Темные длинные волосы ее были связаны в низкий хвост, открывая овальное лицо с гладкой кожей и правильными чертами, в руках она держала садовые ножницы и старые резиновые перчатки. – Не раскачивайся так сильно. Ветка может не выдержать, и ты упадешь.
- Нет! – закричала я. – Не упаду! Смотри, как высоко я умею. И даже ничуточки не боюсь. Правда-правда!
- Айрис! – отец тоже вышел из дома и остановился позади мамы. Высокий, сильный, тоже темноволосый. Солнечные лучи запутались в его шевелюре, всегда немного растрепанной, что было предметом неудовольствия мамы, отскочили от стекол его очков, рассеиваясь в пространстве. – Не расстраивай маму. Прекрати так сильно раскачивать качели. Помнишь, как в прошлый раз ты упала, а потом плакала?
- Ну, папа! – это было так несправедливо. Я ведь и в самом деле умела качаться. И не боялась. Вот нисколечко. Наоборот, мне так нравилось это ощущение полета, когда ветер развевает волосы, и ты летишь навстречу солнцу, пытаясь достать его носками летних туфель.
А в прошлый раз я упала вовсе не потому, что не умела качаться. Во всем был виноват соседский мальчишка, Треш. Он смеялся и называл меня папенькиной дочкой. И только потому, что я боялась отпустить руки. Треш дразнился и задирал меня. Зато и сам перепугался так, что икать начал, когда я упала и разбила коленки. Он заревел, как маленький и убежал. А я не плакала. Вот совсем. Ни единой слезинки не проронила, хоть папа и говорит сейчас обратное.
- Айрис! – снова позвала меня мама. – Спускайся. Пора обедать. Давай-давай.
Я вздохнула и перестала раскачиваться, ожидая пока качели совсем остановятся. Затем спрыгнула на землю и побежала к дому.
Я видела их – маму и папу. Они стояли на крыльце, отец чуть позади, приобнимая маму одной рукой за плечи. Смотрели на меня и улыбались. И солнце слепило глаза, отражаясь от стекол папиных очков.
Все изменилось в мгновение. Солнце вдруг спряталось за черными тучами, стало темно почти как ночью, а ведь еще только-только полдень миновал. И ветер. Холодный, промозглый, совершенно не такой, каким должен быть ветер в июле. Он сбивал с ног, трепал волосы за спиной и дышать стало сложнее. Я задыхалась от каждого порыва и побежала быстрее. Хотела спрятаться в доме и переждать неожиданное ненастье за крепкими стенами семейного особняка.
Но расстояние между мной и крыльцом не уменьшалось, как я не старалась, как быстро ни бежала, знакомое крыльцо по-прежнему было недостижимо.
Я испугалась.
- Мама! – позвала, срываясь на крик.
- Айрис, - мама по-прежнему улыбалась. Смотрела на меня с нежностью и отец за ее спиной тоже улыбался. Они протягивали ко мне руки.
- Мама!! – я ускорилась. Побежала так быстро, как только умела, но никак не получалось добежать до крыльца. – Мамочка!!!
Я видела их. Они были так близко. Всего в двух шагах. Так почему? Почему я никак не добегу?
- Айрис! – это позвал отец. – Ну что же ты. Иди обедать. Мы уже давно тебя ждем.
Стало страшно. Холодный ветер забрался под легкую футболку и холодил кожу. Волосы уже не просто развивались за спиной, они хлестали меня по щекам и голым рукам. Кожа покрылась пупырышками. Я заплакала.
- Мамочка!
Я бежала. Выбилась из сил, стала задыхаться, и ноги подкашивались. И наконец, увидела перед собой вожделенное крыльцо. Я справилась. Смогла. Слезы заливали глаза, дыхание сбивалось от быстрого бега и ветра, в боку болело. Но я была счастлива уже от того, что наконец-то дома и скоро меня обнимут теплые и такие родные руки мамы, отец потреплет по волосам и отправит мыть руки перед едой, а затем будет журить меня за то, что я не послушалась и слишком сильно раскачивала качели. Не ругать, а просто посмотрит на меня и скажет:
- Так нельзя, Айрис. Надо слушаться маму.
