София взглянула в обеспокоенное лицо мужа. В глазах Миро можно было увидеть, какой он внутри — умеющий сочувствовать. По крайней мере, она верила в это.
— Соф, прости. Я просто делаю так, как требует традиция. Ничего более.
— Можешь пообещать мне одну вещь?
— Да, — не колеблясь сказал Новак.
— Пообещай, что будешь ночевать со мной.
— Конечно. За исключением случаев…
Глаза Софии снова потускнели и она сделала шаг назад. На крыльце показалась Тами:
— Я приготовила ужин. Могу пригласить вас к столу?
София не поняла, к кому обращается Тами: на «вы» к Миро или к ним обоим, но тут конкурентка окинула взглядом и Новака, и его первую жену.
— Пожалуйста. Госпожа Новак, и вы тоже.
София молча прошла на кухню, словно бы разрезая собой связь Миро и Тами. Своими сильными и натруженными руками София могла бы придушить эту противную брюнетку и швырнуть её худосочное тело с крыльца, но наказание за причинение вреда в Онштадте слишком строгое — от полугода “черных” работ до ареста.
Ей хотелось верить, что Миро стыдно. Стыдно за то, что его признали элитой Онштадта. Что его сочли достойным на роль “отца нации” — особенно при условии бесплодия нынешней жены. Он опускал глаза в пол в присутствии Софии — а значит, ему действительно было стыдно.
Но не настолько, чтобы не привести Тами в дом.
Когда Миро и София поженились, ему было всего двадцать два, а ей — двадцать. Онштадт тогда едва окреп, в нем появлялись новые семьи, рождались дети, а знакомые с основами сельского хозяйства люди наметили границы будущих садов и скотных дворов. Военные взяли под крыло всех парней, коих занесло на остров, заменив им и армию, и отцов. Оружие в руки мальчишки Онштадта брали в пятнадцать лет — именно столько было Миро, когда он застрял в карантинном тогда ещё Кронштадте. В первые два года он вместе с моряками на патрульных катерах исследовал берега Петербурга, попросту говоря — мародерствовал. Миро — один из немногих в городе, чья нога ступала по Невскому проспекту после начала пандемии. Он видел разбитые окна зданий, ржавеющие машины, раскинутые тут и там, разложившиеся трупы и стаи заражённых, которых не пугал даже тридцатиградусный мороз.
София видела лишь землю, картофельные клубни, сырые носы коров и гусиные перья — последними она набивала подушки, сшитые из запасов магазина тканей. Жизнь девушек Онштадта была до безумия однообразной, зато безопасной. По крайней мере, начиная со второго года жизни на острове. До этого в поселении были обыденностью нападения на женщин и девочек со стороны сходивших с ума от похоти мужчин. За некоторых жертв вступались родители или мужья, другим приходилось молча терпеть, делая вид, что ничего страшного не случилось. Первой на их защиту встала Ольга Егорова — жена будущего (на тот момент) Президента Онштадта. Её поддержали все женщины, от которых напрямую зависела судьба поселения — врачи, инженеры, учителя. Они не боялись своей малочисленности: держа на руках детей, мотыги и грязные картофельные клубни, они вышли на центральную площадь и потребовали от кучки тех, кто сосредоточил в своих руках власть, дать им защиту.
Именно с них начался Онштадт в том виде, в котором он и существовал до сегодняшнего дня. София шла тогда рядом с самой Егоровой и отчего-то была очень этим горда, будто идя по следу этой отважной женщины она перенимает её отвагу и мужество. Они помогали ей пережить утрату связи с прежней жизнью — в ней застыли лица родителей, что клали ей в карман немного денег на экскурсию в Санкт-Петербург. За двенадцать лет заточения на острове девушка поняла, что никогда больше их не увидит.
Миро защищал Софию с первого дня их знакомства. Тогда он, во время очередной вылазки в Санкт-Петербург, оторвался от группы мужчин и набил карманы золотыми цепочками и серьгами в одном из торговых центров. Уже вечером, на городском пляже, парни торговались с девчонками за поцелуи и иного рода ласки в обмен на “фенечки”.
