. – Москва слухами полнится. И потом, что за секреты? Ты картины собираешь, а не государственные тайны.
– Он ни одного полотна не видел, а покупать собирается. Вслепую, что ли? Выставок я не устраивал, каталогов не печатал, в Интернет не выкладывал. Экскурсий по дому не вожу…
– Меня бы хоть раз в галерею пригласил, – обиженно поджал губы Федор Петрович. – Мы ведь не чужие друг другу.
– Ты не интересовался. Да к тому же постоянно меня высмеивал.
– Я шутил. Где твое чувство юмора, Валера?
Неуклюжие попытки банкира оправдаться были шиты белыми нитками.
– У меня нет дорогостоящих полотен, – сказал Зубов. – Картины крепостных художников не котируются на рынке предметов искусства. Это не Ренуар, не Ван Гог, не Матисс. С чего бы твоему французу раскошеливаться? Ради копеечной прибыли ты бы утруждаться не стал.
– Конечно, нет…
– Пустой у нас разговор получается.
– Неужели, ты меня не проводишь в галерею? Хотя бы из приличия?
Хозяин дома задумался, поглядывая на недопитую бутылку водки. Какие-то мысли неторопливо ворочались в его тяжелой с похмелья голове.
– А ты не боишься, Федя?
– Чего бояться-то? Я человек трезвый, рассудительный… меня в омут собирательства не затянет.
– Ну, пойдем, коль не шутишь…
Черный Лог
Глория все чаще засиживалась в мастерской, и Санта не мог дозваться ее то к обеду, то к ужину. Он старался не докучать хозяйке, а та – не обременять великана лишними просьбами. Впрочем, она училась обходиться малым, познавая прелести тихой уединенной жизни.
«Ты не скучаешь по Москве?» – как-то спросил ее Лавров.
«Нет. Абсолютно! – чистосердечно призналась она. – Кажется, я всегда мечтала именно о таком домике в глуши, где даже мобильная связь не работает. Сразу столько времени появилось. Я просто купаюсь в нем! Никогда раньше я не давала воли своим мыслям… не посвящала целые дни своему внутреннему миру. В суете, в вечной спешке, в расписанных по минутам днях есть нечто дьявольское. Человек перестает принадлежать себе и становится частью какой-то чудовищной машины, которая перемелет его в прах, если он не остановится. Ты не находишь?»
Лавров не знал, что отвечать на такое. Глория же как будто и не ждала от него ответов. Она изменилась и продолжала меняться. Переселение в Черный Лог еще больше усугубило разрыв между ее прошлым и настоящим. Лавров заметил, что она стала еще желаннее, еще соблазнительнее, чем прежде.
«Она приворожила меня, – думал он, пугаясь своей привязанности к ней. Теперь не один покойный карлик, но и Колбин казался ему соперником. Он ревновал уже к двоим, ужасаясь этому наваждению и будучи не в силах противостоять ему. – Она ведьма! Ведьма! Что-то же привело ее в этот чертов дом! Между ней и бывшим хозяином есть много общего. Просто я не умею уловить, определить это общее… то, что роднит их на невидимом уровне, недоступном моему пониманию. Я ей не нужен. Она пользуется мной, как пользуется Сантой. Я – Санта, только для внешнего мира, для Москвы, для поездок и встреч, на которые ей жаль тратить свое время».
Но он не помышлял освободиться от этой оскорбительной и сладкой зависимости. Он сознательно погружался все глубже и глубже в пучину, словно ныряльщик за раковинами, ловец жемчуга. Тот хотя бы знал, какая добыча его ждет. А Лавров действовал импульсивно, подвластный чужой воле и собственному вожделению.
По ночам ему снились эротические сны. Днем он едва успевал справляться с работой в компании и с поручениями Глории, отдавая предпочтение последним. Частный сыск оказался неожиданно захватывающим занятием. Лавров делал вид, что злится, тогда как на самом деле с удовольствием играл роль детектива. Всю добытую информацию он излагал в лаконичных письменных отчетах.
– Так и будет, – искренне заверил ее «сыщик». – Отдайте мне второго любовника госпожи Жемчужной, и я вас больше не потревожу. Если вы не убийца, вам нечего бояться.