Отец никогда меня не ругал. Никогда не наказывал.
Вскинула зареванное лицо, протянула руки и… закричала…
Вместо моих родителей на крыльце стояли монстры. В той же позе, в той же одежде. Искореженные лица застыли в устрашающих гримасах, кожа стала прозрачной, как слюда, и сквозь нее просвечивались мышцы и сухожилия, кое-где даже виднелись желтовато-грязные вкрапления костей. Эти монстры, что заменили моих родителей, скалились и протягивали ко мне свои узловатые, неестественно выгнутые в суставах руки, с тонкими длинными пальцами, увенчанными кривыми когтями, с которых капало на изумрудную траву нечто густое и красное.
Я захлебнулась криком.
Отшатнулась назад, но поскользнулась на траве и стала падать.
Мутная вонючая вода приняла меня в свои объятия, сомкнувшись надо мной. Холод сковал тело.
Я захлебнулась. Стала барахтаться, биться словно птица, попавшая в силки.
Ничего не помогало. Сила, неподвластная мне, утягивала вниз.
Болело все. Мне казалось, что я чувствую каждую косточку в своем теле, каждый нерв был оголен и вибрировал. Дыхание вырывалось из груди с хрипами.
Я дернулась, но не смогла пошевелиться. Глаза открыть тоже не получалось и это привело меня в панику. Слишком живыми, яркими были воспоминания о том, что произошло в подвале дома некроманта.
Марк. Яркая вспышка света, которая слепила глаза. Хруст моих собственных костей и боль…
Вот боль осталась.
Она никуда не ушла, хоть теперь и не была такой острой.
Я замерла всего на мгновение, чтобы перевести дыхание, и снова рванулась. Вверх. Я не видела света, но изо всех сил старалась, тянулась, пытаясь вырваться из этого мрачного забытья.
Получилось.
Глаза мне удалось открыть.
Белый потолок, весь в трещинах. Какие-то приборы.
И противный писк, раздражающий и без того изрядно расшатанную нервную систему.
Очень осторожно, я скосила глаза в сторону. Высокое окно плотно закрыто жалюзи, светлые стены, какие-то приборы возле кровати, маленький стол недалеко, табуретка возле него… больничная палата.
Я в больнице!
Не знаю, почему, но это мысль меня поразила. Там, в подвале, я и не думала, что выживу. А теперь вот…
Попыталась приподняться и у меня не получилось. Напряглась изо всех сил, пытаясь сжать кулаки… неужели? Неужели для меня все закончится вот так? Полным параличом? Я же помню, прекрасно помню, как хрустнули мои кости. И боль… такой боли я никогда в своей жизни не испытывала.
Я не медик, понять, что именно со мной произошло и чем мне это грозит, не могу, хоть в Школе инквизиторов нас и учили оказывать первую помощь, но эти занятия ограничивались умением накладывать жгут, бинтовать порезанный палец и лекциями на тему: «Не трогайте! Дождитесь прибытия специалистов! Своими неосторожными действиями вы можете только навредить!»
Но даже имея такой минимум знаний в этом вопросе, понимала, что с поврежденным позвоночником, у меня нет шансов. Слезы сами выступили на глазах. Потекли по щекам, на шею… стало мокро… неприятно… но остановить это я не могла. Жалела себя.
Резкий неприятный писк над головой заставил меня вздрогнуть… заставил бы, но все что я сейчас могла – это содрогаться внутренне. Тело не двигалось, совершенно мне не подчинялось.
Я всхлипнула и словно в ответ где-то рядом негромко хлопнула дверь, раздались чьи-то торопливые шаги, и в поле моего зрения показалось морщинистое лицо. Седые волосы были собраны на затылке и забраны под медицинскую косынку, очки в серебристой оправе каким-то невероятным образом держались на самом кончике носа, белый халат и неприязненный взгляд – такой предстала передо мной медицинская сестра.