— А ты чего молчишь, рыжая? — нахально спросил Миро, сидя на старой морозильной камере, которая несколько лет назад была набита фруктовым мороженым.
— Иди в задницу, Миро.
Гогот парней был таким громким, что на него обернулись даже отдыхающие с другого конца пляжа.
— Ты что, золото не любишь?
— Что мне теперь твоё золото? Как только в следующий раз принесёшь очередное барахло вместо того, о чём тебя просят, сразу давай знать мне. Очень интересно.
Сливочное масло масло было гордостью молочной фермы Онштадта. Безвозмездно его вместе с белым хлебом получали дети, работники сельского хозяйства и военные, а также беременные и кормящие женщины. Все остальные могли приобрести масло только по талонам. Фрукты и овощи росли на острове плохо, поэтому по ту сторону дамбы, к югу от острова, в лесу за колючей проволокой онштадтцы создали сад с теплицами, где пытались выращивать яблоки, груши, картофель и кабачки, а также ягоды.
Миро сверлил взглядом голубую тарелку со сколами, на которой желтела булка. Если Тами всё-таки забеременеет, она будет получать хлеб и масло от Совета, и он сможет по прежнему приносить гостинцы только Софии. Она до сих пор была для него приоритетом, но и обходить вниманием беднягу Тами он не мог. Ему показалось, что худенькая брюнетка вовсе не видит в первой жене Новака соперницу, а видит ещё одного человека, которому должна посвятить своё внимание.
— Мир, ты чего в тарелку пялишь? — остановился рядом Хорст.
— Садоводы жалуются, что по ночам вокруг фермы кто-то ходит. Нужно сегодня собрать отряд на прочесывание леса, — сказал Миро.
В садах работали не более десяти человек под охраной трёх солдат, и многие депутаты в Совете настаивали, что это чертовски опасно. Теперь, когда ответственный за Южный сад человек по фамилии Вереск тоже сменил паспорт (с оранжевого на жёлтый) к нему прислушались. Вертикальные подвижки среди граждан Онштадтской республики происходили раз в полгода — чаще всего люди переходили на более высокую ступень, но случалось, что их понижали, выдавая паспорт предыдущего уровня. Именно такое произошло с предшественником Новака после того, как он затянул с мобилизацией своих парней после сигнала тревоги на южном берегу.
— Странно, что они вообще продолжают там работать! — Хорст лёгким движением выдернул стул из-под стола и плюхнулся напротив товарища. — Южнее, говорят, а значит лучше! Бредятина!
Хорст был младшим офицером инженерного блока, поэтому любое движение границ города оборачивалось для него долгими часами работы на месте захваченных зданий, мостов и дорог.
— С той стороны всё подозрительно спокойно уже почти два месяца. По крайней мере, мародёров больше не видно.
— А как они на звуки реагируют?
Хорст затронул тему, вокруг которой ходило много мифов и страшных сказок. Звуки со стороны Петергофа появились около двух лет назад. Примерно пару раз в месяц воздух пронзал ужаснейший гул, в котором кто-то слышал скрип гигантских петель, а кто-то — рёв монстра. Длился он около десяти секунд, после чего замолкал. Никакой системы звук не имел — он мог возникнуть рано утром или поздно ночью, иногда раздавался по паре дней подряд, а иногда месяцами ничего не было слышно. После пяти месяцев жути Егоров распорядился послать разведчиков к источнику гула. Из четверых вернулся только один — как он дошёл до дамбы, никто не понимал. Уши кровоточили, речь стала бессвязной, а на второй день после возвращения он умер в лазарете.
— Да никак, привыкли. Оно иногда даже спокойнее, если ревёт далеко. Да и не так часто это происходит. Голова считает, что гул отпугивает мародёров. А раз он никак не движется в пространстве, то и нам рыпаться не стоит.