– В нашем гадюшнике ничего не утаишь, – проворчала Наримова. – Надо же, Катенька Бузеева меня выследила! Они с Лихвицкой два сапога – пара. Обе просто молились на Полину, выслуживались перед ней, пресмыкались, угождали. Им неспроста достались роли служанок Клеопатры. Они и в жизни были у нее на побегушках! Кстати, чай для Полины зачастую заваривала Лихвицкая, и не дай бог, чтобы кто-то выпил. Вероятно, она и засекла меня за ширмами. Счастье, что хоть следователю не сдала. Ума хватило. А то бы меня уже посадили. Ведь посадили бы?
– Косвенных улик маловато для серьезного обвинения. Кровь бы вам попортили, это факт. А если присовокупить еще и злонамеренный маскарад…
– Чем же вы лучше меня? – усмехнулась актриса. – Только что мораль читали, а сами вымогаете у меня информацию.
– Я работаю, госпожа Наримова. Ничего личного.
– Подлая у вас работы. Гадкая! Высматривать, вынюхивать… собирать сплетни…
– Кому что нравится.
Она полезла в сумочку, достала блокнот с ручкой и вопросительно уставилась на Лаврова.
– Диктуйте ваш электронный адрес.
– Зачем?
– Вы же требовали доказательств… Я вам их перешлю на е-мейл.
* * *
Москва. XVI век
Юрий Сатин пробрался в Москву, как вор, в чужом платье и без коня, пешком. Простолюдином быть спокойнее, чем опальным боярином, за которым охотятся «черные вороны», царские опричники. Всю фамилию Сатиных решил истребить лиходей Иван Васильевич, – даром, что верою и правдою служил ему Алексей Адашев, первый советник, глава Думного правительства. Казненный по приказу царя дядька Юрия приходился жене Адашева родным братом.
Не думал, не гадал молодой Сатин, что при таком покровительстве постигнет их род столь жалкая участь. Что придется ночью, украдкой разыскивать прежних знакомцев, дабы сообщить им о государственной измене. Не преданность царю двигала им, а единственно жажда мести. Пусть тяжкая кара обрушится на проклятого Орна, беса во плоти, посягнувшего на невинную девицу…ненаглядную Оленьку.
Не вынесла она позора и надругательства над собой, слегла в горячке и преставилась. Не помогли ни молитвы старой ключницы, ни отвары из заговоренных трав…
За Челобитенной Избой Юрий остановился, переводя дух и оглядываясь, потом свернул в грязную улочку, где в слюдяных окошках едва теплился свет. Ноги по щиколотки проваливались в грязь. Кое-где от дома к дому были проложены скользкие бревна, но в темноте их не разглядишь.
Добравшись до нужного дома, он трижды стукнул в окошко и затаился. Скоро открылась дверь, из сеней высунулся бородатый дьяк.
– Эй, кто там?
– Я, Сатин…
– Тише! Тише! – всполошился дьяк. – Соседи услышат, донесут. Тогда никому головы не сносить! Ни тебе, ни мне… У меня семья, жена снова брюхатая… Опричники нагрянут, никого не пощадят. Слыхал, всю родню Адашевскую под корень извели? Малых детей не пожалели!
– Мне уйти? – обиделся Юрий.
– Что ты? Бог с тобой… я не гоню. Заходи, только без шуму…
Дьяк посторонился, пропуская гостя в темные сени.
– Дальше не пойду, – сказал тот. – Разговор есть…
– Об чем? Я к вашей опале руки не прикладывал… нет на мне греха. Это все Захарьины, родственники покойной царицы Настасьи, – зашептал хозяин. – Царь шибко ее любил, до сей поры убивается. А Захарьины свою выгоду в том узрели, решили Адашева сковырнуть… вот и доложили, будто он задумал худое супротив царицы...
– Нешто и свидетели нашлись?
– Думаешь, мало у Адашева ненавистников? Он ведь мздоимцев-то сурово наказывал, волокитчиков разных не жаловал. Челобитные принимал от каждого, не глядел на знатность. Бояр прижимал… правда, по совести.
– Так то с царского же благословения!
– Многие на вас зло затаили. На царя не замахнешься… а друг дружке почему глаза не выклевать? Обвинили всех близких к Адашеву в «злом умысле», колдовстве… дескать, царица Настасья не своей смертью померла, помогли ей…
– Ложь сие! Наговоры!