Женщина нахмурилась, внимательно вглядываясь в мое лицо, осторожно прикоснулась ко лбу, оттянула одно веко, второе, прикоснулась к шее, пытаясь прощупать пульс. Я внимательно следила за ее мимикой. Она хмурилась, поджимала тонкие губы без следа помады, прятала выцветшие блеклые глаза под бесцветными короткими ресницами.
А потом до меня дошло – я чувствовала ее прикосновения! Чувствовала, как теплые сухие пальцы касаются шеи, как она берет меня за руку, как… я чувствовала, значит ли это… значит ли?..
- Доктор Вингард, - сестра вдруг выпрямилась и отошла в сторонку, я скосила глаза, но со своего места не могла рассмотреть того, кто появился в палате. – Пациентка очнулась. Показатели нестабильны. Наблюдается обильное слезоотделение. Реакции минимальны… - она говорила и говорила что-то еще, я не понимала и половины из ее фраз и все пыталась рассмотреть доктора.
Наконец, мне это удалось, доктор приблизился настолько, что я могла его рассмотреть. Высокий. Мощный, он скорее походил на военного, чем на медика. Хотя, если судить по выправке, это вполне могло оказаться правдой. Густая копна светлых с проседью волос была зачесана назад и открывала широкий угловатый лоб. Доктор Вингард был удивительно некрасив, его черты, грубые, словно вырезанные из камня скорее отталкивали… могли бы оттолкнуть, если бы я была в другой ситуации. А так… не знаю даже почему, я почувствовала к этому суровому и угрюмому на вид мужчине искреннюю симпатию. И надежду. Надежда меня окрылила.
Он задавал сестре какие-то вопросы и голос у него был под стать. Глубокий, раскатистый, он проникал внутрь и тревожил самые потаенные уголки моей души. От этих раскатов по телу пробежала дрожь.
- Вы меня слышите? Мисс Севастьян? – голос доктора снова взбудоражил все мое существо.
Я облизала губы и… кивнула. И сама настолько поразилась этому движению, что кивнула снова и снова, а потом еще и пальцы в кулак сжала.
- Ну, вот и хорошо. Вы очень медленно восстанавливаетесь. При таких повреждениях, дело уже давно должно было пойти на лад. Сестра Мариш, - он повернулся к сестре, - сделайте мисс укол. А пока она будет спать, мы проведем ряд процедур. Может быть, на этот раз сможем выявить…
Я не слушала, что там они собираются выявлять. Была занята тем, что активно мотала головой. Так сильно, что в висках закололо и перед глазами стали расползаться черные пятна. Спать я не хотела. Не желала снова окунаться в атмосферу своих кошмаров. Но кто меня слушал? Вскоре я почувствовала укол, а спустя всего несколько минут веки стали наливаться свинцом, мысли путались… я снова погружалась в сон и не желала этого, но и сопротивляться сил не хватало.
Кошмары всегда были моим проклятием. За семнадцать лет я свыклась с ними, научилась забывать о том, что видела во сне, старалась отстраниться, отгородиться от ужасных картин, что подкидывало мне собственное воображение, пыталась заменить их не менее ужасной реальностью. Иногда это удавалось, иногда нет. В последнее время удача все чаще отворачивалась от меня, а ужасы ночи оживали и выходили наружу, чтобы окончательно свести с ума.
Из-за действия препаратов, которыми меня накачивали, совершенно не обращая внимания на мои желания, я то проваливалась в зыбкое серое марево, заполненное густым туманом, который давил на меня, забивался в нос и рот, душил, не позволяя сделать вдох. Или резко сменялся на черный омут, в который меня затягивало с неумолимой силой, против которой все мои потуги были откровенно смешными. А еще все чаще и чаще я проживала счастливые моменты детства. И, пожалуй, последнее было страшнее самого жуткого кошмара. Снова и снова вспоминать дни, наполненные светом и теплом, уютом домашнего очага и запахом яблок с корицей, свежей выпечки и маминого смеха, раз за разом видеть во сне отца, его улыбку, слышать его голос и понимать, что ничего этого больше не будет, что мое счастливое детство оказалось смыто мутной водой из старого фонтана было хуже самого кошмарного из моих кошмаров. Уж лучше и в самом деле видеть во сне монстров.