— Стальные яйца у наших садоводов. Я когда впервые этот гул услышал в лесу, так чуть не поседел. Оно, знаешь, как будто ветер задувает в трубу, а в этот момент в ней орёт кто-то.
— Интересное сравнение. Мне всегда казалось, этот звук похож на турбину самолёта.
— А ты не думаешь, что это в Пулково кто-то взлететь пытается?
— Нет. Источник звука ближе к нам, чем аэропорт.
— Странно, — ухмыльнулся Хорст.
— Согласен, — ответил Миро.
— Ладно, хватит об этом, и так жутко. Ты свободен после ужина? На пляж надо сходить. И девчонок бери.
— Нет, их брать пока не рискну, — смутился Новак, складывая хлеб и баночку с маслом в пакет, чтобы отнести домой. — Софа ревнует. Очень сильно.
— Понимаю её. Если бы к моей Дашке пришёл второй муж, я бы ушёл скитаться в форт! Хотя кто знает, какие привилегии скоро дадут «зелёным» бабам. Может, и мужской гарем собирать смогут.
— Не неси пурги. С точки зрения Головы это противоестественно. Короче, давай быстро до меня, а потом — на пляж.
Дома не было ни Тами, ни Софии. Первая могла быть на курсах по оказанию первой помощи, а вторая, скорее всего, работала сверхурочно, чтобы получить талон на фрукты. Миро взял из кухонного шкафа нож, разрезал пополам булку, а вот как поделить масло — не знал, поэтому просто оставил его в холодильном ящике.
Найти свободное место на пляже оказалось непросто — с полудня сюда повалили семьи с детьми, немногочисленные старики и даже несколько военных, которых Миро знал поимённо. Хорст разогнался по направлению к воде по деревянному мостику и нырнул в тёплую воду. Образовавшаяся волна качнула плавающих рядом мальчиков-близнецов и те заливисто захохотали.
В самом начале Голова хотел допускать на пляж только граждан двух высших уровней, но никто его идею не поддержал. Пляж открывался по вечерам для всех, чтобы Онштадтцы могли отдохнуть от работы в огородах, ухода за скотиной, ремонта немногочисленных машин и кораблей, шитья формы для детей и солдат. Иногда первое, что они делали, приходя туда — это мытьё рук. Половина жителей Ондштадта давно привыкли к грязи под ногтями и постоянным заусенцам.
Миро разделся и неспешно зашагал к воде. Из под растрёпанных пляжных зонтиков на него смотрели молодые девушки, самые смелые из которых даже не пытались скрыть любопытство. Для них возможность стать второй или третьей женой — не унижение, а шанс на безбедное существование и безопасность будущих детей. Новак удивлялся тому, какими сговорчивыми женщин делают катастрофы. А ещё тому, что нынешнее лето оказалось аномально тёплым. Июль только начался, а городской пляж забит людьми. Миро не помнил, чтобы такое было в прошлые годы. Жара в районе Санкт-Петербурга если и случалась, то ненадолго, и уж точно на его памяти температура воздуха не достигала таких отметок. Даже приходящие изредка ливни давали слабое облегчение, так как грозовые тучи быстро уплывали за горизонт и солнце снова принималось сушить и без того настрадавшуюся землю.
— Мир, по пивку? — развалился на белом песке Хорст.
Пивоварня в Онштадте открылась с боем — власти никак не хотели давать Захару Зорину разрешение на неё, но кто-то предложил устроить голосование в Совете. Из 46 человек «за» проголосовали 30. Все понимали, что если бы Совет состоял из женщин хотя бы на треть, расклад получился бы иным, но почти все места там занимали мужчины. Из пяти женщин три были жёнами высших офицеров Онштадта, ещё одна заведовала госпиталем, а последняя в допандемийной жизни владела продуктовыми складами, благодаря чему выжила и позже была принята в Республику.
— Что-то не хочется.
— Совсем ничего? Давай хотя бы по газировке.