– Теперь уж поздно, – дьяк схватил себя за бороду и сильно дернул с досады. – Поздно! Уезжай, Юрий… пока тебя не схватили.
– У меня дело к тебе.
– Давай, не тяни. Светает скоро!
– Слыхивал ли про нападение на купеческий обоз?
– Который из-за моря возвращался? Как не слыхать? Разбойнички, тати лесные, на торговых людишек напали, побили без разбору, ограбили. Казне урон нанесли. Царь лютует! Орна к себе требует! А тот не торопится ехать.
– Это его отряд купцов перебил, – с мстительным удовольствием вымолвил Юрий. – Опричники сами сие зло учинили и на разбойников указали. Не было там иных татей, окромя их бесовского племени.
– Да ну…
– Я сам видел! На тракте, неподалеку от дядькиной вотчины на разоренный обоз наткнулся. Купцы не оказали сопротивления, потому как Орн должен был их охранять. Он со своими всадниками налетел вихрем, всех уложил и перстень украл! Волшебный, со знаком каким-то. Перстень купцы обманным путем добыли, из чужой страны вывезли… по государеву приказу. А Орн на царское добро позарился! Все сокровища из обоза он на мертвой пустоши зарыл, сам Дух Болот их теперь охраняет…
– Не врешь? – засомневался дьяк.
– Чем хочешь, поклянусь! Хоть Богом, хоть матерью… хоть памятью Оленьки!
– Верю…
– Передай царю, что перстень у Орна. Пусть с него живого шкуру сдерут… или обольют горючей жидкостью, как других. Вот увидишь, паленой шерстью запахнет! Он дьявол! Дьявол!
Дьяк обмер, побледнел и судорожно сглотнул. По его тучному телу прокатилась волна дрожи.
– Боязно мне…
– А ты не сам… письмецо подметное сооруди…
Дьяк попытался что-то сказать, но от волнения не смог и рта раскрыть. Юрий выскользнул в холодный мрак ночи… а хозяин дома так и стоял в сенях, едва дыша, пока не смолкли во дворе шаги опасного гостя…
ГЛАВА 12
Подмосковный поселок Летники. Наше время
После похорон Полины Зубов три дня беспробудно пил в своей загородной резиденции. На четвертый ему доложили, что пожаловал гость. Отказать банкиру в приеме он не мог. Тот сослался на неотложные финансовые вопросы, которые необходимо решить.
– Входи, Федор Петрович, только не пугайся, – равнодушно предупредил Зубов. – Видок у меня аховский. Настроение упадническое. Заливаю спиртом душевную рану.
Он не преувеличивал. Банкир ужаснулся, глядя на опухшее от водки лицо и мятую шелковую пижаму президента инвестиционной компании. Зубов сидел на диване, где до этого сутками валялся, и мутным взглядом блуждал по своему кабинету.
– Тебе надо встряхнуться, Валера, – сказал гость, опускаясь в кресло напротив. – Так нельзя.
– Теперь все можно…
– Кто же будет вести твои дела? Финансовый директор?
– К черту директора! Все к черту…
– Что-то я не понял… Ты сворачиваешь бизнес?
– К черту бизнес!..
Банкир недоуменно и брезгливо поморщился. Несколько пустых бутылок из-под коньяка и «Немировской» в беспорядке лежали под столом на светлом афганском ковре ручной работы. На тарелках сохли ветчина и лимон. В початой бутылке водки оставалось чуть меньше половины. Зубов потянулся за стаканом, однако гость решительно встал и убрал водку подальше.
– Так дела не делаются, Валера. У нас проекты… обязательства перед партнерами.
– К черту обязательства…
– Заладил, как попугай! – рассердился банкир. – «К черту» да «к черту»! А кредиты кто будет возвращать? Может, тебе врача привезти? Нарколога… или лучше психолога…
– Психиатра, – криво усмехнулся Зубов. – Объяви меня сумасшедшим, Федя…
– Прекрати. Что ты раскис, как чувствительная барышня? Возьми себя в руки.
– Ты ни черта не понимаешь… ни черта! Ты же сухой и полый… у тебя нет сердца. Души у тебя нет, Федя! Одни деньги на уме.