Я то приходила в себя, то снова уплывала в тревожный сон. Правда, те редкие мгновения, когда мое сознание бодрствовало, не отключаясь от медицинских препаратов, коими меня с усердием пичкала сестра Мариш по приказу доктора Вингарда, мало отличались от снов. Вовремя этих кратких прояснений, я мерзла настолько, что стучали зубы, в ушах шумело, пить хотелось ужасно. Но все это не длилось дольше нескольких минут, ровно до того момента, как на писк приборов над моей головой появлялась сестра Мариш и делала очередной укол.
И потому, в очередной раз, вынырнув на поверхность из одного из своих кошмаров, я не спешила открывать глаза. Лежала тихо-тихо, и даже дыхание старалась контролировать, чтобы заранее не подсказать моим мучителям, что уже не сплю. Прислушивалась к собственному организму, с удивлением понимая, что почти не ощущаю боли. Жутко хотелось пить. Нестерпимо чесалось под правой лопаткой. Голова напоминала пустое ведро, по которому кто-то добрый колотил железным прутом. И сквозь этот шум мне послышались голоса. Разобрать слова было сложно, но я стала прислушиваться. Это казалось мне важным – самым важным, в настоящее время. Это было единственное, что связывало меня с реальностью. Этот разговор, отголоски которого доносились до моего слуха. Я напрягалась изо всех своих сил. В иное время, это было бы смешно, но конкретно в эту минуту, мне было вот совершенно не до веселья.
Точно определила, что говорили двое. Один из них, без сомнения, был доктором Вингардом, не узнать его глубокий раскатистый голос было просто невозможно. Каждая клеточка в моем теле, пробудившаяся после медикаментов, буквально содрогалась. По телу гуляла дрожь. Правда понять, о чем он говорит, не получалось. Нет, кое-какие из слов я все же опознала, но никогда не была сильна в медицинских терминах и потому мало что поняла.
А вот второй… нет, когда второй мужчина заговорил, я тут же решила, что все еще сплю, потому что… ну просто, потому что моему начальнику вот совершенно нечего было делать в больничной палате. Ну не тот Старински человек, что будет ходить в больницу к пострадавшему подчиненному и носить ему цветы и апельсины.
- Вы уверены? - холодный спокойный голос шефа заставил меня заледенеть под тонкой простыней. – И никак невозможно его снять?
- Почему же, - ответил ему доктор. – Возможно, но тогда я совершенно не гарантирую результатов. Сами понимаете, с кровью не шутят.
- И какие перспективы? - резко осадил его Старински.
- Только ждать.
- Мы только и делаем что ждем, - холодно отозвался Старински.
- Годом больше, годом меньше…
- А если она никогда… - мужчины, видимо направились куда-то подальше, потому что голос шефа звучал все тише и тише, а что ответил моему начальнику доктор я и вовсе не расслышала. А спустя несколько томительно долгих мгновений, веки налились свинцом, мысли стали вялыми, меня снова стало клонить в сон. Только на этот раз это был здоровый сон, вызванный требованием моего организма, а не снотворными препаратами, которыми меня активно пичкали в последнее время.
В следующий раз, когда я проснулась, рядом была сестра Мариш. Она деловито сновала вокруг больничной койки, снимала показания с приборов, деловито записывала их. Я наблюдала за ее манипуляциями из-под ресниц, стараясь не показывать, что проснулась. Она была собранной, аккуратной, строгой. И в то же время веяло от сестры Мариш… холодом. Словно бы и не человек она вовсе, не из плоти и крови, а глыба льда. Непоколебима, несокрушима, никогда не отступается от собственных идеалов.