Миро кивнул и посмотрел в сторону выхода. В центре пляжа стоял металлический киоск с самодельной вывеской “Прохладительные напитки”. Внутри на пластиковой табуретке сидел старик с выжженными усами. Он неуклюже поднялся, завидев посетителей.
— Дедуль, сливовая газировка есть? — Хорст искал металлические жетоны в джинсах, которые притащил с собой в руках.
— Фруктовой нет, — с грустью ответил тот.
— Вот облом! А завтра будет?
— Сынок, никто не знает, когда теперь! — дед пожал плечами. — Голова же фермерам дал запрет на переработку фруктов. Только консервирование и сушка, да и не на продажу, а для склада.
— А почему? — подошёл к окошку Миро.
— Так урожай гибнет. Голова пока всем подряд об этом не говорит. Да и мне не надо было. Но вы вроде люди служивые, панику наводить не будете.
— Из за жары? — ссутулился Хорст, пытаясь лучше разглядеть убранство скромного ларька через окошко.
— Сынок, ты давай выбирай уже, чего тебе. Есть минеральная вода или газировка на травах. Всё. Другого нету.
— Две на травах, — печально сказал Хорст, после чего шёпотом обратился к Миро. — Я об этом уже не первый раз слышу. Просто тоже тебе не говорил. Жара уже неделю стоит, в садах деревья гибнут.
Расплатившись за газировку, друзья снова пошли к воде. Беззаботное пятничное настроение куда-то ушло, и теперь оба думали о том, каковы на самом деле масштабы ситуации. Для народа, в своё время пролившего реки крови за каждый квадратный метр плодородной земли, они были слишком близко знакомы с голодом. Самое сложное началось на третий год после основания республики. Фруктовые сады ещё не окрепли, рыболовные катера без надлежащего ремонта выходили из строя, система производства корма для скотины не была отлажена. Появились талоны на базовые продукты: молоко, мясо и хлеб.
Онштадт и подконтрольные ему сёла и города боролись два года и выстояли. Но все знали, почему клочок земли на выезде с дамбы на севере обнесён забором Это кладбище, и за те два года там появилось около тысячи новых могил.
Придя вечером домой, Миро застал обеих жён на кухне. София сидела и неторопливо чистила картофель, а Тами пыталась резать лук — Миро сразу понял, кто распределял обязанности.
— Миро, привет! — улыбнулась Тами, не отрываясь от занятия. Она говорила чуть громче, чем надо было, из-за проблем со слухом.
— Ты долго, — сухо сказала София.
— Отдыхал с Хорстом.
София замерла в ожидании. Обычно, приходя домой, супруг обнимал её и подолгу говорил о том, как прошла служба и что нового творится в городе и республике. На этот раз Новак сам был в замешательстве и не знал, как ему поступить. Подойти к каждой по очереди или ничего не делать? Второй вариант казался более разумным, так как избавил бы дом от очередной ссоры.
Не дождавшись своего, София отложила кастрюлю и обратилась к мужу.
— Могу я с тобой поговорить? — спросила она, широко распахнув свои синие безобидные глаза. Миро всегда хотел оберегать её, но догадывался, что теперь её чувства к нему как к защитнику под угрозой. Но правила Республики строги в разумных пределах, и неприязнь к ним отдельных лиц — их проблема, говорил когда-то Президент.
— Да.
Они вышли на крыльцо. Как только железная дверь захлопнулась, Миро обнял Софию, ощутил тепло её тела, скрытое синим сарафаном, но вместе с тем заметил, что она стала словно деревянной. Она застывала в его руках и не спешила отвечать ему.
— Ты знаешь, чего мне стоило не убить её! — сказала она ему на ухо, вкладывая в слова всю ту ненависть, которую накопила за последние полтора дня.
— Знаю, — он убрал руки с плеч и талии жены и уставился на разбитую брусчатку.
— Тогда почему ты её взял? — София вдруг стала какой-то грозной, словно дала себе слово больше не плакать и переводила свою злость в бетонную стену между собой и супругом. — Конституция говорит, что многоженство — это право, а не обязанность.