Гость раздраженно заерзал в кресле, ослабил узел галстука. В кабинете Зубова было жарко, душно и пахло перегаром.
– Давай я окно открою… воздуха впущу.
– Мне и так хорошо! – угрюмо возразил хозяин. – Не нравится… скатертью дорожка. Я тебя не звал.
– Послушай… – пошел на попятную банкир. – Если тебе сейчас невмоготу говорить о делах, – отложим. Я, собственно, поддержать тебя приехал. Помочь. Отвлечь от тяжелых переживаний. Полину этим не вернешь.
– Без тебя знаю…
– Работа – лучшее лекарство от стресса. У тебя горе, но ты не один такой. В церковь сходи, помолись… панихиду закажи… поговори с батюшкой. Хочешь, отвезу к отцу Герасиму? Он слывет великим целителем…
– Заткнись, Федя! Христом-богом прошу! Не доводи до греха!
– А то что? С кулаками на меня кинешься? Так я не боюсь. Не на того напал.
Федор Петрович смолоду занимался единоборствами, имел репутацию хорошего бойца. Зубову это было отлично известно. Банкир и его тянул в спортзал, но компаньон предавался другим увлечениям, – искусству, театру.
– Прости Федя… оставь ты меня. Я никого не хочу видеть… потому что сорвусь, наговорю грубостей, обижу человека почем зря…
– Ладно, ладно, успокойся… я не гордый. Ты пьян, измучен, городишь чепуху. Я же все понимаю.
– Меня хмель не берет, – с горечью признался Зубов. – Пью, пью, а внутри жжет, болит… и не отпускает. Веришь, ночью лежу, а перед глазами Полина… как живая… в платье Клеопатры, в золотой короне…
Банкир с сочувствием покачал головой.
– Будет тебе, Валера… не трави душу. Забудь ее! Других женщин, что ли, нет?
– Эх, кабы забыть…
Федор Петрович проникся безутешным горем Зубова, сам уже был не прочь пропустить чарку. Но ему никто не предлагал. Хозяин и раньше не отличался гостеприимством и хлебосольством, а нынче совсем духом упал. Однако живому о живом думать следует.
– Покажи-ка мне свою картинную галерею, – попросил банкир. – Слышал, у тебя есть полотно Аргунова?
– С каких это пор тебя живопись интересует?
– Все когда-нибудь происходит в первый раз. Ты, небось, тоже не с пеленок картинами увлекся.
– У меня не выставочный зал…
– Сделай одолжение для старого друга.
– Не верю я тебе, Федя, – усмехнулся Зубов. – Ты без корысти и шагу не ступишь. Картины тебе вдруг понадобились! Говори, в чем твоя выгода. Тогда поглядим.
– Ну, допустим… есть у меня причина. Один человек, мой давний зарубежный клиент, француз, собирает работы крепостных художников. Такое у него хобби. Вроде кто-то из его предков жил в России, еще при царях. В общем, мне без разницы. Главное, человек деньги платит.
– За что же он тебе платит?
– Да не мне… – с легкой досадой произнес гость. – А за картины. Ты, вон, сколько средств на театр угрохал! Это страсть, Валера, болезнь своего рода.
– Я из своей коллекции ничего не продаю.
– Ого! Ты мне нравишься. Все «к черту», кроме картин?
– Угадал…
– Слава богу, есть надежда вернуть тебя к жизни.
– Ты за этим явился? Чтобы разорить мою коллекцию? Сам же говорил, что полотна плохонькие. Купленные у провинциальных старух.
Банкир сообразил, что совершил ошибку, слишком скоро взявшись за коммерцию. Надо было еще поболтать о том, о сем. Оказывается, смерть Полины не совсем лишила Зубова рассудка. Он вполне в своем уме.
– Нужно же как-то расшевелить тебя? – схитрил он. – Пусть даже разозлить! Лучше гнев, чем слезы.
– Ловок ты, Федя, да жаден не в меру. Твой француз тебе большие комиссионные посулил?
Банкир решил не испытывать терпение Зубова и притворно раскаялся.
– Ну, грешен. Люблю заработать. Я ведь не жулик какой. Честно исполняю роль посредника. Ты сначала выслушай, потом делай выводы.