Я хмыкнула про себя, когда сестра скривилась, заметив, что выпачкала палец чернилами. На ее морщинистом лице появилось настолько брезгливое выражение, когда она заметила небольшое пятнышко на собственном длинном и белом пальце, что меня саму передернуло.
- Нет! – закричала я. – Не упаду! Смотри, как высоко я умею. И даже ничуточки не боюсь. Правда-правда!
- Айрис! – отец тоже вышел из дома и остановился позади мамы. Высокий, сильный, тоже темноволосый. Солнечные лучи запутались в его шевелюре, всегда немного растрепанной, что было предметом неудовольствия мамы, отскочили от стекол его очков, рассеиваясь в пространстве. – Не расстраивай маму. Прекрати так сильно раскачивать качели. Помнишь, как в прошлый раз ты упала, а потом плакала?
- Ну, папа! – это было так несправедливо. Я ведь и в самом деле умела качаться. И не боялась. Вот нисколечко. Наоборот, мне так нравилось это ощущение полета, когда ветер развевает волосы, и ты летишь навстречу солнцу, пытаясь достать его носками летних туфель.
А в прошлый раз я упала вовсе не потому, что не умела качаться. Во всем был виноват соседский мальчишка, Треш. Он смеялся и называл меня папенькиной дочкой. И только потому, что я боялась отпустить руки. Треш дразнился и задирал меня. Зато и сам перепугался так, что икать начал, когда я упала и разбила коленки. Он заревел, как маленький и убежал. А я не плакала. Вот совсем. Ни единой слезинки не проронила, хоть папа и говорит сейчас обратное.
- Айрис! – снова позвала меня мама. – Спускайся. Пора обедать. Давай-давай.
Я вздохнула и перестала раскачиваться, ожидая пока качели совсем остановятся. Затем спрыгнула на землю и побежала к дому.
Я видела их – маму и папу. Они стояли на крыльце, отец чуть позади, приобнимая маму одной рукой за плечи. Смотрели на меня и улыбались. И солнце слепило глаза, отражаясь от стекол папиных очков.
Все изменилось в мгновение. Солнце вдруг спряталось за черными тучами, стало темно почти как ночью, а ведь еще только-только полдень миновал. И ветер. Холодный, промозглый, совершенно не такой, каким должен быть ветер в июле. Он сбивал с ног, трепал волосы за спиной и дышать стало сложнее. Я задыхалась от каждого порыва и побежала быстрее. Хотела спрятаться в доме и переждать неожиданное ненастье за крепкими стенами семейного особняка.
Но расстояние между мной и крыльцом не уменьшалось, как я не старалась, как быстро ни бежала, знакомое крыльцо по-прежнему было недостижимо.
Я испугалась.
- Мама! – позвала, срываясь на крик.
- Айрис, - мама по-прежнему улыбалась. Смотрела на меня с нежностью и отец за ее спиной тоже улыбался. Они протягивали ко мне руки.
- Мама!! – я ускорилась. Побежала так быстро, как только умела, но никак не получалось добежать до крыльца. – Мамочка!!!
Я видела их. Они были так близко. Всего в двух шагах. Так почему? Почему я никак не добегу?
- Айрис! – это позвал отец. – Ну что же ты. Иди обедать. Мы уже давно тебя ждем.
Стало страшно. Холодный ветер забрался под легкую футболку и холодил кожу. Волосы уже не просто развивались за спиной, они хлестали меня по щекам и голым рукам. Кожа покрылась пупырышками. Я заплакала.
- Мамочка!
Я бежала. Выбилась из сил, стала задыхаться, и ноги подкашивались. И наконец, увидела перед собой вожделенное крыльцо. Я справилась. Смогла. Слезы заливали глаза, дыхание сбивалось от быстрого бега и ветра, в боку болело. Но я была счастлива уже от того, что наконец-то дома и скоро меня обнимут теплые и такие родные руки мамы, отец потреплет по волосам и отправит мыть руки перед едой, а затем будет журить меня за то, что я не послушалась и слишком сильно раскачивала качели. Не ругать, а просто посмотрит на меня и скажет:
- Так нельзя, Айрис. Надо слушаться маму.