— Соф, прости. Я просто делаю так, как требует традиция. Ничего более.
— Можешь пообещать мне одну вещь?
— Да, — не колеблясь сказал Новак.
— Пообещай, что будешь ночевать со мной.
— Конечно. За исключением случаев…
Глаза Софии снова потускнели и она сделала шаг назад. На крыльце показалась Тами:
— Я приготовила ужин. Могу пригласить вас к столу?
София не поняла, к кому обращается Тами: на «вы» к Миро или к ним обоим, но тут конкурентка окинула взглядом и Новака, и его первую жену.
— Пожалуйста. Госпожа Новак, и вы тоже.
София молча прошла на кухню, словно бы разрезая собой связь Миро и Тами. Своими сильными и натруженными руками София могла бы придушить эту противную брюнетку и швырнуть её худосочное тело с крыльца, но наказание за причинение вреда в Онштадте слишком строгое — от полугода “черных” работ до ареста.
Ей хотелось верить, что Миро стыдно. Стыдно за то, что его признали элитой Онштадта. Что его сочли достойным на роль “отца нации” — особенно при условии бесплодия нынешней жены. Он опускал глаза в пол в присутствии Софии — а значит, ему действительно было стыдно.
Но не настолько, чтобы не привести Тами в дом.
Когда Миро и София поженились, ему было всего двадцать два, а ей — двадцать. Онштадт тогда едва окреп, в нем появлялись новые семьи, рождались дети, а знакомые с основами сельского хозяйства люди наметили границы будущих садов и скотных дворов. Военные взяли под крыло всех парней, коих занесло на остров, заменив им и армию, и отцов. Оружие в руки мальчишки Онштадта брали в пятнадцать лет — именно столько было Миро, когда он застрял в карантинном тогда ещё Кронштадте. В первые два года он вместе с моряками на патрульных катерах исследовал берега Петербурга, попросту говоря — мародерствовал. Миро — один из немногих в городе, чья нога ступала по Невскому проспекту после начала пандемии. Он видел разбитые окна зданий, ржавеющие машины, раскинутые тут и там, разложившиеся трупы и стаи заражённых, которых не пугал даже тридцатиградусный мороз.
София видела лишь землю, картофельные клубни, сырые носы коров и гусиные перья — последними она набивала подушки, сшитые из запасов магазина тканей. Жизнь девушек Онштадта была до безумия однообразной, зато безопасной. По крайней мере, начиная со второго года жизни на острове. До этого в поселении были обыденностью нападения на женщин и девочек со стороны сходивших с ума от похоти мужчин. За некоторых жертв вступались родители или мужья, другим приходилось молча терпеть, делая вид, что ничего страшного не случилось. Первой на их защиту встала Ольга Егорова — жена будущего (на тот момент) Президента Онштадта. Её поддержали все женщины, от которых напрямую зависела судьба поселения — врачи, инженеры, учителя. Они не боялись своей малочисленности: держа на руках детей, мотыги и грязные картофельные клубни, они вышли на центральную площадь и потребовали от кучки тех, кто сосредоточил в своих руках власть, дать им защиту.
Именно с них начался Онштадт в том виде, в котором он и существовал до сегодняшнего дня. София шла тогда рядом с самой Егоровой и отчего-то была очень этим горда, будто идя по следу этой отважной женщины она перенимает её отвагу и мужество. Они помогали ей пережить утрату связи с прежней жизнью — в ней застыли лица родителей, что клали ей в карман немного денег на экскурсию в Санкт-Петербург. За двенадцать лет заточения на острове девушка поняла, что никогда больше их не увидит.
Миро защищал Софию с первого дня их знакомства. Тогда он, во время очередной вылазки в Санкт-Петербург, оторвался от группы мужчин и набил карманы золотыми цепочками и серьгами в одном из торговых центров. Уже вечером, на городском пляже, парни торговались с девчонками за поцелуи и иного рода ласки в обмен на “фенечки”.