– Картины не продаются.
– Ты хоть бы спросил, сколько за них дадут…
– Как француз о моей коллекции пронюхал?
– Этого я не знаю, – развел руками банкир. – Москва слухами полнится. И потом, что за секреты? Ты картины собираешь, а не государственные тайны.
– Он ни одного полотна не видел, а покупать собирается. Вслепую, что ли? Выставок я не устраивал, каталогов не печатал, в Интернет не выкладывал. Экскурсий по дому не вожу…
– Меня бы хоть раз в галерею пригласил, – обиженно поджал губы Федор Петрович. – Мы ведь не чужие друг другу.
– Ты не интересовался. Да к тому же постоянно меня высмеивал.
– Я шутил. Где твое чувство юмора, Валера?
Неуклюжие попытки банкира оправдаться были шиты белыми нитками.
– У меня нет дорогостоящих полотен, – сказал Зубов. – Картины крепостных художников не котируются на рынке предметов искусства. Это не Ренуар, не Ван Гог, не Матисс. С чего бы твоему французу раскошеливаться? Ради копеечной прибыли ты бы утруждаться не стал.
– Конечно, нет…
– Пустой у нас разговор получается.
– Неужели, ты меня не проводишь в галерею? Хотя бы из приличия?
Хозяин дома задумался, поглядывая на недопитую бутылку водки. Какие-то мысли неторопливо ворочались в его тяжелой с похмелья голове.
– А ты не боишься, Федя?
– Чего бояться-то? Я человек трезвый, рассудительный… меня в омут собирательства не затянет.
– Ну, пойдем, коль не шутишь…
ГЛАВА 13
Черный Лог
Глория все чаще засиживалась в мастерской, и Санта не мог дозваться ее то к обеду, то к ужину. Он старался не докучать хозяйке, а та – не обременять великана лишними просьбами. Впрочем, она училась обходиться малым, познавая прелести тихой уединенной жизни.
«Ты не скучаешь по Москве?» – как-то спросил ее Лавров.
«Нет. Абсолютно! – чистосердечно призналась она. – Кажется, я всегда мечтала именно о таком домике в глуши, где даже мобильная связь не работает. Сразу столько времени появилось. Я просто купаюсь в нем! Никогда раньше я не давала воли своим мыслям… не посвящала целые дни своему внутреннему миру. В суете, в вечной спешке, в расписанных по минутам днях есть нечто дьявольское. Человек перестает принадлежать себе и становится частью какой-то чудовищной машины, которая перемелет его в прах, если он не остановится. Ты не находишь?»
Лавров не знал, что отвечать на такое. Глория же как будто и не ждала от него ответов. Она изменилась и продолжала меняться. Переселение в Черный Лог еще больше усугубило разрыв между ее прошлым и настоящим. Лавров заметил, что она стала еще желаннее, еще соблазнительнее, чем прежде.
«Она приворожила меня, – думал он, пугаясь своей привязанности к ней. Теперь не один покойный карлик, но и Колбин казался ему соперником. Он ревновал уже к двоим, ужасаясь этому наваждению и будучи не в силах противостоять ему. – Она ведьма! Ведьма! Что-то же привело ее в этот чертов дом! Между ней и бывшим хозяином есть много общего. Просто я не умею уловить, определить это общее… то, что роднит их на невидимом уровне, недоступном моему пониманию. Я ей не нужен. Она пользуется мной, как пользуется Сантой. Я – Санта, только для внешнего мира, для Москвы, для поездок и встреч, на которые ей жаль тратить свое время».
Но он не помышлял освободиться от этой оскорбительной и сладкой зависимости. Он сознательно погружался все глубже и глубже в пучину, словно ныряльщик за раковинами, ловец жемчуга. Тот хотя бы знал, какая добыча его ждет. А Лавров действовал импульсивно, подвластный чужой воле и собственному вожделению.
По ночам ему снились эротические сны. Днем он едва успевал справляться с работой в компании и с поручениями Глории, отдавая предпочтение последним. Частный сыск оказался неожиданно захватывающим занятием. Лавров делал вид, что злится, тогда как на самом деле с удовольствием играл роль детектива. Всю добытую информацию он излагал в лаконичных письменных отчетах.