Отец никогда меня не ругал. Никогда не наказывал.
Вскинула зареванное лицо, протянула руки и… закричала…
Вместо моих родителей на крыльце стояли монстры. В той же позе, в той же одежде. Искореженные лица застыли в устрашающих гримасах, кожа стала прозрачной, как слюда, и сквозь нее просвечивались мышцы и сухожилия, кое-где даже виднелись желтовато-грязные вкрапления костей. Эти монстры, что заменили моих родителей, скалились и протягивали ко мне свои узловатые, неестественно выгнутые в суставах руки, с тонкими длинными пальцами, увенчанными кривыми когтями, с которых капало на изумрудную траву нечто густое и красное.
Я захлебнулась криком.
Отшатнулась назад, но поскользнулась на траве и стала падать.
Мутная вонючая вода приняла меня в свои объятия, сомкнувшись надо мной. Холод сковал тело.
Я захлебнулась. Стала барахтаться, биться словно птица, попавшая в силки.
Ничего не помогало. Сила, неподвластная мне, утягивала вниз.
***
Болело все. Мне казалось, что я чувствую каждую косточку в своем теле, каждый нерв был оголен и вибрировал. Дыхание вырывалось из груди с хрипами.
Я дернулась, но не смогла пошевелиться. Глаза открыть тоже не получалось и это привело меня в панику. Слишком живыми, яркими были воспоминания о том, что произошло в подвале дома некроманта.
Марк. Яркая вспышка света, которая слепила глаза. Хруст моих собственных костей и боль…
Вот боль осталась.
Она никуда не ушла, хоть теперь и не была такой острой.
Я замерла всего на мгновение, чтобы перевести дыхание, и снова рванулась. Вверх. Я не видела света, но изо всех сил старалась, тянулась, пытаясь вырваться из этого мрачного забытья.
Получилось.
Глаза мне удалось открыть.
Белый потолок, весь в трещинах. Какие-то приборы.
И противный писк, раздражающий и без того изрядно расшатанную нервную систему.
Очень осторожно, я скосила глаза в сторону. Высокое окно плотно закрыто жалюзи, светлые стены, какие-то приборы возле кровати, маленький стол недалеко, табуретка возле него… больничная палата.
Я в больнице!
Не знаю, почему, но это мысль меня поразила. Там, в подвале, я и не думала, что выживу. А теперь вот…
Попыталась приподняться и у меня не получилось. Напряглась изо всех сил, пытаясь сжать кулаки… неужели? Неужели для меня все закончится вот так? Полным параличом? Я же помню, прекрасно помню, как хрустнули мои кости. И боль… такой боли я никогда в своей жизни не испытывала.
Я не медик, понять, что именно со мной произошло и чем мне это грозит, не могу, хоть в Школе инквизиторов нас и учили оказывать первую помощь, но эти занятия ограничивались умением накладывать жгут, бинтовать порезанный палец и лекциями на тему: «Не трогайте! Дождитесь прибытия специалистов! Своими неосторожными действиями вы можете только навредить!»
Но даже имея такой минимум знаний в этом вопросе, понимала, что с поврежденным позвоночником, у меня нет шансов. Слезы сами выступили на глазах. Потекли по щекам, на шею… стало мокро… неприятно… но остановить это я не могла. Жалела себя.
Резкий неприятный писк над головой заставил меня вздрогнуть… заставил бы, но все что я сейчас могла – это содрогаться внутренне. Тело не двигалось, совершенно мне не подчинялось.
Я всхлипнула и словно в ответ где-то рядом негромко хлопнула дверь, раздались чьи-то торопливые шаги, и в поле моего зрения показалось морщинистое лицо. Седые волосы были собраны на затылке и забраны под медицинскую косынку, очки в серебристой оправе каким-то невероятным образом держались на самом кончике носа, белый халат и неприязненный взгляд – такой предстала передо мной медицинская сестра.