— А ты чего молчишь, рыжая? — нахально спросил Миро, сидя на старой морозильной камере, которая несколько лет назад была набита фруктовым мороженым.
— Иди в задницу, Миро.
Гогот парней был таким громким, что на него обернулись даже отдыхающие с другого конца пляжа.
— Ты что, золото не любишь?
— Что мне теперь твоё золото? Как только в следующий раз принесёшь очередное барахло вместо того, о чём тебя просят, сразу давай знать мне. Очень интересно.
Глава 2. Слухи
Сливочное масло масло было гордостью молочной фермы Онштадта. Безвозмездно его вместе с белым хлебом получали дети, работники сельского хозяйства и военные, а также беременные и кормящие женщины. Все остальные могли приобрести масло только по талонам. Фрукты и овощи росли на острове плохо, поэтому по ту сторону дамбы, к югу от острова, в лесу за колючей проволокой онштадтцы создали сад с теплицами, где пытались выращивать яблоки, груши, картофель и кабачки, а также ягоды.
Миро сверлил взглядом голубую тарелку со сколами, на которой желтела булка. Если Тами всё-таки забеременеет, она будет получать хлеб и масло от Совета, и он сможет по прежнему приносить гостинцы только Софии. Она до сих пор была для него приоритетом, но и обходить вниманием беднягу Тами он не мог. Ему показалось, что худенькая брюнетка вовсе не видит в первой жене Новака соперницу, а видит ещё одного человека, которому должна посвятить своё внимание.
— Мир, ты чего в тарелку пялишь? — остановился рядом Хорст.
— Садоводы жалуются, что по ночам вокруг фермы кто-то ходит. Нужно сегодня собрать отряд на прочесывание леса, — сказал Миро.
В садах работали не более десяти человек под охраной трёх солдат, и многие депутаты в Совете настаивали, что это чертовски опасно. Теперь, когда ответственный за Южный сад человек по фамилии Вереск тоже сменил паспорт (с оранжевого на жёлтый) к нему прислушались. Вертикальные подвижки среди граждан Онштадтской республики происходили раз в полгода — чаще всего люди переходили на более высокую ступень, но случалось, что их понижали, выдавая паспорт предыдущего уровня. Именно такое произошло с предшественником Новака после того, как он затянул с мобилизацией своих парней после сигнала тревоги на южном берегу.
— Странно, что они вообще продолжают там работать! — Хорст лёгким движением выдернул стул из-под стола и плюхнулся напротив товарища. — Южнее, говорят, а значит лучше! Бредятина!
Хорст был младшим офицером инженерного блока, поэтому любое движение границ города оборачивалось для него долгими часами работы на месте захваченных зданий, мостов и дорог.
— С той стороны всё подозрительно спокойно уже почти два месяца. По крайней мере, мародёров больше не видно.
— А как они на звуки реагируют?
Хорст затронул тему, вокруг которой ходило много мифов и страшных сказок. Звуки со стороны Петергофа появились около двух лет назад. Примерно пару раз в месяц воздух пронзал ужаснейший гул, в котором кто-то слышал скрип гигантских петель, а кто-то — рёв монстра. Длился он около десяти секунд, после чего замолкал. Никакой системы звук не имел — он мог возникнуть рано утром или поздно ночью, иногда раздавался по паре дней подряд, а иногда месяцами ничего не было слышно. После пяти месяцев жути Егоров распорядился послать разведчиков к источнику гула. Из четверых вернулся только один — как он дошёл до дамбы, никто не понимал. Уши кровоточили, речь стала бессвязной, а на второй день после возвращения он умер в лазарете.
— Да никак, привыкли. Оно иногда даже спокойнее, если ревёт далеко. Да и не так часто это происходит. Голова считает, что гул отпугивает мародёров. А раз он никак не движется в пространстве, то и нам рыпаться не стоит.
— Стальные яйца у наших садоводов. Я когда впервые этот гул услышал в лесу, так чуть не поседел. Оно, знаешь, как будто ветер задувает в трубу, а в этот момент в ней орёт кто-то.
— Интересное сравнение. Мне всегда казалось, этот звук похож на турбину самолёта.
— А ты не думаешь, что это в Пулково кто-то взлететь пытается?
— Нет. Источник звука ближе к нам, чем аэропорт.
— Странно, — ухмыльнулся Хорст.
— Согласен, — ответил Миро.
— Ладно, хватит об этом, и так жутко. Ты свободен после ужина? На пляж надо сходить. И девчонок бери.
— Нет, их брать пока не рискну, — смутился Новак, складывая хлеб и баночку с маслом в пакет, чтобы отнести домой. — Софа ревнует. Очень сильно.
— Понимаю её. Если бы к моей Дашке пришёл второй муж, я бы ушёл скитаться в форт! Хотя кто знает, какие привилегии скоро дадут «зелёным» бабам. Может, и мужской гарем собирать смогут.
— Не неси пурги. С точки зрения Головы это противоестественно. Короче, давай быстро до меня, а потом — на пляж.
Дома не было ни Тами, ни Софии. Первая могла быть на курсах по оказанию первой помощи, а вторая, скорее всего, работала сверхурочно, чтобы получить талон на фрукты. Миро взял из кухонного шкафа нож, разрезал пополам булку, а вот как поделить масло — не знал, поэтому просто оставил его в холодильном ящике.
Найти свободное место на пляже оказалось непросто — с полудня сюда повалили семьи с детьми, немногочисленные старики и даже несколько военных, которых Миро знал поимённо. Хорст разогнался по направлению к воде по деревянному мостику и нырнул в тёплую воду. Образовавшаяся волна качнула плавающих рядом мальчиков-близнецов и те заливисто захохотали.
В самом начале Голова хотел допускать на пляж только граждан двух высших уровней, но никто его идею не поддержал. Пляж открывался по вечерам для всех, чтобы Онштадтцы могли отдохнуть от работы в огородах, ухода за скотиной, ремонта немногочисленных машин и кораблей, шитья формы для детей и солдат. Иногда первое, что они делали, приходя туда — это мытьё рук. Половина жителей Ондштадта давно привыкли к грязи под ногтями и постоянным заусенцам.
Миро разделся и неспешно зашагал к воде. Из под растрёпанных пляжных зонтиков на него смотрели молодые девушки, самые смелые из которых даже не пытались скрыть любопытство. Для них возможность стать второй или третьей женой — не унижение, а шанс на безбедное существование и безопасность будущих детей. Новак удивлялся тому, какими сговорчивыми женщин делают катастрофы. А ещё тому, что нынешнее лето оказалось аномально тёплым. Июль только начался, а городской пляж забит людьми. Миро не помнил, чтобы такое было в прошлые годы. Жара в районе Санкт-Петербурга если и случалась, то ненадолго, и уж точно на его памяти температура воздуха не достигала таких отметок. Даже приходящие изредка ливни давали слабое облегчение, так как грозовые тучи быстро уплывали за горизонт и солнце снова принималось сушить и без того настрадавшуюся землю.
— Мир, по пивку? — развалился на белом песке Хорст.
Пивоварня в Онштадте открылась с боем — власти никак не хотели давать Захару Зорину разрешение на неё, но кто-то предложил устроить голосование в Совете. Из 46 человек «за» проголосовали 30. Все понимали, что если бы Совет состоял из женщин хотя бы на треть, расклад получился бы иным, но почти все места там занимали мужчины. Из пяти женщин три были жёнами высших офицеров Онштадта, ещё одна заведовала госпиталем, а последняя в допандемийной жизни владела продуктовыми складами, благодаря чему выжила и позже была принята в Республику.
— Что-то не хочется.
— Совсем ничего? Давай хотя бы по газировке.