Женщина нахмурилась, внимательно вглядываясь в мое лицо, осторожно прикоснулась ко лбу, оттянула одно веко, второе, прикоснулась к шее, пытаясь прощупать пульс. Я внимательно следила за ее мимикой. Она хмурилась, поджимала тонкие губы без следа помады, прятала выцветшие блеклые глаза под бесцветными короткими ресницами.
А потом до меня дошло – я чувствовала ее прикосновения! Чувствовала, как теплые сухие пальцы касаются шеи, как она берет меня за руку, как… я чувствовала, значит ли это… значит ли?..
- Доктор Вингард, - сестра вдруг выпрямилась и отошла в сторонку, я скосила глаза, но со своего места не могла рассмотреть того, кто появился в палате. – Пациентка очнулась. Показатели нестабильны. Наблюдается обильное слезоотделение. Реакции минимальны… - она говорила и говорила что-то еще, я не понимала и половины из ее фраз и все пыталась рассмотреть доктора.
Наконец, мне это удалось, доктор приблизился настолько, что я могла его рассмотреть. Высокий. Мощный, он скорее походил на военного, чем на медика. Хотя, если судить по выправке, это вполне могло оказаться правдой. Густая копна светлых с проседью волос была зачесана назад и открывала широкий угловатый лоб. Доктор Вингард был удивительно некрасив, его черты, грубые, словно вырезанные из камня скорее отталкивали… могли бы оттолкнуть, если бы я была в другой ситуации. А так… не знаю даже почему, я почувствовала к этому суровому и угрюмому на вид мужчине искреннюю симпатию. И надежду. Надежда меня окрылила.
Он задавал сестре какие-то вопросы и голос у него был под стать. Глубокий, раскатистый, он проникал внутрь и тревожил самые потаенные уголки моей души. От этих раскатов по телу пробежала дрожь.
- Вы меня слышите? Мисс Севастьян? – голос доктора снова взбудоражил все мое существо.
Я облизала губы и… кивнула. И сама настолько поразилась этому движению, что кивнула снова и снова, а потом еще и пальцы в кулак сжала.
- Ну, вот и хорошо. Вы очень медленно восстанавливаетесь. При таких повреждениях, дело уже давно должно было пойти на лад. Сестра Мариш, - он повернулся к сестре, - сделайте мисс укол. А пока она будет спать, мы проведем ряд процедур. Может быть, на этот раз сможем выявить…
Я не слушала, что там они собираются выявлять. Была занята тем, что активно мотала головой. Так сильно, что в висках закололо и перед глазами стали расползаться черные пятна. Спать я не хотела. Не желала снова окунаться в атмосферу своих кошмаров. Но кто меня слушал? Вскоре я почувствовала укол, а спустя всего несколько минут веки стали наливаться свинцом, мысли путались… я снова погружалась в сон и не желала этого, но и сопротивляться сил не хватало.
Кошмары всегда были моим проклятием. За семнадцать лет я свыклась с ними, научилась забывать о том, что видела во сне, старалась отстраниться, отгородиться от ужасных картин, что подкидывало мне собственное воображение, пыталась заменить их не менее ужасной реальностью. Иногда это удавалось, иногда нет. В последнее время удача все чаще отворачивалась от меня, а ужасы ночи оживали и выходили наружу, чтобы окончательно свести с ума.
Из-за действия препаратов, которыми меня накачивали, совершенно не обращая внимания на мои желания, я то проваливалась в зыбкое серое марево, заполненное густым туманом, который давил на меня, забивался в нос и рот, душил, не позволяя сделать вдох. Или резко сменялся на черный омут, в который меня затягивало с неумолимой силой, против которой все мои потуги были откровенно смешными. А еще все чаще и чаще я проживала счастливые моменты детства. И, пожалуй, последнее было страшнее самого жуткого кошмара. Снова и снова вспоминать дни, наполненные светом и теплом, уютом домашнего очага и запахом яблок с корицей, свежей выпечки и маминого смеха, раз за разом видеть во сне отца, его улыбку, слышать его голос и понимать, что ничего этого больше не будет, что мое счастливое детство оказалось смыто мутной водой из старого фонтана было хуже самого кошмарного из моих кошмаров. Уж лучше и в самом деле видеть во сне монстров.