Миро кивнул и посмотрел в сторону выхода. В центре пляжа стоял металлический киоск с самодельной вывеской “Прохладительные напитки”. Внутри на пластиковой табуретке сидел старик с выжженными усами. Он неуклюже поднялся, завидев посетителей.
— Дедуль, сливовая газировка есть? — Хорст искал металлические жетоны в джинсах, которые притащил с собой в руках.
— Фруктовой нет, — с грустью ответил тот.
— Вот облом! А завтра будет?
— Сынок, никто не знает, когда теперь! — дед пожал плечами. — Голова же фермерам дал запрет на переработку фруктов. Только консервирование и сушка, да и не на продажу, а для склада.
— А почему? — подошёл к окошку Миро.
— Так урожай гибнет. Голова пока всем подряд об этом не говорит. Да и мне не надо было. Но вы вроде люди служивые, панику наводить не будете.
— Из за жары? — ссутулился Хорст, пытаясь лучше разглядеть убранство скромного ларька через окошко.
— Сынок, ты давай выбирай уже, чего тебе. Есть минеральная вода или газировка на травах. Всё. Другого нету.
— Две на травах, — печально сказал Хорст, после чего шёпотом обратился к Миро. — Я об этом уже не первый раз слышу. Просто тоже тебе не говорил. Жара уже неделю стоит, в садах деревья гибнут.
Расплатившись за газировку, друзья снова пошли к воде. Беззаботное пятничное настроение куда-то ушло, и теперь оба думали о том, каковы на самом деле масштабы ситуации. Для народа, в своё время пролившего реки крови за каждый квадратный метр плодородной земли, они были слишком близко знакомы с голодом. Самое сложное началось на третий год после основания республики. Фруктовые сады ещё не окрепли, рыболовные катера без надлежащего ремонта выходили из строя, система производства корма для скотины не была отлажена. Появились талоны на базовые продукты: молоко, мясо и хлеб.
Онштадт и подконтрольные ему сёла и города боролись два года и выстояли. Но все знали, почему клочок земли на выезде с дамбы на севере обнесён забором Это кладбище, и за те два года там появилось около тысячи новых могил.
Придя вечером домой, Миро застал обеих жён на кухне. София сидела и неторопливо чистила картофель, а Тами пыталась резать лук — Миро сразу понял, кто распределял обязанности.
— Миро, привет! — улыбнулась Тами, не отрываясь от занятия. Она говорила чуть громче, чем надо было, из-за проблем со слухом.
— Ты долго, — сухо сказала София.
— Отдыхал с Хорстом.
София замерла в ожидании. Обычно, приходя домой, супруг обнимал её и подолгу говорил о том, как прошла служба и что нового творится в городе и республике. На этот раз Новак сам был в замешательстве и не знал, как ему поступить. Подойти к каждой по очереди или ничего не делать? Второй вариант казался более разумным, так как избавил бы дом от очередной ссоры.
Не дождавшись своего, София отложила кастрюлю и обратилась к мужу.
— Могу я с тобой поговорить? — спросила она, широко распахнув свои синие безобидные глаза. Миро всегда хотел оберегать её, но догадывался, что теперь её чувства к нему как к защитнику под угрозой. Но правила Республики строги в разумных пределах, и неприязнь к ним отдельных лиц — их проблема, говорил когда-то Президент.
— Да.
Они вышли на крыльцо. Как только железная дверь захлопнулась, Миро обнял Софию, ощутил тепло её тела, скрытое синим сарафаном, но вместе с тем заметил, что она стала словно деревянной. Она застывала в его руках и не спешила отвечать ему.
— Ты знаешь, чего мне стоило не убить её! — сказала она ему на ухо, вкладывая в слова всю ту ненависть, которую накопила за последние полтора дня.
— Знаю, — он убрал руки с плеч и талии жены и уставился на разбитую брусчатку.
— Тогда почему ты её взял? — София вдруг стала какой-то грозной, словно дала себе слово больше не плакать и переводила свою злость в бетонную стену между собой и супругом. — Конституция говорит, что многоженство — это право, а не обязанность.