Я то приходила в себя, то снова уплывала в тревожный сон. Правда, те редкие мгновения, когда мое сознание бодрствовало, не отключаясь от медицинских препаратов, коими меня с усердием пичкала сестра Мариш по приказу доктора Вингарда, мало отличались от снов. Вовремя этих кратких прояснений, я мерзла настолько, что стучали зубы, в ушах шумело, пить хотелось ужасно. Но все это не длилось дольше нескольких минут, ровно до того момента, как на писк приборов над моей головой появлялась сестра Мариш и делала очередной укол.
И потому, в очередной раз, вынырнув на поверхность из одного из своих кошмаров, я не спешила открывать глаза. Лежала тихо-тихо, и даже дыхание старалась контролировать, чтобы заранее не подсказать моим мучителям, что уже не сплю. Прислушивалась к собственному организму, с удивлением понимая, что почти не ощущаю боли. Жутко хотелось пить. Нестерпимо чесалось под правой лопаткой. Голова напоминала пустое ведро, по которому кто-то добрый колотил железным прутом. И сквозь этот шум мне послышались голоса. Разобрать слова было сложно, но я стала прислушиваться. Это казалось мне важным – самым важным, в настоящее время. Это было единственное, что связывало меня с реальностью. Этот разговор, отголоски которого доносились до моего слуха. Я напрягалась изо всех своих сил. В иное время, это было бы смешно, но конкретно в эту минуту, мне было вот совершенно не до веселья.
Точно определила, что говорили двое. Один из них, без сомнения, был доктором Вингардом, не узнать его глубокий раскатистый голос было просто невозможно. Каждая клеточка в моем теле, пробудившаяся после медикаментов, буквально содрогалась. По телу гуляла дрожь. Правда понять, о чем он говорит, не получалось. Нет, кое-какие из слов я все же опознала, но никогда не была сильна в медицинских терминах и потому мало что поняла.
А вот второй… нет, когда второй мужчина заговорил, я тут же решила, что все еще сплю, потому что… ну просто, потому что моему начальнику вот совершенно нечего было делать в больничной палате. Ну не тот Старински человек, что будет ходить в больницу к пострадавшему подчиненному и носить ему цветы и апельсины.
- Вы уверены? - холодный спокойный голос шефа заставил меня заледенеть под тонкой простыней. – И никак невозможно его снять?
- Почему же, - ответил ему доктор. – Возможно, но тогда я совершенно не гарантирую результатов. Сами понимаете, с кровью не шутят.
- И какие перспективы? - резко осадил его Старински.
- Только ждать.
- Мы только и делаем что ждем, - холодно отозвался Старински.
- Годом больше, годом меньше…
- А если она никогда… - мужчины, видимо направились куда-то подальше, потому что голос шефа звучал все тише и тише, а что ответил моему начальнику доктор я и вовсе не расслышала. А спустя несколько томительно долгих мгновений, веки налились свинцом, мысли стали вялыми, меня снова стало клонить в сон. Только на этот раз это был здоровый сон, вызванный требованием моего организма, а не снотворными препаратами, которыми меня активно пичкали в последнее время.
В следующий раз, когда я проснулась, рядом была сестра Мариш. Она деловито сновала вокруг больничной койки, снимала показания с приборов, деловито записывала их. Я наблюдала за ее манипуляциями из-под ресниц, стараясь не показывать, что проснулась. Она была собранной, аккуратной, строгой. И в то же время веяло от сестры Мариш… холодом. Словно бы и не человек она вовсе, не из плоти и крови, а глыба льда. Непоколебима, несокрушима, никогда не отступается от собственных идеалов.
Я хмыкнула про себя, когда сестра скривилась, заметив, что выпачкала палец чернилами. На ее морщинистом лице появилось настолько брезгливое выражение, когда она заметила небольшое пятнышко на собственном длинном и белом пальце, что меня саму передернуло.
